Форум » Творчество читателей » Четвертая стража » Ответить
Четвертая стража
адриатика: Автор: адриатика Соавтор: Zirael Пара: А/Ф Рейтинг: NC-17 Размер: макси Права на героев принадлежат А.Голон Краткое содержание: Филипп тяжело ранен под стенами Доля...
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
адриатика: Пролог Филипп ранен! Ее внутренний голос кричал: «Я знала... знала, что это случится!». Город приближался, уже виднелись пушки и ощетинившаяся пиками пехота, вставшая неподвижным каре. Но Анжелика смотрела только на пеструю группу военных около передовых орудий. Когда она подскакала ближе, какой-то всадник отделился от этой группы и помчался ей наперерез. Анжелика узнала Пегилена де Лозена. Она крикнула, задыхаясь: – Филипп ранен? – Да. – Серьезно? – Да. Анжелика побледнела и, если бы не сидела на лошади, ее ноги точно подкосились бы от внезапной слабости, пронзавшей тело. Она попыталась безуспешно найти самообладание, но голос предательски срывался. – Где он? – В палатке, недалеко от передовой. Его состояние тяжелое. – Я хочу его видеть. Отведите меня к нему. Пегилен не двинулся с места. – Сейчас это невозможно, мадам. Ранение очень серьезное и лучше его не беспокоить. Ваш муж рисковал самым бессмысленным образом. Практически на глазах короля он бросился под пули, проявив безрассудство. Голос де Лозена слышался в голове Анжелики эхом, доносящимся откуда-то издалека, а пульс в висках отстукивал барабанную дробь. - Пропустите меня! Я имею права увидеть своего мужа! Вероятно, по ее лицу Пегилен понял, что Анжелику в этом состоянии не остановят ни уговоры, ни угрозы, ни залпы сотни пушек неприятеля. – Хорошо, мадам, я отведу вас к нему, – кивнул он и подобрал поводья. – Следуйте за мной, только будьте осторожны, мы находимся на передовой.
адриатика: Часть I Плесси Глава первая Анжелика сидела на пуфике, положив скрещенные руки на подоконник. Сегодня впервые перестал моросить дождь. В разрывах туч показалось бледно-голубое небо. Косые солнечные лучи пронизывали золотистым светом унылую осеннюю серость, освещая узкие грязные улицы и дома с коричневыми черепичными крышами. Маршалу дю Плесси отвели покои во дворце городского Прево, расположенном вблизи центральной площади. Громкий перезвон колоколов на башне собора Норт-Дам заставил Анжелику выйти из забытья. Она уже знала, что король, приняв капитуляцию Гре, желает по пути в Париж еще раз посетить столицу завоеванной провинции. Ей сообщили, что он хотел бы навестить раненого маршала дю Плесси. Некто из окружения господина Лувуа, прибывшего на день раньше своего повелителя, чтобы уладить кое-какие административные формальности, принес маркизе записку от государя. Людовик въезжал в город полновластным правителем, хотя жители Франш-Конте, оправдывая название своей провинции, мечтали о невозможном нейтралитете, не желая подчиняться ни французам, ни испанцам. Они догадывались, что столь сокрушительным поражением обязаны предательству своих именитых граждан, и это наполняло их сердца горечью. Доль пал после первой атаки Гре сдался не дожидаясь атак Жу и Сент-Аньес отдали без боя ключи Разве, скажите было не так? Французы захватили нас без атак. В этих памфлетах, звучавших на рынках и в салонах, выражалось народное разочарование. Но пока провинция была оккупирована французскими войсками, Его величество встречали как победителя, в его честь звонили колокола, его принимали со всевозможными почестями, пока исполнительный господин де Лувуа диктовал муниципалитету текст присяги наихристианнейшему королю. Из своей маленькой комнатушки, которую приходилось делить с челядью, Анжелика прошла в соседнюю комнату, где под действием лаундаума спал Филипп. В кресле, придвинутом к изголовью кровати, дремал верный Ла-Виолетт. В ноздри ударил сладковато-кислый запах больничного покоя. В комнате было сильно натоплено – духота стояла невыносимая. Врач настоятельно рекомендовал держать раненного в тепле. Анжелика приоткрыла створку окна, впуская свежий воздух. К вечеру Филиппу снова стало хуже. Он метался в бреду, поднялся жар. На пороге черной тенью возник духовник маркиза. – «Маршала надо соборовать, мадам», – говорил аббат де Карет, и красные языки каминного пламени плясали в его глазах. – Не отдам. Уходите все вон, – яростно шипела Анжелика, закрывая собой ложе, на котором бился в горячке раненый муж. Весть о том, что маршал умирает, разнеслась со скоростью лесного пожара. Король так и не пришёл - монархам нельзя смотреть на смерть. Ожидание… И тоскливая безнадежность, помимо воли всплывшая откуда- то из глубины прошлого: мир будто опять погрузился в тревожно-серую мглу, где все пять чувств смешались и притупились, а сознание болезненно отсчитывает удары пульса. Сколько можно еще ждать, заглядывая в глубину сердца, заполненного до краев отчаянием, нанизывать воспоминания на нити судьбы, пытаясь разгадать причудливый узор, выплетаемый неумолимыми мойрами? Сидя у изголовья кровати, на которой лежал раненый Филипп, держа его за горячую неподвижную руку, Анжелика без конца повторяла его имя, как молитву, пытаясь раздуть пламя угасающей жизни. – Филипп… Филипп в розовом… Филипп в голубом… На нем белоснежный с золотом камзол… светлый парик… красные каблуки… Филипп гладит по голове маленького Кантора… Филипп держит новорожденного сына. – Филипп… Филипп мертвой хваткой сжимает горло волка. – Филипп… Филипп дю Плесси-Бельер, настолько красивый, что король называет его Марсом, а художник увековечил его черты на плафоне Версальского дворца – Бог войны в колеснице, влекомой волками. – Филипп… Я люблю тебя… Ты был первым, кто заставил трепетать мое юное сердце. – Филипп… Стаи воронов, облаченных в шелка и кружева, слетелись сюда, дожидаясь известия о твоей смерти, прикидывая, кому достанется маршальский жезл. Анжелика резко открыла глаза, как будто внутренний голос разбудил