Форум » Роман об Анжелике » 6 том.-2 » Ответить
6 том.-2
Леди Искренность: Обсуждаем кульминационный, великолепный 6 том "Анжелика и ее любовь". Что понравилось, что запомнилось, что поразило, вызвало отрицательные эмоции... Делитесь мнением.
Светлячок: japsik пишет: А вот с этим очень хочется поспорить! А Жермонтаз? А Беше? А Берн? А вот мое мнение по поводу того, кто первый начал, немного другое. 1) Жермонтаз как только появился, стал сразу же похотливо смотреть на Анжелику и не упускал возможнотсти ее полапать. Как по мне, за такое поведение нужно сразу в глаз: Анжелика следовала за ними в сопровождении шевалье Жермонтаза, который не упускал случая прикоснуться к ней и время от времени посылал нескромные взгляды. «Он и в самом деле настоящий мужлан, — подумала Анжелика. — И похож на молочного поросенка, украшенного цветами и лентами для праздничного ужина». Думаю, Пейрак этого не мог не заметить. Это была сцена, когда они к нему с монахом приехали в лабораторию. А потом уже Пейрак начал над ним издеваться, когда на суде любви Жермонтаз начал ерунду всякую говорить о том, что вся эта куртуазная любовь и все о, чем вы тут граф разглогольствуете - фигня полная. То есть, начал Жермонтаз тут первый. 2) Беше. Тут все началось в приницпе с того, что Пейрака заставили показать эксперимент Беше через архиепископа. И знал он, что Беше о нем говорил за глаза. Так что оставаться беспристрасным в такой ситуации довольно сложно. Потом последовала удивленная мина и вопрос: зачем нам в лаборатории ваша жена? Тут у графа ироничный взгляд и ехидный ответ: "Вы же притащили с собой Жермонтаза, вот и я взял с собой жену". И понеслась ересь о том, что, видети ли женские флюиды помешают чистоте эксперимента. Граф понял, что Беше за фрукт, поэтому хоть и снисходительно, но терпеливо себя вел: Монах Беше, для которого этот визит был долгожданной удачей, задавал множество вопросов, и Жоффрей де Пейрак отвечал ему с терпением и снисходительностью. А потом фраза:— Определенно, — вздохнул монах, — я предполагал, что увижу здесь очень странные вещи… но женщина в лаборатории, слуга в библиотеке, прикасающийся своими грязными руками к магическим фолиантам, кладезям научных знаний!.. Действительно, ваша репутация не преувеличена. Давайте посмотрим, что есть в вашей библиотеке. как-то к дружеской беседе совсем не располагает. Так что, чем большую чушь нес Беше, тем больше распалялся граф. Берна оставим в покое, спишем на ревность и невменяемость japsik пишет: Об этом Акварель и говорит, раз нравится он нам всем в черном плаще, не заставляйте и других его любить за это, вот и все. Да разве заставляем. пусть будет только наш-наш Просто, обсуждаем то, как каждый видит ту, или иную сцену. Я, вон, сколько много нового узнаю, на что раньше внимание не обращала. А, может, действительно не с той стороны подхожу? И если по-другому переосмысливаю, то соглашаюсь с мнением оппонента, если до этого думала по-другому. Это же просто конструутивная беседа. Акварель пишет: свои комплексы он прикрыл, но не преодолел. Я не считаю, что граф был лишен чести и благородства (и, кажется, не писала подобного). Однако же его фейерверки прикрывают не благородство, а слабости. Мы четко знаем о его внешних комплексах и их преодолеть невозможно, с ними можно только смириться и жить (их он, естественно, прикрыл), какие-то, думаю, преодолел, а какие-то остались безусловно и продолжали вылазить. Не сразу поняла о чем, вы говорили, ссылаясь на фанфик, но потом поняла, что вас смутили мысли Анж в конце. Если я не ошибаюсь, то это кусочек авторский (Голоновский). А полувлюбленная Анж так бы, наверное, и подумала. Это же чистой воды ее субъективное мнение, а не позиция моя как автора. Она вообще мужем восхищалась безмерно сначала и смотрела на него, как на красно солнышко, но это совсем не значит, что он таким был в действительности. Таким она его видела для себя. Точно так же, как и Филиппа оправдывала и рисовала себе в розовом цвете. Violeta пишет: Ну не знаю степень своей восторженности Пейраком - я хорошо вижу его недостатки, но достоинства его в моих глазах явно перевешивают, плюс я могу для себя объяснить большинство его поступков. И здесь я с Violeta солидарна. Абсолютно его не идиализирую, некоторые поступки у меня вызывают откровенную злость до скрежета зубов, да и рядом с собой такого мужчину абсолютно не вижу, не нужен мне высокомерный покоритель морей и чересчур самоуверенный завоеватель земель . Просто комплекс его недостатков в купе с достоинствами мне ближе, чем подобные коктейли у других героев. То есть, эти недостатки я для себя, как женщина, принять могу, и они меня не коробят до глубины души. Мы же все не идеальны и все разные, у каждого свои жизненные ориентиры и ценности. Более того, у каждого свой образ прекрасного принца. Пейрак - не образ моего прекрасного принца, но из всех предложенных Голон вариантов для меня ближе всего. . Поэтому, ни в коем случае никого не пытаюсь убедить в том, что он иделаьный мужчина, и подходит всем без исключения, просто вы сами не понимаете от какого ШЧасЦЯ отказываетесь
Violeta: Светлячок пишет: Поэтому, ни в коем случае никого не пытаюсь убедить в том, что он иделаьный мужчина, и подходит всем без исключения, просто вы сами не понимаете от какого ШЧасЦЯ отказываетесь Светлячок пишет: Да разве заставляем. пусть будет только наш-наш Да-да-да! Акварель пишет: Вот и чудно!
