Форум » Творчество читателей » ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТУЛУЗУ (1648) » Ответить
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТУЛУЗУ (1648)
Jeoffrey de Peyrac: Путь через всю Францию. Домой! В Тулузу! Он гнал коня, расспрашивая крестьян о кратчайшем пути и поражаясь нищете и убожеству, господствовавшим в королевстве. Война ощущалась везде и во всем: в разоренных домах, в сгоревших церквях, в робких, испуганных взглядах затравленных, несчастных людей. Раньше ему никогда не приходилось вот так, лицом к лицу, сталкиваться с этой Францией. Реальность выглядела страшно и горько. Францию рвали на части князья и принцы всех рангов и мастей, испанцы, солдаты-дезертиры, разбойничьи банды. А во главе этого королевства стоял маленький ребенок, которого едва могли защитить его титул и мать-испанка. Когда впереди показались стены прекрасного розового города, пошел дождь. И граф, щедро поливаемый им, задрал к небесам, извергающим потоки воды, лицо и захохотал во все горло. Конь завертелся под ним, танцуя. Жидкая грязь, смешанная со снегом, полетела из-под копыт во все стороны. А граф крутился на коне, омываемый холодным ливнем, и смеялся от радости. Издревле владеют Тулузой Раймондины и их потомки. И всегда они были неразлучны с этой землей. Передайте Тулузу чужаку – погибнет Тулуза… Теперь он – граф. Граф де Пейрак де Моренс д’Ирристрю. Потомок графов Тулузы! Это теперь его титул. Только не этому титулу он рад. Он совсем один. Никого из близких, из семьи. Множество родни – но никого, с кем можно поговорить, почувствовать душевную теплоту. На его плечах тяжкий груз – восстановление былого величия славного рода! Жоффрей поднял коня на дыбы, покрасовался. Мокрые волосы хлестнули графа по лицу. - Тулуза! – закричал он, срывая голос. – Тулуза! Тулуза!.. «Прекрасная Тулуза со смуглой от загара кожей! Легкомысленная моя, прекрасная моя, возлюбленная!» Когда он въехал в ворота отцовского замка, под ним пал конь. Пошатываясь, как пьяный, он пересек двор, чувствуя удивленные взгляды немногочисленных слуг. То ли не признали его, то ли это были новые люди. У Жоффрея еще хватило сил, хромая, пройти через весь двор к крыльцу. Он начал подниматься по парадной лестнице, подтягивая искалеченную ногу, и тут все поплыло у него перед глазами. Судорожно вздохнув, он осел на вымощенную плитами площадку у входа. Уже окончательно проваливаясь в беспамятство, краем сознания он уловил женский крик: - Жоффрей! …На полу плясали разноцветные пятна: дневной свет, проходя через стекла витражей в оконных переплетах, окрашивая мраморные плиты пола в причудливый калейдоскоп. Он лежал, наслаждаясь тишиной и покоем, еще не очнувшись толком то ли ото сна, то ли от обморока. Рядом кто-то вздохнул. Он скосил глаза: молодая женщина, смуглая, черноволосая, с горячими черными глазами, сидела у его изголовья, не спуская с него глаз. - Марго?! - Наконец-то вы пришли в себя, сударь! Вы узнали меня? Пейрак приподнялся на своем ложе и увидел в комнате еще одного человека, старика с копной седых волос. - Паскалу! И вдруг лицо старика дрогнуло, расплылось и стало рыхлым. Он подошел к Пейраку и, обняв его колени, сквозь слезы выговорил на лангедокском наречии: - Вы вернулись, мессен… Хвала Иисусу, вы вернулись!.. Вы стали совсем мужчиной… Из уст в уста по всей Тулузе разнеслась весть: «Граф вернулся! Граф де Пейрак вернулся!» …Это были счастливые дни. Так спокойно и легко ему не было никогда. Были потом и счастье, и власть, и любовь, и многое другое, но такой легкости и беззаботности больше не было никогда. Слухи о его приключениях просочились в общество тулузцев и окрестных дворян, но Жоффрей не распространялся о том, как провел все эти годы вдали от родины. И, за недостатком сведений, история эта потихоньку стала обрастать фантастическими подробностями. А виновник всех этих слухов только улыбался и отделывался остротами.
княгиня Спадо: Ой, как вы правы я вот с нетерпением жду когда выйдет продолжение данного творения.
Jeoffrey de Peyrac: Получилось какое-то очень большое лирическое отступление в духе А.Голон и опять не обошлось без обращения к тексту из "А. маркиза ангелов" *** (Реймский собор, Реймс, Франция) 7 июня 1654 произошло событие, имевшее исключительное значение и для Франции, — торжественная коронация в Реймсе. Это была не просто дань традиции, это был настоящий ритуал, которому предстояло занять несколько дней. И каждый из этих дней — сакральное таинство, навсегда связывающее Людовика и Францию благословением Господа. В среду 3 июня 1654 года пятнадцатилетий король въехал в Реймс. Собравшиеся не могли нарадоваться, глядя на короля. Людовик был, хотя не слишком высок, зато строен. Длинные темные волосы собраны сзади кожаным шнурком. Янтарно-карие глаза светились теплом. Овальное лицо его с орлиным носом и пухлыми губами было довольно красиво. С замиранием сердца он принял ключи от города в присутствии именитых горожан, двух тысяч всадников и семи тысяч солдат и отправился в собор Богоматери, где епископ произнес речь: - Вам, государь, который является помазанником Господа, сыном Всевышнего, пастырем народов, правой рукой Церкви, первым из всех королей Земли и который избран и дан Господом, чтобы нести скипетр Франции, расширять ее славу, способствовать распространению благоухания ее лилий, чья слава превосходит славу Соломона от одного полюса и до другого, и от востока до запада, делая из Франции Вселенную и из Вселенной Францию, королевство отныне изъявляет свою покорность. Затем последовал большой молебен, после которого его величество в полном облачении коронованной особы отправился в архиепископский дворец. В четверг 4 июня Людовик в сопровождении Анны Австрийской, своего брата герцога Анжуйского, кардинала Мазарини и придворных проследовал через весь город с торжественной процессией, под приветственные возгласы стоящей по обе стороны улицы толпы. В пятницу 5 июня король посетил могилу святого Ремигия, после чего собрался совет, на котором еще раз обговорили последние детали миропомазания. В субботу 6 июня Людовик прослушал мессу в Сен-Никезе. А после отъезда короля собор перешел во власть капитанов гвардии. Они должны были охранять королевские украшения, привезенные из Сен-Дени: камзол, сандалии, сапожки, шпоры, шпагу, тунику, далматику, парадную мантию, а также скипетр — символ абсолютной власти, руку правосудия — знак божественного права на власть и «диадему чести, славы и величия». Наступившим вечером королева, оставшись одна, снова вспоминала прошедшие события, годы, проведенные в скитаниях и борьбе за трон, Людовика и кардинала. Анна и сама жила практически на положении узницы. Часто им приходилось не жить, а выживать. И вот 5 сентября 1651 Людовику исполнилось тринадцать лет, и согласно указу, изданному еще при Карле V, он становился совершеннолетним и формально мог сам управлять государством. Наконец настал тот день, которого так ждали Анна Австрийская и Мазарини. Пожалуй, это был единственный случай в истории Франции, когда регент так сильно радовался окончанию своего регентства… Спустя два дня в парламенте состоялась официальная церемония, провозгласившая Людовика XIV правителем государства. К этому дню в столице собрались дворяне всего государства. Ожидались пышные празднества, ибо Анна Австрийская ждала этой минуты