ее. Испугавшись, что проспала несколько часов, она взглянула на большие часы из светлого оникса, стоявшие на камине и поняла, что прошло, должно быть, не больше получаса. Она с тревогой посмотрела на мужа. «Только бы не стало хуже», – мысленно взмолилась она, но ничего не изменилось, только повязки на груди еще сильнее окрасились алым. Анжелика дернула шнурок звонка, и почти тотчас в комнату вбежал испуганный Ла-Виолетт. – Разбуди врача. Твоему господину нужно сделать перевязку. – Сию минуту, госпожа маркиза. Когда дверь за слугой закрылась, Анжелика подошла к столу, собираясь взять бинты, мази и кувшин с водой, приготовленные заранее, но сначала смочила губку, чтобы вытереть пот и запекшуюся кровь. Она замерла, услышав за спиной тихий стон: – Воды, - еле слышно прошептал пересохшими губами Филипп. Анжелика вскрикнула от радости и, выронив губку, дрожащей рукой потянулась к серебряному кувшину. Подбежав к мужу, она бережно приподняла ему голову, поднося чашу с водой к губам. Бледное лицо Филиппа в обрамлении белокурых волос походило на печальные мраморные лики, украшающие гробницы прежних государей. – Слава Богу! Вы пришли в себя, – с нежностью прошептала Анжелика. Она погладила мужа по голове, откинув слипшиеся от пота пряди, и благоговейным материнским жестом прижалась губами к пылающему лбу. – Где я? Что произошло? – Филипп говорил медленно и тихо, так как был очень слаб. Он попытался приподняться на постели, оглядывая ничего не видящим взглядом полутемную комнату, но ему не удалось, и после нескольких судорожных попыток голова вновь бессильно откинулась на подушку, а лицо побледнело еще сильнее. – Не волнуйтесь, все хорошо, главное, вы живы, я рядом… Филипп как будто узнал голос жены и тут же успокоился. Он накрыл ее руку своей ладонью и легонько сжал кончики пальцев. Это легкое рукопожатие напомнило Анжелике их встречу перед королевским шатром в тот роковой вечер, едва не ставший для них последним. Глаза наполнились слезами, и лицо мужа, белое, как подушка, на которой он лежал, утратило отчетливое очертание. С губ рвался вопрос, полный неизъяснимой горечи: «Филипп, зачем вы это сделали?»… Когда, наконец, явился врач, в сопровождении помощников, маркиза рассказала ему, что муж приходил в себя, и ему стало лучше, но тот воспринял эту новость весьма скептически: – Я не хочу расстраивать вас, сударыня, но краткосрочное улучшение – явление весьма распространенное, за ним обязательно последует кризис. – Замолчите, ради Бога! – прервала его Анжелика. – Не нужно делать никаких прогнозов… Просто осмотрите раны и смените повязку,- устало добавила она. К счастью, личный врач маркиза обладал кротким нравом и в отличие от большинства «этих невежественных Парижских болванов» никогда не спорил ни с больным, ни с его родственниками. За оставшуюся ночь Филипп еще несколько раз приходил в себя, но потом снова впадал в беспамятство. Руки у раненого то холодели, то горели огнем; он тянулся к повязкам, стараясь сорвать их слабеющими пальцами, которые молодая женщина не без труда удерживала в своих ладонях, не давая навредить себе. Он метался и бредил, и Анжелика, склонившаяся над ним с влажной губкой, трепетала, различая среди этих бессвязных речей свое имя. Жар спал только под утро, и Филипп, наконец, уснул. Стоя у зеркала в спальне, а вернее в закутке, отгороженном ширмами от постелей прислуги, молодая женщина устало окинула себя взглядом. Она рукой провела по волосам и внезапно застыла: «Еще одна седая прядь! Что ж! Судьбе угодно писать по золоту!» Ее боль, ее слезы, ее страдания - все запечатано здесь, словно вехи ее удивительной истории. В бессилии опустившись на кровать, она закрыла лицо руками, но потом вдруг улыбнулась рождавшемуся дню: надежда никогда не покидала ее: - «в шести бедах спасет тебя и в седьмой не коснется тебя зло…» «Филипп пережил эту ночь..» - Мадам, мадам, проснитесь. Настойчивый голос проникал в сознание, населенное бессвязными видениями: Филипп в золотой колеснице, запряженной волками, летит во главе Французской кавалерии на штурм города, впереди воздвигается огромная фигура короля, глаза его метают молнии, испепеляя все вокруг… – Мадам, мадам…. Очнувшись, Анжелика резко села на постели. -Что... это Филипп? ... говори… -Нет, нет, госпожа, успокойтесь, с маршалом все в порядке, он спит, – быстро ответила служанка. – Прибыл посланец от короля... Вас хочет видеть месье де Жерве. –Хорошо... Передай, что я скоро выйду. Позови Жавотту и завари мне чашку чая с вербеной. Месье де Жерве ожидал в передней. Он поднялся навстречу маркизе дю Плесси и отвесил низкий придворный поклон, подметая плюмажем шляпы мозаичный пол. – Его величество велел передать вам, чтобы вы ожидали его в самом скором времени. Сейчас он дает аудиенцию главам городских коллегий. По окончании государь навестит вас. Анжелика кивнула. – Благодарю, месье. – Каково состояние маршала? – О, ему гораздо лучше. Кризис миновал и теперь можно надеяться на благополучный исход. – Я рад, – вежливо ответил де Жерве. – Я передам ваши слова Его Величеству. Жавотта разложила перед ней туалеты: шелк, бархат, парча, невесомый газ, сверкающие переливы драгоценной вышивки – Анжелика никогда не переставала почти по-детски радоваться этой роскоши. Но сейчас она отмахнулась, даже не глядя на великолепные платья: – Убери. Я должна выглядеть как женщина, которой нечего терять. Время перевалило за полдень, когда Анжелике доложили о приходе короля. Людовик вошел в сопровождении принца Конде, маркиза Лувуа, графа де Лозена и еще нескольких высокопоставленных дворян из своей свиты. Анжелика встретила монарха в передней, прилегавшей к покоям маршала. Она сделала несколько шагов ему навстречу, затем присела в глубоком реверансе. – Встаньте, сударыня, - мягко прозвучал голос короля. Маркиза повиновалась. Их взгляды на секунду встретились. В карих глазах короля читалась