Форум » Творчество читателей » Четвертая стража » Ответить
Четвертая стража
адриатика: Автор: адриатика Соавтор: Zirael Пара: А/Ф Рейтинг: NC-17 Размер: макси Права на героев принадлежат А.Голон Краткое содержание: Филипп тяжело ранен под стенами Доля...
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
адриатика: МА , Спасибо)
адриатика: Глава восемнадцатая. Конец II Части По городу поползли первые тревожные слухи; сообщения сменялись одно за другим: чума, черная оспа – передавалось из уст в уста, от дома к дому. Всюду вспоминали чуму, свирепствующую в Англии несколько лет назад и унесшую меньше чем за год около трети населения. Неужели Черная смерть перебралась через Ла-Манш? Господи, пощади же несчастную Францию! Тем, кому было куда уезжать, в панике паковали вещи. У всех ворот Парижа царила неимоверная сутолока – лошади, кареты, горожане, толкающие впереди себя тачки с нехитрыми пожитками, повозки, доверху груженные добром, хаотично смешались, перекрыв дорогу. Нетерпеливые восклицания господ заглушала грубая ругань, ржание лошадей и крики ослов. В по-летнему знойном воздухе плыл густой запах конского и людского пота, проникающий в окна ближайших домов даже сквозь закрытые ставни. Обеспокоенные слуги хором уговаривали Анжелику покинуть город, но она ничего не желала слушать. Каждое утро она отсылала Флипо с письмом в Бастилию и запретила ему возвращаться прежде, чем он получит отчет о состоянии Филиппа. Рассвет заставал ее уже на ногах: закончив очередное письмо, она принималась за проверку счетов, которые управляющий аккуратно предоставлял каждый месяц, – чтобы хоть как-то отвлечься. Мари-Анн Анжелика отправляла в Сен-Сюльпис заказать обедню о здравии. За вереницей неутешительных известий - казалось, хуже и так быть не может - грянула новая беда. Заболел Шарль-Анри. Анжелика едва села обедать, когда перепуганная служанка влетела в комнату: переводя дыхание и бурно жестикулируя, она сообщила – у юного дю Плесси сильный жар. Хрустальный бокал с подкрашенной кларетом водой выпал из ослабевших пальцев. Отстраненным взглядом Анжелика наблюдала, как розовое пятно быстро расползается по скатерти. Пустой фужер скатился с края стола, и, спустя мгновение, раздался звон разбивающегося стекла. Маркиза машинально выхватила у лакея салфетку и бросила перед собой, чтобы вино не пролилось на платье. Малыш Шарль – Анри болен! Младший сын редко занимал ее мысли: когда Барба уводила его с глаз долой, Анжелика, захваченная мыслями о муже, тут же забывала о нем. Но сейчас внутри точно что-то оборвалось. Как же так? Бог не может забрать ее прекрасное дитя, ее мальчика, такого же крепкого и сильного, как его отец! Не помня себя от волнения, Анжелика поспешила в детскую. Когда она вошла, взору предстала испуганная челядь наследника. Две няньки и кормилица обступили Барбу, качающую на руках ребенка. Она тихонько напевала колыбельную, слезы катились по ее круглым румяным щекам. У Анжелики, замершей в дверях, разрывалось сердце. Она тихонько подошла к кружку женщин. Встретившись взглядом с Барбой, она, без единого слова, приняла пылающего ребенка. Он оказался гораздо легче, чем она ожидала – почти невесомым. Прижимая к себе горячее податливое тельце, она вдруг осознала, что жизнь этого маленького существа важнее всего на свете, всех остальных жизней вместе взятых. «Пусть он живет», - мысленно взмолилась она, обращаясь не к Богу, в которого не верила, но к всесильному Провидению. Всю ночь они по очереди с Барбой дежурили у постели малыша. Пока преданная служанка дремала тут же, в комнате, Анжелика не смыкала глаз: она смотрела на мятущегося в жару ребенка. Он тяжело дышал, постанывал во сне, приоткрывал мутные глазки. Анжелика сходила с ума от бессилия, пытаясь напоить его хотя бы водой. Как только она подносила к его рту бутылочку, он отворачивался и начинал хныкать. После очередной неудачной попытки она давала ему забыться лихорадочным сном. Ночной мрак просачивался в окно и подкрадывался к кроватке: еле теплившийся свет ночника не мог отогнать наползавшие со всех сторон тени. Страхи, точно клубящаяся за окном темнота, заполняли душу мрачными предчувствиями. Она смотрела немигающим взглядом на свои сцепленные в замок руки, лежавшие на бортике кроватки, и видела перед собой образ Филиппа. Его тяжелый, неотвратимый взгляд терзал ее словно клюв орла – прикованного к скале Прометея. Что она скажет ему, если… о, она не отваживалась даже мысленно перешагнуть через это «если». Филипп доверил сына ей, а она не сдержала обещание. «Не сберегла», – легло на сердце каменной скрижалью. Анжелика не знала сколько времени длилось ее дежурство: не чувствуя себя от усталости и бессонницы, она подскочила от неожиданности, когда на плечо легла красная, пахнущая сливками, ладонь. - Идите спать, госпожа, в вашем положении без отдыха нельзя, – ласково обратилась к ней Барба. Анжелика кивнула ей, не поворачивая головы. Ощущения вернулись: живот внизу сильно напрягся. Она явственно ощутила частые толчки, похожие на легкие подрагивания - словно рыбка в воде бьет хвостом – это ребенок дает о себе знать! Барба права, нужно защищать и его тоже. За окном уже начало светать. Скрепя сердце, Анжелика вернулась к себе в покои. Зевающая во весь рот Тереза предложила помочь госпоже раздеться, но она отослала ее на кухню за вербеновым чаем. Самостоятельно расшнуровав корсаж, Анжелика сняла верхнюю юбку и упала на постель в оставшейся одежде. Она хотела дождаться служанку с чаем, думая, что не сможет уснуть. Анжелика свернулась клубочком поперек кровати, подложив под щеку ладонь и остановив взгляд на танцующем пламени свечки. Смежив усталые веки, она не слышала, как вернулась Тереза, заставшая госпожу спящей глубоким сном праведника.
адриатика: Тем временем, самые страшные опасения не подтвердились. Болезнь, свирепствующая в городе, оказалась не чумой и не оспой. Доктора называли ее – инфлюэнция. Как бы то ни было, смерть собрала богатый урожай – в основном, конечно, это были дети, которые не могли вынести долгой изнуряющей лихорадки. Анжелика отвергла услуги семейного врача: от прописываемых средств – рвотного и кровопускания - больные отправлялись к праотцам еще быстрее. Она послала Черного Хлеба к Большому Матье, который теперь обзавелся небольшой лавочкой у Гревской площади. Предложенные им порошки мгновенно сбивали жар. Сама Анжелика, помнившая с детства кое-какие рецепты колдуньи Мелюзины, поила ребенка травяными настоями и компотами из протертой с сахаром малины. Благодаря неусыпной заботе через каких-то пару дней ребенку стало лучше: однажды, когда Анжелика вернулась с воскресной проповеди, счастливая Барба доложила, что маленький господин съел целиком весь свой завтрак. На радостях Анжелика распорядилась сделать щедрое пожертвование приходу Сен-Сюльпис, к которому принадлежала. За всеми этими заботами Анжелика ни разу не забывала о муже: в тюрьме соблюдался карантин, но она ухитрялась передавать пузырьки со снадобьями и подробную инструкцию для ЛаВиолетта. Каков бы ни был этот рыжий громила, но на него всегда можно было положиться. Оставаясь в Париже, Анжелика перестала бывать при Дворе, который теперь остановился в Сен-Жермене. Пока в городе свирепствовала эпидемия, Двор жил по привычному расписанию, несмотря на то, что толпа в вестибюле королевских покоев заметно поредела. Отменили только большие приемы, дававшиеся три-четыре раза в неделю. И вот, когда архиепископ Парижский объявил, что Господь смилостивился над Францией и болезнь пошла на спад, и по этому случаю был объявлен бал с фейерверком, Двор облетела тревожная новость – Дофин болен. Господин де Монтозье, гувернер наследника, принес королю дурную весть после Большого выхода: утро прошло как всегда: подали завтрак, затем явились учителя. Дофин был разве только чуть более апатичный, чем обычно, и мучился жаждой, но Монтозье списал это на жару. Далее события развивались стремительно: к полудню мальчик был уже на грани беспамятства. Кулуары дворца наполнились тревожным гулом. В этом плотном, вялом подростке было сосредоточено будущее королевского Дома. Он был единственным ребенком короля и королевы, пережившим младенчество, не считая чахлой девочки, которую Ее величество произвела на свет в позапрошлом году. Узнав о болезни сына, Мария-Тереза немедленно отправилась в дворцовую часовню и провела весь день коленопреклоненная перед распятием. Новость достигла отеля де Бельер как раз в том момент, когда Анжелика запечатывала послание для аббата де Ледигьера. Поднявшись из-за бюро, маркиза посмотрела на письмо, нервно постукивая пальцами по столешнице. Дофин болен, а Флоримон находится при Дворе! Анжелика строго-настрого велела аббату не покидать Сен-Жермена, не возвращаться в отравленный смертельными миазмами Париж. И вот теперь, как только Шарль-Анри начал поправляться, опасность грозит Флоримону. Не решаясь пока что оставлять младшего ребенка, она поддерживала ежедневную связь с наставником сына. Де Ледигьер сообщил, что мальчик уже порывается навестить наследника, в те часы, когда он свободен от своих обязанностей виночерпия. Господин Монтозье не пускает его в покои, где лежит больной, опасаясь, как бы излишнее возбуждение не усугубило ситуацию. Но это ничуть не останавливает господина Флоримона: он уговорил комнатного лакея держать дверь приоткрытой, чтобы переговариваться с Дофином, не входя в комнату. Аббат де Ледигьер пытался вразумить воспитанника, но тот упрямо стоит на своем: его визиты развлекают Монсеньора, изнемогающего от назойливого внимания докторов, пичкающих его рвотным. Наконец, пришло время оставить выздоравливающего Шарля-Анри на верную Барбу и вернуться ко Двору. Первым делом Анжелика отправилась засвидетельствовать почтение Ее Величеству. В покоях королевы было душно – камин топился, несмотря на жару за окном. Баркароль колотил палкой по задернутым портьерам, пытаясь согнать вниз маленькую обезьянку, уцепившуюся лапками за карниз. «Дзинь-дзинь» - звенели колокольчики на колпаке карлика. Пыль, столбом стоявшая в воздухе, тут же набивалась в рот и в нос. Королевские дамы, сидевшие кружком возле своей повелительницы, зачихали и закашляли, прикладывая ко рту батистовые платочки. Королева, которую пажи обмахивали опахалами, подняла взгляд от карт, и бросила своему любимцу несколько слов по-испански. Баркароль, состроив потешную гримасу, начал кланяться, отставив свою коротенькую ножку, в подражание придворным шаркунам. Дамы покатились со смеху, а королева, наконец, обратила внимание на вошедшую маркизу. Анжелика сделала Ее Величеству почтительный реверанс. Королева собиралась что-то сказать, но в этот момент маленькая Мадам, восседавшая на бархатных подушках подле своей матери, громко захныкала, уронив погремушку. Мадам де Монтозье проворно подхватила малышку на руки, чтобы унести в детские покои. - Мадам дю Плесси, сыграйте с нами, – обратилась королева к Анжелике, указывая на освободившееся место. Королева играла увлеченно, но очень бестолково, вследствие чего постоянно проигрывала. Королю оставалось лишь терпеливо оплачивать астрономические долги супруги. Но разве можно было осуждать ее за этот единственный недостаток? Ведь она так редко напоминала о своем существовании, безропотно уступая свое место рядом с ним красавицам-фавориткам. Увы, карты, карлики и обезьяны составляли единственную радость бедной испанки. Анжелике удалось увидеть сына только во время королевской трапезы. Острый материнский глаз угадывал изменения, происходившие в мальчике: он вытянулся, стал шире в плечах – из ребенка он начинает превращаться в юношу - подростка. Только уж слишком худощав – щеки впалые, шейка с проступившим кадыком, тоненькая, как у птенца. Он, как и другие пажи, ел на скорую руку и когда придется, вечно недоедал и недосыпал. Она тоже изменилась за последнее время: настенные зеркала в золоченых рамах отражали силуэт тонкой как стебелек девушки – пожалуй, теперь она снова смогла бы легко пройти по карнизу к башенке-машикулю в Плесси. Новый фасон платья, введенный в моду мадам де Монтеспан, скрывал изменения в талии. Анжелика таяла на глазах: чтобы надеть сегодня платье из лимонного атласа, сшитое для нее заранее, ей пришлось вызывать белошвейку – ушивать лиф. Во время обеда король прибывал в отличном расположении духа. Он предложил Месье, согласно этикету выполнявшему функции метрдотеля, разделить с ним трапезу. Герцогу Орлеанскому тут же поставили прибор, подвинули стул. Король наблюдал за дефиле офицеров королевского рта, державших в руках позолоченные подносы с закусками, подававшимися по мере приготовления. Кивком головы монарх указывал на блюдо, которое желал отведать. Придворные, стоя за балюстрадой, провожали взглядом каждый кусок, который король отправлял в рот. Будет о чем написать родственникам, не имевшим счастья находиться при дворе. После королевского обеда, Анжелика отправилась разыскивать Флоримона. Вечерами, когда тоска накатывала особенно сильно, она вспоминала его в возрасте Шарля-Анри: вот он ковыляет, старательно переставляя пухленькие ножки, путаясь в подоле детского платьица, черные кудряшки топорщатся в разные стороны, как их не приглаживай. Иногда такие мгновения отпечатываются в памяти, вплоть до мельчайших подробностей. Жаль только - больше не повторяются. Прошлого не вернуть - ее мальчик вырос. Он больше не нуждается в матери. Под сердцем снова шевельнулся ребенок, и Анжелика с болью подумала – детство этого малыша тоже пройдет вдали от нее. Когда он сделает первый шаг или скажет первое слово, она будет при Дворе, смотреть, как обедает король! Анжелика давно заметила: никакие потрясения – ни войны, ни стихии, ни эпидемии - не мешают Двору жить в обычном режиме, а придворным – развлекаться. Знойным майским полднем прохладная вода и тень ракитовых зарослей манила к себе молодых людей. Шумными ватагами, с мимами и музыкантами, они отправлялись на реку, купаться или плавать на гондолах. Чересчур смелые руки касались ее запястий, губы шептали на ухо комплименты, веселые голоса звали на прогулку. Анжелика отрицательно качала головой в ответ на приглашения. Участие в публичных развлечениях казалось ей предательством по отношению к Филиппу. Разве можно кружиться в сумасшедшем вихре придворной жизни, когда обессиленный болезнью муж томится в крепости? У стеклянных дверей, ведущих в парк, Анжелика заметила господина Дюшеса, королевского метрдотеля, и подошла к нему, чтобы разузнать о Флоримоне. Месье Дюшес развел руками. Он и сам желал знать, куда подевался маленький паж: он хотел дать ему поручение к мессиру де Клерману, но по окончанию королевской трапезы мальчик успел улизнуть. Госпожа де Сожак рассказала, что мальчик помог достать с консоли кошку, но потом куда-то убежал. Он побывал то там, то здесь, но когда Анжелика спешила туда, где Флоримона видели в последний раз, его уже и след простыл. Когда Анжелике вконец надоело бегать по всему замку, она