japsik: Violeta пишет: А вот и нет! Фуке, с которого был списан процесс Пейрака, Луи пощадил и отправил в Пиньероль. Более того, поддерживал его семью и позволял им видется с осужденным. Вот пример благородства и великодушия Violeta пишет: Это же люди, нежно его любившие, с широкой душой и благородством во взглядах! И я бы над ними постебалась, без сомнения! Так, а кто говорит, что Пейрак издевался над хорошими людьми? Мы говорим о другом. В том-то и дело, что и я бы постебалась, но я не считаю, что это правильная черта. Светлячок писала, что он специально никого не донимал, поэтому я и привела эти примеры. Зачем метать бисер перед свиньями? Свинья обидится и отомстит, по-своему, по-свински. Речь только об этом. Он, как мудрый лидер, должен был бы это понимать, так как, когда ты сам за себя, то и пенять будешь себе, а, когда ты - вассал, когда у тебя семья, за которую ты отвечаешь, надо научиться себя в таких случаях контролировать. Но, как я уже писала, легче сказать, чем сделать. Тем более, что в Америке действительно видно, что он все-таки провел работу над ошибками Но тема, как я понимаю, исчерпана, за сим и я закруглюсь
japsik: Про Беше и Жермонтаза я уже выше Violeta ответила, понятно, что они себя так вели, что устоять было сложно, но в этом и мудрость сильного, что он не ведется на провокации, а то получается, как в том анекдоте: "А че Ахмед песком бросался?" Светлячок пишет: Абсолютно его не идиализирую, некоторые поступки у меня вызывают откровенную злость до скрежета зубов, да и рядом с собой такого мужчину абсолютно не вижу, не нужен мне высокомерный покоритель морей и чересчур самоуверенный завоеватель земель . Просто комплекс его недостатков в купе с достоинствами мне ближе, чем подобные коктейли у других героев. То есть, эти недостатки я для себя, как женщина, принять могу, и они меня не коробят до глубины души. Мы же все не идеальны и все разные, у каждого свои жизненные ориентиры и ценности. Более того, у каждого свой образ прекрасного принца. Пейрак - не образ моего прекрасного принца, но из всех предложенных Голон вариантов для меня ближе всего. . Поэтому, ни в коем случае никого не пытаюсь убедить в том, что он иделаьный мужчина, и подходит всем без исключения, просто вы сами не понимаете от какого ШЧасЦЯ отказываетесь Вот тут подписываюсь под каждым словом! Аминь
Светлячок: japsik пишет: Вот тут подписываюсь под каждым словом! Аминь
Леди Искренность: Какая потрясающая дискуссия! Спасибо вам, дамы, большое человеческое. Прочитала с огромным удовольствием. Получила, так сказать, эстетическое наслаждение.
Nastia: Светлячок пишет: И здесь я с Violeta солидарна. Абсолютно его не идиализирую, некоторые поступки у меня вызывают откровенную злость до скрежета зубов, да и рядом с собой такого мужчину абсолютно не вижу, не нужен мне высокомерный покоритель морей и чересчур самоуверенный завоеватель земель . Просто комплекс его недостатков в купе с достоинствами мне ближе, чем подобные коктейли у других героев. То есть, эти недостатки я для себя, как женщина, принять могу, и они меня не коробят до глубины души. Мы же все не идеальны и все разные, у каждого свои жизненные ориентиры и ценности. Более того, у каждого свой образ прекрасного принца. Пейрак - не образ моего прекрасного принца, но из всех предложенных Голон вариантов для меня ближе всего. . Поэтому, ни в коем случае никого не пытаюсь убедить в том, что он иделаьный мужчина, и подходит всем без исключения, просто вы сами не понимаете от какого ШЧасЦЯ отказываетесь СОГЛАСНА НА 100% С ВАМИ
Леди Искренность: аня, добро пожаловать! Такой у вас пост получился сумбурный, одновременно кратко и обо всем. Сложно на него отвечать. И, как мне кажется, это обсуждение уместнее тогда начать не здесь, а тут: Многотомный роман серии "Анжелика" Эта тема более всеобъемлющая. Я перенесла сообщение туда.
Violeta: Леди Искренность Надо было присоединяться - как выяснилось, у нас у всех разный Пейрак получился, уверена, и вы бы добавили много интересных деталей к его образу!
Violeta: japsik Я тут вычитала в ваших комментах, что вы принципиально не читаете фанфики. А окажите мне любезность, читаните одну главу, в которой мы с Жаклин, моим соавтором, рассуждаем о Жоффрее. Просто лучше, чем там, я свои мысли выразить бы не смогла - так сказать, квинтэссенция образа графа . Это альтернативка, в которой Шарль-Анри выживает, Фло не уезжает, а Анж не насилуют. Ночь Анжелика рассказывала Шарлю-Анри уже пятую по счету сказку, не отдавая себе отчета в том, что говорит. С ее губ слетали какие-то слова, но мысли ее были далеко. Все вокруг уже давно спали, а малыш все капризничал, вертелся, и никак не желал угомониться. - Сыночек, уже поздно, пока спать... - Не хочу спать, хочу в свою кроватку! Хочу обратно в Ла-Рошель! - упрямо повторял Шарль-Анри. Анжелика обреченно огляделась по сторонам: вокруг лишь доски, сырые доски и холодный уголок на баке... Вдруг двери широко распахнулись, впуская того самого матроса, Жана, который сопровождал ее в город в качестве охраны после неожиданной встречи с Рескатором на пляже. — А, вот вы где. Капитан поручил мне принести вам вот это и еще гамак для вашего сына. «Вот это» оказалось куском плотной ткани, не то плащом, не то одеялом, тяжелым, украшенным вышивкой и очень мягким — такую ткань ткут жены погонщиков верблюдов в Аравийской пустыне. Она даже не утратила аромата восточных благовоний. Жан ловко подвесил гамак к бимсам, и Анжелика переложила в него Шарля-Анри. Тот довольно улыбнулся. Плаванье начало ему нравится. — В гамаке ему будет лучше, да и не так сыро. Но мы не можем дать гамаки и одеяла всем. У нас их не хватит на этакую ораву. Не думали же мы, что нам на голову вдруг свалится такой груз. Но когда мы войдем в зону льдов, вам сюда принесут жаровни. — Поблагодарите от моего имени монсеньора Рескатора, — сказала Анжелика, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. Это был он! Тулузский сеньор, всегда помнивший и заботившийся обо всех. Ах, какая мука знать, что он так близок, и чувствовать, что он так далек! Перед ней мелькали образы прекрасной Тулузы и господина в красном, который вышел навстречу ей, своей юной супруге, а после надел на палец обручальное кольцо под