теплота и участие. Людовик взял ее руку и склонился к ней, давая понять этим светским жестом, что беседа будет носить неофициальный характер. – До нас дошло известие, что господин дю Плесси пошел на поправку. – Да, сир, это так. Теперь можно надеяться на благополучный исход. Борьба со смертью дорого обошлась моему супругу. Он очень слаб. Почти все время он находится под действием сонного настоя. - Это поистине счастливая весть. Позвольте, мадам, - он предложил маркизе руку и увлек ее к окну. – Тут больше света. Король пристально разглядывал ее бледное лицо, не выпуская ее ладонь из своей. Анжелику охватила предательская слабость. Решимость таяла с каждой секундой. Понимая одно – тогда, в гостинице, король не поверил ей, она боялась вновь показаться неубедительной. Подспудное желание опереться на надежное плечо, найти отдохновение в мужских объятиях и, наконец, простая женская неудовлетворенность сыграли с ней злую шутку: она сказала «нет», за которым могло послышаться «да». – Беспокойство по-прежнему не отпускает меня, – пожаловалась она, нарушая это опасное молчание. – Понимаю. Когда я увидел вас в то утро, когда ранили маршала, был потрясен глубиной вашего отчаяния. Вы были безучастны ко всему, даже к моим словам. Я вспомнил, какой вы были накануне…– от волнения голос короля зазвучал глухо. – Прошу вас, сир, – тихо взмолилась Анжелика. – Месье дю Плесси мой друг. Известие о том, что он тяжело ранен, сильно опечалило меня. – Сир, я не понимаю, как это могло случиться, ведь крепость с часу на час должна была сдаться. – Маршал убедил нас, что должен провести рекогносцировку лично. Пойманный шпион показал, что испанцы готовятся сделать вылазку и ударить по флангу, а пальба из пушек - всего лишь отвлекающий маневр. Принц Конде не поверил этому сообщению, но маркиз из упрямства не отказался от задуманного плана. Смелый, но весьма рискованный поступок. – Почему вы не остановили его? – вырвалось у Анжелики, и она тут же пожалела о сказанном. Но король, казалось, не был раздосадован ее вопросом. – Войны без риска не бывает, мадам. Мне дорог каждый солдат, который пролил свою кровь ради блага Франции, но славные победы оплачиваются человеческими жизнями. – терпеливо, словно ребенку, объяснил он ей. Анжелика кивнула. Она не находила в себе сил поднять взгляд на короля, сосредоточенно рассматривая золотой позумент на обшлаге королевского рукава. – Довольно же, сударыня. Я не хотел бы напоминать о постигших вас испытаниях. Но что это? Вы держитесь так скованно, так насторожено, словно вас гложет какое-то мучительное сомнение, или я не прав? – король наклонился к ее бледному лицу так низко, что каштановые локоны его парика коснулись ее щеки. – Говорите же, я жду, – мягко велел он. – Вы очень проницательны, сир. Анжелика очень хотела быть откровенной и не тратить время на пустые разговоры. Она сжала руку в кулак так что ногти впились ей в ладонь. Эта боль вернула ей решимость. Глядя королю прямо в глаза, она продолжила: – Я хотела просить у Вашего Величества дозволения покинуть двор и отказаться от своих должностей. – Вот как, – задумчиво произнес король, после некоторой паузы. – И что же послужило причиной для столь серьезного шага? Анжелика молчала. Что ей делать? Рассказать всю правду? Поведать о той страшной догадке, которая мучила ее все эти дни, доводя до исступления? – Сир…– начала было она, но осеклась, искоса глядя в сторону вельмож, стоявших в стороне и жадно ловивших каждое слово. Король, проследив ее взгляд, обратился к своей свите: – Господа, оставьте нас. Придворные повиновались. Почтительно кланяясь королю и маркизе дю Плесси, они один за другим покидали переднюю, оставляя после себя аромат духов и интриг. Когда они остались вдвоем, король вновь возобновил прерванный разговор: – Итак, сударыня, чего же вы боитесь? Отвечайте! – Ничего! Я желаю покинуть двор для того, чтобы занять положение, приличествующее жене и матери семейства, иными словами, я… – Нет! – прервал ее король, на лице которого проступило раздражение. – Я отказываюсь понимать эту ужасную непоследовательность! Мне всегда казалось, что именно этого и добивался маркиз, вы же, наоборот, стремились к свободе, и это стремление, пусть несколько неблагоразумное, выделяло вас на фоне остальных! А теперь передо мной словно другая женщина, я тщетно ищу в вас ту смелую, обворожительную даму, которой вы до недавнего времени были. Сейчас вы похожи на… – король внезапно замолчал, пораженный воспоминанием из далекого прошлого – молодая женщина с блуждающим взглядом, в полутемном кабинете. Он смутился. У него возникло ощущение, что он персонаж трагической пьесы, в которой ему отведена весьма неблаговидная роль. Она стояла перед ним, одетая в строгое платье, опустив глаза, плотно сжав губы, а слегка нахмуренные брови придавали ее лицу сосредоточенное, серьезное выражение. Где та сладострастная Венера, о встрече с которой он грезил? Молчание затянулось. Казалось, каждый из них двоих осознает всю серьезность этого разговора. Король испытывал разочарование, и Анжелика почувствовала это. Ее честолюбие было уязвлено, но она тут же отринула эти неподобающие чувства - суета сует! Зато на сердце стало светлее, а в душе появилась уверенность, что ее счастью ничего не угрожает. Это окончательно укрепило ее в верности сделанного выбора. – Сир, судьбе было угодно преподать мне урок, и я восприняла его правильно. – Даже если я отпущу вас, какой в этом прок? Я не смогу позволить господину дю Плесси оставить свои обязанности. Да и захочет ли этого он сам? – Сир, если это потребуется, чтобы сохранять душевный покой моего супруга, я готова терпеть разлуку, ведь для того, кто любит, нет большей награды, чем счастье любимого человека. – Это золотые слова, сударыня, но вам не потребуется разлучаться, я даю вам слово, – вздохнул король. – Могу лишь повторить: я не стану преградой