долгие годы, с тех пор как Людовик унаследовал отцовский трон. Она победила тех, кто пытался отнять у нее сына, чтобы править от его имени. И теперь королева торжествовала. Печалило ее только отсутствие Джулио Мазарини, верного сподвижника и помощника. Парижане тоже с нетерпением ждали этого события, — людям, измученным бесконечной войной, безумно хотелось праздника. И с раннего утра улицы, по которым должен был проезжать королевский кортеж, были запружены народом. Процессию открывали два трубача, за ними в церемониальном марше шествовали отряд королевской охраны, рота легкой кавалерии, восемьсот дворян, отряды швейцарцев, прево парижских торговцев с отрядом городской милиции. В своих лучших нарядах шли придворные, губернаторы провинций, коменданты крепостей, маршалы Франции. За ними показались королевские пажи, привратники, телохранители. Наконец в окружении оруженосцев появился сам король — невысокий, хрупкий, обаятельный мальчик. Церемония проходила в здании парижского парламента, забитом людьми так, что яблоку негде было упасть. Справа, на верхних ярусах, сидели Анна Австрийская, принц Гастон Орлеанский, маршалы Франции, высокородное дворянство и два самых влиятельных французских епископа — Санли и Тарба, напыщенные и до того самодовольные, словно только они, и никто другой, приблизили сегодняшний день. Слева находились высшие чины церкви, папский легат и посланники Португалии, Венеции, Мальты и Голландии вместе с членами парижского парламента и другими знатными гостями. В одном крыле отвели места королеве Генриетте Марии Английской, двум ее сыновьям — Якову, герцогу Йорку, и Генриху, герцогу Глостеру, — и маленькой дочери, принцессе Генриетте-Анне, Великой Мадемуазель, дочери герцога Орлеанского и многим герцогиням и знатным дамам. Это было похоже на большое перемирие, господа и дамы, которые готовы были убить друг друга вчера и которые не преминут продолжить драться завтра, сегодня сидели бок о бок и с умилением смотрели на короля. В зале заседания не было только двух заклятых врагов, — Мазарини и Конде. Один находился в изгнании, другой просто не пожелал присутствовать, ограничившись письменным поздравлением, что было еще одним оскорблением в адрес короля. Перед ними восседал король на специально устроенном «ложе правосудия», что при ближайшем рассмотрении оказалось просто грудой подушек. Вокруг него в строго определенном порядке расположились герцог Жуайез, камергер короля, и граф д'Аркур. Месье де Сен-Бриссон, парижский прево, вместе с королевской стражей обнажили головы и стояли на коленях перед королем. Прево держал резную серебряную палицу. Рядом с ним преклонил колени канцлер Сегье в алом плаще, великий майордом Франции, церемониймейстер, президенты большой палаты (с Матье Моле во главе), государственные секретари, королевские адвокаты Талон и Биньон, королевский прокурор Николя Фуке. Церемониймейстер вводил в зал остальных правительственных чиновников, членов верховного суда, которые также должны были поклясться в верности королю. Когда вошел последний, король поднялся и сказал: — Господа, я явился в парламент объявить, что, следуя законам государства, принимаю на себя правление, власть над правительством и чиновниками. Надеюсь, что Господь поможет мне властвовать справедливо и честно. Господин канцлер подробно объяснит вам мои намерения. Повинуясь знаку Людовика, канцлер произнес речь. За ним поднялась Анна Австрийская и, повернувшись к молодому королю, объявила: — Прошло много лет с тех пор, как, согласно пожеланиям покойного короля, моего супруга и повелителя, я взяла на себя ответственность за ваше образование и управление государством. Господь в неизреченной доброте своей благословил мой труд и охранил вас, того, кто дорог не только мне, но и всем подданным. Закон королевства призывает вас на трон, и я с огромной радостью передаю вам власть, доверенную мне ранее. Надеюсь, Господь даст вам свое благословение, наделит мудростью и мужеством, и ваше царствование будет счастливым! Она тоже склонилась перед королем, который поцеловал ее. И тут, к всеобщему удивлению, Людовик снова заговорил, обращаясь к матери: — Мадам, благодарю вас за все старания и прошу простить за доставленные мною огорчения. Вы немало потрудились, заботясь о моем образовании и управлении королевством. Молю и впредь не оставить меня своими советами и помощью. Я, со своей стороны, желаю, чтобы вы оставались главой королевского совета. Настала очередь членов парламента выразить преданность королю Людовику XIV, отныне — правящему монарху. Произносились речи и клятвы. На суд короля были представлены три декрета. Один осуждал богохульников, другой подтверждал запрет дуэлей, третий провозглашал принца де Конде невиновным в государственной измене, хотя многие были уверены в противоположном. Но сегодня король решил проявить великодушие и протянуть принцу оливковую ветвь в надежде, что тот перестанет сеять смуту. Затем принцы крови, герцоги, пэры, маршалы Франции и священнослужители высшего ранга подходили к королю, целовали ему руку и клялись в верности. Президент Матье Моле произнес торжественную речь от имени Парижского парламента, после чего были представлены для регистрации важные королевские акты. А в Париже царило буйное веселье, ничуть не хуже, чем тринадцать лет назад, когда король появился на свет. Фонтаны били вином. Палили пушки Бастилии. Звонили церковные колокола. Парижане танцевали на площадях и улицах и кричали: «Да здравствует король!» Как только стемнело, небо заполыхало фейерверками. Однако совершеннолетие короля не положило конец Фронде. Амбиции принцев зашли уже слишком далеко, чтобы все могло просто так завершиться. Это простой люд устал от войны, его утомили «зрелища», ему хотелось уже только «хлеба». Вельможи от отсутствия хлеба никогда особо не страдали, а бунтовать им понравилось. И гражданская война продолжала пожирать французские провинции. Анна Австрийская так соскучилась по возлюбленному, что поспешила призвать его во Францию, но сделала она это слишком рано. Мазарини вторгся во Францию во главе собранной им в Германии армии. Парламент был возмущен, он призвал всех честных людей «отловить и убить негодяя» и в качестве награды назначил за его голову 150 тысяч ливров. Сумма немаленькая. Гастон Орлеанский наконец сделал свой выбор и открыто встал на сторону Конде. Он собрал свое небольшое войско, и так как парламент не особенно спешил раскошеливаться, даже пожертвовал на это свои собственные средства, распродав фамильное серебро. Королевский двор, во главе с его величеством, тоже не сидел на месте и путешествовал по Франции, вступая в стычки с врагом. В середине февраля Франция узнала о том, что король встретился с кардиналом Мазарини в Пуатье. Кардинал прибыл во главе войска из полутора тысяч пехоты и тысячи всадников. И немедленно стал укреплять свою власть, действуя в интересах короля: сажал в тюрьмы одних, подкупал других, одаривал третьих, стремясь усилить Францию изнутри. Те, кто пытался сопротивляться, были вынуждены признать, что Мазарини непобедим и пойдет на все ради процветания королевской власти. Всякий, кто пытался встать на его пути, будет без сожаления раздавлен. Армия короля побеждает, Конде практически разгромлен и у него уже нет ни единого шанса на победу, с остатками своего войска он остановился у стен