вдруг вспомнила рассказ аббата де Ледигьера. Она вернулась на половину королевы, к покоям, которые занимал Дофин. Флоримона не было. От долгого пребывания на ногах у Анжелики ломило поясницу, она решила подождать сына в вестибюле, устроившись на канапе возле дверей. Коротая время, она отстегнула висевшее на поясе зеркальце и принялась изучать свое отражение. Боже, как она похудела! Кожа да кости, и это буквально за месяц. Щеки впали, исчезли даже ямочки на щеках, обозначив твердый треугольник скул и острый подбородок. Вокруг глаз залегла тень, отчего они стали казаться огромными: их яркая зелень контрастировала с бледностью лица. Но вместе с тем нельзя было сказать, что она подурнела, наоборот; над женщиной, смотревшей на нее из зеркала, будто приоткрылась таинственная завеса вечности. Ее возраст почти невозможно было определить: кожа, слава богу, все еще была гладкой и упругой, зато исчезла пухлость, придающая лицу аристократическую холеность и довольство. Анжелика пришла к выводу, что она похожа на голодную кошку, какой была во времена Двора Чудес. Только взгляд изменился - стал старше, мудрее, да в темном золоте волос прибавилось седых прядей. Захлопнув серебряную крышечку, Анжелика вернула зеркальце обратно на пояс. Устало прикрыв глаза, она откинулась на бархатную спинку канапе. Мысли, перетекая в образы, лениво плавали в голове, Анжелика чувствовала, как погружается в дремоту. Громкий щелчок дверного замка заставил ее открыть глаза и резко выпрямиться. Анжелика увидела на пороге госпожу де Монтозье с маленькой Мадам на руках. Ребенок громко всхлипывал и выворачивался из рук гувернантки. - Все в порядке, Жюли? – Анжелика вскочила на ноги и поспешила перехватить маленькую принцессу, чьи всхлипывания начали переходить в плач, у мадам де Монтозье. - Все летит кувырком! О! Благодарю вас, мой ангел, – облегченно выдохнула герцогиня. – Только подумать! Ну где же эта ненормальная нянька! – мадам де Монтозье приложила пальцы к вискам, слегка массируя их. Обязанности, возложенные на нее королевой, были тяжелы для ее преклонных лет. – Мадам все время должна находиться на руках. Она рыдает вот уже два часа. Я так испугалась, что она больна. Эта ужасная зараза может ее доконать. Но месье Валло сказал: у нее всего лишь режутся зубки. Вам не кажется странным, что она еще не ходит? Я уже забыла, какими должны быть дети в ее возрасте. Анжелика взглянула на маленькую принцессу, притихшую у нее на руках. Она поймала себя на мысли, что у девочки такой же робкий затравленный взгляд, как у одной из обезьянок ее матери. Чахлый огонек жизни едва теплился у нее в глазах. Увы, похоже, и этому королевскому отпрыску предстоит вскоре присоединиться к сестрам в усыпальнице Сен-Дени. Анжелика как будто въяве увидела, как над безжизненным тельцем опускается крышка гроба, и инстинктивным материнским жестом прижала ребенка к груди. - Ах, смотрите! Она засыпает, - радостно воскликнула госпожа де Монтозье и тут же, спохватившись, прижала пальцы к губам. – Вы успокоили ее, будто добрая фея из сказки, дорогая. Прошу вас, побудьте с ней несколько минут, пока я отлучусь ненадолго. - Конечно, мадам, - заверила ее Анжелика, Мадам де Монтозье скрылась в дверях, а Анжелика вернулась на канапе. Она склонилась над ребенком, мерно покачивая его и мурлыкая под нос «Зеленую мельницу». Анжелика вспоминала своего малыша, который, к счастью, выздоравливал, и размышляла о возвращении в Париж. Снова хлопнула дверь. «Она уснула», - прошептала Анжелика, не поднимая головы, решив, что вернулась госпожа де Монтозье. - Прелестное дитя, не правда ли, мадам? – раздался сверху тихий голос, в котором слышался оттенок грусти. Анжелика вздрогнула всем телом и подняла глаза, встретившись взглядом с королем. – Сир, я не думала что это вы, - пробормотала она, и сделала движение, чтобы подняться, но король жестом остановил ее. - Не вставайте, мадам. Признаюсь, я залюбовался – вы с ребенком составляете очаровательную композицию. В ответ Анжелика слегка улыбнулась и потупила взор. - Мадам дю Плесси-Бельер, - задумчиво протянул король, приложив палец к подбородку. – Мы давно не имели чести видеть вас при Дворе. - Я польщена, сир, что вы обратили внимание на мою скромную персону… - Вернее, на ее отсутствие, - веско вставил король. Бросив на Людовика быстрый взгляд, Анжелика заметила улыбку на его губах. Она тоже позволила себе улыбнуться и смелее продолжила: - Мой младший сын был болен. Материнское чувство не позволило мне оставить мое дитя. - Вот как? – переспросил король, слегка нахмурив лоб. - Хм, нам ничего об этом не сообщили. И как чувствует себя наш крестник? - Слава богу, все позади, сир, – Ответила Анжелика и, вспомнив о том, что привело сюда короля, задала встречный вопрос: – А Его высочество, Монсеньор, он вне опасности? - Доктора считают, что опасность миновала, - коротко ответил король, не отрывая взгляда от порозовевшего лица молодой женщины. - Среди многих обязанностей, одна из главных, наложенных на нас самим Господом - обязанность родителя. Я не стану упрекать вас за желание остаться с сыном. Но вы должны были дать знать об этом, чтобы мы… не волновались за вас, - закончил король менее суровым голосом. В этот момент вошла мадам де Монтозье в сопровождение двух нянек. Вся троица застыла, увидев короля и, будто по команде присела, в низком поклоне. Король, обернувшись на звук, важно кивнул и приложил палец к губам. Мадам де Монтозье молча забрала у Анжелики спящую девочку. Малышка тихо всхлипнула во сне, когда ее светленькая головка легла на согнутый локоть гувернантки. Еще мгновение Анжелика чувствовала ее тепло, и ей стало жаль расставаться с ребенком. Она проводила взглядом мадам де Монтозье, бесшумно скрывшуюся за дверью и снова обернулась к королю. Теперь Анжелика осталась с ним лицом к лицу. Сердце забилось быстрее. Вот тот момент, которого она подсознательно ждала. После всех несчастий судьба вернула ей свое расположение. Если она не воспользуется шансом сейчас, другого может и не представиться. - Сир, здоровье сына не единственное, что в последнее время волновало меня. Участь моего мужа… - Теперь, когда роковые слова были сказаны, отступать было некуда. Набрав в грудь побольше воздуха, Анжелика нырнула в омут: - Он тоже заболел: господин де Безмо сообщил мне… он до сих пор очень слаб, ему нужен хороший уход, но Бастилия, сир, Бастилия… - воскликнула она и осеклась – название проклятой тюрьмы снова встало между ними. Корсет душил, немилосердно впиваясь в ребра, а в ушах начало шуметь. Слова то теснились в голове, то разлетались, как осенние листья на ветру. Анжелика испугалась, что не сумеет в таком состоянии сформулировать свою просьбу. Король, вероятно заметивший ее мучения, остановил ее примирительным жестом: - Я ожидал, что вы снова попросите об аудиенции или попробуете передать прошение через месье Кольбера. И был немало удивлен: с каких пор мадам дю Плесси изменила своим привычкам? - Вы смеетесь надо мной, сир! – с горечью воскликнула Анжелика. - Отнюдь нет, мадам. Я пытаюсь понять вашу тактику. - Я думала, вы не пожелаете говорить со мной, – честно сказала Анжелика. Король заложил руки за спину и сделал два шага в сторону, потом развернулся и раздраженно бросил: - Позвольте королю самому судить о своих желаниях, мадам! Анжелика закусила губу. После продолжительной паузы она снова осмелилась взглянуть на монарха. - Вы освободите моего мужа, сир? – робко спросила Анжелика, с надеждой заглядывая в глаза королю. Она даже не пыталась пустить в ход главное женское оружие – обольщение, увлечь искусной игрой слов, не зная, что это произвело на Людовика куда большее впечатление чем любые попытки флиртовать. Молчание Его Величества можно было трактовать по-разному, но Анжелика почувствовала близкую победу. И в этот решающий момент снова открылась эта проклятая дверь! Анжелика метнула яростный взгляд на вошедшего, которым на этот раз оказался Флоримон. Увидев мать и короля, мальчишка не растерялся. Он трижды поклонился, подметая паркет перьями берета. - Ваше Величество, я пришел навестить Монсеньора Дофина, могу ли я увидеть его? – звонко отчеканил он. Король одарил мальчика благосклонным взглядом. - Если доктора сочтут, что Дофину уже можно общаться с приятелями. И господин Монтозье не будет против, – с улыбкой ответил Людовик. - Господин Монтозье будет против, - насупился Флоримон. – Он считает, что Его Высочеству вредно волноваться. Но Монсеньор сказал, что после моих визитов ему становится лучше. Он пожелал видеть меня после обеда. - Вот как! Значит, невзирая на запрет, вы каким - то образом умудрились связаться с Дофином? Этот твердый, внушительный голос, повергавший в трепет иностранных послов и принцев крови, ничуть не испугал маленького пажа. Не опуская глаз, маленький хитрец напустил на себя простодушный вид и выложил уже известную Анжелике историю с посредничеством комнатного лакея. - Сегодня я хотел показать Монсеньору карточные фокусы, - добавил Флоримон, с невинным видом доставая из кармана колоду карт. Анжелика мысленно простилась со всеми надеждами – момент был упущен. Флоримон со своими глупостями вызовет раздражение короля. Она почувствовала опустошающее безразличие. Сейчас она хотела лишь поскорее оказаться в спасительном полумраке экипажа, несущего ее в Париж. Король, благосклонно внимавший Флоримону, после минутной паузы, произнес: - Ну что же, я даю вам свое разрешение. Если господин де Монтозье будет против, сошлитесь на мой приказ. С утра нам доложили, что Дофину значительно лучше. Пожалуй, общество друга пойдет ему только на пользу. Лицо Флоримона просияло от радости и гордости. Он горячо поблагодарил короля, отвесил еще один изящный поклон, и поспешил через залу к дверям спальни Дофина. Анжелика услышала за спиной быстрый стук каблучков по паркету. Вопреки ее опасениям, король не спешил отпускать ее. Анжелике показалось, что он забавляется этим разговором, и готовит какую-то особенную развязку. - Ваш сын гораздо смелее своей матери, мадам, - заметил король. - Опасное безрассудство юности, сир. - Ха! Помните, я однажды сказал, что ваш сын не похож на вас? С тех пор я успел к нему приглядеться. И понял, что ошибся. Теперь глядя на мальчика, я вижу – это может быть лишь ваш сын, мадам! У него преданное сердце. Анжелика молчала, не зная, как расценивать его слова в сложившейся ситуации. Значит ли это, что король вернул ей свое расположение и исполнит ее просьбу? Зная его макиавеллиевскую хитрость, она остерегалась делать преждевременные выводы. - Прежде чем дать вам ответ, я хочу рассказать одну историю. – не спешно продолжил король, не сводя с нее испытующего взгляда. - Когда мне было пятнадцать лет, я сильно заболел. Был момент, когда доктора сочли мой случай безнадежным. Все те, кто еще вчера клялся мне в верности, покинули меня на произвол судьбы. Все, кроме моей матери-королевы и кардинала, бросились искать милости у моего брата. Даже комнатные слуги побоялись оставаться в одной комнате со мной - в их глазах я был уже покойником. Королева лично заняла при мне место сиделки. Она отворила окно, зная, как приятен мне свежий воздух. До сих пор помню, как на пороге забытья вдруг зазвучала музыка – мои любимые вещи из опер, исполненные под гитару. Когда я достаточно оправился, мне захотелось узнать, кто были те таинственные музыканты, не покинувшие умирающего повелителя. Должно быть, вы понимаете, к чему я веду, мадам? Это был жестокий, но полезный урок. Лишь трое преданных друзей остались до конца со своим королем, и один из них был господин дю Плесси, – король взял паузу и значительно посмотрел на Анжелику. - Тем не менее, господин дю Плесси нарушил закон, мадам, и только случай освободил его от более тяжкого преступления. Да будет вам известно, что маркиз д,Эврар погиб от рук мародеров, следуя к месту своего изгнания. Анжелика опустила голову, готовая выслушать приговор. - Вы получите назад своего несносного супруга, Безделица, - изрек король, глядя на собеседницу сверху вниз. Анжелика кивнула, сглатывая тугой ком. Усталость последних дней, сильнейшее волнение, тяжелая беременность, подточившая ее здоровье, в конце концов сказались на ее состоянии. Гул в ушах нарастал, а перед глазами бегали черные точки. Ноги каким-то чудом держали ее, но она их не чувствовала. Но слепившую дурноту пронизывала острая, обжигающая радость. Она победила! Достало бы сил не упасть без чувств, пока она не выйдет из комнаты. Из последних сил борясь с беспамятством, Анжелика увидела, как меняется лицо короля. – Да что с вами? Неужели римляне были правы, утверждая, что радость бывает смертоносна? Будто в подтверждение этой гипотезы прозрачно-зеленые глаза маркизы широко раскрылись и застыли, улыбка на миг блеснула на губах, и прежде чем король успел понять, что случилось, Анжелика осела к его ногам. Птицей сорвавшись с берега, она устремилась в сверкающую высь, золотившую морскую гладь, туда, где лазоревый купол, сливается с зеленью волн… Так как все происходило на половине королевы, на крики Его Величества сбежались придворные дамы. Король, отвергнув помощь, лично донес на руках и уложил маркизу на кровать в одной из зал. Он остался у ее изголовья, пока она не пришла в себя. Бледный и молчаливый, он стоял, скрытый за пологом, потупив взор. По комнате разнесся острый запах нюхательной соли. Уловив на ее лице первые признаки возвращающегося сознания – затрепетавшие веки, выдох, вырвавшийся из приоткрытых губ, король смущенно отступил, прячась в тень. Не оглядываясь и ни с кем не говоря, он быстро пошел прочь, как юноша, забыв о степенности, приличествующей его сану. В зале кордегардии, где его ждала личная охрана, король остановился. Перед глазами мелькали образы, от которых он не мог отделаться: она сползает к его ногам, ее головка безвольно откидывается назад, как срезанный бутон, с поразительно громким стуком ударяясь о пол… Наверное, прошло не больше мгновения, прежде чем он бросился к ней, но за это время он запомнил ее вплоть до мельчайших деталей. И потом, когда он поднимал ее на руки, то случайно коснувшись лицом ее макушки, он ощутил тонкий аромат ее волос... Взгляд скользил от длинной шеи с тонкими лиловыми венами, проступающими через кожу, к ямочке между ключиц, и ниже, туда, где виднелись скрытые в декольте соблазнительные полушария… Его ладони еще помнили тепло ее тела, а на атласном жюстокоре остался тонкий аромат вербены. Король почувствовал необоримое желание вернуться, прижаться губами к ее губам, слиться с ней телом к телу, плоть к плоти. Жажда обладать ею была невероятно сильна - по всему телу прошлось быстрое покалывание. Чтобы избавиться от наваждения, король сделал несколько глубоких вдохов и мысленно досчитал до пяти. Наконец, справившись с собой, он обернулся к застывшему в ожидание гвардейцу и отдал приказ: сейчас он должен вернуться к себе, чтобы переодеться, а после отправиться в покои мадам де Монтеспан.