высокими сводами Кафедрального собора, словно утверждая: "Ты теперь моя, моя навсегда...". А потом это видение сменилось следующим: Рескатор, накидывающий ей на плечи тяжелый бархатный плащ в Кандии, желая защитить от бесстыдных глаз, жадно рассматривающих ее, спасающий ей жизнь на пляже в Ла-Рошели, берущий на борт своего корабля ее друзей... Да, ему всегда были свойственны такие широкие, рыцарственные жесты… И все же он стал другим. Теперь он авантюрист, живущий грабежами и незаконной торговлей серебром. Сегодня он сказочно богат, а завтра — беден, как нищий, и на него постоянно охотятся, чтобы изловить и повесить. Теперь на его руках кровь… Она подумала о Канторе, о галерах, которые он пустил ко дну. Да она ведь и сама видела, как исчезла в пучине баржа — плавучий склад боеприпасов королевской эскадры, исчезла вместе со всеми гребцами-каторжниками. И ведь, несмотря на это, именно к нему, Рескатору, она бросилась за помощью, внезапно подумала она. Именно в его руки отдалась с доверием, отбросив всякую осторожность. Значит ли это, что она чувствовала, что под маской скрывается человек, близкий ей? Что, несмотря на весь свой сарказм и репутацию жестокого пирата, сердце его все же не утратило благородства и сострадания. "А знала ли я, какой он на самом деле?" Их богатство, окружавшая их роскошь, утонченные гости Отеля Веселой Науки, бесконечные праздники и приемы, высокое положение, которое занимал в королевстве знатный сеньор из Аквитании - все это не оставляло им времени получше узнать друг друга, сблизиться, почувствовать родство душ... А ведь с той поры минуло пятнадцать лет! Теперь он и вовсе превратился в незнакомца. А она, она сама? Разве можно узнать в ней непокорную дикарку из Монтелу или Анжелику дю Плесси-Белльер, бывшую графиню де Пейрак? И вот судьба предоставила им шанс вновь встретиться, на этом переполненном эмигрантами и пиратами таинственном корабле, плывущем к чужой, незнакомой земле... Анжелика сидела, обхватив колени руками, и наблюдала, как судно покачивается на волнах в такт ее невеселым мыслям. Все встало с ног на голову за столь короткий срок. Еще совсем недавно она была сиятельной дамой, а теперь мчится в неизвестность, была женой - порой счастливой, порой несчастной, а теперь абсолютно не знает, что ей делать с собственной жизнью. Еще совсем недавно она все бы отдала, чтобы хоть на миг оказаться в объятьях Жоффрея, а сейчас понимает, что собственными руками разорвала связывающие их нити. Как могла она бросать ему в лицо такие ужасные слова? Но разве не он жестоко надругался над ее чувствами? Откуда ему было знать, как истекает кровью материнское сердце? Анжелика судорожно вздохнула и прикрыла глаза: "Жестокий, как все мужчины..." "Как я могла так заносчиво себя с ним вести? Как я могла так в себе ошибаться.... Да, прошло пятнадцать лет, мы стали другими, но разве мы больше не любим друг друга? Ведь он так страстно прижимал меня к себе, ведь он пришел мне на помощь! Приехал в Ла-Рошель, едва узнал, что я там...". Анжелика выпрямилась и огляделась, словно стены могли дать ответ хотя бы на один из тревоживших ее вопросов. Противный голос совести нашептывал ей, что Жоффрей уверен теперь, что она влюблена в Берна и готова стать его женой, но... Анжелика вздохнула: она так запуталась. Во всем. И у нее больше нет сил искать ответы. Еще недавно она воображала себя бредущей с детьми по тропкам американских лесов, в руках у нее был букет цветов, на голове - соломенная шляпа, дома ждал бы мэтр Берн, в загоне блеяла бы коза.... Такой вариант развития событий казался ей приемлемым: тихая гавань после бушующего океана ее мятежной жизни, понимающий человек рядом, уверенность и спокойствие. А теперь все отодвинулась на задний план из-за невероятной и удивительной новости - ее муж жив! Она так долго запрещала себе думать о нем, мечтать о встрече, что постепенно и вовсе разучилась мечтать... Анжелика накинула шаль и вышла из каюты. Ей необходимо было если не увидеть мужа, то хотя бы подышать свежим воздухом. Стены невыносимо давили на нее, а она жаждала простора и свободы - свободы думать, чувствовать, любить... *** Жоффрей де Пейрак, прозванный Рескатором, нервно мерил шагами каюту, не находя себе места после произошедшего. Перед глазами мелькали прожитые годы, и он с горечью осознавал, что все впустую. Он пережил немало захватывающих, вдохновляющих приключений, и каждый день приносил его жадному уму множество новых знаний. Он не сожалел о прожитой им жизни! Ни о чем — даже о своих поражениях и неудачах. Все, что он вытерпел или предпринял, казалось ему интересным, все это, по его мнению, стоило познать и даже пережить заново — он не отказался бы ни от чего, в том числе и от неизвестности, которая маячила впереди. Мужчина — если он действительно мужчина — чувствует себя уверенно в гуще любых приключений и даже катастроф. У мужского сердца жесткая оболочка. Мало есть на свете такого, от чего оно не могло бы оправиться. У женщин сердца более ранимы — даже у тех из них, которые умеют мужественно переносить невзгоды и страхи. Смерть любви или смерть ребенка может навсегда погасить в них радость жизни. Странные существа женщины — одновременно уязвимые и жестокие. Жестокие, когда лгут, и еще более жестокие, когда говорят искренне. Как Анжелика вчера, когда бросила ему в лицо: «Если вы стали таким… Лучше бы вы умерли». И всему виной этот проклятый протестант! Что такого могло связывать его и Анжелику? Вероятно, она чем-то была ему обязана, но... Все ее поведение, та нежность, с которой она склонялась к нему, шептала ободряющие слова убеждали в обратном. Его тогда обожгла ревность, потому что в свете тусклых светильников, освещающих нижнюю палубу, он увидел, что она куда красивее, чем он помнил, женственнее, грациозней, но ее улыбки и заботы предназначались другому, а он был для нее чужим, ненужным, между ними встала стена. Что же до Шарля-Анри... Нет, де Пейрак был абсолютно безразличен к этому белокурому мальчику, походившему на Кантора в детстве, куда большие страдания причинял ему тот факт, что малыш был сыном маркиза. Красавца-кузена, в которого Анжелика была немножко влюблена, как она признавалась ему, смеясь, в Тулузе, даже не подозревая, какую боль