Парижа, чтобы принять последний и решительный бой. Сдаться и… И тут отличилась Великая Мадемуазель. Дочь Гастона Орлеанского, оставленная им вместо себя наместницей Парижа, совершила действо, ставшее достойным заключительным аккордом в фарсе под названием Фронда. Когда 2 июля у стен столицы погибали остатки армии Конде, именно ей предстояло решить, что следует делать. И Анна приказала открыть Сент-Антуанские ворота и впустить принца и его людей в город. А также дала команду артиллеристам Бастилии стрелять по армии Тюренна, прикрывая отступление. Наблюдавший за ходом битвы с холмов Шаронн кардинал Мазарини иронично проговорил в тот момент: - Этот пушечный залп убил ее мужа. И в самом деле, своим опрометчивым поступком Великая Мадемуазель разом перечеркнула все свои матримониальные планы. Людовик, конечно же, ее никогда не простит. Впрочем, — в любом случае, вряд ли бы он на ней женился… А парижане горько пожалели, что впустили принца Конде. Он вел себя в городе будто завоеватель. Он напал на собравшийся в ратуше городской совет, заподозрив его в «мазаринистских настроениях». Сотни человек погибли в тот день. Его солдаты занимались грабежами, насиловали женщин и постепенно дезертировали. Парижане все больше ненавидели его, наконец, окончательно понимая, что принцы ничуть не лучше Мазарини, а может быть, даже еще хуже. В конце концов, Конде вынужден был бежать. И 21 октября 1652 года Людовик XIV с триумфом въехал в Париж. Можно сказать, что в этот день и закончилась Фронда. Принц Конде бежал в Испанию. Гастону Орлеанскому было предписано отправляться в ссылку, в свой замок в Блуа, что он и сделал. Великая Мадемуазель тоже отправилась в ссылку, в свое поместье. Пока регентша и ее первый министр искали пути к спасению королевства, придворные дамы и господа согревали друг друга в объятиях ледяными ночами в истопленных комнатах, да и днем за пыльными портьерами. А король… Король танцевал. Это развлечение было одним из самых его любимых с детства. Специально для него сочинялось множество балетов, где его величество неизменно исполнял главную роль, где он мог блистать, забывая обо всех несчастьях. Триумфальное возвращение короля в измученный бесконечными бунтами Париж — это все равно, что солнечный рассвет после темной зловещей ночи. Оно сулило мир, покой и благоденствие. Как говорят, — нет ничего лучше для укрепления центральной власти, чем долгое время царящая вокруг безудержная анархия. Так и есть… Никогда еще власть юного Людовика не была настолько абсолютной, без всяких его на то усилий. Он просто блистал. Его просто любили. Париж возвращался к мирной жизни. Королевский двор расцветал. Первый большой балет с участием его величества, представленный 23 февраля 1653 года в Париже и символизирующий его победу над Фрондой, назывался «Ночь». В нем Людовик играл роль Солнца, победившего Тьму. Младший брат короля, принц Филипп Анжуйский, одетый в костюм утренней звезды Авроры, шествовал впереди, обращаясь к зрителям со словами: «Солнце, что следует за мной, — юный Луи. Армия звезд исчезает с небосвода, Как только к ней приближается Великий Король; Яркие вельможи Ночи, Что торжествуют в его отсутствие, Не могут вынести его присутствия: Все эти изменчивые огни рассеиваются, Солнце, что следует за мной, — юный Луи». Именно тогда впервые имя Людовика прозвучало в сочетании с эпитетом «солнце». Едва лишь занялась заря воскресенья 7 июня 1654года, прелаты и каноники взошли на хоры Реймского собора. Огромный храм был обтянут гобеленами с вытканными на них коронами, каменные плиты пола покрыли турецким ковром. В алтаре стояли раки святого Ремигия и Людовика Святого. Для короля на хорах стояла скамеечка для молитвы и кресло, а в верхней части амвона был поставлен трон. В половине шестого епископ Суассона послал епископов-графов Шалона и Бове за Его Величеством. Лицо и фигура короля воплощали полнейшую сосредоточенность. Он окружен сановниками короны и двора, его сопровождает эскорт из сотни швейцарцев. Впереди короля идут музыканты, одетые в белые одежды, и дворяне, склоняясь в почтительном поклоне, сопровождают короля до самых хоров. После молитвы «Да приидет Бог» (Veni Creator) прелаты и каноники подошли к порталу за святой чашей, привезенной настоятелем собора Сен-Дени, за этим драгоценным сокровищем, ниспосланным с небес великому святому Ремигию для помазания Хлодвига. Как только священное масло было поставлено на алтарь, священник попросил монарха дать клятву, произносимую при коронации. В обещании, составленном по канону, Людовик, как и его предшественники, обязался сохранить за священнослужителями их свободы и иммунитеты. А затем перешел к торжественной королевской клятве. Король произнес ее громко, положив руку на Евангелие. Он поклялся перед Богом даровать своим народам мир, справедливость и милосердие, другими словами, привести французские законы в соответствие с заповедями Господа Бога и естественным правом. И чтобы закрепить свое последнее обещание, король поцеловал Евангелие. Старинные ритуальные церемонии, которые следовали за этим, завершились молитвами. По очереди граф де Вивонн, первый дворянин, снял с короля его серебряное платье, герцог де Жуайез, великий камергер, надел ему бархатные сапожки, а Месье герцог Анжуйский — золотые шпоры, затем священник, совершающий обряд, благословил королевскую шпагу, которая считается принадлежавшей Карлу Великому. Епископ Суассона взял святой елей и семь раз совершил помазание, а в этот момент клир произносил: «Пусть король обуздает горделивых, пусть станет примером для богатых и сильных, добрым по отношению к униженным и милостивым к бедным, пусть будет справедливым по отношению ко всем своим подданным и пусть трудится во благо мира между народами». Ибо божественное право предполагает взамен и длинный перечень обязанностей. А в этот момент великий камергер надел на Его Величество тунику и далматику и набросил на его плечи манто фиолетового цвета, усыпанное королевскими лилиями, и теперь руки короля вновь помазали святым елеем. Прелат передал ему кольцо, скипетр, руку правосудия и корону Карла Великого. Затем король, предшествуемый пэрами королевства, поднялся по лестнице на амвон. Он воссел на троне и при всем народе выслушал каждого пэра, приносящего клятву верности. Затем епископ Суассона громко произнес: «Да здравствует король на вечные времена!» («Vivat rex in aetemum!»). Двери тотчас открылись. Толпа, находящаяся снаружи и внутри, закричала: «Да здравствует король!» Невероятный гвалт усиливается, крещендо, слышатся разные выкрики, военная музыка, гром пушек и выстрелы из аркебузов гражданской милиции и французских гвардейцев. После этого милого дивертисмента был отслужен молебен, а затем совершилась торжественная месса. По окончании мессы король встал с трона, прочитал молитву «Каюсь» («Confiteor»), получил отпущение грехов и причастился хлебом и вином. Когда Его Величество окончил молитву «Благодарение Господа», священник, совершавший богослужение, освободил Людовика от короны Карла Великого, возложил ему на голову более легкую корону и сопроводил его до банкетного зала, а со всех сторон неслись восторженные и радостные крики народа: «Да здравствует король!» Пребывание Людовика в Реймсе было отмечено еще тремя акциями. В понедельник, во второй половине дня, король получил ленту и