адриатика: Глава девятнадцатая. Часть III. Когда ты заглядываешь в бездну... Давным-давно отзвучали выстрелы Фронды. Темная громада Лувра, ставшая ареной стольких знаменательных событий, высилась теперь точно опустевший склеп – тело, лишенное души. Король покинул этот дворец, населенный призраками прошлого. Отделив себя от предшественников, он определил для Франции новый курс под эгидой абсолютной королевской власти. Придворные променяли столичные отели на тесные комнатушки в Версале и Сен-Жермене. Бравурный дух Двора перенесся за пределы Парижа, уступив арену светской жизни разъевшимся магистратам, финансистам и их степенным женушкам. «Деловым людям» - как, с оттенком презрения, говорили о дворянстве пера. Без сомнения, эти «выскочки», выходцы из третьего сословия, медленно, но верно забирали у старинного дворянства его исконные привилегии, приводя герцогов и маркизов, исчислявших свое родословие веками, в неописуемый гнев. Париж менялся, скрипело колесо истории: вычерчивалась строгая геометрия новых широких проспектов, проложенных вместо узеньких грязных улочек, где не могли разъехаться два встречных экипажа. Благодаря реформам префекта полиции, господина Ларейни, центральные улицы осветились фонарями, исчез печально известный Двор Чудес, и жизнь в Париже стала куда безопаснее. Старый город с его разительными контрастами - между блеском и нищетой, грубостью и манерностью - постепенно уходил в прошлое. Но кое-что, к счастью, оставалось неизменным. По субботам, с двух до пяти, на улице Бос, мадам де Скюдери принимала в своей голубой гостиной всех, кто желал отведать духовной пищи и приобщиться к искусству светской беседы. Особую прелесть этому месту придавало то, что ум здесь ценился превыше титула и громкого имени. Поэтому у графини никогда не скучали. Когда мадам дю Плесси вошла в салон, гости уже расположились кружком вокруг алькова с большой кроватью, на которой возлежала хозяйка. Анжелика села на стул, кивая в ответ на приветствия: кроме дам в обществе присутствовал один мужчина. Поль Пеллисон - верный Акант, старинный друг мадам де Скюдери – занимал место по правую руку от нее. Беседа была в самом разгаре: опоздавшая Анжелика сочла неприличным сразу вмешаться в разговор. Удовлетворившись пока ролью слушательницы, она украдкой разглядывала собравшуюся публику. Кроме завсегдатаев – маркизы де Севинье, мадам де Лафайет и Поля Пеллисона – здесь были еще несколько дам, чьих имен Анжелика не помнила, мадам де Паражонк, которая приходилась Мадлен дальней родственницей, неожиданная гостья – герцогиня д,Альбре, благочестивая матрона не имевшая ни крупицы ума, и, к приятному удивлению Анжелики, мадам Скаррон. Ее тоненькая фигурка почти скрывалась за грузным телом мадам д,Альбре. Франсуаза на первый взгляд выглядела весьма скромно. Но зорким глазом деловой женщины Анжелика легко отличила венецианское кружево на рукавах и корсаже, от лионского. Темно-вишнёвый атлас необычайно подчеркивал оливковую кожу и черные бархатные глаза вдовы. На тонком пальце поблескивало кольцо – одно единственное, зато с крупным бриллиантом. Анжелика очень удивилась этим не бросавшимся в глаза, но значительным переменам: откуда у бедной вдовы деньги на подобные изыски? Одолжила у благодетельницы? Или может быть это подарки любовника? В этом смысле маркиза дю Плесси была согласна с Нинон: с такой внешностью оставаться в одиночестве – преступление против природы. А вдова Скаррон и правда была красивой! Пожалуй, даже слишком! Одна из тех женщин, чья красота расцветает с возрастом, когда другим приходит пора увядать. - …Представьте, дамы, - взяла тем временем слово мадам де Севинье, - моя дочь изобрела моду приставлять к любому косвенному обращению – господин. Она ужасно смешит меня, когда в приватном разговоре упоминает: господин мой муж сделал то, или господин мой отец говорил это. Должно ли наше стремление придать речи пышности и витиеватости доходить до такого невероятного каламбура? В обществе, куда я вчера была звана к обеду, один господин из Лиможа пытался блеснуть остроумием. Стремясь во всем подражать придворной манере, он говорил умопомрачительные глупости: «Это, сударыня моя, превосходная кобылица, а не какой-нибудь, сударь мой, плешивый осел». Каково? Это вызвало шквал неприличного веселья. Бедняга, по-моему, так и не понял, что смеются над ним. Занятный анекдот, который позволил мне увидеть простую истину: он не был бы так смешон, не будь воплощенной карикатурой на наше блестящее общество. - Позвольте, драгоценная моя, - округлила глаза мадам де Паражонк, приятельница Анжелики, безнадежно устаревшая старая дева, чья молодость прошла в салоне Рамбуйе. - Вы считаете, что мы изъясняемся слишком уж витиевато? Но и люди благородные не обращаются друг к другу по крестильным именам, как это принято у простолюдинов. Разве предметы, окружающие нас, не требуют того же почтения, с каким стоит обращаться друг к другу? Разве не этому учат нас музы? Не изящнее ли вместо грубого – взошла луна, сказать - богиня ночи зажгла свой факел. Так, изменив форму, но оставив содержание, мы возвышаем обыденные вещи до нашего пьедестала. Если мы позволим себе огрубеть среди материального, чем младенец, кормящий грудью муз будет услаждать наш драгоценный слух? Дамы, чьих имен Анжелика не помнила, горячо поддержали мадам де Паражонк – им во что бы то ни стало хотелось стушевать мадам де Севинье. Герцогиня д,Альбре жевала губы, нервно поглядывая на соседок – она явно не понимала, о чем идет речь. - Я думаю, здесь нет ошибки: все правы, – умиротворяюще произнесла мадам де Скюдери. – Аллегория – инструмент поэзии, но должно ли в беседе называть роман - приятной ложью или глупостью мудрецов? Должно ли говорить вместо «книги» – немые мастера? Давайте не будем забывать, что между нами присутствуют мужчины, чьи повседневные занятия отличаются от наших и разговоры о предметах чуждых и непонятных заставляют их томиться от скуки. Ведь на полях сражений не слышно гласа муз, там грохочут Марс и Белона. Что скажете, любезный Акант? - Вы правы, несравненная Сафо! И ваше тонкое замечание напомнило мне анекдот, ходивший в обществе некоторое время назад: принц Конде, услышавший как мадам де Лонгвиль читает письмо к своей подруге, воскликнул: «Клянусь громом, испанцам надобно учиться шифровать свои письма у наших дам!» - Так что же - оставим аллегорию в удел поэзии? - Речь сам по себе столь прекрасный инструмент, что не нуждается в искусственных прикрасах, - последовал ответ. Мадам Скаррон поднялась со своего места; своим негромким, но звучным, ясным, голосом она продекламировала. - Ее глаза на звезды не похожи Нельзя уста кораллами назвать, Не белоснежна плеч открытых кожа, И черной проволокой вьется прядь. С дамасской розой, алой или белой, Нельзя сравнить оттенок этих щек. А тело пахнет так, как пахнет тело, Не как фиалки нежный лепесток. Ты не найдешь в ней совершенных линий, Особенного света на челе. Не знаю я, как шествуют богини, Но милая ступает по земле. И все ж она уступит тем едва ли, Кого в сравненьях пышных оболгали. (130 сонет Шекспира, перевод С.Я Маршака) Слушая мадам Скаррон, Анжелика невольно вспомнила странное предсказание Ла Вуазин. Тогда она от души посмеялась над нелепым предположением: Франсуаза Скаррон – королева Франции! Но сейчас, разглядывая тонкий профиль вдовы, слушая ее чистый, немного грудной голос, она вдруг подумала: «Зря Атенаис так легкомысленно держится с этой женщиной, гордыня затмевает ей разум. Будь на ее месте я – держала бы мадам Скаррон подальше отсюда, подальше от короля!» Тем временем мадам Скаррон кончила читать и потупила взор, принимая овации. - Прошу вас благодарить не меня, я лишь глашатай великого мэтра. Прочитав этот сонет, я хотела отметить, как опрометчиво пренебрегать естественностью речи и грешить излишней помпезностью. - Увы, это правда! – сказала мадам де Лафайет, - если так выражались в салоне мадам Рамбуйе, это не значит, что так должно говорить по сей день. Основа остается неизменной – остальное лишь прихоть времени, в котором мы живем. Не станем же мы, в самом деле, одеваться по моде двадцатилетней давности! - Сколько мнений, сударыни! Мадам, решите наш спор, – обратилась хозяйка к Анжелике. - Эта честь принадлежит вам, Сафо! Я ни в коем случае не посягну на нее. Мне понравилось сравнение мадам де Лафайет. Я добавлю лишь, что платье должно подходить к сезону и к случаю. То же самое и с манерой вести светскую беседу. В ином обществе полезно блеснуть книжным знанием. В другом это сочтут педантизмом. Где-то можно сыпать остротами, а где-то необходимо соблюдать серьезность. Без сомнения, в ином случае, подойдет пышная аллегория, в остальных - естественность речей только добавит беседе обаяния. - Вы блестяще сопоставили высказанные мнения, мадам. Мне нечего добавить, кроме того, что всякий собеседник хорош по разуму. Если в обществе скучают, вина за это лежит в равной степени на всех собравшихся. Итак, мы распутали Гордиев узел! Последовала небольшая овация, после чего разговор перешел к новому творению мадам де Скюдери - «Клеанира, или версальская прогулка», затем плавно перетек в обсуждение вопроса о знаменитом споре «О Древних и Новых», так взволновавшим все просвещенные умы столицы. В пять часов гости начали расходиться. Анжелика хотела поговорить с мадам Скаррон, но та ускользнула, когда маркиза подошла прощаться с госпожой де Скюдери. Ощутив укол разочарования – таинственность, окружавшая вдову, вызывала жгучее любопытство – мадам дю Плесси расцеловалась с хозяйкой и направилась к выходу. - Вы прибыли в портшезе, сударыня? – осведомилась графиня де Лафайет у Анжелики, которая задержалась в прихожей, закалывая кружевной капор. - Я в открытой коляске, мадам, – ответила Анжелика, бросая последний оценивающий взгляд в зеркало и вешая на запястье веер. Мадам де Лафайет не удержала завистливого вздоха. – У вас столько экипажей! Какой должен быть каретник, чтобы их вместить! Анжелика деликатно улыбнулась: - Это коляска моего мужа, мадам. Он тратит огромные деньги на свои выезды. - Ах, мне ли не знать! – воскликнула мадам де Лафайет, когда они, держась под ручку, спускались со ступенек. – Мои обязанности требуют постоянного присутствия при Дворе, рядом с Мадам. В моей карете меняют внутреннюю обивку, а тряски в портшезе я не вынесу, да еще в такую жару. Чтобы прибыть сюда, я воспользовалась наемным экипажем. Он не более удобен, чем гроб на колесах. Анжелика тут же предложила приятельнице свои услуги. Когда дамы садились в коляску, к ним присоединилась мадам де Севинье. Несмотря на то, что особняк Скюдери отделяла от ее дома всего одна улица, маркиза хотела немного поболтать с подругами. Прежде всего, с мадам дю Плесси, которую давно не видела. За время, которое требовалось, чтобы проехать по переулку, она успела заговорить их чуть ли не до смерти: маркизу до сих пор волновало замужество дочери. Ходили слухи, что король собирается назначить де Гриньяна губернатором Прованса. Материнское сердце обливалось кровью - маркиза боялась расставаться со своим любимым ребенком, дочерью - единственным утешением молодости, полной унижений, когда мадам де Севинье приходилось терпеть бесчинства мужа-гуляки и его многочисленные связи, о которых судачил весь Париж. Анжелика уже давно знала из светских сплетен историю любви господина де Гриньяна и мадемуазель де Севинье, счастливо увенчавшуюся свадьбой. Находясь на тот момент в Плесси, она не смогла присутствовать на торжестве. Высадив маркизу у особняка Карнавале, коляска развернулась и покатила по широкой улице Паради. - Король сказал «нет». - Прошу прощения, мадам? – Анжелика оторвалась от созерцания магазинчиков, под которые были отданы первые этажи ближних к дороге домов. - Король сказал «нет», – терпеливо повторила мадам де Лафайет. - Я имею в виду женитьбу графа де Лозена на Мадемуазель де Монпасье! Анжелика раскрыла глаза от удивления. - И как был принят этот удар? – спросила она, думая о новой главе придворной хроники под названием «Выходки месье де Лозена». - Все прошло на редкость благополучно. Очередное заключение в Бастилии сбило с Пегилена спесь. Говорят, он только и сказал в ответ: «Воля Вашего Величества для меня закон, сир». - А Мадемуазель? - О, она убита горем. Но все же нашла в себе силы поблагодарить его величество за освобождение Пегилена. Мадам де Монтеспан с утра прибыла в Тюильри, чтобы ее утешить. Зато Принц и Герцог ликуют. Ее высочество кричала, что никогда их не простит. После того как она спасла голову Принца, можно было ожидать хоть толику благодарности! - Дела давно минувших дней, кого они волнуют, - пробормотала Анжелика, затем добавила, обращаясь к собеседнице: Бедная Мадемуазель! Столько надежд, и вот теперь ее сердце разбито. - Из всего королевского дома только Мадам проявила сочувствие и деликатность. Она, как и все, была противницей этого брака, но у нее доставало такта не вмешиваться в это дело. Ах, бедная дочь Карла Стюарта, с какими унижениями приходиться ей сталкиваться в собственном доме… Пока госпожа де Лафайет читала панегирик Мадам, угнетаемой миньонами мужа, Анжелика задумалась над только что услышанной новостью. Ловко же король нашел время, чтобы взять свое слово назад. Как давно он вынашивал эту мысль? Голос мадам де Лафайет утопал уличном шуме, и Анжелика скоро утратила нить разговора. Наконец графиня оставила ее в покое. «Вы совсем не слушаете меня, душенька, – вздохнула она, откидываясь вглубь коляски. - Я вас понимаю, эта тряска наводит на меня сон». Стуча колесами по мостовой, экипаж въехал на Новый мост. Анжелика подалась вперед, делая вид, что разглядывает лотки торговцев…