вашему счастью. Жарко…. Филипп медленно пробирался сквозь толпу наряженных придворных, среди которых не мог найти знакомых лиц, как ни старался. Его мучило чувство, что он куда-то опаздывает, но при всем желании он не мог идти быстрее: не то от жары, не то от усталости кружилась и болела голова и остро не хватало воздуха. Пару раз он был готов наплевать на приличия и расстегнуть тесный камзол, но всякий раз его руку словно что-то удерживало. Внезапно он заметил, что толпа вокруг него расступается – незнакомые люди внимательно смотрели на него и отступали в сторону, освобождая ему дорогу, а за спиной он слышал шепоток, в котором красной нитью проскальзывало его имя. – Вы что-то сказали? – не выдержав, он обернулся к нарядной даме. Та прикрыла лицо веером и медленно покачала головой, пряча под разукрашенными пластинами усмешку. Шаг, и еще один; сам того не заметив, Филипп оказался в первом ряду. На невысокой сцене, наверное, шел спектакль – там стоял король и держал за руку женщину, что-то ей с улыбкой говоря. – Грешно обманывать того, кто верит нам, Но стоит проучить людей, подобных вам... Филипп снова попробовал вздохнуть глубже, и не смог. В стоящей на сцене женщине он узнал свою жену, – словно почувствовав его взгляд, она повернулась к нему, не отнимая у короля своей руки, и ласково улыбнулась: – Филипп… Преодолевая головокружение и дурноту, он на миг закрыл глаза, а когда открыл, вместо праздничного Версаля перед ним оказались пустынные коридоры Плесси, в которых было так душно летом… Он медленно шел по бесконечным переходам, и никак не мог найти выхода на свежий воздух. Вспомнив про камзол, он снова потянулся, чтобы расстегнуть его, вдохнуть наконец полной грудью. В руке что-то было, что мешало ему – Филипп опустил глаза вниз и увидел спелое яблоко. Он должен отдать его. Нужно найти тут диковатую девушку в сером платье, подарить ей яблоко; он ускорил шаг, невзирая на то, что чувствовал себя по-прежнему больным, и позвал ее по имени, пустив легкое эхо по каменному коридору. Как же жарко… Он сделал усилие, вырываясь из тягостного бреда, и открыл глаза. Духота никуда не делась, как и тупая тянущая боль в груди, но он чувствовал неуловимые изменения к лучшему в своем состоянии, во всяком случае, настолько, чтобы отделять наконец сон от реальности. – Мадам?... – он повернул голову на подушке, ища глазами силуэт жены. –Он очнулся! Позовите же доктора!– гулким шепотом вскрикнул Ла-Виолетт, его голос Филипп ни с кем никогда бы не перепутал, хоть и не мог толком рассмотреть при задернутых шторах ничего, кроме смутной фигуры. – Вам лучше, господин маркиз? Филипп облизнул губы и неопределенно качнул головой: – Где… где мадам маркиза? Она спит? – Нет, не спит, господин маркиз, она у Его Величества, – говорил Ла-Виолетт, на простодушном лице которого светилась искренняя радость, что господин пришел в себя. Он деловито вытер губкой лоб Филиппу.– Дать вам воды? – Нет, не надо, – проговорил Филипп. Он закрыл глаза, вдруг охваченный беспокойством: говорят, что на грани жизни и смерти людям являются пророчества, так чем был его сон? Видением скорого будущего, или же бредом от жгучего жара и ран?... Прихода доктора он уже не слышал, вновь соскользнув в дремоту, на этот раз без сновидений. Снова очнулся он нескоро, от жажды. В комнате стало темнее, будто снаружи уже наступили сумерки. – Пить, – попросил он, и даже ему самому собственный голос показался слабым и тихим. Зашуршала ткань, послышался стук отодвинутого табурета, и его губ коснулся влажный край кубка. Филипп сделал несколько жадных глотков, прежде чем открыл глаза. Она не сводила с него блестящих ярких глаз, в которых ему почудились слезы – но она улыбалась. Потянувшись к его руке, она легонько сжала ее, переплетя пальцы со своими, и поднесла к губам: –Теперь все будет хорошо, любовь моя, – прошептала она. – Все будет хорошо.
адриатика: Глава вторая Париж. Декабрь 1668 год. Карета, вволю помесив грязь парижских улиц, выбралась на широкую дорогу предместья и покатила быстрее. Голые, обледеневшие дубы по обочинам дороги означали, что они въезжают в Венесен. Наконец справа показалась бывшая резиденция Фуке. Несмотря на холод, внутренний двор замка гудел, как улей. Все вокруг было перекопано. Анжелике пришлось поднять юбки, когда она перебиралась через кучу труб, загораживающих вход в дом. Форейтор подал ей руку, помогая перелезть через это нагромождение. – Какого черта Кольбер все раскопал? – Месье Кольбер собирается сделать из этих свинцовых труб несколько тысяч ливров, – ответил тот Внутри дома тоже были следы разрушений. Рабочие сдирали с потолка превосходную лепку. Анжелике не понравился этот вандализм, но она решила не высказывать вслух своего неудовольствия. Ее вели по левому крылу замка. Новый хозяин распорядился убрать следы «бесстыдной экстравагантности» Фуке. Остались лишь голые стены, они так не походили на мраморные залы, которыми гордился прежний министр. Кольбер принял ее в своем кабинете. В смежной комнате, которая раньше служила приемной для бедных, теперь нередко собирался весь цвет Франции. Герцоги, маркизы, графы готовы были часами ожидать под дверью, как простые смертные, когда всесильный министр уделит им несколько минут своего драгоценного времени. Бывало, что моряк, купец или рабочий с верфи проходил в кабинет раньше принца или маршала, но те даже не думали возмущаться — так пожелал Кольбер! Он сидел за столом, читая какие-то бумаги, а выражение лица – серьезное и сосредоточенное, с оттенком мещанской надменности – полностью оправдывало его прозвище: «месье Север». Прошло несколько минут, прежде чем он поднял взгляд на вошедшую: – А, мадам дю Плесси, садитесь, – жестом он указал ей на стул напротив себя. Разговор зашел о морской торговле, и Анжелика с досадой отметила, что далеко не на все вопросы может дать четкие исчерпывающие