причиняет его ревнивому сердцу... Жоффрей де Пейрак взял со стола перчатки и вышел на палубу. Матросы ловко сновали по вантам, подгоняемые окриками ворчливого Эрикссона, протестанты спали, утомленные побегом и размышлениями о новой неизвестной жизни, что ждет их за океаном, и груз всех этих десятков человеческих жизней, за которые он был в ответе, вдруг навалился на него всей тяжестью, и он почувствовал, что устал. А недавнее объяснение с Анжеликой, увы, спокойствия не прибавляло. Ему уже не раз доводилось подходить к перекресткам жизни, когда кончался один этап пути и надо было искать другое направление и все начинать заново. Правда, в глубине души он всегда знал, что на самом деле вовсе не начинает заново, а только продолжает давно намеченный путь, мало-помалу открывая таящиеся на нем неведомые горизонты. И все же каждый раз он должен был отказываться от привычного образа жизни, как змея сбрасывает старую кожу, и оставлять позади прежние привязанности и дружеские связи. Но оставить ее, Анжелику? Оставить Флоримона? Де Пейрак сжал руки в кулаки. Женщина, которую он любил, его жена, его творение, его сокровище, отдала себя другим! Что может быть естественнее? Красавец-маршал, любимец короля, да, быть может, и сам король! Сам же он стал отверженным, лишился всего своего могущества — так мог ли он требовать, чтобы она осталась верна воспоминаниям о былом? Как наивно с его стороны было полагать, что Анжелика способна на вечную любовь! Она с радостью забыла о навязанном ей отцом браке с хромым колдуном и осуществила мечту, которую втайне лелеяла в глубине своего сердца, - связать себя однажды узами брака с маркизом дю Плесси... Любовь притупляет разум. Любовь делает человека слепым. И только ученый граф де Пейрак об этом не догадывался. Да, Анжелика была его творением, он изваял ее по своему вкусу, но означало ли это, что она уже никогда не выйдет из-под его влияния? Жизнь и женщины переменчивы. Ему следовало об этом помнить. Однако он оказался слишком самонадеянным. И снова поплатился за это. Узнав, что она жива, он, словно безрассудный мальчишка, кинулся в Ла-Рошель. Увидеть, коснуться ее, заглянуть в глаза и почувствовать, что она его, все еще его - возлюбленная, жена, мечта... Но судьба снова, уже в который раз, посмеялась над ним - Анжелика была далека, как никогда, вся устремлена мыслями к этому чертову гугеноту, и он, ее муж, был лишь досадной помехой на ее пути к счастью, которое она желала обрести в чужих объятиях. Ну что ж, он не будет ей мешать. Но при одной только мысли, что она может принадлежать другому, его сердце словно сжало холодной рукой. «Глупец! Ради чего ты прожил сто разных жизней, для чего сотни раз избежал смерти, если до сих пор тщишься скрыть от себя правду о себе самом! Признайся, что ты не можешь допустить, чтобы она стала женой Берна, потому что ты просто не вынесешь этого». Пятнадцать лет... Господи Боже, какая бездна пролегла между тем безоблачным счастьем в Тулузе, которое горьким и терзающим воспоминанием всегда жило в его душе, и их нынешним положением изгнанников, плывущим к неизвестным берегам. И эта незнакомка в образе его жены - что скрывает она в головокружительной глубине своих изумрудных глаз? Ему так и не удалось разгадать эту тайну тогда, не удается и сейчас. И тут он увидел ее, зябко кутающуюся в шаль, стоящую в окружающей их темноте, словно посланный ему в насмешку поблекший призрак прекрасной любви их молодости... О чем она думала, зачем пришла сюда, почему не сидит рядом со своим раненым другом, черт бы его побрал? Тяжелая волна ревности накрыла его. Он сейчас почти с ненавистью смотрел на эту женщину, которая так изощренно терзала его сердце и даже не подозревала об этом. Его единственная боль, его единственная любовь... Он не хотел подходить к Анжелике, нет, но неудержимая сила влекла его к ней, и он, сам не замечая как, оказался за ее спиной... *** Стоя на корме и ежась от холода и переполняющих ее эмоций, Анжелика невольно вспоминала прошедший вечер. Она ждала мужчину. Того, кого она любила, и который был с нею разлучен, и она мысленно протягивала к нему руки. «Прижми меня к себе… Спаси меня, ты же такой сильный… Почему я потеряла тебя? Если ты оттолкнешь меня, я умру!» Она тихонько бормотала эти слова, наслаждаясь восхитительным жаром вновь обретенных желаний. Как могла она быть с ним такой холодной? Разве так ведет себя любящая женщина? Он мог подумать, что она его больше не любит. А как страстно он прижимал ее к себе! А после... Ее гнев, обида, мэтр Берн, за которого она так яростно вступилась... Анжелика рассерженно помотала головой. Надо сказать Жоффрею, что она была не в себе, что то, что произошло между ними - лишь следствие ее нервного состояния, в которое ее повергла весть о том, что Кантор не погиб, а соединился с отцом, которого никогда не видел, но к которому всегда стремился. В самом деле, их сын жив, она скоро увидит его, к чему же было отталкивать своего вновь обретенного мужа, который даже и не подозревал, сколько горя причинил ей своим поступком. И ведь это желание во что бы то ни стало вернуть себе сына - разве оно не говорит о его привязанности к ней, о том, что ему хотелось через Кантора обрести вновь частичку той любви, что была между ними? Боже, он никогда не простит ее! Он слишком горд, слишком независим, он не оставит безнаказанными ее слова и особенно то, что она демонстративно заступилась за мэтра Габриэля, подчеркнув тем самым, что тот ей дороже чем он, Жоффрей! Ах, если бы можно было снова вернуться назад и все исправить... Но увы, все произошло так, а не иначе, и теперь ей оставалось только одно - во что бы то ни стало убедить мужа, что она всегда любила только его, его одного, и что все те мужчины, кто так или иначе присутствовали в ее жизни, были лишь способом забыть о том беспросветном одиночестве, в которое она погрузилась, когда приговор короля так жестоко разлучил их. За счастье находиться в его объятиях, смотреть в его глаза, растворяться в пронзительной сладости поцелуя она готова была на коленях вымаливать его прощение. И в свою очередь забыть о той боли, что он нечаянно причинил ей. Поцелуи Жоффрея! Как могла она их забыть? Она вспомнила, как была ошеломлена, когда он