адриатика: На следующий день после памятного разговора, Анжелика увидела Его Величество только во время мессы. Придворные, образовав полукруг, смотрели, как посередине капеллы, на небольшом возвышении, молится монарх. Очередной спектакль: король встает, король одевается, король молится, король гуляет. Никто в часовне не вспоминал о боге, придворные, глазея на короля, думали исключительно о делах мирских. Во время Большого Выхода Анжелика застыла в реверансе, опустив голову и не смея взглянуть ему в глаза. В полдень прибыл гонец из Парижа, сообщив об освобождении маркиза дю Плесси. Не помня себя от счастья, Анжелика взлетела по ступенькам в свои покои, где велела слугам закладывать для нее экипаж. Томясь в дороге от духоты – стоило опустить стекло, как шквальный ветер бросал в лицо дорожную пыль – Анжелика считала минуты до встречи с мужем. Она помнила его усталым и больным, но теперь ее заботами он снова вернется в прежнюю форму. Она предвкушала предстоящее свидание в тени алькова, первое после долгого перерыва, и ее охватывало сладостное томление. Тем временем треклятую карету нещадно трясло: подскочив на кочке, Анжелика, не удержав равновесия, упала и ударилась крестцом о край скамейки. Жавота бросилась к ней, подкладывая подушку под ушибленное место, но Анжелику волновала вовсе не спина, а резкая боль внизу живота. Когда карета въехала в ворота отеля, маркиза увидела пустой двор. Привратник сообщил ей, что маркиз отправился ко Двору. Тяжело опираясь на плечо камеристки, Анжелика жестом велела ему убраться с глаз. Филипп уехал. В том, что они разминулись, она увидела тревожное предзнаменование. Правда, в тот момент ее больше волновало собственное состояние. Позволив служанкам раздеть себя и уложить в постель, она велела послать слугу к повитухе, мамаше Корде. Пока Жавота, приподняв подол сорочки, протирала ее губкой, Анжелика кусала губы, боясь увидеть на ней кровавые разводы. Прислушиваясь к своим ощущениям, она ждала, чтобы младенец в ее чреве пошевелился. Пока тянулось ожидание, она проклинала себя за опрометчивый отъезд. Первый раз она сталкивалась с тяжело протекающей беременностью, и ее волевой нрав яростно протестовал. Здоровье никогда не подводило ее, и она не привыкла с ним считаться. Перед глазами вставал образ баронессы де Сансе – некогда первой красавицы Пуату. Иссушенной, увядшей от частых родов и болезней, в конце концов ее доконавших. «Я становлюсь старухой» - мрачно думала Анжелика. Чтобы хоть как-то отвлечься, она велела принести образцы стенных панелей для отделки комнат к летнему сезону. Мадам Корде не обнаружила решительно никаких признаков приближающихся родов. Ещё раз, пощупав живот перед уходом, она посоветовала Анжелике оставаться в постели весь день, а также помолиться святой Колетте, покровительнице будущих матерей. Слушая гнусавый голос Мари-Анн, читавший житие святых, успокоенная Анжелика постепенно погружалась в дремоту. Явный толчок в животе заставил ее блаженно улыбнуться. Несчастья миновали. Филипп на свободе! Все наконец-то закончилось. Она вдруг вспомнила о Шарле-Анри и хотела послать за ним служанку. Но голова, которую она хотела приподнять с подушки, точно налилась свинцом. Анжелике ничего не оставалось, как подчиниться могуществу Морфея. Разбудил ее заливистый лай Хризантемы. «Почему никто не догадался выгнать эту паршивую собачонку!» - промелькнуло в полусне. Анжелика открыла глаза и хотела окрикнуть служанку, чтобы отчитать ее за нерадивость. Щурясь от яркого света - полог был поднят - она повернулась и едва не вскрикнула от удивления: на стуле подле кровати сидел Филипп. Он лениво забавлялся, протягивая Хризантеме куриную кость, и как только собачка хотела ухватить ее зубами, его рука резко взмывала вверх. Хризантема тявкала, нелепо подпрыгивая и кружась на задних лапах, как цирковая левретка. - А! Вы проснулись, мадам, - протянул Филипп, кидая кость в угол комнаты, куда следом бросилась собака. Анжелика приподнялась, облокотившись спиной на подушки. Улыбнувшись, она неуверенно протянула к нему руку, чтобы окончательно убедиться, что это не сон. Муж перехватил ее и поднес к губам. - Почему вы не разбудили меня, Филипп? – ласково спросила она, легонько щекоча пальцами внутреннюю сторону его ладони. Он слегка пожал плечами: - Мне сказали, что вы больны, – сказал Филипп, слегка нахмурившись. В его голосе звучали тревожные нотки. - Вы показывались врачу, мадам? - Да, я вызывала мадам Корде. Ничего опасного. Я немного ударилась по пути домой, когда экипаж наехал на кочку. Филипп откинулся на спинку стула, отпуская ее руку: - Вам нужно беречь себя, сударыня, - пробормотал он после некоторой паузы, рассеяно вертя перстень на указательном пальце. Анжелика почувствовала, как в душе шевельнулось разочарование. Что-то было не так. Конечно, она не надеялась, что Филипп поведет себя с несвойственной ему пламенностью чувств. Но все же она ожидала не столь холодного приема. Неужели им впрямь нечего сказать друг другу после долгой разлуки? - Вы вернулись, чтобы увидеться со мной? – спросила Анжелика, подозрительно глядя на мужа. - Не совсем, - вздохнул Филипп, отводя взгляд в сторону. – Король велел мне отбыть в расположение армии. Я уезжаю утром. - Значит, все-таки вас держат в опале! А Лозен, он тоже сослан? – звенящим голосом спросила Анжелика. Она резко выпрямилась на кровати: от разнеженной слабости, с которой она встретила его, не осталось и следа – теперь она готовилась к бою. - Лозена освободили, но я понятия не имею, что с ним, - пожал плечами Филипп. - Я пробыл при Дворе не больше часа и большую часть этого времени беседовал с Лувуа. Он передал мне приказ. Вы знаете, что открывается летняя кампания во Франш-Конте? Король пошел на уступки за столом переговоров, но желает продемонстрировать Европе мощь нашей армии. Разумеется, в будущем он намерен вернуть Франш-Конте… - Филипп, прошу вас! – резко воскликнула Анжелика, прижимая пальцы к вискам..- Я не понимаю, еще вчера король был настроен доброжелательно по отношению к вам. Я думала, вместе со свободой вам возвращается и монаршее расположение! Филипп ответил тихим смехом, в котором слышалось раздражение: «Вы думали.. Вы полагали… Какая разница, мадам? У короля имеются свои причины. В любом случае, отъезд станет для меня облегчением. Наконец-то выпала возможность освободиться от утомительной службы при Дворе. С тех пор как король заключил мир, меня гложет скука. Я играю, чтобы хоть как-то развлечься. Разве вы не устали жаловаться Молину на мои безумные траты? Здесь, в Париже, я бесполезен. Признаюсь даже – я ненавижу Париж! – он бросил эту последнюю фразу с какой-то неизъяснимой горечью. Теперь он смотрел ей прямо в глаза, чуть склонив голову набок. До боли знакомая, загадочная улыбка играла на его губах. Эта тирада, произнесенная тоном уставшего от света философа, заставила Анжелику взорваться от негодования: - Что за глупости! Вы нужны мне! К тому же разве заключение в крепости не избавило вас от обязанностей, столь вам неприятных, пусть на какое-то время. Разве вам не хватило времени пофилософствовать в тиши своей камеры, месье? Филипп удивленно приподнял брови. Его бесстрастные голубые глаза насмешливо блеснули. - Продолжительная лихорадка не дала мне ни единого шанса, мадам. К тому же я подцепил вшей. Так как Анжелика инстинктивно отшатнулась назад, Филипп опять рассмеялся. - А! Пришлось побрить голову. Пожалуй, я не буду пугать вас своим видом без парика, сударыня. Анжелика поджала губы. Эта последняя деталь, которую он сообщил с солдатской прямолинейностью, показалась ей замаскированной издевкой. - Вы были бы очень добры, если бы оставили подробности для своего камердинера, сударь, - холодно отрезала Анжелика и тут же пожалела о сказанном. Неужели она набралась возвышенных чувств в салонах жеманниц? Но Филипп никак не отреагировал на ее отповедь. Он пересел со стула на край постели, снова взял ее руку в свою, поглаживая большим пальцем каждый пальчик по отдельности. - Отдыхайте, сударыня, - произнес он, разглядывая ее ладонь. – Это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Вам нельзя долго оставаться в постели. Я слышал, король был недоволен вашим отсутствием? При упоминании короля Анжелика взволнованно посмотрела на мужа. - Филипп, король уже простил меня. Он сказал об этом лично. Я знаю, вы просили меня не вмешиваться, но я просто не могла не воспользоваться случаем… Слепой, не моргающий взгляд мужа сбил ее с мысли. - Так значит своей свободой я обязан вам? – медленно произнес Филипп, буквально придавливая ее взглядом к подушке. - Нет, исключительно самому себе! Король высоко ценит вашу преданность. Моя просьба лишь подтолкнула короля к этому решению. - Что же! Я рад, что могу высоко ценить вашу преданность. Конечно, Вы поступили так, как подсказывала вам совесть. Я благодарен. Филипп наклонился и быстро поцеловал ее в лоб. - Отдыхайте, мадам. Он вышел слишком быстро, ни разу не обернувшись на пороге. Бездумно глядя на дверные створки, за которыми только что скрылся Филипп, Анжелика предалась тяжким размышлениям. На следующее утро она проснулась спозаранку. Комнату заливал серый, утренний свет, за окном шумел ливень. Анжелика выглянула во двор: карета маршала дю Плесси стояла у подъезда: слуги в промокших плащах, втянув головы в плечи, устанавливали на запятках сундуки и фиксировали их веревкой. Накинув пеньюар поверх ночнушки, Анжелика бродила по комнате. Ей хотелось спуститься, чтобы попрощаться с мужем, но гордость требовала поступить по-иному: если он желает, пусть сам поднимется к ней. Мучая себя таким образом, она увидела в окне Ла Виолета. Сейчас выйдет Филипп. Он поднимется в карету, кучер тронет лошадей... ОН уедет. И разлука снова будет долгой… Она не выдержала и бросилась к двери. Филипа она настигла уже в прихожей. Он поймал ее в объятия и прижал к себе с такой страстью, что в сердце не осталось не единого сомнения. Анжелика подняла на него выразительный взгляд. Сохраняя приличия на глазах у слуг, она взяла его за руку и увела в кабинет. Заперев за собой дверь, она бросилась к нему на грудь, лихорадочно расстегивая одежду, гладя и трогая его кожу не с лаской, а с какой-то первобытной страстью, будто стремясь вобрать его в себя. Наконец, взяв себя в руки, Анжелика отстранилась и позволила увлечь себя вглубь кабинета, к небольшой софе. Ее охватило почти незнакомое ей доселе чувство, – ледяное нервное пламя, не похожее на привычное возбуждение перед любовной встречей. Ей не нужны были сейчас мужские ласки – едва заметно ноющий живот предостерегал ее от этого, и ее снедало другое желание – доставить удовольствие своему мужчине. Она раз и другой уклонилась от его рук, и наконец, Филипп оставил попытки, подчинившись ее страсти – сейчас она, вероятно, могла даже напугать, похожая на неистовую жрицу Кибелы. Анжелика стремилась отдать свою силу и любовь, через касания, поцелуи, объятия… Анжелика понимала – она не готова к полноценной любовной встрече. Да ей было все равно, она хотела почувствовать в себе Филиппа, не важно как. Было множество способов доставить мужчине удовольствие: умелая любовница не должна пренебрегать ни одним. Ей нравилось ласкать мужа не меньше, чем получать ласки от него. Целуя его в живот, она расстегнула кюлоты и отодвинула край панталон, позволив себе полюбоваться им, прежде чем с развратной неторопливостью приступить к делу. Склонившись перед Филиппом, она наслаждалась, слушая, как он с присвистом втягивает воздух через стиснутые зубы, испуская короткие стоны на выдохе. Ощущение собственной власти наполняло ее ликованием. Он принадлежит ей, ей одной – с яростью думала она, удваивая натиск под его тяжелой требовательной рукой, сжимающей ее затылок. Это останется только между ними, будет принадлежать им одним. Эта страсть, которая связывает их сильнее других уз. Однажды она откроет им дорогу к полному взаимопониманию. Анжеликой овладел какой-то вакхический транс: неистовый танец страсти все ускорялся, и она почувствовала приближающуюся кульминацию. Вместе с накатывающим волнами удовольствием Анжелика ощутила терпкий привкус унижения. В одно мгновение из госпожи она превратилась в покорную рабыню, в публичную девку, над которой Филипп получил полную власть. Его рука, в судороге сжавшая ее волосы почти до боли, постепенно расслабилась, и Анжелика ощутила легкое поглаживание, ласку благодарности за доставленную сладость, и это касание наполнило ее сердце покоем. Анжелика полулежала на софе и смотрела, как Филипп, все еще тяжело дыша, поправляет перевязь. Победная улыбка скользнула по ее губам. Он протянул руку к ее лицу, взял ее за подбородок, проводя большим пальцем по верхней и нижней губе. Она слегка куснула его, коснувшись ногтя кончиком языка. Не найдя слов, выражающих чувства, он только покачал головой. Между ними повисло молчание. Казалось, сам воздух был наполнен тягучей липкой сладостью. Она видела его глаза, охмелевшие от пережитого наслаждения, и ее пронизывала дрожь. Наконец Филипп кашлянул, прочищая горло и сказал: - Пора, сударыня. Карета давно подана. Анжелика кивнула. Она перехватила его руку и запечатлела на ней благоговейный поцелуй. - Храни вас бог, любовь моя, – проговорила она низким грудными голосом. - И вас, мадам, - преодолев себя, он отвел взгляд в сторону и быстро, так же как и накануне, вышел. Только спустя несколько минут после того как за ним закрылась дверь, Анжелика пошевелилась. Время страсти прошло, и новые испытания призрачной тенью замаячили впереди. Но на губах до сих пор был его вкус, а рубашка едва уловимо пахла жасмином и рисовой пудрой. Анжелика снова и снова переживала исступление, недавно владевшее всем ее существом: решительно, среди океана невзгод есть островок счастья, за который стоит бороться.
адриатика: Глава двадцатая Однажды после воскресной проповеди в Сен-Сюльпис Анжелика отправилась на Мост Менял, чтобы заказать рамку для портрета Гонтрана, который она забрала из Монтелу. Это было одно из самых старинных мест Парижа, но название - Мост Менял - утвердилось за ним сравнительно недавно. После пожара 1621 года он был отстроен заново по проекту Андре де Сирсо. Теперь мост напоминал широкую улицу с двух сторон застроенную одинаковыми четырехэтажными домами. На первых этажах размешались лавки торговцев и ремесленников. Портшез маркизы дю Плесси медленно плыл мимо пестрых вывесок. Откинув велюровую шторку, Анжелика лениво разглядывала витрины ювелиров, граверов, кожевенников, литейщиков, парфюмеров. Подмастерья выкрикивали имена мастеров, объявляли о скидках и распродажах, расхваливали качество товаров. Зазывалы сообщали о проведение аукционов, оглашая список лотов. Дюжие молодцы предлагали услуги грузчиков и носильщиков. Какой-то вшивый мальчишка, просивший милостыню, бойко распевал куплеты: Хоть сделали тебя прескверно и вечно чинят — не беда! Мостом Менял ты назван верно: Ведь ты меняешься всегда. Сердце Анжелики защемила светлая грусть. Незримый дух Грязного поэта скользил над Парижем, точно неприкаянный призрак бродил он по улицам города, которому безраздельно принадлежал при жизни. «Где ты, Малыш Клод? Тебе бы легким бризом скользить над заливными лугами Берри, а не стыть в прогорклом Парижском мареве. Тебе бы росой проливаться на рассвете над зелеными холмами, а не липнуть уличной грязью к башмакам прохожих и колесам телег. Где ты, Малыш Клод?» На мгновение ей показалось: вот-вот она увидит его тощий силуэт; соломенные волосы, ироничный взгляд умных задумчивых глаз, блеснувший из под шляпы с облезлым пером... Анжелика часто заморгала – точно соринка в глаз попала: жил ли когда-нибудь Клод на самом деле? Может это всего лишь легенда старого Парижа? Очнувшись от размышлений, Анжелика увидела прямо перед собой черную фигуру. Нескладный, долговязый, седые волосы клоками торчат из-под замусоленной фески, а козлиная бородка топорщится как у джина из восточных легенд. Ну конечно, это ее старый знакомец - аптекарь Савари! Его стол, заставленный ретортами, ступками и пузырьками пристроился под козырьком у парфюмерной лавки. Дела старого аптекаря видимо совсем пришли в упадок – выставленный товар не интересовал даже многочисленных зевак. Анжелика велела слугам