ответы. Втянутая в круговорот придворной жизни, она полностью переложила коммерческие дела на плечи своих управляющих. А непростые взаимоотношения с мужем, занимавшие последнее время ее мысли, не позволяли переключиться на нудные финансовые отчеты, требующие собранности и концентрации. Впрочем, Кольбер не выглядел разочарованным. – Сейчас Франция готовится расширять свое влияние на восток. В будущем году мы ожидаем посольства Блистательной Порты, а также шахиншаха Сефи II Солеймана, с которым нам предстоит заключить договор о поставке шелка. – Разве вы не собирались открывать мануфактуры в Лионе? – Для этого понадобится время, а для того чтобы шелк из Лиона не уступал по качеству персидскому — еще больше времени. По внимательному взгляду министра Анжелика поняла, что разговор подобрался к самой сути. – И какая же роль будет отведена мне? — осторожно спросила она. – Мне хотелось бы подключить вас к дипломатической деятельности. Обладая всеми исключительно женскими достоинствами, вы имеете практический мужской ум. В вас нет хитрости и коварства, столь присущих вашему полу, но вы осторожны и поступательны в действиях. Я так думаю, и король разделяет это мнение. – Мне лестно это слышать, но я не имею ни малейшего понятия о тонкостях дипломатии и ничего не знаю о странах востока. – К дипломатии надо иметь склонность. Можно знать ноты и не стать музыкантом, но можно стать музыкантом, не зная нот! Разговор с «Великим визирем» Франции заставил Анжелику задуматься: если Кольбер с королем строят на нее далекоидущие планы, опала ей уж точно не грозит. Страсть монарха недолговечна – «с глаз долой – из сердца вон». Через пару месяцев они с Филиппом смогут снова вернуться ко Двору и жить спокойной жизнью. Перед тем как попрощаться, Кольбер неожиданно спросил, чем она намерена заняться по приезду в Париж: –Сборами. Завтра я уезжаю в Плесси. Министр помрачнел сильнее обычного и без обиняков выразил ей свое неудовольствие: – Весьма неблагоразумно сбегать в провинцию, когда вы достигли положения, к которому стремились. – Я ведь женщина, — улыбнулась в ответ маркиза, — а прежде чем заняться государственными нуждами, мне надо разобраться в собственной кладовке! На востоке вставало неяркое зимнее солнце – день занимался ясный. Карета маркизы дю Плесси, покинув постоялый двор, двигалась по ухабистой, раскисшей от частых дождей дороге. Четверо верховых слуг с факелами сопровождали экипаж, за которым ехали доверху нагруженные повозки. Анжелика выглянула в окно. По обеим сторонам от дороги потянулись поля с редкими фермами, впереди вилась узкая лента Севра и чернел деревянный мост, подле него шумела водяная мельница. «Далеко еще», - с досадой подумала Анжелика, откинувшись на обитую бархатом спинку сидения. Вот уже месяц прошел, как они не виделись с Филиппом. Он уехал в Плесси, а ей пришлось остаться в Париже по неотложному делу. Анжелика помнила, как они простились в Доле. Филипп накануне прочитал письмо от короля, где монарх повелевал ему отправляться в провинцию. После этого муж сказал ей в общей сложности две-три фразы и едва мог смотреть на нее. Анжелика держалась мужественно, предвидев такую реакцию. За все время разлуки она не получила ответа ни на одно из множества пылких посланий, которые она регулярно отправляла в Плесси с почтой по средам и пятницам. «Как все-таки противоречивы представления человека о счастье. Нам кажется, что мы будем довольны всегда, лишь бы наши чаяния сбылись, но когда происходит так, как мы хотим, нам вдруг становится мало…» Вздохнув, маркиза поправила чепчик Шарлю-Анри, спавшему на руках у Барбы. Затем, подложив под голову подушку, закрыла глаза, убаюканная однообразием пейзажей, проносившихся за окном. Проснулась она, когда карета подъезжала к имению. Уже отчетливо виднелись между деревьями белые башенки замка. Экипаж проехал по длинной парковой аллее, миновала пруд, подернутый легкой рябью, и по каменному мосту въехал во двор, к парадному входу, где маркизу уже ждали выстроившиеся в две шеренги слуги. Анжелика опустила стекло и выглянула в окошко. Где же Филипп? Почему он не встречает ее? Может быть, ему нездоровится? Маркиза отстегнула маленькое зеркальце, висевшее на поясе и взглянула на свое отражение. Слегка поправив растрепавшуюся прическу, она провела пальцем по линии бровей, затем покусала губы, чтобы придать им яркости. – Мадам, вы выглядите просто обворожительно, - пропищала одна из девиц Жиландон, заметив старания хозяйки. Анжелика рассеянно улыбнулась в ответ. Она расстроилась, не увидев среди встречающих статную фигуру мужа. Экипаж остановился. Лакей соскочил с запяток, чтобы открыть дверцу. У подножки Анжелику ждал управляющий Молин. – Добро пожаловать в Плесси, мадам, - произнес он с низким поклоном, подавая ей руку. Анжелика, еле сдерживая волнение, отвечала на приветствия слуг. – Где господин дю Плесси? Разве он не должен был меня встречать? – Маркиз дю Плесси уехал на охоту и поручил мне вас встретить. – Но почему? – Что вам ответить… Я не знаю, мадам, какими соображениями руководствовался мой господин. Я думаю, он вам все сам объяснит по возвращении. – Что тут можно объяснить, – мрачно сказала Анжелика. – Запаситесь терпением, мадам. Как мне известно, вы одержали сокрушительную победу, – глаза управляющего лукаво блеснули из-под очков. – Маркиз не привык к поражениям, дайте ему время. – Я совсем не чувствую себя победительницей, Молин, - вздохнула маркиза. - Иногда мне кажется, что Филипп подстроил очередную ловушку, что это он дергает за ниточки в этой игре. Они вошли в большую, светлую гостиную, и устроившись в уютных креслах у камина, продолжали разговор. – Я прожил достаточно долго, и за это время неплохо научился разбираться в людях, а маркиза знаю с самого детства, но, тем не менее, я не возьмусь судить с уверенностью о том, что творится в его сердце. Одно я знаю: маркиз