мантию знаменитого рыцарского ордена Святого Духа, коадъютором которого он теперь являлся и из которого он сумеет создать аппарат управления. Во вторник в парке Сен-Реми он прикоснулся руками к тысячам больных золотухой. Король-чудотворец обращался к каждому со словами, которые принято говорить: «Король к тебе прикасается, Господь исцеляет» — в этот момент несчастные люди получали серебряную монету. Эта изнуряющая церемония, которую Людовик XIV будет повторять несколько раз в году, вызвала у присутствующих восхищение: сколько же юный король вкладывает в это любезности и внимания, и, хотя было большое количество больных и было очень жарко, король передохнул только дважды, чтобы выпить воды. В эти два дня после коронации все напоминало Людовику, что королевское правление — это своего рода служение Богу. И завершил он свое пребывание в Реймсе амнистией, освободив 600 заключенных. *** Деревня Монтелу практически полностью была разрушена испанскими войсками принца Конде. Офицеры его высочества квартировали в замке. Впрочем, именно благодаря увещеваниям принца Конде, как полагал барон, военные вели себя на редкость любезно и вежливо по отношению к семейству де Сансе. В общем, непрошенные гости оставили о себе неплохие воспоминания, хотя и бесцеремонно увели с собой половину мулов. - Я рад видеть вас, мессир барон,- приветствовал входящего гостя управляющий Плесси-Бельер, вставая навстречу ему из-за стола в своем кабинете. - Сегодня у меня оказалось немного свободного времени, и я решил навестить вас, Молин. - Весьма признателен вам, мессир барон. Чем я могу быть вам полезен?- поинтересовался управляющий, делая приглашающий жест рукой. Барон сел на мягкий стул, стараясь казаться как можно беззаботнее. Однако он немного беспокоился, что не укрылось от проницательного взгляда Молина. - Я, сударь, сам хотел говорить с вами. Те убытки, которые мы понесли в нашем предприятии легли на ваши плечи, и я думал поинтересоваться – не нуждаетесь ли вы в помощи? – начал гугенот. Барон облегченно вздохнул. Он пришел к Молину, чтобы просить у него ссуду на поправку семейных дел и пополнение поголовья. После визита армии принца де Конде ему так и не удавалось поставить дело по-прежнему. Рассчитывать на хорошую прибыль сейчас было самонадеянно, а барону нужна была сумма для оплаты обучения детей в Пуату, сборщиков налогов, да и баронесса, хотя никогда не жаловалась, никак не могла оправиться после смерти последнего младенца. Барону не улыбалось вновь терпеть унижение, встречая отпрысков, изгнанных за неуплату. По сравнению с этим унижением визит к управляющему кузена казался барону сущей безделицей, хотя он и понимал, что нескоро сможет расплатиться с хитрецом-гугенотом. - Молин! Вы приводите меня в замешательство вашей прямотой. Но, право, я вынужден согласиться, что едва ли не беднее, чем в ту пору, когда мы с вами затевали наше предприятие. Я снова в долгах. Мне приходится содержать не только семью, но и многочисленных работников. А еще налоги, которые преследуют неотступно, - и лицо барона окрасил румянец. - Господин барон, я рад, что могу оказать вам услугу… Хотя мои средства скромны, я мог бы, в счет будущих доходов, ссудить вас необходимой суммой. Скажем, еще двадцать тысяч ливров для поправки наших дел. Но…- Молин замолчал в задумчивости. - Есть одно дело…- продолжил он.- Один достойный дворянин мог бы дать вам гораздо большую сумму, если вы пожелаете… Барон удивленно вскинул брови. - Есть человек, способный осыпать меня золотом? - Вы зря иронизируете, сударь. Этот человек – большой ученый, и он проявляет изрядный интерес к разработкам на руднике. Он даже оказывал мне помощь ценными советами, когда я от вашего имени взялся за восстановление рудника возле Волу. - Дворянин, который занимается рудным делом? - Да. Еще раз повторю – он большой ученый…- Молин сделал паузу.- И он хотел бы купить у вас Аржантьер. - Гром небесный! Как эта мысль пришла вам в голову, Молин! Продавать родовые земли! Ни за что! Даже если я буду умирать с голоду на гнилой соломе в тюрьме! Никогда! – барон в волнении вскочил и теперь мерил шагами маленький кабинет управляющего. - Почему нет? Этот достойный дворянин, - знатный, богатый, - готов заплатить вам любую сумму, какую вы назовете за землю, на которой ничего не растет и которая находится на значительном удалении от остальных ваших владений. Какой прок вам от этой бесплодной полоски земли? А средства, которые вы можете за нее получить, не только смогут поправить ваши финансовые дела, но и обеспечить вашу семью вполне безбедным существованием. - Я сказал нет! Бароны де Сансе даже в самые тяжелые времена сохраняли свои земли в полной неприкосновенности! Если вы не хотите потерять моего расположения, Молин, никогда больше не заговаривайте об этом! Молин примирительно поднял руки: - Хорошо, не будем больше говорить на эту тему, мессир барон. Будем считать, что я просто ошибся.
фиалка: Ой, хочу еще и про Молина, и про Жоффрея, и про Анж. Побольше. Ну, пожалуйста! Историческую часть у Вас читать, конечно, интересно, но честно говоря мне ее хватило и в Новой версии. Хочу по любофф...
Арабелла: фиалка пишет: Ой, хочу еще и про Молина, и про Жоффрея, и про Анж. Побольше. Ну, пожалуйста! Хочу по любофф... Оно и понятно было, что барон упрется, как стадо мулов )))) Интересно вот, идея выдать Анж за Жоффу в придачу к руднику все таки барону в голову пришла, или же Молину? Я подозреваю второе. Одним выстрелом - двух зайцев.
Jeoffrey de Peyrac: фиалка про любовь не про любовь, а про женитьбу будет... терпение
Jeoffrey de Peyrac: Арабелла склоняюсь к версии о Молине
Violeta: Класс! Обожаю ваши подробные исторические вставки, плавно перетекающие в повествование ! А брак между графом и Анж мог предложить как Молин, так и барон, это очевидное решение, тем более, Молин уже думал об этом, когда Анжелика была малышкой, помните? "Если, как я надеюсь, наше соглашение с мессиром бароном, вашим отцом, будет заключено, то все равно дело начнет процветать не сразу, а до той поры наши планы должны оставаться в глубокой тайне. А потом в награду от нас вы получите мужа…" И барону хотелось удачно пристроить любимую дочь, которая, по сути, была бы бесприданницей, если бы не рудник. А графа интересовала только практическая сторона вопроса, а жена в придачу к Аржантьеру- почему бы и нет?!
Мадемуазель Мари: фиалка пишет: Ой, хочу еще и про Молина, и про Жоффрея, и про Анж. А я хочу про Анж. Без неё мне не очень интересно((
Леди Искренность: Дамы, спасибо вам всем огромное за столь лестные отзывы о форуме. Для меня огромная радость читать, что без него скучают и что он важен и дорог не только для нас, кучки его основателей, но и для многих других. В свою очередь, хочу сказать, что вы все просто подарок для форума. У нас долгое время (несколько лет даже) было тихо и тоскливо. Мало активных участников, мало постов. Мы загнивали, но верили, что былые времена процветания, когда мы только появились, вернуться и форум воскреснет. И вот пришли вы все и возродили его из пепла. Спасибо огромное! Не пропадайте подольше. Очень помогла дружба с группами из контакта, спасибо девочкам админам. Ну и появление сайта облегчило людям поиск, я думаю.
Леди Искренность: Jeoffrey de Peyrac, подсела на ваше (и не только на ваше) творчество, как на иглу. Жду продолжения.