остановиться и приветливо помахала старику. Мэтр Савари издал радостный возглас и, подобрав полы длинного аптекарского одеяния, опрометью бросился к портшезу. - Ах вот и вы, вот и вы, о несравненная роза Версаля! - воскликнул он, комично размахивая руками. У Анжелики возникло ощущение, что его тело не до конца слушается хозяина. - С тех пор как вы вернулись ко Двору, у меня не было возможности переброситься с вами даже словечком. – Обиженным тоном произнес Савари, состроив жалостливую гримасу – точь-в-точь малышка Пиколло, когда у нее отбирали лакомство. Анжелика припомнила, что видела мельком его в Сен-Жермене, когда король давал аудиенцию торговым коллегиям. Старик делал ей какие-то знаки, но у маркизы не было времени дожидаться его. - Теперь я не бываю при Дворе в дни больших приемов, только в домашние, - снисходительно объяснила Анжелика. - Но раз мы уж встретились, мэтр Савари, я попрошу приготовить мне того чудодейственного средства от головной боли, что вы давали мне однажды. – и бросив быстрый взгляд на его стол, она добавила, - я хорошо заплачу вам. - Для приготовления этого лекарства нужно минеральное мумие, мадам. - расстроенно произнес Савари. Он опустил голову, ссутулив плечи, от чего черное аптекарское одеяние на его худом маленьком тельце обвисло, точно на вешалке. - Но ради вас я готов расстаться с теми крохами, которые я хранил на черный день, - внезапно просветлел лицом старый аптекарь. - Я буду уповать, что когда светлейший Бахтриари-бей почтит визитом Францию, мои запасы пополняться. Благодаря вам, сударыня! - мечтательно закончил он. - Не делите шкуру неубитого медведя, мэтр! - со смехом ответила Анжелика: ну и плут же этот Савари! – Вот что мы сделаем: завтра вы придете ко мне в отель на Фобур – Сен-Антуан и мы обстоятельно побеседуем. До завтра, месье Савари! Я буду ждать вас после часу. - Анжелика высунула из окошка изящную ручку, затянутую в шелковую перчатку и старик, вспомнив светские манеры, склонился над нею. - Трогай! - распорядилась маркиза. Слуги подняли портшез, и скоро Анжелика опять переключилась мыслями на витрины магазинчиков. Когда маркиза вернулась – двое лакеев несли за ней покупки - ей доложили, что прибыл гонец от Филиппа. Анжелика перевела взгляд с посыльного на ящик, который он поставил на стол перед ней. Она взяла письмо, лежавшее сверху, и с нетерпением сломала печать. Пробегая глазами по строчкам, она закусила губу, чтобы не обнаружить волнения. Слуга в запыленном дорожном плаще, замер поблизости в выжидательной позе. Погруженная в чтение, Анжелика отвлеклась, услышав, как он переступил с ноги на ногу – тишину нарушил перестук каблуков по гладкому навощенному паркету. - Можешь пойти отдохнуть с дороги. – Бросила она, не отрываясь взгляда от бумаги. Письма Филиппа обычно были короткие: одно-два небольших замечания о ходе кампании; – «…Во время переправы через Сону повстанцы обстреляли наш арьергард. Испанцы наотрез отказались брать на себя ответственность за провокацию. Мы застряли в деревушке под Долем, откуда я шлю вам эти очаровательные дары – пока идет дипломатическая тяжба. У меня печальная новость – Арго был ранен во время стычки. Я пробыл с ним всю ночь, чтобы пристрелить на рассвете. Это единственная услуга, которую я мог оказать ему, в то время как он был моим незаменимым товарищем в битвах.» Забавный анекдотец: «…Вчера, когда король покинул ставку, Лозен закатил у себя в шатре пирушку. Молодой Вандом блистал среди дам…» Мелкие поручения: «В Меше я приобрел отличную четверку для парадного выезда. Закажите для них попоны, достойные вашего вкуса…» Традиционные пожелания: «Позаботьтесь о себе, сударыня. Единственное, чего я желаю – увидеть вас снова в добром здравии.» Они и в сравнение не шли с длинными красочными романами, которые читались вслух на суаре у герцогини де Лонгвиль или госпожи Главной. Но Анжелику муж отнюдь не баловал вниманием, поэтому она радовалась каждому клочку бумаги, исписанному его собственной рукой. Разглядывая ровные вытянутые буквы, она узнавала его без помощи графологических карт. Дочитав письмо, Анжелика снова взглянула на ящик: на этот раз муж прислал ей луковицы тюльпанов: «…их тугие розовые бутоны похожи на ваш упрямый рот, когда вы сердитесь. Я решил, что вы захотите любоваться ими в собственной оранжерее.» Так на прошлой недели она получила ящик превосходного пива – «…Только не выпейте все за раз, здесь пинту меняют на две бутылки шампанского», а до этого шаль из тончайшего кружева, «…которое, по словам Бруэ ткут слепые монашки – девственницы. Причем, как ни странно, на последнем он особенно настаивает…» За королевским демаршем во Франш-Конте пристально следили тысячи глаз. Курьеры загоняли почтовых, передавая новости из королевской ставки. Газетт де Франс освещала это событие, провозглашая Людовика новым Александром. Но самой яркой звездой этой кампании стал Пегилен де Лозен. Ни одна милость не могла восполнить его потери, но все же король постарался подсластить горькую пилюлю – Пегилен получил патент главнокомандующего, что поставило его в один ранг с маршалами. И все же, как говорили эта милость была принята им почти равнодушно, - Вчера я был герцогом Монпасье, а сегодня я лишь командующий армией: какое понижение, друзья мои! – Эти слова, с горечью брошенные им в кругу близких родственников, теперь ходили среди придворных в качестве анекдота. На следующий день, после того, как маркиза дю Плесси узнала о суровом решении короля, она навестила принцессу в Тюильри. Та встретила ее в слезах, лежа в постели: «Его место здесь, здесь» - рыдала она, указывая на вторую половину кровати. На следующий день после обеда мажордом доложил Анжелике о Савари. Она велела проводить его в рабочий кабинет. Анжелика вошла не слышно – дверь была приоткрыта. От резкого хлопка ученый подскочил и выронил книгу, которую только что увлеченно читал. - Прошу прошения, мадам, - засуетился он, поднимая с пола увесистый том. - Нашел на столе. Аристотель? Вы увлеклись схоластикой? Говорят, этим господам нынче холодно на «соломе» и они штурмуют светские салоны. - Нет, увы! Я использовала Аристотеля как пресс для бумаг, да простит меня этот ученый муж. - Улыбнулась Анжелика. Ее ужасно забавлял этот нескладный старый «кузнечик». - Я принес лекарство! Савари склонился над своим сундучком, зазвенел склянками и наконец выудил оттуда стеклянный пузырек: - С вашего позволения, мадам, расскажу, как принимать это средство... Савари не терпелось рассказать о своих делах. Анжелика, чей день не был занят, пригласила его присесть и предложила вина с сыром и гренками. Он с радостью принял приглашение: отпив из бокала и закусив Рокфором, он довольно нахохлился и повел свой рассказ: Фортуна не баловала старика свое благосклонностью. Сейчас он снимал антресольную комнатушку над кухней на мосту Менял. Она служила аптекарю одновременно и спальней и лабораторией. Хозяину ювелирной лавки, мэтру Бальдини, это очень не нравилось: он жаловался на вонючий дым, распугивающий клиентов и боялся пожара. Стол аптекаря загораживал часть его витрины, из-за чего у Савари с ювелиром случались каждодневные стычки. Наконец домовладельцу приелись жалобы Бальдини, и он попросил Савари съехать. В довершение ко всем бедам, ему грозило исключение из гильдии - вот уже несколько месяцев он не вносил ни единого су в общую кассу. - Придется перебираться на Новый мост, - вздыхал Савари. - Но разве там я могу посоперничать с продавцами орвьетана и полливиля! Горе мне, что я не мошенник! Какие бы средства я имел, сделавшись шарлатаном! И мне бы даже не пришлось стараться, коль скоро люди сами желают быть обманутыми. Мне предлагали горы золота, за то, чтобы я, облачившись в алхимическую хламиду прочитал несколько магических формул! А сколько бы я получил сверху, если бы желание клиента ненароком сбылось? Но увы, я уж лучше буду влачить жалкое существование, чем участвовать в торжестве человеческого скудоумия! - И все же вам удается сводить концы с концами.- заметила Анжелика в ответ на эту пламенную тираду. - Да, кое как.- буркнул Савари. - Не далее как позавчера я добился встречи с господином Гурвилем, чтобы предложить ему средства от подагры для Принца. Оно помогает куда лучше, чем свежие птичьи сердца. Но мне ответили отказом - хвала невежественным докторишкам! Они вцепляются в своих клиентов как пиявки, которых они так рьяно рекомендуют. Мне удается держаться на плаву благодаря любовным притираниям: на них спрос стабильный. - Вот как? Значит вы торгуете любовными порошками? - фыркнула Анжелика. - Нет! Это несколько другое! – смутившись, воскликнул Савари. - Любовные порошки - если вы конечно имеете ввиду возбуждающие эссенции на основе шпанской мушки - крайне вредны для здоровья. Эти притирания наносятся ...хм..местно, и помогают либо сдержать пылких лошадей страсти, либо пустить их во весь опор. - Пылких лошадей страсти? - насмешливо вскинула бровь маркиза. - Я много лет прожил на востоке, мадам. Там принято выражаться пышно и велеречиво, даже более чем во Франции. .. Ты подобна бутону белой розы, а нежностью стана — Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна. Нет, любой твоей речи я ни словом не стану перечить. Без тебя мне нет жизни, без тебя мне и радость бедна. - нараспев прочитал Савари, и его морщинистое лицо, вновь окрасилось мечтательностью. - Это Саади, персидский поэт. - сказал ученый, вернувшись с небес на землю. - Говорят, молодой Бахтриари - бей не только самый прославленный воин при дворе Сефи Солеймана: он знает наизусть сотни стихов и сам сочиняет для двора шахиншаха. Он тонкий ценитель прекрасного и не сможет устоять перед чарами красавицы. Он легко угодит в ваши сети, мадам. - Придержите ваших пылких лошадей, господин Савари! - рассмеялась Анжелика. - Как на эту ловлю будет смотреть мой муж? К тому же есть некоторые обстоятельства, не соответствующие вашему грандиозному замыслу. - она красноречивым взглядом показала на располневший живот, которого уже не скрывал свободный крой платья. - О, мадам! Персидское посольство прибудет только к зиме. К тому времени обстоятельства уже разрешатся. Утро вечера мудренее - там посмотрим, сударыня! Главное - добыть мумие. Оно не должно попасть в лапы невежд, которые и понятия не имеют о его свойствах. Это преступление против науки! - в его взволнованном взгляде, Анжелика увидела страх. Бедняга наверняка представлял себе как к драгоценной бутыли тянутся нечистые руки. - Успокойтесь мэтр, мы не позволим кощунству совершиться. - мягко сказала Анжелика. - Давайте сделаем так: вы знаете мой отель на улице Ботрейн? Во флигеле есть прекрасная квартира: три комнаты и кухня. Вы сможете без помех устроить в одной из них лабораторию. - Но я ... Но я... за всю жизнь не смогу отблагодарить вас - всплеснув руками, залепетал аптекарь. - Я... мне нужно только мумие. Не ради себя, а ради торжества науки! - Мэтр Савари, некоторые дамы покровительствуют искусству и поэзии, а хочу помогать науке. Чтобы с пользой отдаваться этой страсти, нужно быть избавленным от забот о хлебе насущном. Разве не так? Ученый быстро кивнул и она продолжила: - Сейчас я напишу управляющему, господину Роджерсону. Анжелика присела к изящному бюро из красного дерева, за которым принимала просителей и деловых партнеров и достала из ящика перо и бумагу. Закончив, она запечатала письмо и передала его Савари. - Благословенны боги! - воскликнул он, прижимая конверт к сердцу. - Клянусь Гермесом Трисмегистом, наука вам этого не забудет! Вы можете рассчитывать на меня в любое время суток, мадам! - Хорошо. - Улыбнулась Анжелика. В этот момент в дверь постучали: вошел слуга доложить о визите мадемуазель де Паражонк. Анжелика со вздохом велела проводить гостью в гостиную. Мэтр Савари рассеяно улыбался, мечтательная пелена заволокла его взгляд. Опомнившись наконец, он поспешил к выходу, едва не свалив по дороге подставку для вазы. - До скорого свидания, мадам! До скорого свидания! – воскликнул он на пороге, прежде чем скрыться в дверях. Мадемуазель де Паражонк полулежала на софе в карикатурно-томной позе. Поджав губы, чтобы рот казался маленьким и распахнув глаза, отчего она делалась похожей на старую сову, она лениво обмахивалась веером. Ее набеленное лицо на фоне накладных каштановых буклей напоминало застывшую маску. - Вот и вы, моя драгоценная. Мне сказали, вы принимали внебрачного сына Гиппократа? - пропищала она. - Своего аптекаря, - уточнила Анжелика, усаживаясь в кресло напротив приятельницы. - Кстати, дорогая, ваша болонка повела себя чересчур преувеличенно, вот у этих верных стражей. - Фелонида сделала жест в сторону выхода. Пытаясь сохранить серьезное выражение лица, маркиза вызвала звонком лакея: - Хризантема нагадила у дверей. - бесстрастно перевела она.