поцеловал ее впервые, и как погрузилась в незнакомое ей прежде блаженное беспамятство. Еще долго она, совсем юная в ту пору женщина, предпочитала это сладкое головокружение неге обладания. Лежа в его объятиях, сливаясь с ним в поцелуе, она испытывала блаженство полного растворения в любимом, это неизъяснимое блаженство, которое мужчина дарит любящей его женщине. Позже ни одни мужские губы не могли доставить ей подобного наслаждения. Поцелуй был для нее чем-то столь интимным, что ей казалось — она не вправе разделить его ни с кем, кроме Жоффрея. Всю жизнь, сама того почти не сознавая, она хранила память о тех ни с чем не сравнимых поцелуях, жадных, упоительных, которыми они, смеясь и никогда не пресыщаясь, обменивались в те далекие времена в Тулузе. А тот поцелуй с мэтром Берном на улице в Ла-Рошели... Мимолетный, на миг пробудивший в ней чувственность, разве он доставил ей такое же наслаждение? Не был ли он просто благодарностью за спасение, желанием почувствовать, что она все еще способна возбуждать любовь, разжигать огонь страсти в мужском сердце? Теперь он казался ей ничего не значащим, а сам мэтр Габриэль - просто случайным мужчиной, встреченным ею на дороге жизни. Все, что ее интересовало - это Жоффрей и отчаянное желание помириться с ним. Ах, только бы он пришел, она найдет слова, чтобы смягчить его, успокоить оскорбленную гордость. Только бы он пришел... И тут она услышала тихие шаги за спиной... *** Анжелика кожей ощущала присутствие мужа, но не осмеливалась повернуться. Всю ее решительность как ветром сдуло, и она была вынуждена признаться себе, что всегда немного его боялась и совсем-совсем не знала. Жоффрей подошел к ней и встал рядом, облокотившись о резные перила. Его взгляд был устремлен к морю, и казалось, что он не замечает ее присутствия. Рассветные сумерки предвещали скорый восход солнца, начало нового дня, однако минувшая ночь принесла больше вопросов, чем ответов. Еще совсем недавно он держал ее в объятьях, легко касался губами ее волос и шептал что-то ласково-утешающее, а теперь между ними пролегла пропасть длиной в пятнадцать лет. - Что вы здесь делаете, сударыня? - Анжелика скорее догадалась, чем услышала его вопрос. - Размышляю над тем, что будет с нами дальше, - тихо ответила она. - О, не утруждайте себя, мадам, вы напрасно тревожитесь - я ни в коем случае не намерен мешать вашим матримониальным планам, о которых меня так любезно уведомил мэтр Берн, - резко выпрямившись, проговорил Жоффрей. Анжелика развернулась к нему лицом. - Что вы имеете в виду? - То, что неожиданно восставший из мертвых муж - это слишком ничтожная причина, чтобы отказываться от столь завидной партии. Ведь кто я - отступник и ренегат, жестокий пират, который наводит ужас на обывателей своими преступлениями. Руки мои по локоть в крови, а моя команда - банда висельников и убийц. Никакого сравнения с благопристойным и законопослушным купцом и его благочестивыми спутниками. И вы, как я вижу, уже достаточно прониклись кальвинистской моралью, чтобы бросать мне в лицо оскорбления на глазах у моих людей, которые, между прочим, рисковали своей жизнью, чтобы спасти вас и ваших друзей. Во что вы превратились? В мещанку, ограниченную мещанку, предел мечтаний которой - Библия по вечерам и капустный суп на обед. И муж, бубнящий псалмы, в придачу... Анжелика смотрела на него, широко раскрыв глаза. Да, время изменило их, но что стало с последним из трубадуров, откуда этот издевательский тон? Она решила, что не будет поддаваться на провокации. Тем более, что еще минуту назад страстно желала примирения с ним. - Жоффрей, - Анжелика вздохнула. - Вы вправе обижаться на меня - я сказала вам ужасные слова сегодня днем. Мне нет прощения... Но метр Берн... Вы слишком сурово судите о нем... И обо мне... Клянусь, что даже и не подозревала, что он настолько расположен ко мне, что задумывается о женитьбе. Я всегда считала его только другом, - Анжелика опустила глаза, чтобы скрыть смущение. Но щеки ее предательски вспыхнули, что не укрылось от пристального взгляда графа. Он саркастически усмехнулся. - Ой ли? Какая трогательная сказочка про дружбу между мужчиной и женщиной! Вам самой не смешно, мадам? Особенно после того, как ваш друг выломал дверь в мою каюту и чуть не убил меня. Ладно, оставим это. Ступайте же к своему раненому, отныне вы можете считать себя свободной и вольной самостоятельно решать свою судьбу. Меня она больше не касается. На глазах у Анжелики выступили слезы. Неужели она теперь была настолько безразлична ему? Когда он успел превратился в закоренелого беспутного грешника, толкающего ее в объятия другого? И какого же он низкого мнения о ней, что полагает, будто она с легкостью согласится на его возмутительное предложение. Острое чувство унижения помогло ей овладеть собой. Она выпрямилась и устремила на него полный высокомерия взгляд. - Как вы можете так говорить! Поскольку вы живы, я все равно остаюсь вашей женой, если не перед людьми, то перед Богом. Он отвернулся — вопреки всем его стараниям сохранить невозмутимость, он чувствовал, что потрясен до глубины души. Однако, когда после долгого молчания он снова взглянул на нее, его губы были сурово сжаты, а глаза смотрели непреклонно и холодно. - Я не охотник до лживых комедий, которые вы, женщины, так любите разыгрывать. Я признаю, что вы единственная женщина, которая когда-либо была моей женой. Но что от этого осталось сейчас? Немногое, как мне кажется. Вы больше не похожи ни на нежного и дерзкого эльфа из болот Пуату, какой я знал вас в Тулузе, ни на трогательную рабыню из Кандии, дрожащую и вызывающую у меня острое желание оберегать и защищать вас. Вы убежали тогда, и нескольких лет, прошедших с тех пор, оказалось достаточно, чтобы я потерял вас навсегда. Правда, судьба опять свела нас, но, увы, слишком поздно. Вы превратились в совсем иную женщину, в которой уже стерлось все то, что в свое время дал вам я... Нас больше ничего не связывает, взгляните правде в глаза. Ни к чему примерять на себя роль негодующей и благородной супруги, это выглядит просто нелепо. Ступайте, мадам, уже слишком поздно, - будничным тоном закончил он. - Я никуда не уйду! - ее трясло, словно в ознобе. Она отказывалась верить тому, что он говорил ей. Нет, это