не терпит лицемерия и лжи, даже в крайней жестокости он всегда честен в своих поступках. Анжелика молчала, глядя в огонь немигающим взглядом. – Сударыня, еще раз повторяю, время все прояснит. Так всегда бывает. Главное не настраивать себя заранее. А теперь, если позволите, я бы хотел поговорить о вашем отце. – А что с ним? – Его дела идут не очень. Когда я видел его в последний раз, мне показалось, что он болен. Впрочем, он мне ничего об этом не сказал, а я не спросил, по опыту зная, что господину барону это не понравится. Кроме того, его терзает проблема, связанная с наследниками. – А что именно? – Вам лучше спросить у него. Маркиза не успела ответить, так как в эту минуту вошел слуга, и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, спросил, какие будут распоряжения касательно мебели и багажа. – Мэтр Молин, я доверю это дело вам, а сама поднимусь в свои покои – я чувствую себя разбитой. Мы с вами теперь будем видеться часто и еще успеем поговорить обо всем. Я обязательно нанесу визит в Монтелу. Может быть даже завтра… – Да, конечно, мадам, - управляющий поднялся. - Я прошу прощения, что утомил вас разговором, не взяв в соображение то, что вы устали с дороги. Что поделать, старость имеет свои недостатки. Анжелика поднялась в приготовленные для нее комнаты. Те самые где во времена Фронды останавливался принц Конде. Громоздкая мебель времен Генриха IV из черного дерева, выцветшие шпалеры с изображением ветхозаветных сцен, массивные бронзовые безделушки: мрачные декорации, живо напоминавшие о боли, причиненной Филиппом в брачную ночь. Она подошла к старинному эбеновому бюро на выгнутых ножках в виде львиных лап, куда некогда принц спрятал злосчастный ларец. Уж лучше бы она никогда не узнала этой тайны. Она бы встретила Филиппа в парке, он угостил бы ее яблоком и тогда… «Чушь! Мы натворили бы глупостей, да и только!» - Анжелика покачала головой и случайно поймала свое отражение в зеркале – точь-в-точь актриса на сцене Бургундского отеля! Она верила, что любовь способна на многое, но все же не была ни глупа, ни сентиментальна. Филипп! По какому праву он ее так мучает? Она стократно искупила свою вину перед ним. Разве он не признался в любви, когда преподнес ей фамильное ожерелье? Будучи достаточно честным, чтобы признать перед ней свое поражение, он не имел смелости принять его самому. Анжелика почувствовала, как в душе поднимается негодование против мужа: она поняла, что не сдержится, если сейчас увидит его. А ссориться с Филиппом кроме всего прочего еще и опасно: здесь она в его власти, и он вполне способен превратить ее жизнь в ад – в этом не приходилось сомневаться. Она машинально прислушалась: не слышен ли заливистый лай собак, возвещающий возвращение охотников? Нет! Вокруг только звенящая тишина: даже приезд хозяев не мог вдохнуть жизнь в этот спящий белый дворец. – Отец! Я могу поехать в Монтелу, – неожиданно пришло ей в голову, и Анжелика с облегчением уцепилась за эту мысль. Ей захотелось увидеть места, где прошло ее детство- ее Ньель, ее Монтелу – пусть даже в такую унылую пору. Она вышла позвать лакея – сонеток в Плесси не было – и когда тот явился, велела, чтобы для нее оседлали лошадь. Быстроногая кобыла по имени Пандора легко несла свою наездницу. Вот показались серые стены замка, издали похожего на дряхлого старика. Анжелика нетерпеливо подалась вперед, вглядываясь в просветы между деревьями. Она проехала по старому мосту с ржавыми цепями, на которых нахохлившись восседали куры и индюки, как и в старые добрые времена. Соскочив с лошади, Анжелика кинула поводья подоспевшему слуге, больше похожему на крестьянского увальня, чем на расторопного лакея. Миновав полуобрушенный парадный вход, которым нынче почти не пользовались, она направилась к задней двери, ведущей в кухню, по пути вспоминая, как маленькой босоногой девчонкой уносилась в лес, забросив башмачки под ближайший куст. Когда Анжелика вошла в полутемную вытянутую залу с балочным потолком, ей показалось, что она вернулась в прошлое. Время идет своим чередом, оно уже оставило неизгладимый отпечаток на маленькой Маркизе Ангелов, фее, беззаботно порхавшей среди лесов и болот. Но над этим местом время, казалось, было не властно. – Фантина! - тихо позвала Анжелика, застыв на пороге. Две облезлые собаки бросились ее обнюхивать, тыкаясь мордами в полы плаща: не припасли ли для них чего-нибудь вкусненького. Седая старуха, снимавшая с огня чугунный котелок, от которого исходил запах лукового супа, подняла голову и с минуту изумленно разглядывала вошедшую даму, но потом ее лицо, как и прежде темное, а теперь изрезанное многочисленными морщинами, осветилось улыбкой. – Господи, святой Илер, птичка моя, неужели это ты? ... – Я. Фантина Лозье опустила котелок прямо на пол, вытерла руки о грязный передник, и хотела было подойти обнять свою бывшую воспитанницу, но на полпути вдруг оробела. – Ну что ты стоишь, иди, обнимемся, – Анжелика раскрыла ей свои объятия. – Ох, не знаю, у меня руки-то грязные. Боюсь я такой дорогой наряд испортить. Анжелика улыбнулась, вспомнив приезд дядюшки в Монтелу: какими роскошными им тогда показались туалеты гостей, бывшие всего-навсего дорожным платьем! Она подошла к Фантине и сама крепко прижала ее к груди. Когда Анжелика приезжала в старый замок в последний раз, между ней и отчим домом возникла ощутимая дистанция. Бедный барон решил, что отдал дочь самому дьяволу и горько раскаивался, проклиная ловкость Молина и собственную нужду, заставившую его совершить это ужасное кощунство. Он твердо уверовал: даже если его дочь и жива, душа ее безвозвратно погибла. Обитатели замка смотрели на нее со страхом, словно она вернулась с того света. Но ее мальчикам удалось разрушить эту стену отчуждения. – Ты вернулась, моя птичка, – приговаривала старая кормилица. – Ты снова с нами… – Да, нянюшка…– шептала она, сглатывая ком в горле. – Я