Jeoffrey de Peyrac: Во-о-о-от! Как-то так Молин в задумчивости сидел перед очагом. Все произошло так, как он и предсказывал. Но он знал и графа. За те годы, что Молин вел с ним дела, он не раз мог убедиться в том, каким жестким мог быть этот человек в принятии своих решений и достижении своих целей. И вот сейчас ему предстояло сообщить графу, что его поручение не выполнено, что он, Молин, потерпел фиаско. Нужно было найти выход… Убедить барона? Вряд ли… Надо найти такое решение, которое устроило бы все стороны. И вдруг Молин вспомнил. Это было несколько лет назад. Здесь, в этих стенах, они с бароном затевали сделку по торговле мулами. Перед ним стояла девочка, глядя на управляющего своими зелеными глазами и совершенно не смущаясь того, что была застигнута за подслушиванием разговора, не предназначенного для ее ушей. Помнил он и ее практичный вопрос на их с бароном просьбу о сохранении тайны: - Что я за это получу? И свой несерьезный ответ: - Если мы с вашим отцом добьемся успеха, мадемуазель, в награду вы получите мужа… Мужа… Возможно это как раз то, что могло бы все уладить. Во всяком случае, можно попробовать убедить барона отдать графу де Пейраку желаемые земли в качестве приданого. Губы Молина растянулись в довольной улыбке. Маленькая фея болот и Великий Лангедокский хромой. Интересно, какой она стала? Так же умна и красива, как обещала стать? Пожалуй, нужно поинтересоваться… Неплохо бы отправиться в Пуатье. Он так и сделает, а потом… Потом, возможно, он попытается решить возникшую проблему. *** Пейрак с досадой скомкал полученное от Молина послание. Такого поворота он не ожидал! Как Молин и говорил, барон отказался продать Аржантьер, но то, что было предложено, переходило всякие границы. Барон де Сансе ни много ни мало рассчитывал сделать его, графа де Пейрака, своим зятем! Черт бы побрал Молина! Пейрак вздохнул. Однако дело есть дело. Чем больше граф думал об этом, тем очевиднее было то, что Молин, возможно, не так уж неправ, передавая ему это предложение барона. Мудрее всего было бы смириться с судьбой. Если такова цена рудника – он заплатит эту цену. Ничего не поделаешь, пора жениться. Рано или поздно все равно этого не избежать. Он на миг зажмурился, пытаясь представить, кого уготовила ему судьба. А что, если невеста окажется холодной ледышкой, с которой и в постель-то не захочешь ложиться? А вдруг она станет бояться его. Или будет испытывать к нему отвращение. Скорее всего, и то, и другое. Настроение у него окончательно испортилось. Обдумав все, граф сел к столу и взялся за перо. Решено. Он женится. Но с нареченной они встретятся только на бракосочетании в Тулузе. Барону придется смириться с этим условием. Лишь после этого он, Жоффрей де Пейрак, подпишет брачный контракт. *** (начало зимы 1655) Когда барон подъехал к конюшням замка, ему навстречу выбежал крестьянин, криком призывая господина барона. Арман, увидев людей, несущих что-то тяжелое, ахнул и попятился. Он узнал жену, лежащую без чувств на руках работников. Фантина метнулась из дома, и ее отчаянные вопли огласили окрестности. Крестьяне, тащившие баронессу на руках, внесли ее в дом. Побелевшая Пюльшери и маленькая Мари-Аньес шли рядом с ними, девочка держала мать за руку. — Отправляйся за лекарем, — приказал барон Гийому, — если таковой есть поблизости. А вы несите баронессу наверх. Мужчины уложили баронессу на постель. Мари-Аньес и Альбер разразились горькими слезами при виде матери. — Не плачьте, деточки. Слезами горю не поможешь! — утешала их Пюльшери. — Помогите мне раздеть ее, Фантина, возьмите ночную сорочку мадам. — И, наклонившись над баронессой, пролепетала:— Сейчас, дорогая, все будет хорошо. Служанка принесла чашу с вином, и Пюльшери, подложив под спину баронессы подушки, принялась ее поить. Женщина пила крошечными глотками. Вдвоем женщины сумели переодеть ее и укрыть одеялом. Баронесса слабо сжал руку мужа, стоявшего тут же. — Я… умираю, — выдохнула она. — Священника… — Я поеду, — поспешно вызвался мальчишка-слуга. Барону было страшно признаться даже себе, что жена права. Она действительно умирает. Мальчишка выбежал из комнаты, бросился в конюшню и, оседлав лошадь, погнал ее галопом по дороге в Монтелу. Отец Рене молился в деревенской церкви. Мальчишка, задыхаясь, сообщил: — Наша госпожа, баронесса де Сансе, умирает. Святой отец, она молит вас приехать к ней. Возьмите мою лошадь. С этими словами он выбежал из церкви и направился прямо в замок. — Она еще жива? — первым делом осведомился отец Рене. — Жива, отец мой. С ней барон и дети, — пробормотала Фантина, ожидавшая его у дверей. — Вам известно, что случилось? — По словам крестьян, баронесса как всегда была в огороде, как вдруг схватилась за грудь. Лицо исказилось судорогой, и она с громким криком повалилась на землю, да так и не смогла встать. Баронесса неподвижно лежала в полутемной спальне, освещенной всего двумя свечами. Рядом бормотала молитвы Пюльшери. По другую сторону сидел барон Арман с окаменевшим лицом, на котором жили лишь глаза. Мари-Аньес и Альбер изо всех сил сдерживали рыдания. У Пюльшери на коленях сидел двухлетний Жан-Мари. Он был не по-детски серьезен, словно понимал, что происходит нечто ужасное. Отец Рене ободряюще сжал плечо барона. Тот поднял голову и слабо улыбнулся. — Не понимаю, — выдавил он. — Этого не должно было случиться, святой отец. Как такое может быть? — Не знаю, сын мой, — вздохнул он, садясь в придвинутое кресло. Они долго молчали, прислушиваясь к затрудненному дыханию умирающей. Барон с трепетом наблюдал, как лицо жены словно расплывается, тает под его взглядом. Нет, это просто дурной сон! Он нещадно щипал себя в надежде проснуться и увидеть, что все осталось как прежде, как вчера. Они были так счастливы. У них есть дети! Она не может умереть! Не может! У нее есть ради чего жить! Он вздрогнул, ощутив прикосновение холодных пальцев жены. — Дорогой, — шепнула она. Голос казался на удивление сильным. Но барон, не в силах вымолвить ни слова, только смотрел на нее. Баронесса нежно улыбнулась и из последних сил стиснула руку мужа. — Я любила вас, Арман… и наших детей, — сказала она. —Анжелика… Позаботьтесь о ней… Глаза ее закатились, и с последним вздохом жизнь покинула ее. Пюльшери зажала рот, чтобы заглушить тоскливый вопль. Священник встал и, перекрестив усопшую, закрыл ей глаза. Фантина с неожиданной заботой взяла сонного Жана-Мари и подталкивая детей поспешила в детскую. Только когда дверь за ними закрылась, барон безутешно зарыдал. Пюльшери и отец Рене растерянно взирали на него, не зная, как помочь. — Она умерла, причастившись и получив отпущение грехов, — попытался утешить скорбящих отец Рене. — Она умерла, не увидев своих детей счастливыми и так скоропостижно! — воскликнула Пюльшери. — Что это за Бог, который допускает подобную несправедливость? Отвечайте, святой отец, что это за Бог, отнимающий мать у детей, у семьи в расцвете сил?!