адриатика: Мадемуазель де Паражонк удалось спровадить не скоро. Она по-детски радовалась возможности поболтать со старой приятельницей и узнать из первых уст придворные сплетни. В некотором роде, часть успеха маркизы при Дворе Фелонида приписывала себе. Паражонк любила вспоминать, какой простушкой Анжелика появилась в Свете, а она старательно прививала ей благородные манеры, растолковывая, как нужно вести себя в обществе. «Зато сейчас ваше имя заставляет дрожать саму Атенаис» - лукаво отметила Фелонида. Анжелика, понимая, к чему она клонит, сменила тему. Когда старая жеманница, расцеловавшись с маркизой на прощание, выплыла из гостиной, в дверь ужом юркнул Флипо. - Маркиза... мадам, у вас есть минутка? Анжелика подняла на юношу сердитый взгляд: никак, опять пришел клянчить карманных денег вперед жалованья. - У тебя выросли запросы, мой милый. Выбрал подружку не по карману? Флипо слегка покраснел и уставился на носки своих туфель. - Эээ...нет, я не об этом, – буркнул он. – Вы помните Розину? Ну ту девчонку, жену Великого Кесра… Анжелика нахмурилась, быстро приложив палец к губам. - Конечно же помню! К чему ты ведешь, говори скорее! – понизив голос, потребовала она. И Флипо выложил все как на духу: он встретил Розину тут неподалеку, когда возвращался...ну... эээ... не важно откуда – ходил по делам. Девушка сразу его узнала: она рассказала, что приходила в отель де Бельер, но привратник прогнал ее, пригрозив собаками: - И то верно, маркиза. Выглядит она как самая настоящая бродяжка. Я бы не узнал ее, если бы она меня не окликнула. - Где она? – Анжелика поднялась с софы. – Ты привел ее сюда? - Нет, маркиза. Я не знал, захотите ли вы ее видеть. Но я расспросил, где ее если что можно найти. Если желаете, я сбегаю за ней: тут не далеко. - Нет, пойдем вместе. Возьми фиакр и жди меня на углу соседнего дома. Анжелика почувствовала прилив бодрости от предстоящей встречи. Розина, маленькая куколка с лицом мадонны! Еще один осколок ее прóклятого прошлого. В своей спальне она накинула поверх платья тёмную атласную накидку с широким капюшоном и достала из шкафа маску, полностью скрывающую лицо. Стараясь не привлекать к себе внимания слуг, она вышла на улицу через черный ход. На углу ближайшего дома, как было условлено, ее ждал фиакр. Флипо назвал адрес, и возница тронул лошадей. Он довез их до Гревской пристани, туда, где располагались оптовые склады. Анжелика и Флипо шли под руку между деревянных бараков, принадлежавших торговой компании мадам Моренс. Утопая по щиколотку в грязи смешанной с помоями, Анжелика сто раз прокляла свою опрометчивость: нужно было позволить Флипо самому привезти Розину в отель. К тому же рабочие и грузчики откровенно глазели на нарядную даму в маске, чьи бархатные туфельки покрылись грязной коркой. Флипо косился по сторонам, предостерегающе выставив на показ весь свой арсенал: пистолет и рапиру у пояса. На одном из складов, между полками с мешками какао-бобов и специй, на грязной подстилке они увидели свернувшуюся клубочком девушку. - Розина, - тихо позвала Анжелика, - Розина, это я. Девчушка встрепенулась, уставившись на пришелицу своими огромными голубыми глазами. - Маркиза ангелов, - прошептала она. Подскочив с подстилки как кошка, она без раздумий бросилась к Анжелике на шею. История, которую поведала Розина, когда схлынула первая радость встречи, была стара как мир. Казалось, совсем недавно они с мужем покидали Париж в обозе герцога де Бельгарда. Новоиспеченные супруги твердо смотрели в будущее, думая, что перед ними открылась дорога к счастью. Но пути Господни неисповедимы: Блез умер спустя полгода. Объелся требухи и на следующий день скончался от острого приступа перитонита. В хозяйском доме челядинцы, верой и правдой служившие семье, получали надежную защиту и не знали забот о хлебе насущном. При желании слуга обретал кров и стол, о нем заботились во время болезни. Даже в старости он продолжал жить в доме хозяина. Все время службы гарантией свободы было достойное жалованье. Для многих это так оно и было, но только не для юной красавицы-вдовы. Еще при жизни мужа Розина служила на кухне, помощницей кладовщицы. Блез был помощником старшего повара, поэтому на нее распространялось уважение, которое оказывали мужу. Теперь же каждый повар, поваренок, слуга или паж, что целыми днями ошиваются на кухне, считал своим долгом зажать Розину в углу кладовой. Каждый вечер девушка горько плакала, разглядывая свое тело, покрытое синяками от грубых лапищ. Наконец старуха-кладовщица не выдержала и попросила управляющего подыскать Розине место среди горничных герцогини. Белый передничек и накрахмаленный кружевной чепчик так подчеркивали возвышенную красоту девушки, что герцог де Бельгард увидев ее, не донёс до рта чашку, уронив ее на пол. Жизнь Розины в господском доме, подобно этой чашке, разлетелась вдребезги – осталось лишь подбирать осколки. Наутро после своего падения, Розина долго молилась в опустевшей после мессы часовне. Строгие лики святых не выражали ни капли сострадания, а впереди полыхало адское пламя. Блез, ее набожный, добрый муженек, смотрел на нее с небес с укоризной. В последний раз утерев слезы краем передничка Розина вернулась к своим обязанностям – все пришло на круги своя. Быть любовницей герцога оказалось не так плохо, как думалось вначале. Немолодой Бельгард был добр с юной «амантой». Частенько она выскальзывала из его покоев, сжимая в руке подаренную безделушку: цепочку, часики, иконку в серебряном окладе. Так продолжалось пару лет, пока у Розины не случился очередной выкидыш прямо в покоях герцогини. Бельгард, испугавшись скандала в доме, передал девушку на попечение управляющему, оборвав с ней любовную связь. Тогда то Розина и узнала, что такое подлинный ад. Управляющий, питавший склонность к смазливым пажам и молодым лакеям, не имел к ней личного интереса и стал использовать в корыстных целях, угрожая ей разоблачением перед госпожой. В доме у наместника проходила вся светская жизнь провинции: когда кто-то из почтенных гостей оставался ночевать во дворце, Розина вместе с бутылкой фалернского, скрашивала им досуг. Что-то в ней умерло вместе с Блезом, раз она позволяла грязно себя использовать – она будто плыла по течению, не видя берегов, скрытых мутной туманной дымкой. Наконец воля начала подниматься в ней; девушка не выдержала драконовых условий управляющего: она запустила в него дорогой китайской вазой, да так, что тот едва не отдал дьяволу душу. Началось дознание: часть правды все таки дошла до ушей герцогини. Та, в ужасе оттого, что подобное безобразие творится у нее под носом, приказала дать Розине дюжину палок, а затем, обваляв в смоле и перьях, выкинуть из дому. Но девушка не стала дожидаться экзекуции: тем же вечером она сбежала, бросив все свои вещи – небольшая заначка на черный день была зашита у нее в лифе. Но куда податься несчастной сироте? В Париж, в Париж – отстукивало в висках барабанной дробью. Домой, в Красную маску, под крылышко мэтра Буржю и мадам Моренс. Розина не решилась путешествовать в дилижансах, да и денег могло не хватить. Она забиралась в телеги с сеном и овощами, пристраивалась на хвост обоза, следовавшего до ближайшего города. Завязав в узелок краюху хлеба и крынку молока, она шла пешком, ночуя в стоге сена или в сарае у какого-нибудь сердобольного фермера. Деньги, отложенные на черный день, она тратила только на еду. И вот однажды утром, после двух месяцев скитаний, Розина въехала в Париж на телеге с репой. Она дома! Но то что она увидела, добравшись до места, повергло ее в отчаяние. Там, где была таверна, теперь красовался новый дом, на первом этаже которого расположилась мясная лавка. Взглянув на свое платье, превратившееся в лохмотья, Розина не посмела войти внутрь. Она слонялась по улице, надеясь встретить знакомых, которые могли бы рассказать ей о судьбе таверны и ее хозяев. Наконец девушка догадалась пойти на старую квартиру мадам Моренс. Ее вспомнили в мастерской жестянщика: - Та красотка с детьми давно съехала, - рассказывал подросток-подмастерья, с которым Розина когда-то играла в пятнашки. - "Красная маска" сгорела дотла и папаша Буржю вместе с ней. Это было лет пять тому назад. Не теряя надежды, Розина принялась перечислять знакомых: услышав имя Давида Шайо парень многозначительно округлил глаза: конечно, Шайо теперь респектабельный буржуа. Он пустил в продажу невиданный здесь доселе напиток – шоколад, он богат, его дела идут в гору. Шайо снимает часть особняка на улице Вивьен – недавно он сделал у жестянщика большой заказ. Розина распрощалась со знакомым и поспешила на улицу Вивьен: она притаилась у подъезда, ожидая кого-нибудь из слуг или, если повезет, самого хозяина. На этот раз удача сразу улыбнулась ей. Около часа спустя подъехала бричка: оттуда показался нарядный молодой человек под ручку с дамой. Розина бросилась к нему наперерез сомневаясь однако, что он станет ее слушать. Давид стушевался, бросив на спутницу виноватый, растерянный взгляд, и не говоря ни слова вошел в дом, но по румянцу на лице юноши, Розина поняла – он ее узнал. Минут через пятнадцать к ней вышел лакей. Он велел девушке идти к черному ходу, откуда ее проводят в дом. В полумраке кабинет Розина с открытым ртом слушала рассказ Давида. Трактирщица мадам Моренс, бывшая Маркиза Ангелов стала настоящей знатной дамой! Воровская красючка теперь маршальша? Она одна из тех, кто среди сияющих и благоухающих пудрами и духами господ стоит позади короля, когда черни разрешается поглазеть, как он обедает. Розина оторопела: ей, серой мышке, и подойти не позволят к этой благородной птице. Но память упрямо возвращала ее в день свадьбы, когда она была готова лететь навстречу новой жизни: - «обещай мне, что, если ты почувствуешь, что я тебе нужна, ты найдешь способ сообщить мне об этом. Я приду, я прибегу. Я все брошу, лишь бы быть рядом с тобой.» Конечно, слова ничего не значили. Сколько слов, брошенных на ветер, слышала Розина, сколько признаний и обещаний, сорвавшихся в порыве страсти или добродетели. Но что-то подсказывало – Анжелика не похожа на других, может, в этом и кроется причина ее невероятной судьбы? Давид пообещал найти Розине работу, а покамест, если она не против, может переночевать на складе, где хранились бобы и специи. Он дал ей записку к кладовщику и предостерег от соблазна принять приглашения рабочих. Розина усмехнулась: она жила на дне, а потом в господском доме, так что она знает как вести себя с дикими зверями. Ночь на складе ничем не отличалась от ночей в открытом поле или грязном коровнике. В предвкушении завтрашнего дня Розина заснула как праведница, не опасаясь больше за свою судьбу. Ну а что было дальше, маркиза наверняка уже знает: Розина встретила Флипо на улице Сен-Антуан и попросила его замолвить за нее словечко перед бывшей благодетельницей. Рассказ подошел к концу. Розина выжидательно взглянула на Анжелику из под засаленной, надвинутой на лоб косынки. - Судьба благоволит тебе, Розина, - улыбнулась Анжелика, глядя на девушку долгим задумчивым взглядом. – Я давно подумываю взять себе компаньонку, которой смогу полностью доверять. Ты появилась как раз вовремя. Тебя научат письму, хорошим манерам, за верность и хорошую службу я дам тебе приданное и ты сможешь составить куда лучшую партию, чем твой несчастный Блез. – Она протянула девушке руку. – Идем, дитя. Больше ты не будешь игрушкой для похотливых Селадонов. Пора начинать новую жизнь! Розина сначала неуверенно взяла предложенную руку, но потом ее пожатие вдруг окрепло. - Ты второй раз спасаешь меня, маркиза. Видно Богу угодно, чтобы я служила тебе до последнего вздоха. Флипо накинул на плечи Розины свой плащ. Они поспешили обратно к ожидавшему в переулке фиакру. Девушка легко вспорхнула в экипаж вслед за новой госпожой: ее глаза блестели от слез радости. Солнечный луч упал на ее юное личико: Анжелика с теплотой увидела в нем ту чистоту, за которую она полюбила когда-то это несчастное создание. «Ты будешь очень счастлива, Розина. Я обещаю тебе»
адриатика: Глава двадцать первая - Ляг сегодня со мной, - потребовала она, оторвавшись на мгновение от его губ. Стоя на коленях на краю кровати, Анжелика повисла на шее мужа. Рука Филиппа скользнула вниз по спине к выгнутой пояснице, требовательным жестом привлекая ее к себе. Серебряные пуговицы жюстокора болезненно впились в грудь сквозь тонкую ткань сорочки. Но боль лишь подстегивала ее безрассудное желание. Вот же его губы - чувственные, слегка припухшие от поцелуя - в головокружительной близости, в дюйме от ее… На этот раз она закрыла глаза, истомно откинув голову на согнутый локоть, подставив ласкам мужа длинную шею. От жарких поцелуев кожа горела, а болезненно-сладкая пульсация внизу живота заставила забыть об осторожности. Рука Филиппа прошлась по спине и, переместившись на выпуклый живот, замерла. - Вы уверены в этом? – услышала она хриплый шепот сквозь сладостную пелену. Анжелика физически ощущала силу его страсти – он весь напрягся, точь-в-точь зверь перед прыжком. Одно слово, короткий жест и он бросится, сметая преграды на своем пути. Она видела перед собой его искаженное нетерпением лицо: только ей удавалось убрать с него холодную маску безразличия. Плотно сжатые губы, тонкие трепещущие ноздри, раздувающиеся, как у взявшей след гончей. Восторг пронзал ее, подчиняя тело внезапной слабости и, вместо ответа, она, отпустив его шею, соскользнула на шелковые простыни, раскинувшись на них, подобно первобытной Венере. Сквозь ресницы она смотрела, как муж буквально срывал с себя одежду и бросал, промахиваясь мимо стула. Тонкая сорочка бесстыдно демонстрировала его возбуждение. Закусив губу, Анжелика ждала, дрожа от предвкушения. Сейчас ее охватывало то самое всепоглощающее желание, о котором она почти позабыла за долгие месяцы беременности и разлуки. … Филипп приехал из армии всего на несколько дней. Близился день Людовика Святого, именины короля. Муж, будучи кавалером Ордена Святого Духа, должен был присутствовать на торжественной мессе в Сен-Шапель, а после участвовать в праздничном параде на площади Карусель. Утром они увиделись лишь мельком. Из-за большого срока беременности Анжелика не посещала двор, а Филиппу нужно было засвидетельствовать почтение королю. Вернувшись около полуночи, он сразу же пришел к ней в спальню… - Филипп, - муж лег рядом и Анжелика, повернувшись на бок, прижалась к нему спиной. Вытянув руку за голову, она подставила его ласкам грудь, прикрытую тонкой паутиной кружева. Дрожащей от страсти рукой он прошелся по ее боку, поднимаясь к теплой подмышечной впадине, отодвинул вырез сорочки, находя теплое молочно-белое полушарие; Анжелика зажмурилась от остроты чувств – кожа на груди, как и положено, в последние дни как будто истончилась, едва сдерживая наливающуюся плоть, и каждое прикосновение ощущалось небывало ярко. Он, едва прикасаясь, погладил ее живот, округлое бедро и нетерпеливо потянул вверх подол сорочки: - Снимите, - шепотом велел он. Она повиновалась, отметив, какими неловкими стали ее движения. Беременность лишила ее прежней гибкости и кошачьей грации. Приподнявшись на локте, он разглядывал ее наготу. Анжеликой вдруг овладело смущение под его бесцеремонным взглядом: она быстро накинула на выпирающий живот покрывало, оставив мужскому взору спину и округлое бедро. Филипп не стал спорить: слишком долго он пересиливал себя. Ее положение поневоле обязывало его быть деликатным. В круговерти ласк она чувствовала, как он нервничает, боясь причинить ей боль: над тонко очерченной полоской усов она заметила блестящие капельки пота. Он действовал медленно, не сводя с нее пытливого взгляда. Когда же она, наконец, расслабилась, позволив себе привычно отдаться во власть ощущений, он, с ее горячего одобрения, усилил натиск. Свет ночника на прикроватном столике мерцающей звездочкой покачивался перед ее затуманенным расфокусированным взглядом. Удовольствие нарастало как морской прилив, и вдруг свет рассыпался на мириады золотых искр... День королевских именин обещал быть сухим и жарким. Колокольный перезвон рано поднял Анжелику. Она походила по комнате, чтобы размять отяжелевшие члены: огромный живот выступал вперед, точно нос корабля. Анжелика остановилась у окна. Отдернув занавеску, она равнодушно разглядывала геометрический рисунок клумб сада, уединенные беседки, перед которыми белели мраморные фонтанчики для питья. Позади слышались шаги прислуги – Жавотта раскладывала на трюмо принадлежности для утреннего туалета, а Тереза заправляла постель. Анжелика прислушалась к себе – радость от встречи с мужем усыпила ее осторожность. Впрочем, срок был приличным – ребенок уже готов к появлению на свет. Последние два дня ее самочувствие улучшилось, перестал ныть живот – тело молчало. Анжелика попыталась вспомнить предыдущие беременности, но от них остались лишь смутные впечатления. В то время она была поглощена совсем другими делами: смерть первого мужа, преследования второго - не давали ей возможности разобраться в своих ощущениях. Когда Жавотта раскладывала перед ней платья в темных тонах, со скромной вышивкой – Анжелика собиралась