вернулась... вернулась… ты понимаешь... по- настоящему… – Ну, довольно, довольно, ишь, какой важной дамой стала, а про нас не забыла. – Няня, где отец? Молин говорил, дела в Монтелу идут неважно. Фантина отвернулась, смахнув передником набежавшие слезы. – Болен он, врач приезжал из Пуатье, сказал, как ее… грудная сухость. Батюшка ваш об одном горюет, что имение не на кого оставить… Подумать только, ведь одиннадцать деток народил… – Не торопись, я сама посмотрю, как дела, и поговорю с ним, только ответь, где он. – Ясно где, на конюшне, с мулами с самого утра возится, да вот и он, смотрите. И действительно, в дверном проеме показался барон де Сансе, завернувшийся в старый кожаный плащ, подбитый мехом, до того свалявшимся, что невозможно было определить, какому животному он принадлежит. – Фантина, чья это лошадь во дворе? Тут он заметил Анжелику, и на его лице проступила неподдельная радость. – Дочь моя! Вы ли это? – Я, отец, – Анжелика подошла к отцу, взяла его морщинистую руку и поднесла к губам. Барон де Сансе изрядно похудел и осунулся. Ему было немногим больше шестидесяти, но выглядел он старым, как Мафусаил. Его лицо было так же черно, как и лица крестьян, а руки загрубели от тяжелой работы. Он, как и в прежние времена, носил прическу и бородку времен Людовика Тринадцатого, только теперь волосы были совсем седые, от чего лицо казалось еще темнее. Но, несмотря на все невзгоды, в нем сохранилось неуловимое величие, присущее высокородному человеку. Анжелика улыбнулась своему наблюдению: «Даже суровая жизнь не может отнять у человека благородство. Оно – в крови» – Что же мы стоим! Идемте в гостиную. «Гостиной» у семейства де Сансе именовалась темная зала с высоким сводчатым потолком, освещаемая несколькими факелами на стенах, да дневным светом, скупо поступающим через высокие окна-бойницы. Из четырех огромных каминов топился только один, остальные зажигали лишь во время сильных заморозков. Анжелика, не выносившая холода, плотнее завернулась в плащ и придвинула кресло к огню. – Расскажите о себе, отец. Молин сказал, что вы больны. – Да, болен. Болезнь мою величают старостью. – Что вы говорите, отец! Болезнь надо лечить, а не запускать, и вы проживете еще столько же. – Я проживу столько, сколько отмерил мне Бог, дочь моя, – с достоинством ответил барон. – Я и так уже сильно пережил вашу матушку. Мне жаль, что Молин взволновал вас из-за пустяков. – Отец, но это не пустяки! Возможно, вам нужно будет приехать в Париж, где вашим здоровьем займутся лучшие врачи. -Ну уж нет. Поддавшись уговорам Фантины, я вызвал врача из Пуатье и после его визита более не желаю сталкиваться с этой братией. Анжелика поняла, что дальнейшие споры на эту тему бесполезны. Отец был не менее упрям, чем его любимые мулы. – Я поняла вас, отец, и больше не стану уговаривать. Расскажите же, как идут дела в Монтелу. – Не самым лучшим образом, - вздохнул старик. И отец заговорил о постигших его бедах. Весной случился падеж скота, и многие из его крестьян понесли большие потери, а у него погибли три ослицы и два отличных жеребца-производителя. Кроме того, война принесла в провинцию голод и непомерные налоги, а дороги вновь наводнились разбойниками. Так что весь последний год все обитатели замка жили в страхе, тратя деньги, отложенные за годы процветания. – Война закончилась, отец. Франция подпишет мир с Испанией еще до начала весны. Барон де Сансе пожал плечами. – Эта закончилась, другая начнется. Но ты не думай, что я ропщу. Как еще мы докажем надменным державам свое превосходство, как не силой и доблестью оружия? Нет, дочь моя, я горжусь нашей великой отчизной. Дела мои плохи от того, что мой славный род вынужден прозябать в нищете и забвении, хотя я жил, стараясь не гневить Господа-Бога и дал жизнь одиннадцати детям. Я рад, что вы стали женой маркиза дю Плесси. Вот достойный сын древнего рода. А ведь дом де Сансе не уступает де Бельерам в знатности! – с горечью воскликнул барон. – А Жослен? От него никаких известий? – тихо спросила Анжелика. Услышав имя старшего сына, барон вздрогнул, затем тяжело вздохнул: – Нет! Ни единого письма, ни строчки! Но он жив, с ним все в порядке. – Почему вы так уверены? Вам что-то известно? – Я виделся с одним человеком, он вернулся из Америки. Жослен живет в Монреале, женат, имеет дочь. Он долгое время находился на службе у англичан. – Ну и что? – быстро сказала Анжелика, видя, как расстроен отец этим последним обстоятельством. – Между нами и Англией давно установился мир. Господин Кольбер всячески содействует тому, чтобы молодые дворяне поступали на морскую службу к англичанам и голландцам и набирались опыта у лучших мореходов Европы. – Да, вы, наверное, правы. Я молюсь лишь о том, чтобы он не пошел по стопам своего дядюшки и не сменил веру. Анжелика в свою очередь пожала плечами. Ей было все равно, останется ли Жослен католиком или станет гугенотом. К вопросам веры она относилась с вызывающим безразличием. «Ваши отношения с Всевышнем – чистой воды формальность», - отмечала проницательная маркиза де Севинье. – Но все же я не понимаю, почему он не написал вам, отец. – Необычайно горд потому что, – проворчал барон. – Он пошел в свою матушку так же, как и вы, дочь моя. Де Сансе тоже хороши: скрытны, чертовски упрямы и умеют хранить старые обиды. – Это не гордость, а глупая гордыня! – пылко возразила Анжелика. – Не говорите так! В том, что произошло, значительная доля моей вины. Он ушел ночью, не получив отцовского благословения. Вы помните, как был с ним резок старый барон, а я слушал и ни разу не нашел в себе сил вступиться за сына! – Отец, только не вините себя, умоляю вас. Вы почитали своего отца, и Жослену надлежало делать то же самое! Я всегда была на его стороне, потому что он умел следовать судьбе, которую избрал сам, но некоторых его поступков я одобрить не могу. – Не злитесь на него, дочь