- вдруг произнес барон. — Мне трудно ответить на это, господин барон, но знаю, что у Господа на все есть причины, даже если мы в своем невежестве не видим и не понимаем их. — Скажите это осиротевшим детям! — с горечью бросил барон де Сансе и вышел из спальни баронессы. *** - Господин барон, я пришел, чтобы выразить вам мои соболезнования в горе, которое постигло вашу семью,- сняв шляпу и склонив голову, приветствовал барона де Сансе Молин, входя в большой зал замка, где в этот час были только барон и Фантина.- Я никогда бы не посмел нарушить покой этого дома, зная набожность госпожи баронессы, и вызвать ее неудовольствие. Но мне показалось, что как добрый сосед и управляющий вашего кузена, я не могу проявить равнодушие… - Благодарю вас, Молин, - проговорил барон Арман.- Прошу, пройдите. Мой кабинет к вашим услугам. Могу предложить вам сидра. - Я предпочел бы говорить в более спокойном месте, где нас не побеспокоят. Мы могли бы прогуляться до конюшен, господин барон? Барон понял, что не только сочувствие соседа привело управляющего Плесси-Бельер в Монтелу. Какое-то время они шли в полном молчании. Лилово-розовый зимний туман окутывал оголенные деревья. - Господин барон, я не буду долго ходить вокруг да около. Скажите, вы не думали об устройстве будущего ваших детей. - Я не совсем понимаю вас, Молин… - Ваша дочь, мадемуазель Анжелика, уже взрослая барышня. Не думали вы об устройстве ее судьбы? - Да, Анжелика… Ей недавно исполнилось семнадцать. Конечно, я иногда подумываю о том, чтобы подыскать ей мужа, но, Молин, кто проявит интерес к девице без приданого. Разве кто-нибудь вроде мужа моей Ортанс. Но не о такой партии я мечтал для малышки Анжелики. Не скрою от вас, она всегда была моей любимицей. Молин улыбнулся. - Я знаю это, мессир барон. Потому и пришел к вам с этим разговором. Мне пришла в голову одна мысль. Прежде, чем возражать, выслушайте меня. Помните вы нашу беседу о том, что его сиятельство граф Жоффрей де Пейрак де Моренс д’Ирристрю пожелал приобрести ваш рудник Аржантьер в собственность? - Да, но… - Дайте мне закончить, господин барон… Господин граф – прямой потомок графов Тулузских, королей Юга, самый влиятельный и богатый человек в Лангедоке. Как бы вы посмотрели, пожелай он жениться на Анжелике. - Он хочет жениться на моей дочери? Но откуда… - Мы рассуждаем гипотетически, сударь. Что вы на это скажете? Такой союз был бы благоприятным во всех отношениях – он обеспечит будущее вашей любимицы и даст невесте знатный титул. - На каких условиях, Молин? - Конечно в обмен на рудник, господин барон. Будем считать его… приданым мадемуазель Анжелики. - Приданым? Эта мысль не приходила мне в голову. а ведь и правда… Барон мечтательно вздохнул. - Порой я с трудом постигаю ваши замыслы, Молин. Однако, все, что вы делаете для моего семейства… Пожалуй, выдать дочь замуж за человека, как вы говорите, весьма родовитого и богатого – я согласен, ведь так мы сохраним наши земли, которые только перейдут в новую ветвь рода. - Вот и отлично, мессир. Я могу сообщить его сиятельству о вашем решении? - Да… Думаю, мой ответ – да. *** Карменсита стояла у окна в белой шелковой рубашке, держа в руках бокал с шампанским. Это был уже второй бокал и, судя по всему, не последний. Она еще отпила белого вина, чувствуя, как по телу разливается блаженное тепло. Во дворце графа де Пейрака было тихо, лишь дождь монотонно стучал по крыше. Слуги удалились на покой пораньше, чтобы не досаждать хозяину и его гостье. Женщина оглянулась через плечо, обожгла графа страстным взглядом. Жоффрей сидел у стола и писал. Приближалась ночь, а граф все водил пером по бумаге, что, в конце концов, становилось просто оскорбительным. Кармен осушила бокал и стала наливать себе еще. - Хочешь напиться, дорогая? — саркастически спросил граф. Молчание продолжалось так долго, что от неожиданного вопроса Карменсита вздрогнула. Однако она сумела взять себя в руки и долила вино до краев, но сердце ее учащенно билось. Она решительно произнесла: - Я ложусь спать. Он не поднял голову от бумаг, перо не дрогнуло в его руке. - Я к тебе скоро присоединюсь. Испанка замерла у постели, прикрыв грудь руками. - Жоффрей, я замерзла…- сказала Карменсита капризным голосом. Она хотела того же, чего хотят все влюбленные — чтобы он говорил ей красивые слова, чтобы он ласкал ее, любил… Граф де Пейрак нехотя повернул голову и принужденно улыбнулся женщине. Она, хотя и была не слишком умна, обладала главным достоинством, которое он ценил в женщинах – она была замужем за другим. Не брать на себя никаких обязательств было правилом номер один для Жоффрея де Пейрака. Он не нуждался ни в каких нежных узах и любил говорить, что принадлежит всем. А если понадобится, он сумеет положить конец своей любовной связи и с этой знойной испанкой обычным способом. Он подарит ей какую-нибудь дорогую безделушку и отправит восвояси. К следующему любовнику, без сомнения. - Почему ты так странно смотришь на меня?- спросила Кармен с кокетливой улыбкой на полных губах. - Любуюсь самой прекрасной женщиной в Тулузе,- ответил Пейрак. Он пересек комнату и присел на край постели. - У тебя есть замечательный способ это доказать, прошептала она, проводя ладонью по его плечам, спине, груди.- Иди ко мне. Я страшно хочу тебя. - Когда ты пришла ко мне сегодня,- напомнил граф,- я предупредил тебя, что не смогу уделить тебе достаточно внимания. - Грубиян! – вспылила Карменсита.- А кстати, ты не хочешь жениться на мне? Жоффрей придвинулся поближе и слегка коснулся губами ее шеи. - Ты что же, дорогая, забыла, что замужем? Герцог де Мерекур не из тех мужей, что с легкостью уступают своих жен. - Мерекур… Вызови его на дуэль, и все будет кончено. - Такого я от тебя не ожидал,- покачал головой граф, бросая на нее укоризненный взгляд.- К тому же, милая, я, возможно, недолго останусь свободным. - Ты женишься?- Карменсита подскочила от услышанного.- Но ты ничего не говорил мне об этом!.. Кто она?! - Это не имеет значения,- почти равнодушно ответил Пейрак. - То есть ты еще не решил… Граф открыл было рот, чтобы возразить, но тут раздался настойчивый стук в дверь. Пейрак торопливо задернул полог кровати, чтобы скрыть свою гостью, пересек комнату и резко распахнул дверь. На пороге стоял посыльный в сопровождении Куасси-Ба. Узнав графа де Пейрака, посыльный с поклоном протянул скрепленный печатью конверт со словами: - От мэтра Молина. - Я благодарю вас,- сказал граф, принимая послание.- Увидимся днем, если мне понадобится передать ответ. Посыльный поклонился и вышел. Жоффрей закрыл дверь и прислонился к ней, готовясь сломать восковую печать на письме. - Откуда послание в такой час?