навестить детский приют при монастыре урсулинок, над которым взяла патронаж – внезапный спазм скрутил низ живота. Анжелика тяжело ухватилась за спинку кресла – возможно, тревога ложная, – но на всякий случай решено было отменить поездку. Спустя два часа сомнений уже не было. Началось. Анжелика послала Флипо к мадам Корде. Мари-Анн предложила почитать житие Святой Маргариты, но раздраженная Анжелика отослала ее в церковь, молиться о благополучном родоразрешении. С ней осталась только Розина: по-девчачьи задорная, но по-женски опытная, она стала неоценимой помощницей для Анжелики. Когда спустя час явилась повитуха в сопровождении девушки-ученицы, Анжелика накинулась на нее с вопросами: почему роды начались так рано? Разве она не должна рожать к концу следующего месяца? Госпожа Корде велела ей лечь: после осмотра она, нахмурившись, сообщила: - В вашем случае это нормально, мадам. У вас двойня: такие роды начинаются гораздо раньше, но хлопот куда больше. Да успокойтесь, сударыня, я знаю свое дело! – она твердой рукой уложила Анжелику обратно, когда та попыталась встать. Двойня! А ведь у нее были подозрения на этот счет. Интуиция подсказывала ей – детей двое, но она упорно не хотела слушать внутренний голос. Схватки усиливались постепенно, и поначалу Анжелика сносила их стоически: по прошлому опыту она помнила: боль, хоть и сокрушительная, не продолжалась долго. Не было ничего, с чем бы я не справилась, повторяла она себе, кусая губы во время скрутившей все тело судороги. Кто-то из служанок спросил ее, не нужно ли отправить гонца к месье маркизу; Анжелика раздраженно отказалась: лощенному, надушенному Филиппу не место здесь. Она не хотела, чтобы он вновь видел ее такой: слабой, сломленной болью. Это тот самый момент, когда муж, даже самый любимый, не может помочь: он принадлежит только матери и ее детенышу. Время шло к вечеру, постепенно силы покидали ее, и, когда на верхушки деревьев опустились первые сумерки, она вдруг поняла, что что-то идет не так. Схватки, сильные и опустошающие днем, стали ослабевать, боль в спине и животе уже не прекращалась, а ребенок так и не появлялся на свет. Повинуясь указаниям мадам Корде, служанки несколько раз повернули Анжелику с боку на бок, как тяжелый корабль, и она не смогла сдержать крика. – Что… что происходит? – сорванным голосом спрашивала она, инстинктивно обхватив руками огромный напряженный живот, в котором чувствовались движения ребенка, такие слабые. – Почему ребенок никак не рождается? - Первый неправильно лежит, - отрывисто пояснила повитуха, кивком головы велев служанкам снова повернуть тело роженицы. – Сейчас мы ему поможем развернуться как надо, осталось потерпеть чуть-чуть. Анжелика больше не могла терпеть. Боль окутывала ее отравленным облаком, из которого не было выхода, и она смертельно устала. Чужие руки, терзавшие ее тело, не могли принести ей облегчения, не могли ослабить страдания, раз за разом вырывавшего из ее уст хриплый крик. – Филипп, - простонала она сквозь зубы, мотая головой. Он столько раз приходил к ней на помощь, когда она не просила об этом, когда они были врагами – неужели сейчас он оставит ее одну?... – За месье маркизом уже послали, - ответила мадам Корде и поднесла ей чашку с чем-то прохладным. Анжелика отвернула голову, – больше всего на свете ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, – и тогда повитуха жестко, словно лошади, раскрыла ей рот, заставляя выпить вино с подмешанными туда травами. – Пейте, вам нужны силы. Глотая горькую жидкость, молодая женщина вдруг поняла, что на лице мадам Корде видна боязнь – и так же внезапно пришла простая и оглушающая мысль: «Я могу умереть». Страдание лишило ее страха, напротив, она испытала облегчение, что муки, наконец, закончатся – и тут же стыд и острую жалость к детям, которые все еще внутри нее. Сейчас она не могла думать ни о муже, ни о сыновьях, – они казались бесконечно далекими. Только мгновения, когда боль ослабевала, имели смысл. Она даже не кричала, не растрачивая драгоценные жизненные ресурсы, сосредоточив их на рождении ребенка. – Тужьтесь! – крикнула повитуха. – Теперь сильнее! Анжелика хотела сказать, что у нее не осталось сил, но язык не повиновался ей. Она вновь ощутила горечь на языке и машинально сглотнула; следом пришла схватка и, подчиняясь очередному приказу, она напрягла все мышцы. – Тужьтесь! Вино привело ее в чувство, и она, захлебываясь стоном, выталкивала из себя средоточие боли, раз за разом боясь, что силы снова оставят ее. Она крутила головой в немом отрицании: когда уже придет спасительное забытье? Она сдавалась, препоручив себя судьбе. - Теперь следующего! Не сдавайтесь, все идет хорошо. Ну же, тужьтесь! Она хотела крикнуть: «Я не могу!». Но в предобморочной пелене она вдруг увидела склонившееся к ней лицо Филиппа: - Я здесь. Не надо бояться, моя красавица, моя девочка... У тебя все получится. Вспомни – ты сильная. Вспомни, кто ты. Моя жена! Она нашла его руку и вцепилась в нее изо всех сил. Изо рта вырвалось нечеловеческое рычание: она родит этого ребенка! Сосредоточив всю свою волю, она заставила разбитое измученное тело подчиниться командам акушерки. Наконец все кончались: словно сквозь толщу воды, Анжелика увидела окровавленного ребенка, извивающегося в руках мадам Корде: - Мальчик! Анжелика услышала громкий плач, к которому сейчас же присоединился голос того, кто родился первым. Его, уже обмытого и завернутого в кружевную пеленку, покачивала на руках помощница повитухи. - Мои сыновья! – воскликнул Филипп, забирая сверток у девочки. - Это девочка, месье маркиз, – сообщила повитуха, льстиво прибавив: - Клянусь Девой – передо мной первая красавица двора. - Конечно, наша дочь будет красивой, - высокомерно бросил Филипп, разглядывая ребенка. – Черт возьми, она и сейчас не такая страшненькая, как мальчик! Взгляните, мадам… У Анжелики хватило сил лишь едва приподняться на локтях: тело сотрясала крупная дрожь. Как только Анжелику переодели и уложили в нагретую кровать, она потребовала: - Дайте мне мою дочь! Мальчик интересовал ее куда меньше: она трижды рожала сыновей. К тому же он родился последним, и Анжелика подспудно винила его в своих страданиях. Но девочка! Каким удовольствием будет наряжать ее, причесывать длинные волосы, собирая их в прическу. Она представила, как гуляет с ней по притаившимся в тени деревьев тропинкам Ньельского леса. Она передаст ей знания, которые получила когда-то от колдуньи Мелюзины. Она будет делиться с ней своим опытом, мудростью: теми вещами, какие девушка должна узнавать от своей матери. Филипп передал ей малышку: она смотрела на нее до тех пор, пока веки не налились свинцовой тяжестью. Маленькое розовое личико в кружевной пеленке было последним, что она видела, впадая в забытьё. Осложнения развивались стремительно. На следующее утро маркиза дю Плесси уже металась в жару. Мадам Корде, которую буквально выволокли из постели, констатировала родильную горячку. - Сделайте что-нибудь. Что угодно, вы меня поняли? – голос Филиппа звучал вкрадчиво, заставляя несчастную повитуху испытать больший страх, чем если бы он осыпал ее бранью. - Я сделаю что возможное, но все во власти господа, - пролепетала женщина. - Зато в моей власти отправить вас к нему на встречу раньше срока, помните об этом,- сказал дю Плесси, медленно поднимаясь из кресла. Бедная женщина упала на колени, но тут вошла одна из компаньонок маркизы, Розина. Прижавшись к двери, она робким голосом предложила послать за аптекарем мадам, он человек ученый и сведущий. Колючий взгляд Филиппа пригвоздил девушку к двери, как бабочку. - Зовите всех, кто может помочь, если это не пустые болтуны. И помните, если она…если что-то случится, я спущу шкуру с каждого, кто не пошевелил пальцем ради ее спасения! – он обвел присутствующих медленным тяжелым взглядом. Десять минут спустя Флипо уже бежал со всех ног на улицу дю Ботрейн. Только бы старик был дома!
адриатика: Мир населен демонами. Она одиноко блуждает среди нарядной толпы, хватает за руку одного, второго, третьего и едва сдерживает крик: люди поворачивают к ней «безликие» лица. Чья-то рука обнимает сзади, увлекая прочь от жутких восковых масок: черное кожаное лицо склоняется над ней все ниже. - Раненная малышка. – это ЕГО голос она слышит, но не видит, как он произносит слова, или голос звучит в ее голове? - Ты отдала себя другому. Ты смешала кровь, которая принадлежит мне, с чужой кровью. – в его голосе не было ни капли сочувствия: холодный, выверенный, как клинок в руке мастера. Он выносил ей приговор. А потом смех: страшный, обвиняющий. Она попыталась закрыть уши руками. Он резко отшвырнул ее от себя. Больше не было опоры, ничто не удерживало от падения, и она падала в пропасть. А наверху мелькал свет. Она кое- как разлепила тяжелые веки: знакомые очертание комнаты проступили перед глазами, но женщину, которая склонилась к ней, она не знала. - Кто ты? – прохрипела она, и тут же сильная рука всунула ей в рот вязкую горечь, отчего она едва не захлебнулась. Теперь она была в чистилище: она все еще видела полог, резные столбики кровати, но демоны уже разрывали ее плоть раскаленными клещами. Запредельная боль охватила ее, впитывая в себя капля за каплей. Свет начал меркнуть. Она в маленькой скорлупке посреди бушующего моря. Волны неправдоподобно огромные, такие, что страх отступает перед величием стихии. Вода захлестывает: темнота затягивает в спасительное небытие, пока чья-то рука не тянется к ней через толщу воды. - Анжелика! Она не может разглядеть лица – вода искажает черты. Где-то над ней яркий свет… - Анжелика! Только знак на груди виден отчетливо: красный, словно родимое пятно, там, где находится сердце. Она знает это пятно: столько раз она прикасалась к нему губами…И ей хочется наверх, туда, к свету, к нему. Отчаянно хочется вернуться. -Анжелика! – Она протянула руку и вынырнула наружу. - Смотрите на меня, ну же! - прошептал Филипп, склоняясь над ней. – Она пришла в себя. Савари, проснитесь, дайте ей свое снадобье. Анжелика поднесла ко рту бокал с коричневой жидкостью и одним махом осушила его, после чего скривилась. Болезнь сильно изнуряла ее, но теперь она был уверена что будет жить. На следующий день, вернее около полуночи, когда лихорадка ослабла, снова появилась та женщина, которую она видела в бреду. За ее спиной маячила черная фигура Савари. - Это госпожа Мириам, - шепнул он Анжелике, пока женщина снимала плащ и ополаскивала руки, – доверьтесь ей. Нам несказанно повезло, что она все еще в Париже. В прошлом я оказал ей немалую услугу, только поэтому она согласилась прийти сюда. Она приобщена к тайнам халдейской медицины… - Лишние пусть выйдут, - скомандовал низкий грудной голос госпожи Мириам, возникшей в изножье кровати. Анжелика закрыла глаза, отдавшись во власть ловким длинным пальцам знахарки. Смертельное кольцо разжалось, но эта битва далась Анжелике нелегко: она чувствовала себя развалиной. Выжатой, как губка, выпитой до дна. Но один-единственный луч света способен прогнать самую непроглядную тьму: Филипп был рядом. Впервые он ласкал ее вне любовного ложа, подолгу оставаясь подле нее, пока она лежала в постели. Она просыпалась и засыпала, чувствуя, как его пальцы перебирают ее липкие от пота волосы. Однажды вечером он сообщил ей о своем скором отъезде. - Я и так пробыл в Париже дольше, чем следовало. Король не даровал мне окончательного позволения вернуться. Неизбежный день разлуки был хмурый – как всегда. Рано утром Филипп вошел к ней облаченным в строгий дорожный костюм, позвякивая шпорами: шляпу и перчатки он оставил на столике возле двери. Отстегнув шпагу, он поставил ее у стены и прошел к алькову, где его ждала Анжелика. - Вы уже собрались? – она хотела подняться ему навстречу и уже поставила босую ступню на пол, но Филипп мягко удержал ее, усевшись рядом на постель. - Да, как видите. Мне доложили, что вы сегодня хорошо поели. - Мне гораздо лучше: я даже задумалась о ванне, но Савари строго-настрого запретил ее, пока я нечиста. Ах, Филипп, сегодня мне наконец-то принесут детей! Филипп обнял ее за плечи и притянул к себе. - Думайте сейчас в первую очередь о здоровье, сударыня. Это ваша основная обязанность, как маркизы дю Плесси-Бельер. Я ставлю перед вами эту задачу. Когда я вернусь, хочу, чтобы меня встретили, как подобает. - А вы навещали наших малышей? - спросила Анжелика и, заметив, как он заколебался, быстро добавила: - Я знаю, вам было не до того. Вы были рядом в самые тяжелые минуты, я чувствовала ваше присутствие. А что чувствовали вы, Филипп? - Злость на себя… и на вас. Я бы не хотел пережить вас, мадам. - Какой эгоизм! Значит, вы предпочитаете, чтобы страдала я? Филипп тихо рассмеялся. Откинувшись на подушку, он посмотрел на нее долгим взглядом. - Ха! Стоит земле осесть на моей могиле, как вы уже поднимете головку, словно цветок после бури! – он рассеяно щелкнул пальцами по кисточке кроватного полога. - Зачем вы говорите такие ужасные вещи, Филипп? Чтобы подразнить меня? - Отчасти. Меня забавляет, когда вы выпускаете когти. Вы бываете чертовски хороши в такие минуты… Я не могу видеть ваших слез. Лучше оказаться под артобстрелом, чем быть свидетелем ваших страданий. Я часами смотрел, как вы боретесь за жизнь. Вы напомнили мне одного щенка, которого переехала телега. У него оторвало всю заднюю часть, но он продолжал ползти на передних лапах, пока какой-то сердобольный прохожий не размозжил ему голову камнем. - Это были не вы? Я бы хотела, чтобы в случае крайней надобности на вас можно было положиться. - Нет. Он был обречен и сдох бы спустя час или два. Его провожала толпа, словно королевский кортеж. Чернь ждала какого-то чуда свыше. А он все полз. Маленький глупец! Конечно, у животных не может быть мужества, ими движут инстинкты. Но черт подери, я думал то же самое о женщинах, пока не встретил вас! - Наверное, я схожу с ума, или начинаю привыкать к вам. Но готова биться об заклад - вы признаетесь мне в любви! – Анжелика провела по его плечу, словно расправляя невидимую складку, откинув шелковистые локоны его парика. Филипп, обхватив ее за талию, уложил на кровать рядом и прижался прохладным лбом к ее щеке. - Я уже давно не отрицаю своей любви к вам. Только поэты красиво занимаются словоблудием. Оставим это для салонных стихоплетов… Он отстранился: взял ее тонкую руку и поднес сначала губам, а потом к сердцу. - Вы у меня здесь, мадам. И будете, чтобы не случилось. Неважно, уйдете ли вы первая или… Он не договорил: Анжелика быстро приложила палец к его губам, легонько коснулась подбородка, скул, очерчивая благородный контур. - Опять прощание? Нет, нет, нет! Замолчите! Я не желаю слышать этих глупостей. Филипп ушел. Оставшись одна, Анжелика легла под одеяло: она не захотела, ни провожать его, ни даже смотреть, как кортеж маршала отъезжает от подъезда. Она слишком больна, слишком расстроена для этого. Неужели так будет всегда: им суждены короткие встречи и длинные прощания?