невозможно, этого не может быть! - Что ж, больше не в моей власти вам указывать. Те годы, что мы прожили вдалеке друг от друга, дают вам право на самостоятельность во всем. Ведь вы в полной мере воспользовались предоставленной вам свободой, не так ли, мадам? Жили, как вам заблагорассудится, меняли мужей и любовников, как перчатки, пользовались своей безграничной властью над мужчинами, ослепленными вашей красотой и готовыми пойти на все, чтобы исполнить ваши капризы и удовлетворить желания. И я не избежал этой горькой участи, увы... Страшно подумать, сколько несчастий я претерпел из-за вас, сколько глупостей совершил, и мой приезд в Ла-Рошель - самая абсурдная из всех. - Да как вы смеете обвинять меня в подобных гнусностях?! - она дрожала от возмущения. - За кого вы меня принимаете - за бездушную, алчущую лишь удовольствий женщину, без чести и без совести? Так вот как вы относитесь ко мне на самом деле! Что ж, я не удивлена теперь, что вы отняли у меня сына, ни на секунду не задумываясь о моих чувствах. По-вашему, у меня их просто-напросто нет! А вы сами? Где вы были все то время, когда мне приходилось выживать вопреки всем и вся? Что вы вообще можете знать о тех годах, что я провела вдали от вас, и с такой циничностью кидать мне в лицо обвинения в легкомысленности и корысти? Жизнь низвергла меня на самое дно, потому что вы, месье, никогда не слушали никого, кроме себя! Да, если бы вы вели себя осмотрительнее и менее заносчиво, все не закончилось бы для нас таким трагичным образом. Вы даже представить себе не можете, как мне хотелось умереть в тот день, когда родился Кантор, в день вашей казни, когда я, обезумев от горя, бродила вокруг угасшего костра на Гревской площади... Но я осталась жить ради наших детей! И готова была ради них на все! - последнюю фразу Анжелика почти выкрикнула в лицо мужу. - А супругой сиятельного маршала вы тоже стали ради наших детей? - язвительно осведомился Жоффрей. - Или потому, что были в него влюблены еще в детстве? Не думайте, сударыня, что у меня плохая память, - я помню, как вы рассказывали мне в Тулузе о своем красавце-кузене. И какая жалость - ваш отец навязывает вам неудобного колченогого мужа, разбивая все ваши мечты относительно него! Но потом вы все же осуществили их, не так ли? - Я стала его женой потому, что у меня не было иного выхода. Я и мои дети были лишены всего, что нам полагалось по праву рождения, и единственной моей целью было вернуть им титул и положение в обществе. И я не по любви вышла замуж за Филиппа, нет, я женила его на себе отвратительным шантажом, который надолго превратил нас в непримиримых врагов. Только он, маркиз дю Плесси, маршал Франции и друг его Величества, мог открыть мне двери в Версаль. И я добилась своего - мои сыновья были в милости у короля, стали пажами. А раз так, все остальное уже не имело значения: и побои Филиппа, и его ненависть… Кроме того, я не знала, что вы живы, вы же не сочли нужным поставить меня об этом в известность, а сами в это время вкушали удовольствия в объятьях многочисленных и разнообразных красоток! Я знаю, какая слава шла о вас по Средиземноморью! - Не меньшая, чем о вас, сударыня. Ореол любовницы короля сильно поднимал вашу цену на торгах, - иронично отозвался Жоффрей. Анжелика задохнулась о возмущения. — Где вы подцепили эту сплетню? Я никогда не была любовницей короля! Он же, в свою очередь, никак не мог смириться с моим отказом. Добиваясь своей цели, он не останавливался ни перед чем. Он прислал солдат, чтобы сторожить меня в моем собственном замке, угрожал арестовать меня и заточить в монастырь, если к концу срока, который он дал мне на размышление, я не соглашусь ответить на его страсть. — Но вы так и не согласились? — Нет. — Почему? Глаза Анжелики потемнели. Теперь они были такого же цвета, как и расстилающийся перед ними океан. — И это спрашиваете вы? Потеряв вас тогда, пятнадцать лет назад, я была в отчаянии. Отдаться королю! Как я могла это сделать? Как могла предать вас, своего мужа, которого он несправедливо осудил на смерть? Отняв вас, он отнял у меня все. Все удовольствия, все почести, которые мне оказывали при дворе, не могли возместить этой утраты. А после того, как его драгуны сожгли мой замок, перерезали слуг, чуть не убили меня и моих детей, я примкнула к восстанию, которое волной прокатилось по Пуату. Я боролась с королем несколько лет подряд, но силы были неравны. Увы, время сильных провинций прошло... Граф смотрел на жену, не отводя взгляда: "Итак, ей было недостаточно этой ее безумной одиссеи на Средиземном море, в которую она ринулась очертя голову. Всякий раз, когда я появлялся, чтобы вытащить ее из очередной переделки, она исхитрялась сбежать от меня — и только для того, чтобы ввергнуть себя в еще большие опасности: Меццо-Морте, Мулей Исмаил, побег из гарема в дикие горы Риф... Можно подумать, что ей доставляло удовольствие коллекционировать самые жуткие авантюры. Безрассудство, граничащее с глупостью. Увы, надо примириться с очевидностью — Анжелика глупа, как и большинство женщин. Казалось бы: вышла невредимой из всех передряг — вот тут бы и угомониться. Так нет же — бросилась поднимать восстание против короля Франции! Что за бес в нее вселился? Какой дух разрушения? Разве женщине, матери, подобает вести в бой войска?" Де Пейрак пожал плечами. - Вы всегда были сумасбродкой. Никто ведь не требует от женщин героизма... - Считайте, как вам будет угодно, - холодно отозвалась Анжелика. - Хорошо, мадам, оставим в покое маркиза и его Величество Людовика. Поговорим о мэтре Берне. Как вы могли так низко пасть? Вы, благородная дама, католичка, и вульгарный скучный торговец из Ла-Рошели! Мне сложно даже вообразить, что может связывать вас, - тут по его губам скользнула презрительная усмешка. - Хотя, признаю, он не лишен некоторого... темперамента. Анжелика вспыхнула. Это оскорбление она снести уже не могла. - Зато он, в отличие от вас, не изводит меня беспочвенными подозрениями, не оскорбляет и ценит то лучшее, что есть во мне! И да, монсеньор, благодарю вас за одеяло и гамак, но боюсь, вы незаслуженно одарили своим вниманием ту недостойную женщину, что некогда была вашей женой, - с этими словами Анжелика круто развернулась и зашагала прочь.