- спросила Карменсита, выглядывая из-за полога кровати. Подавив улыбку, граф распечатал письмо и, сев в кресло у камина и отвернувшись к огню, начал читать. Он давно ждал этого известия, но, увидев его написанным, был порядком ошеломлен. Итак, все окончательно решено! Он держал в руках собственноручно подписанное бароном де Сансе от имени дочери согласие на брак с ним, графом де Пейраком. Это все от чтения проклятых романов. Мать старалась поощрять в Жоффрее интерес к книгам, именно она привила ему любовь к классической латинской поэзии, в особенности к «Энеиде» Вергилия, романам и лирике трубадуров. В этих историях истинные рыцари жили согласно кодексу чести, со всеми женщинами обращались неизменно галантно, но любили всю жизнь лишь одну из них. Граф де Пейрак понимал, что все это имеет к реальной жизни весьма отдаленное отношение, но именно к этой мечте он прикипел всей своей израненной в юности душой. Он страстно желал встретить что-нибудь выходящее за рамки тошнотворной реальности; храня верность этому идеалу, он старался в своих поступках подражать благородным героям этих историй, чтобы оказаться достойным своей мечты. Однако он был рассудителен и имел трезвый взгляд на жизнь. Его поглощали заботы о благосостоянии родовых владений. Пейрак давно заметил, что слуги, которые едят вдоволь и не запуганы своими хозяевами, работают лучше. Граф понимал, что есть смысл оставлять им часть урожая, причем немалую. А то, что он защищает их, платит за них налоги в королевскую казну, не давая обобрать их до нитки, тоже приносит немалую пользу – крестьянам тогда работается намного спокойнее. Граф видел это на деле: он богатеет, когда прибавляется богатства у его подопечных. Влияние Пейрака также было велико. Именитые дворяне и даже особы не чуждые королевского двора прислушивались к его словам. В провинции его влияние было едва ли не больше, чем влияние наместника Лангедока. Казалось бы, что еще человеку нужно? Но граф жаждал… Что тревожило его? Какая-то странная тоска по теплу, любви, преданности, по ласковой женской руке… Он и сам не мог ответить, чем терзалась его душа. Странные желания для человека его возраста и положения. Он невольно провел ладонью по лицу. Пальцы ощутили натянутую шрамами кожу. Граф горько усмехнулся. Любовь – вот начало и конец, альфа и омега всех прочитанных им романтических историй. А эта девушка – Анжелика, да, ее зовут Анжелика. Будет ли она любить его? Любовь! Внезапно он отчетливо увидел себя со стороны – искромсанное лицо, смуглая кожа, смоль волос. Граф вспомнил о светловолосых красавцах из книжек, на фоне которых брюнет со смуглым израненным лицом, даже оттененным красивыми добрыми глазами, выглядел совершенно непривлекательно. В довершение ко всему он с ужасом подумал о своей ноге… В общем, ясно было одно: никакой он не златовласый чудесный рыцарь романа, и ни одна женщина, скорей всего, никогда не любила его по-настоящему, даже та, которая сейчас ждала его здесь в этой спальне. Конечно, в его жизни были женщины – часто это были экзальтированные дамы или чьи-то жены. А он, следуя куртуазным традициям, как-то оставлял без внимания то обстоятельство, что ради любви к нему они предавали своих мужей. Разве запретная любовь Тристана не была искренней? А любовь Ланселота? Но жизнь научила Пейрака: женщина, изменяющая мужу, изменяет и возлюбленному, если находит более подходящий вариант или цену повыше. Он смотрел на брак как на необходимый шаг ради продолжения рода, но яростно отпирался от брака с этой девочкой из Пуату. Молин уговаривал его, говорил, что к своей выгоде он получит не только рудник, но и прекрасную жену. Граф попытался представить ее: возможно, высокую и статную. Как выглядит будущая графиня де Пейрак? Действительно ли она красавица, как убеждал его Молин. Хотя какое это может иметь значение? Она ему безразлична. Главное – серебряный рудник барона, ее отца, теперь перейдет к нему. Граф усмехнулся. В конце концов он согласился жениться на маленькой баронессе, но в его жизни этот брак все равно ничего не меняет. Жоффрей опустил голову. Как у всех! У него тоже все будет как у всех: нелюбимая жена, связи на стороне, дети от опостылевшей женщины, постоянная работа и развлечения с тулузскими дамами. Он будет вести ту жизнь, к которой привык, даже если это вызовет неудовольствие его молодой супруги. - Не видно, чтобы ты обрадовался,- заметила Карменсита, глядя на него.- Плохие вести? - Мой поверенный в делах сообщает, что моя невеста стала взрослой и как только окончится траур по ее недавно умершей матери, мы заключим с ней брак,- сказал он. - Так это не шутка? Ты действительно женишься?!. Ты не можешь бросить меня!- вскричала Кармен. - Разве я сказал, что бросаю тебя? Я только лишь сообщил тебе, что скоро женюсь… - Кто она? Тулузка?- глаза Карменситы с тревогой искали на его лице признаки чувства к этой женщине. - Нет. Она аквитанка. Из Пуату. - Северянка! - Я же сказал – аквитанка, как и великолепная герцогиня Алиенора. - Ты ее любишь? - Я никогда ее не видел. Он подошел и ласково притянул Карменситу к себе. - Кармен, любовь не имеет ничего общего с браком. Брак, если верить нашим поэтам, - это похоронный звон по любви. Ты же знаешь это как никто другой. - Я так хотела, чтобы ты сопровождал меня в столицу. Это было бы так чудесно. После коронации Его Величества Жиль занял высокий пост в дипломатическом ведомстве. Увидеть двор, короля, королеву Анну. Разве это не прекрасно! Кто знает, сколько развлечений мы могли бы найти в Париже. - О нет, дорогая, избавь меня от этого удовольствия! Я не променяю и толики празднеств в Тулузе даже на миг пребывания при дворе. К тому же я еду в Пуату, чтобы подписать брачный контракт с моей нареченной. Карменсита улыбнулась и обвила руками его шею: - Значит, ты покинешь меня, оставишь с разбитым сердцем? Ее нежный обольстительный аромат подействовал на Жоффрея возбуждающе. - Да. Но это произойдет не сегодня… И он приник к ней страстным поцелуем, который сразу же ее успокоил. *** — Ты что, не шутишь? Маркиз Бернар д’Андижос поднес ко рту бокал с вином. Жоффрей сделал глоток из своего бокала, уже раскаиваясь в том, что рассказал приятелю всю эту историю. Хотя какая, в сущности, разница? Все равно вопрос о женитьбе решен. Рано или поздно и Андижос, и вся Тулуза, так или иначе узнают. — Весной будущего года я женюсь на дочери барона де Сансе. Бернар изумленно присвистнул и стукнул бокалом о стол. Это был невысокий крепыш с честным, румяным лицом. — Клянусь Святым Севереном! Ты все-таки решился! Жена! Это значит, что я проспорил Сербало двести ливров. Был уверен, что ты не пойдешь на это, что это только сплетни. — Бернар наклонился вперед и вытер мокрые губы ладонью. — Ну и какова она, малютка невеста? Какая-нибудь старая перечница с бородавкой на носу? Жоффрей загадочно улыбнулся и сделал еще глоток вина. — Нет, она юная, золотоволосая, зеленоглазая – со слов Молина. Имя — Анжелика. Бернар озадаченно прищурился. Они дружили уже несколько лет. Славный малый, но слишком уж много пьет. И, к сожалению, чересчур хорошо