адриатика: Как только Анжелика достаточно окрепла, начались бесконечные визиты. От желающих проведать новоиспеченную мать не было отбоя. Жена маршала дю Плесси была чересчур важной и влиятельной особой, поэтому каждый стремился первым выразить ей наилучшие пожелания. Рядом с кроватью роженицы стояла резная колыбель для близнецов, украшенная вставками серебра и лиможской художественной эмали – подарок королевской четы. Анжелика с гордостью показывала малышей, скрытых от прямых взоров за кисейным пологом. Она не без удовольствия ловила завистливые взгляды подруг – за три года брака она подарила супругу троих детей. Дети по совету мадам Корде приняли малое крещение сразу после рождения. День их появления на свет совпадал с днем ангела короля – они вышли из материнской утробы под буханье пушек, стрелявших праздничный салют. Первые крестильные имена – Луи и Луиза – близнецы получили по святкам. Вторые по традиции - от родителей матери: Арман и Аделаида. Язвительная мадам де Севинье предложила окрестить малышей в Свете Фебом и Артемисой, но Анжелика сухо отнеслась к предложению, заподозрив неуместную аллегорию: - Поверьте, дорогая, между мной и Латоной нет ни единой параллели. - А ведь Латона братьев Марси не только мне напоминает вас, душа моя. Говорят, король лично внес поправки в проект перед отъездом во Франш-Конте в прошлом году. Анжелика с громким щелчком захлопнула веер. Память некоторых знакомых чересчур хороша! Они напоминали в обществе, что прежде чем уехать в провинцию, маркиза дю Плесси некоторое время пробыла в Париже одна! - Это Ваш двоякий взгляд добавляет двойственность вашим суждениям, дорогая Мари. Лицо маркизы де Севинье окаменело. Анжелику захлестнуло раскаяние, смешанное с толикой удовольствия. Срезав подругу, она коснулась больного места: глаза мадам де Севинье действительно были разного цвета, о чем ее кузен, Бюсси-Рабютен, не преминул упомянуть в своем скандальном сочинении «Любовная история галлов». Родственники поругались насмерть после того, как в широкую печать попал словестный портрет маркизы под именем госпожи де Шенвиль, не пощадивший ни единого ее недостатка. Мадам де Севинье пришлось публично ответить на критику, разорвав с Бюсси-Рабютеном всякие отношения. Стоял один из тех теплых солнечных дней, на которые так щедра ранняя осень. Анжелика, не обращая внимания на ворчание Барбы, открыла окно пошире, позволив легкому ветерку гулять по комнате. Анжелика покачивала на руках Аделаиду, пока малыш Арман сосал грудь кормилицы. Горячка не оставила Анжелике ни единого шанса. Повитуха уверяла: даже если молоко придет, оно будет горьким и вредным для детей. Единственное, о чем нужно заботиться мадам – это о своем здоровье. Обессиленная Анжелика без возражений дала перебинтовать грудь. Теперь она с ревностью поглядывала на пышнотелую краснощекую девицу, кормившую ее сына. Дети уснули и женщин, вслед за ними, разморила дремота. Звук тяжелого удара об пол разорвал тишину, заставив Анжелику подскочить. Шарль-Анри, тихонько игравший в солдатиков в ногах у гувернантки, взял с трюмо банку с румянами и уронил ее. Анжелика сердито посмотрела на Барбу, которая не уследила за воспитанником - эти румяна смогут ей приготовить только послезавтра! Шарль – Анри испуганно сжался: - Я больше так не буду, мамочка, - залепетал он. Страх ребенка заставил Анжелику смягчиться: - Пустяки, мой дорогой, - сказала она, поглаживая сына по светлым кудряшкам. - Сейчас все уберут, - но мальчик продолжал испуганно смотреть на нее своими большими голубыми глазами. - Тебе нравится твоя маленькая сестричка, малыш? – Анжелика отодвинула край пеленки, показывая кукольное личико девочки. - Да, мамочка, - Шарль-Анри опустил глаза в пол и принялся вертеть пуговицу на своей нарядной курточке. Анжелика снова попыталась его погладить, но мальчик вывернулся и бросился к Барбе, уткнувшись носом в ее дородный живот. Его поведение вызвало у Анжелики досаду, и она строго спросила: - Почему вы прячетесь в юбках своей няни, сударь? Разве так пристало вести себя настоящему мужчине? Ребенок тихо всхлипнул. Анжелика с возрастающим раздражением смотрела на его вздрагивающие от плача плечики. - Ладно, ладно, – забормотала Барба, гладя мальчика по голове. – Чего так расстраиваться, вас никто не ругает. Ваша матушка хочет знать, любите ли вы своего братика и сестричку. - Я люблю Флоримона. – всхлипнул мальчик. – Тут скучно. Можно я поиграю на улице? Барба вопросительно взглянула на хозяйку. Анжелика раздражённым жестом велела младшей няньке увести его. Не хватало, чтобы плач разбудил детей. - С этим ребенком что-то не так, - пожаловалась Анжелика, когда дверь за нянькой закрылась. - Он плохо развит для своих лет. - С ребенком все в полном порядке, мадам. - В голосе Барбы прозвучала обида за ее любимца. - С Флоримоном он играет, когда тот наезжает домой. И болтает без умолку, ровно ваш попугай Коко. Месье маркиз брал его с собой в манеж. Мальчик катался на ослике: он уже держится в детском седле без посторонней помощи. А когда господин маркиз прокатил его вместе с собой, вы бы слышали, как малыш верещал от радости! Он не менее смышлёный, чем был Флоримон, мадам. Уж я-то знаю, о чем говорю. Только с вами немного теряется. - Филиппа он не боится, а меня боится. Ну надо же. А ведь я его мать и провожу с ним куда больше времени, чем отец, - с горечью воскликнула Анжелика, забыв понизить голос. - Нет, он вас очень любит. Когда я рассказываю ему сказку про фею Мелюзину, он называет вас феей. Анжелика молчала: она вспомнила о другом мальчике, с его безрадостным детством богатого сеньора, слишком красивого, слишком богатого и никому не нужного. Шарль-Анри своим недоверчивым замкнутым характером очень напоминал отца. Девочка у нее на руках закряхтела и зашевелилась, полностью завладев внимание матери. - А ты, моя сладкая, будешь играть со мной, когда подрастешь? – с нежностью спросила Анжелика дочь. Та, наморщив свой крохотный носик, сонно взглянула мать своими странными голубыми глазками. Семейную идиллию прервал стук в дверь. Вошел лакей, доложив госпожу Фалло де Сансе: желает ли мадам ее принять? «Нет, не желаю, пусть катится ко всем чертям.» Но правила вежества требовали дать другой ответ: - Проводите ее ко мне. Анжелика хотела оставить детей, ведь сестра пришла навестить роженицу, но Барба запротестовала: мальчик спит, а девочек нельзя показывать до двух месяцев, иначе их могут сглазить. С этим резоном Анжелика не могла не согласиться: Ортанс всегда завидовала ей. Маркиза не без сожаления отдала спящую малышку Барбе и позвала камеристок, чтобы они помогли ей привести себя в порядок: заколоть волосы и надеть поверх сорочки домашнее платье из шелкового дамаста. Глядя в зеркало на свое бледное похудевшее лицо, она еще раз пожалела о разбитых румянах. Ортанс несомненно будет в восторге! Сестра вошла в сопровождении сына и двух младших дочерей. Следом вошел слуга, державший круглый кожаный короб. Поставив его на стул рядом с кроватью, он с поклоном удалился. Анжелика разглядывала сестру, отметив, что дела прокурорши идут превосходно. Лиловый атлас, богемские ленты, фламандское кружево, жемчуга в ушах и на шее, дорогие безделицы у пояса – теперь ничто не могло отличить супругу состоятельного чиновника от знатной дамы. После церемонного приветствия Ортанс велела подойти детям, застывшим на пороге. - Поприветствуйте вашу тетушку. Мальчик лет десяти подошел к кровати первым. Опустившись на одно колено, он поцеловал Анжелике руку: - Господь создал вас совершенством, милая тетушка! – воскликнул он тоненьким чистым голоском. - Не будь я сражен в сердце вашей красотой, свет ваших бесчисленных добродетелей ослепил бы меня. Теперь я твердо убежден – и среди людей и среди ангелов нет прекрасней и добрее вас. Поверьте слову девятилетнего мальчика, чье сердце невинно! С этого момента оно бьется ради вас, мадам! Анжелика кивнула мальчику с милостивой улыбкой: - Встаньте, дитя. Вы галантны, как и подобает юному дворянину, мальчик мой. – Она поймала полный гордости взгляд сестры. Настала очередь девочек. Анжелика обратила внимание: та, что постарше - точная копия Ортанс, зато младшая была довольно мила: белокурая, с веселым круглым личиком. Когда она грациозно присела в реверансе, Анжелика не сдержалась и воскликнула: - У тебя прелестная дочь, Ортанс! Невыразительное лицо сестры озарилось нежностью: - Характером она пошла в свою дражайшую тетушку – такая же несносная! - Полна достоинств. Добра, весела и приветлива: для тебя это невыносимо, милая сестрица. Ортанс поджала губы, но спорить не стала. Анжелика обратилась к детям: - Подите-ка поздоровайтесь с кузеном дю Плесси. В детской вас ждет сладкий стол, а потом, если пожелаете, господин Роджерсон проводит вас в сад или в манеж. При слове «манеж» у мальчика заблестели глаза: как и любой парижский юнец, он был наслышан о конюшнях и псарнях маршала дю Плесси. Разглядывая его дорогой кафтанчик, затканный галуном и обшитый лентами, Анжелика подумала – прокурор не жалеет денег, чтобы в будущем его дети стали на одну доску с потомственными дворянами. Анжелика трижды дернула шнурок сонетки: когда на пороге возник дворецкий, она препоручила ему детей. Губы Ортанс превратились в нитку. Она опасалась выпускать детей из-под надзора: как бы варварская роскошь и развращенные бездельники-слуги не сбили их с пути добродетели. В ней боролись противоречивые чувства, и Анжелика с удовольствием наблюдала за этой борьбой. Наконец верх одержала рассудительность: губы сестры растянулись в сладкой улыбке. - Что это? – спросила Анжелика, с любопытством разглядывая коробку. - Открой и посмотри. Я уверена, ты будешь в восторге, дорогая сестра. Бросив на Ортанс недоверчивый взгляд, Анжелика сняла крышку. Перед ее пораженным взглядом предстало то, что она меньше всего ожидала увидеть: платье из золотой парчи, в котором юная графиня Пейрак блистала на королевской свадьбе. Она медленно достала его из коробки. Золото заискрилось в лучах солнца из распахнутого окна: гладкая парча, травчатая парча, золотое кружево, шитье из золотых нитей. Анжелика машинально приложила платье к себе. Она повернула голову, поймав в настенном зеркале свое отражение. Из-за тяжелой беременности и послеродовой горячки она сильно похудела, и по странной иронии судьбы Анжелика напоминала сейчас ту юную девушку, впервые представленную королю на Фазаньем острове. Она перенеслась в тот день, девять лет назад, когда Марго перед зеркалом помогала ей облачиться. Анжелика заново пережила то чувство, когда увидела свое отражение. Isis Aurea – языческий золотой идол. За спиной выросла незримая тень Великого Хромого из Лангедока. Анжелика смяла в кулаке колючую шуршащую ткань: в ушах снова звучал его безжалостный язвительный смех, который она слышала, находясь между жизнью и смертью. «Почему ты опять явился мне?» - Анжелика! Я вижу, что угодила тебе, - резкий голос Ортанс вернул Анжелику в настоящий момент. - Ты даришь мне мое собственное платье? Очень мило, дорогая, - скривилась маркиза. Она разжала ладони, позволив золотой материи с тихим шорохом опуститься на кровать. - Обрати внимание, - не выдержала Ортанс, - что я могла продать его и более того: имела на это законное право. Ты долго жила у нас, да и после твоя тень долго преследовала нас с Гастоном. Из-за тебя мы оказались на грани нищеты… Анжелика не слушала причитаний сестры. Она снова коснулась шероховатой ткани. В тот день она впервые увидела короля: только на мгновение их глаза встретились…Могла ли она подумать что заглядывает в бездну ада? - Так и знала! Мне здесь не рады. Прости, но я не знала, что еще подарить богатейшей женщине Парижа. Ты, верно, перепутала меня с королевой! – Ортанс вскочила, по ее лицу пошли уродливые красные пятна. – Прощай, Анжелика! – пафосно прошептала она и развернулась к дверям с маской оскорбленной добродетели на лице. Анжелика успела перехватить ее и усадить на место: - Не сотрясай воздух, Ортанс. Твое внимание вдвойне приятно своей неожиданностью. Я вижу, ты и правда хотела угодить мне. Тем временем лакей внес серебряный поднос, на котором разместились вазочки со сладостями и две фарфоровые чашки с дымящимся шоколадом. Такое задабривание оказалось как нельзя кстати: Ортанс смягчилась. Она присела к низкому серебряному столику. Лакомясь эклерами и конфетами, женщины принялись обсуждать свежие парижские сплетни. Они поругали президентшу Ламуанон: Анжелика была убеждена – именно ее салон главный рассадник беспочвенных сплетен о ней и короле. Обсудили культурные новости столицы: Ортанс, постоянная участница литературных дебатов, горячо отстаивала сторону древних авторов в споре «О Древних и Новых»: - Представь, что будет с классическим образованием, если каждый бумагомаратель возьмет на себя обязанности ментора? Ортанс была умна, не лишена остроумия. Не будь она противной ханжой, ее дружба могла бы оказать влияние на духовное развитие Анжелики. Сколько раз в Отеле Веселой Науки она чувствовала себя неловко, оттого что ничего не знает о предмете спора? Во время научных диспутов она мучилась бы от скуки, если бы Жоффрей не умел превращать самый скучный разговор в остроумную беседу, в которой могли участвовать даже непосвященные. В Париже Анжелика старалась восполнить провалы в образовании, прислушиваясь к подругам - интеллектуалкам вроде мадам де Скюдери или госпожи Лафайет. И все же, как и в детстве, она не тянулась к книжным знаниям. - Кстати, - воскликнула Ортанс, откусывая кусочек пастилы. - Ты же помнишь вдову скрюченного Скаррона? - Конечно. Она моя хорошая знакомая. – Анжелика припомнила их последнюю встречу в мадам де Скюдери. С тех пор она ничего не слышала о мадам Скаррон. - Я узнала о ней кое-что любопытное, но прежде чем расскажу, поклянись, что сохранишь это в тайне. - Мне поклясться на крови? – насмешливо подняла брови Анжелика, - Кроме того: мне все равно. Я не люблю чужих тайн. - Пфф! Как же ты собираешься удержаться при Дворе? Ты привыкла получать все благодаря своей красоте, но она не вечна. Тебе уже за тридцать, дорогая сестрица. - А ты дорогая сестрица, почем знаешь как нужно вести себя при дворе? Ведь в свои почти сорок ты ни разу там не была. - Нет, это невыносимо! Почему бы мне не послушать Гастона? Но нет! – я все надеюсь, что ты повзрослеешь. Но ты, Анжелика, все такой же ребенок: дерзкий, избалованный, упрямый… - Чем бранить меня попусту, лучше расскажи, что ты узнала про мадам Скаррон.- взмахом руки Анжелика прервала излияния сестры. Она устало откинулась на подушку: чудо, что она может вынести Ортанс больше получаса. – Я обещаю хранить тайну. - Что с нами не так? – философски вздохнула Ортанс, подперев щеку рукой. – Мы начисто лишены семейственности, когда для большинства дворян это смола, которой покрывают днище корабля, прежде чем спустить его на воду. В течение минуты или около того они просто смотрели друг на друга: Анжелика всегда думала, что со смертью отца потеряет Монтелу. Но Ортанс была также неразрывно связана с домом: они всегда останутся там вместе - на огромной кровати, покрытой жестким соломенным тюфяком, рядом с Мадлон, дрожащие под одним одеялом друг с дружкой от страха и любопытства после рассказов Фантины о Жиле де Ре. Ортанс - частичка ее родного Монтелу. И было странно, что они, такие не похожие друг на друга, - все же сестры. Что одна и та же благородная кровь текла в их венах... Ортанс опомнилась первой: словно извиняясь за излишнюю сентиментальность, она быстро вернулась к мадам Скаррон. - Я встретила ее на улице и даже помахала ей. Но она как будто не узнала меня и торопливо перешла на другую сторону. Я почувствовала себя оскорбленной - что за важной птицей она себя возомнила, чтобы пренебрегать знакомством со мной? Но потом поняла: тут какая-то тайна. Признаюсь, любопытство не давало мне покоя, и я расспросила обо всем свою служанку. Она сестра Нанон, камеристки мадам Скаррон, которая попала к ней по моей рекомендации. Оказывается, моя Аннет давно не встречается с сестрой. Но вот что она узнала через прачку, их общую подругу: Нанон живет вместе с госпожой на улице Вожирар, в уединенном доме за высокими стенами. Эти простолюдинки ужасно любопытные, они знают больше полицейских шпиков. Аннет выяснила, что вместе с Нанон и мадам Скаррон живут какие-то дети. Дуреха, конечно, ничего не поняла: она думает, благочестивая вдовушка прижила себе детей от любовника. Дети - вот что скрывает мадам Скаррон! - У них наверняка высокопоставленные родители, - медленно проговорила Анжелика. - Родились они не на той стороне одеяла – вот это точно! - подхватила Ортанс. «Дети мадам де Монтеспан и короля!» Анжелика заметила блеск в глазах Ортанс: той очень хотелось поговорить о тайне мадам Скаррон. Но небрежно брошенная на кровати груда золотой материи, напомнила ей горький, но важный урок. Даже у стен есть уши. Если бы она держала язык за зубами, тайна проклятого ларца никогда не всплыла бы наружу, а ее жизнь потекла бы по другому руслу. Но память снова нарисовала карие глаза короля, в которых полыхали золотые искры. - А может, мадам Скаррон и вправду нашла любовника? Называют Вилларсо. Недурно! Он достаточно богат, чтобы обеспечить ей и бастардам достойную жизнь. Лицо Ортанс вытянулось, но она взяла себя в руки и понимающе кивнула. - Думаю, это вернее всего. Анжелика выразительно посмотрела на часы: не пора ли, в самом деле, уже прощаться. Но Ортанс не заметила этого жеста, сосредоточенно глядя на свои сложенные на коленях руки. - Анжелика, - ее голос вдруг зазвучал неожиданно глухо и робко. - Я знаю, ты была с нашим отцом незадолго до его ухода. Расскажи мне про старика. Как там наш Монтелу? Глаза защекотали слезы. Анжелике пришлось сделать несколько глубоких вздохов, чтобы сестра не заметила ее состояния. Наконец она справилась с собой и повела свой рассказ о родительском доме….
Nunziata: адриатика необычная и пронзительная ау! окончание этой части просто рвет душу
Violeta: Шикарная глава, впрочем, как и каждая в вашем замечательном произведении. Рождение близнецов мне показалось очень логичным, да, именно так могло быть - мальчик и девочка, которая наконец-то смягчит Анж. Приятно отношение Филиппа, очень понравилась Ортанс, платье в тему, воспоминания о Жофе... Прям жалко, что так быстро закончился текст - неторопливый, глубокий, образный - читала бы и читала...
адриатика: Nunziata , Violeta Спасибо Violeta пишет: очень понравилась Ортанс Да, она очень вписалась в композицию. Мне стихотворение из ВК вспомнилось, первое четверостишие: В истинном золоте блеска нет, Не каждый странник забыт, Не каждый слабеет под гнетом лет - Корни земля хранит.
полная версия страницы