Violeta: Вот окончание - не влезло в предыдущий пост. Жоффрей проводил ее мрачным взглядом и выругался сквозь зубы. Уму непостижимо! Она не только открыто пошла на конфликт с ним, но и, казалось, намеренно выводила его из себя. Но черт возьми, как же она была хороша! На мгновение он вдруг снова увидел в ней ту неприступную молодую девушку из знатного рода, которая много лет назад с таким же упрямым и напряженным видом вошла в его тулузский дворец. Более того, ему представился ослепительный образ блестящей светской дамы, какой она была в Версале. «Самая прекрасная из придворных дам, — рассказывали ему, — больше королева, чем сама королева». В один момент он мысленно сорвал с нее тяжелые, грубые одежды и увидел ее себе во всем блеске, в ярком свете люстр, с обнаженной, белой, как снег, спиной и безукоризненными плечами, с драгоценным ожерельем на шее, представил, как она горделиво выпрямляется — так же грациозно и надменно, как несколько минут назад. И это было невыносимо… Уже почти рассвело, а он все не мог сдвинуться с места и вернуться в свою каюту. Тысяча мыслей теснилась у него в голове, а сердце рвалось на части от желания одновременно броситься за ней, обнять, прижать к себе и накричать, ударить, выплеснуть всю ту злость, что владела им. Постепенно до него доходил смысл сказанного ею. В пылу ссоры ему хотелось побольнее задеть ее, унизить, отомстить за те слова, что она сказала ему вчера. А теперь истина постепенно открывалась перед ним - она бунтовала против короля из-за него, была низвергнута на самое дно жизни после его ареста, который, как ни горько признавать, действительно произошел в некоторой степени и по его вине, бродила в отчаянии вокруг костра, не желая жить без него... Жоффрей и не подозревал, какие чувства по отношению к нему владели сердцем этой женщины. Ему казалось, что если он исчез из ее жизни, то она быстро утешилась и забыла его. А оказалось, что она все эти пятнадцать лет так же невыносимо страдала в разлуке, как и он. И маршал... Неужели он мог ненавидеть ее? Ее, воплощенную женственность и красоту... Немыслимо! Потом он задумался о тех упреках, что она бросила ему. Несомненно, то, что он не известил ее о том, что жив, давало ей право выйти повторно замуж, она была права, но все же то, что он мог осознать умом, не принимало в качестве оправдания его сердце. Ее бунт против короля вообще казался ему сумасшествием, но сумасшествием, на которое она пошла опять же из-за него... Упрек насчет Кантора был самым тяжелым и справедливым. Тут он понимал, что действительно нисколько не подумал о ее материнских чувствах, о глубине которых и не подозревал, пока не увидел ее вместе с Флоримоном, заботливую и любящую, а главное, любимую и оберегаемую им. Между сыном и матерью была нерушимая связь, которая, скорее всего, была у нее и с Кантором, а он собственными руками разрушил ее и вверг Анжелику в неописуемое горе. И как же теперь объяснить ей, что, желая вернуть сына, он думал только о ней, отчаянно надеясь обрести хотя бы частичку той огромной любви, что цвела между ними в Тулузе... Его почти не задело напоминание о его похождениях на Средиземном море, он не считал их чем-то серьезным, они были скорее данью уважения традициям Востока, сластолюбивого и благоволящего к эффектным жестам и красивым легендам. Ему нравился азарт торгов, нравилось под великолепной телесной оболочкой открывать в этих униженных женщинах робкий огонек души, видеть, как они оживают. В их объятиях он отдыхал, обретал мимолетное забвение, порой в наслаждениях, которые они ему дарили, даже была прелесть новизны. Они быстро привязывались к нему, становились беззаветно преданными. Прелестные, изящные игрушки, которыми он недолгое время развлекался, лаская их, узнавая их ближе, или красивые дикие животные, которых ему нравилось приручать. Однако, одержав победу, он быстро терял к ним интерес. Он познал слишком много женщин, чтобы хоть одна из них могла крепко привязать его к себе. И конечно же, сложно было увидеть личность в ограниченных и полностью покорных мужской власти одалистках, созданных для утех. И вдруг он осознал, как сильно и глубоко оскорбил своими упреками и колкостями Анжелику, женщину благородную и гордую, привыкшую самостоятельно принимать решения и руководить событиями собственной жизни. В своем вынужденном одиночестве она приобрела качества, свойственные мужчине - отвагу, независимость, уверенность в себе. Черт возьми, она была слишком умна для женщины! Дойдя до этой мысли, Жоффрей де Пейрак обхватил голову руками и сказал себе, что ничего, абсолютно ничего не понимает ни вообще в женщинах, ни в своей собственной жене. Он осознал, что за последние несколько минут обвинил ее и в том, что она глупа, и в том, что чересчур умна, в том, что она слишком женщина, и в том, что чрезмерно сильна и деятельна, словно мужчина, — и вынужден был признать, что весь его картезианский рационализм, который ему так нравилось считать своей жизненной философией, в конечном счете оказался бессилен, и что он со всем своим здравым мужским умом не способен разобраться в себе самом. Но оставался еще Берн. И если он был готов простить ей все, ослепленный радостью, что она не погибла в пустыне, что она здесь, рядом с ним, то ее склонность к этому гугеноту была выше его понимания. Особенно его выводило из себя, что Анжелика с ослиным упрямством пыталась заставить его признать ее право на привязанность к другому мужчине, которое она называла дружбой. Лукавила ли она? Насчет чувств Берна к ней он не сомневался, торговец был без ума от нее, а она... Что он мог предъявить ей? Что она ухаживала за раненым? Что ласково говорила с ним, беспокоилась за его жизнь? Если дело обстояло подобным образом, то она должна была быть жутко оскорблена его намеками на ее отнюдь не дружескую связь с этим купцом. Какая непростительная оплошность! Он совсем разучился с уважением относиться к чувствам женщин, читать самые сокровенные тайны в их сердцах. Да, Средиземное море - плохая школа в этом плане... Что ж, приходилось признать, что все, что он мог поставить в вину Анжелике - это то, что она слишком красива, слишком обольстительна, и ни один мужчина не может устоять перед ней. В нем говорили сейчас ревность и первобытный инстинкт собственника. Его возмущенное сердце кричало: «Неужели ты не могла жить так, чтобы сохранить себя для меня?!» И понимал, что такие мысли были больше под стать пылкому юнцу, а не ему, зрелому мужчине, повидавшему все в этой жизни. Еще два дня назад он сходил с ума от счастья, что она жива, что совсем скоро он обнимет ее, увидит ее сияющие радостью глаза, когда она узнает, кто скрывается под маской Рескатора, а сегодня он язвил и насмехался над ней, женщиной, которую отчаянно любил. Поистине, он просто безумец! Решено, завтра он поговорит с ней. Она его жена и не заслуживает такого неуважительного отношения к себе с его стороны. Завтра он постарается загладить свою вину и заставить ее позабыть о тех несправедливых упреках и