знает его, Пейрака… — Так-так, — ухмыльнулся Андижос, не поверив, что граф не знаком с этой юной де Сансе. — По-моему, ты в нее втрескался. Сколько ей лет? — Семнадцать, — граф был уже не рад, что затеял этот разговор. — И хорошенькая? Жоффрей нахмурился. — Молин говорит - хорошенькая. Но если ты будешь пялить на нее глаза, я познакомлю тебя со своей шпагой. Маркиз громко захохотал, хлопнув ладонью по столу. —Ты даже ни разу не видел ее? Никогда не поверю! На тебя это не похоже! Жоффрей де Пейрак прищурился. — И она согласилась за тебя выйти? Мне не терпится познакомиться с этой образцовой девицей! — Ты отправишься за ней, как только закончатся приготовления к свадьбе. Я вызвал из Парижа Марго – она будет приглядывать за юной графиней. Бернар поднял брови. — Ты доверяешь мне свою невесту? Жоффрей погрузился в задумчивость и закурил. - А как же быть с Карменситой? И остальными?.. *** – Муж вызывает меня в Париж. – В Париж? – голос Пейрака звучал почти равнодушно. – Да, мессир. Господин герцог хочет, чтобы я была рядом с ним. – Кармен опустила глаза, полные отчаяния.– Так мне сказал посланник от герцога. Но я не могу уехать и попрощаться с лицом, дороже которого для меня нет. Откровенно говоря, чрезмерные изъявления любви со стороны Карменситы становились слишком назойливыми, и Жоффрей не расстроился бы, покинь она Тулузу, поскольку то, что началось как приятное отдохновение, теперь становилось мучительно однообразным и тягостным. Кармен с ужасом и болью поняла, что Пейрак не возражает против ее отъезда и расставание с ней ничуть не печалит его. В уединении своей комнаты она пролила горькие слезы, думая о неблагодарности мужчин и о необходимости расставания с ним – чудесным волшебником, чье присутствие так необходимо для ее счастья. Когда Кармен приехала в Париж, над городом висели тучи, стоял холод. Для южанина это была картина края света. Она скорбела, переживая трагедию своей ссылки, а теперь, глядя на темные воды Сены, с тоской думала о далекой Аквитании и волшебнике-графе… Карменсита была одержима Пейраком. *** – Принимает ли, мадам, граф иных дам в своем доме, кроме вас? – напористо спросил герцог, пристально глядя на жену. Она изменилась с тех пор, как он оставил ее в Тулузе. В ее взгляде появился дерзкий огонь. – Да, вы знаете, что, его дворец – это академия великой культуры, – ответила Кармен. – Но вам он уделял особое внимание? – продолжал Жиль. – О да, граф была необыкновенно добр ко мне. – Что значит «добр»? До меня дошли неприятные слухи о вас. Теперь я хочу знать правду! – Лицо герцога побагровело от ярости, в голосе зазвучали угрожающие нотки. Карменсита испугалась при виде столь явного гнева. Теперь только ей стал ясен весь ужас происходящего, и она поняла, зачем муж вызвал ее в столицу. - Эти стихи, – сказал он, протягивая ей лист пергамента, извлеченный из кармана камзола. – Они говорят о любви. – О безответной любви, – ответила Кармен, но тут же замолчала. О чем она говорит? Этот человек, что стоял перед ней, похоже, все знал о ее приключении. Поэтому герцогиня поспешила объясниться, сама поражаясь тому, как легко дается ей ложь: – Вы же знаете, что в Лангедоке, скромному менестрелю разрешается писать стихи даме, в которую он влюблен, пусть она и замужем. Поэт может ее любить, но ему редко отвечают взаимностью. Я принимала ухаживания графа, которого, кстати, вы привели в наш дом, и не отрицаю этого, но у меня и в мыслях не было давать ему надежду на ответное чувство. Я довольствуюсь тем, что он восхищается мною издали, но не более того, заверяю вас. – Ты смеешь стоять передо мной, Кармен, и нагло говорить мне, что кто-то влюблен в тебя, мою жену?! – Жиль раскалился от бешенства. – Мне невыносима ваша грубость и гнусные обвинения! Прошу вас, отпустите меня в Тулузу, где я смогу быть в обществе галантных кавалеров и дам! – гордо вскинула голову Кармен. – Нет! – пролаял в ответ Жиль. – Ты останешься здесь! Хотя бы ради моей репутации. И больше не проси, потому что ответ будет таким же. После коронации я представлю тебя ко двору Ее величества королевы-матери. А если ты не оставишь своих фантазий, я запру тебя в монастырь! - Ах, ради вашей репутации! Монастырь! Ну что ж, посмотрим!..- Карменсита гневно развернулась к выходу. - Кармен! Но за ней, громко хлопнув, уже закрылась дверь.
фиалка: Ура! Сегодня просто праздник какой-то, столько продолжений появилось. Я в восторге. А граф -то романтик. Какая прелесть эти фразы: Jeoffrey de Peyrac пишет: Он страстно желал встретить что-нибудь выходящее за рамки тошнотворной реальности; храня верность этому идеалу, он старался в своих поступках подражать благородным героям этих историй, чтобы оказаться достойным своей мечты. А эта девушка – Анжелика, да, ее зовут Анжелика. Будет ли она любить его? Любовь! Надеюсь, это еще не все и совсем скоро появиться продолжение? А, кстати, почему Анж аквитанка? Пуату уже не часть Аквитании, к тому времени это уже давно самостоятельная провинция.
Арабелла: фиалка пишет: А, кстати, почему Анж аквитанка? Пуату уже не часть Аквитании, к тому времени это уже давно самостоятельная провинция. А мне нравится этот нюанс. И, как мне кажется, вполне в духе графа. Пуату на тот момент действительно, уже самостоятельная провинция. Но еще не так давно (до 15 века оно входило в герцогство Аквитания). Возможно, для нас, и для "современников" графа это уже и не так важно, но не для Жоффрея де Пейрака. Для Графа - это весьма существенно. (В романе он подчеркивает в разговоре с Карменситой - что Анж - не северянка. Что она - из Пуату, провинции, ранее входившей в Аквитанию и пр.). Он - наследник Южной культуры, поэзии и лирики трубадуров, рыцарского кодекса чести и поклонения Прекрасной Даме. Пейрак сам - Последний Трубадур из Лангедока. Поэтому и Анж для него - Аквитанка.
Violeta: О, как красиво и трогательно! Великолепный отрывок! Очень жаль мать Анжелики, умерла совсем молодой... Размышления графа, отчаяние Карменситы, ревность Жиля... Все выписано с изумительной достоверностью. С нетерпением жду встречи графа с Анж на пыльной, залитой солнцем дороге недалеко от Тулузы... P.S. Мне тоже казалось, что в детстве из-за вынужденной неподвижности Жоффрей запоем читал рыцарские и галантные романы, и у него в голове сформировался образ Прекрасной дамы. Недаром же он начал возрождать в своём дворце культуру трубадуров! Кто же знал, что банальная торговая сделка подарит ему настоящую любовь! Об этом же в романах не пишут.
фиалка: Ладно, пусть будет аквитанка, хотя сам Жоффа сказал Карменсите, что она из Пуату. И Анж считала себя в Аквитании чужой, как и тулузские дамы. Меня еще один момент зацепил, Жоффа описал Анж красавицей. А Андижос говорил, что она якобы горбатая и косоглазая. И еще, мне так хотелось бы всё же прочитать, как Жоффрей подбирал платье под цвет глаз. Как угадал этот цвет.
полная версия страницы