оскорблениях, которыми он осыпал ее. И тут наконец взошло солнце, золотистые лучи которого разукрасили безмятежную лазурь успокоившегося за ночь океана, волны понесли корабль навстречу новым берегам, и казалось, что новый день сам собой разрешит бурю минувшей ночи, ведь темнота, как известно, - плохой помощник во всех делах, кроме любовных. Пейрак слегка улыбнулся - этот ослепительно красивый восход стал для него знаком, что тени прошлого отступили... *** Анжелика, словно во сне, вернулась на пушечную палубу и легла, закутавшись в одеяло, которое передал ей муж, около Шарля-Анри. Все вокруг спали, слышалось только ровное дыхание нескольких десятков людей и шум моря за бортом. Она была полностью опустошена. Не такого Жоффрея она помнила, не так представляла их разговор о прожитых в разлуке годах. Что за демон вселился в него? Казалось, ему доставляло удовольствие терзать и унижать ее, но все же она чувствовала, что за этим стоит скорее уязвленная мужская гордость, чем презрение по отношению к ней. Особенно ее задело равнодушие к бунту, который она подняла против короля. Годы, которые она провела в борьбе, отчаянии и ненависти, он перечеркнул равнодушным: "Вы всегда были сумасбродкой... Никто не требует от женщин героизма...". А ведь я могла уступить королю, внезапно подумалось ей. И сейчас была бы на вершине, окруженная почестями и роскошью, а не плыла бы на пиратском корабле в неизвестность с человеком, который не уважает меня настолько, что готов отдать другому. Права ли она была? С того дня, как она узнала, что Жоффрей жив, она только и делала, что совершала глупости, которые влекли за собой множество бед, обрушивающихся на ее голову и головы ее детей. Стоило ли ей совершать эту безумную поездку на Средиземноморье, ввязываться в мятеж, идти на конфликт с королем? И она с грустью осознавала, что будь у нее возможность вернуться в прошлое, она поступила бы точно так же, потому что просто не могла иначе. Ее безумная любовь к мужу была послана ей Богом, как дар... Или как наказание... Но отказаться от нее она не могла. Без нее она была бы уже не Анжеликой, а марионеткой при дворе его Величества короля-Солнце... Что ж, они высказали друг другу все. Больше добавить было нечего, оставалось только осмыслить и принять то, что мучило их обоих и вызывало неприятие друг в друге. Сумеют ли они преодолеть свои разногласия, окажется ли их любовь сильнее упреков? Она вдруг улыбнулась. Стены самые непреодолимые, из-за которых она тщетно звала Жоффрея, ломая руки, те стены, имя которым — разлука и смерть, уже рухнули. А то, что их разделяло сейчас — все это пустяки. Они исчезнут сами собой. И от сознания, что мечта, так долго жившая в ее душе, стала явью, все ее существо охватило ликование. Он жив! И он любит ее, она точно знала это. Все остальное не имело значения.Совсем скоро их любовь возродится. ---------- Анжелика проснулась, чувствуя себя так, словно начала оправляться от тяжелой болезни. Ей приснилось, как в ночь их отплытия из Ла-Рошели Жоффрей на берегу сжимает ее в объятиях и нежно шепчет: «Вот и вы, наконец-то...». Она какое-то время лежала неподвижно, прислушиваясь к затихающим отзвукам этого прекрасного сна. Но ведь все это, кажется, произошло с нею на самом деле? И под Ла-Рошелью, и в Кандии его темные пристальные глаза в прорезях маски смотрели на нее ласково, будто стараясь ободрить, и он всегда старался защитить ее - свою жену. Он пришел тогда спасти ее в батистане, вырвать из цепких когтей торговцев женщинами, и немедленно отправился в Ла-Рошель, едва узнал, что она там. Стало быть, несмотря на всю свою злость из-за совершенного или несовершенного, он любил ее, дорожил ею, но гордость и обида не позволяли ему сейчас пойти с ней на примирение. Ах, если бы только не вмешался мэтр Берн! Анжелике казалось, что прежний мир рассыпался в прах, причем особенно стремительно — между сегодняшней ночью и наступающим днем. Она встала, чувствуя ломоту во всем теле, точно ее избили. «Нет, я с этим не смирюсь! Нам нужно поговорить, как муж и жена». Хотя чудесный сон и собственные рассуждения несколько успокоили ее, страх не отступал. Слишком много загадочного оставалось в человеке, к которому она хотела приблизиться, слишком много такого, чего она не знала и не могла понять. Она боялась его… У нее усилилась мигрень, казалось, что ноет каждый нерв. Она цеплялась за воспоминания об их встрече на берегу и о моменте, когда он снял маску, чтобы открыться ей. Анжелика снова решительно сказала себе: «Мне совершенно необходимо увидеть его и поговорить. Даже если он обольет меня холодом после той нелепой сцены на палубе. Нельзя оставить все, как есть, не то я сойду с ума».
Леди Искренность: Violeta пишет: Надо было присоединяться - как выяснилось, у нас у всех разный Пейрак получился, уверена, и вы бы добавили много интересных деталей к его образу! Сомневаюсь, что я сегодня после суточного дежурства что-нибудь адекватное накатать могу.
japsik: Я прочитала... Вы сами попросили, так что, я не в коей мере не хочу обидеть Что я могу сказать, это не Жоффрей По крайней мере, не мой Да и Анжелика на себя не похожа Анжелика никогда бы не высказала так все графу, а он не мучался бы угрызениями совести. Это больше похоже на то, что нам бы всем хотелось, чтобы думали мужчины, осознавая свои ошибки. Я не могу это объяснить... То есть, если бы я прочитала эту главу в 15 лет, когда первый раз читала Анжелику, я была бы в восторге, потому что это был бы именно тот исход, о котором я мечтала! Но сейчас, чем больше я перечитываю, тем больше я понимаю, насколько Голон там все идеально прописала и продумала. Я сейчас не о нестыковках из прошлого Жоффрея, а именно о поведении героев на корабле. Ну разве что, я все-таки предпочла бы, чтобы Анжелика вела себя менее полоумно после снятия маски Вся эта глупость, которая проносится у нее в голове после их разговора у Голон, что она постарела, что она выглядит, как чушка))) Это все так по-женски... А Жоффрей, который реально осознает всю ситуацию с Кантором и принимает восстание Увы, я такой расклад вообще себе не представляю. Да и Шарля-Анри бы он не принял, так, как Онорину, это 100%, в этом плане Голон идеальный ход придумала, жестокий, но идеальный. Так что, вот такие пирожки Я не знаю, хотели ли Вы, чтобы я высказала свое мнение, но раз Вы попросили почитать, я все же высказалась Еще раз извините, если что)
japsik: ЛИ, мы старались И тоже получили удовольствие, я благодаря Violeta еще раз пролистала 6й том
Violeta: japsik пишет: Так что, вот такие пирожки Я не знаю, хотели ли Вы, чтобы я высказала свое мнение, но раз Вы попросили почитать, я все же высказалась Еще раз извините, если что) Нет, это же ваше мнение По крайней мере, вы в курсе теперь, какой у меня в голове образ Жоффрея. Возможно, чуть лучше, чем вывела в романе Голон. А Анж мы намеренно делали чуть менее импульсивной и чуть более рассудительной, а то то, что она творила в романе - уму непостижимо! Столько глупостей
полная версия страницы