моя. Главное, он жив и живет, кажется, достойно, и как знать, возможно, имя де Сансе еще зазвучит за океаном. Они замолчали, думая, какими причудливыми тропами ведет судьба детей де Сансе. – Жослен уехал в Америку, Раймонд стал иезуитом, Ортанс вышла за прокурора, Мари-Агнесса приняла постриг во цвете своей юности. – Раймонд сейчас в моде: дамы оспаривают его друг у друга, наша прокурорша бывает на званых обедах у вельмож чаще чем я, а Мари-Аньес, благодаря протекции Ее Величества, стала аббатисою, а вслед за этим настоятельницей, отец – напомнила Анжелика, пытаясь вернуть отцу бодрость духа, зная, что более всего на свете его заботит процветание отпрысков и мулов. Она вдруг вспомнила узкое личико младшей сестры, напоминавшее кошачью мордочку и странные слова, которыми она напутствовала ее, что, находясь при Дворе, нужно делать выбор между Богом и Дьяволом, и следовать своему выбору до конца. «А я так и не заняла ничью сторону, вот отчего я чувствую себя чужой в этом придворном балете, где каждый исполняет свою партию». – Альбер и Мари-Жан еще молоды, – продолжал вздыхать старик, реагируя на слова дочери лишь невеселой улыбкой. – Альбер хочет избрать духовный путь. Он говорил мне, что мечтает стать настоятелем Ньельского аббатства. – Да, я что-то слышал об этом от Дени. Он один избрал военное поприще, чему я несказанно рад. Это моя последняя надежда, что в нем возродится былая слава дома моих предков. Анжелика с жалостью взглянула на отца. Как можно надеяться на Дени, этого легкомысленного юношу, которого не интересует ничего, кроме выпивки, карт и хорошеньких женщин! Да его карманы подобны Данаидовым бочкам: в них не задерживается ни единого су! А во время военной кампании он отличился только тем, что проиграл в карты свою лошадь и снаряжение, которые ей пришлось выкупать. Бедный, наивный отец! В ней поднялась волна злости на брата, и она уже была готова рассказать отцу всю правду. Но взглянув на осунувшееся лицо, на слегка заострившиеся черты и глаза, обведенные темными кругами, она сдержала свой порыв. Ему осталось совсем немного! Анжелика вдруг поняла, что со смертью отца последняя нить, связывающая ее с Монтелу, оборвется навсегда. Когда хозяином в замке станет Дени, она сюда больше не приедет. Но сейчас ей не хотелось думать о смерти: любовь к жизни струилась по ее венам, как проходит сок земли по стеблю цветка, насыщая его влагой и давая ему возможность подниматься после бури невредимым. Барон с дочерью еще немного поговорили. Отказавшись от обеда, Анжелика с удовольствием лакомилась тарталетками с заячьим паштетом. Молодая женщина видела, что, несмотря на все жалобы, отец очень рад ее приезду. Он принялся расспрашивать, какие дела привели ее в Плесси и как долго она намерена пробыть здесь. – Почти всю зиму, отец. Я приехала вместе с мужем и младшим сыном. – Как, маркиз тоже здесь? Но почему вы не приехали вместе? Я бы с удовольствием поговорил с зятем, – удивился барон. Анжелика вспомнила с каким презрением Филипп разглядывал темный зал старого замка, и покачала головой: – Маркиз не знает, что я здесь. Он охотился, когда я, встревоженная словами Молина, отправилась к вам. Старый барон нахмурился. – Вы плохо поступили, дочь моя. Ваш муж будет волноваться о вас. «Филипп?», – она мигом представила его холодный, слегка рассеянный взгляд, которым он награждает докучающих ему людей и горько усмехнулась про себя: - «Скорее всего, он ничего не заметит!» – Если вы останетесь в Плесси до весны, мы сможем часто видеться и поговорить обо всем. Но теперь вам пора возвращаться. – Да, отец, - ответила Анжелика. «Мне пора, наконец, встретиться лицом к лицу с мужем», – мысленно прибавила она. Отец, несмотря на возражения, пошел провожать ее. В кухне она вновь увидела Фантину, хлопотавшую над обедом сеньора, который в последнее время оставался почти нетронутым. – Ты уже уезжаешь, деточка? – Да, но я еще приеду. – Приезжай, и деток захвати. – Шарль-Анри приехал со мной, а Флоримон в Париже, выполняет обязанности виночерпия, – ответила Анжелика с ноткой гордости. – Я так плакала, когда услышала о горе, постигшем тебя, доченька, – продолжила Фантина, и по ее лицу снова покатилась слеза. – Мы все так привязались к маленькому Кантору. Как он был похож на Жослена, когда тот был ребенком…. – Фантина! – разозлился старый барон. – Зачем ты расстраиваешь мою дочь, напоминая ей о постигших ее несчастьях! – Ничего, – тихо ответила Анжелика, – я никогда не забуду своего мальчика, и в ваших сердцах пусть сохранится память о маленьком трубадуре. Вспоминайте, как он веселился, как он пел, и больше не плачьте. Уже у самого выхода она вдруг остановилась. – Фантина, а Белая Дама Монтелу появляется? – Недавно я ее видела, а до этого долго не было. – Жаль, – задумчиво промолвила Анжелика, – я думала, что она обрела, наконец, покой. Кивнув Фантине, Анжелика вместе с отцом пересекла небольшой двор, направляясь туда, где была привязана лошадь.
адриатика: Глава третья За то время, пока Анжелика гостила в Монтелу, погода испортилась. Молодая женщина заметила это, когда прощалась с отцом, но это обстоятельство не могло повлиять на ее решение вернуться в Плесси. Она помнила, что зимой в Пуату частые перемены погоды — дело обычное, но грозы, хоть и свирепые, были короткими. Если она поторопится, то, возможно, успеет миновать ненастье. Небо было затянуто черными тучами, порывы ветра становились все сильнее, они яростно колыхали ветви деревьев, срывая с них последнюю желтую листву. Теперь миновать бурю не было никаких шансов. Анжелика пришпорила лошадь. Она успела сто раз пожалеть, что поехала верхом, а не взяла двуколку. «Не стоило поступать импульсивно, поддавшись чувству обиды», – корила она себя, но было уже поздно. Дорога была покрыта толстым ковром опавших листьев, и Анжелика боялась гнать лошадь слишком быстро, опасаясь, как бы копыта лошади не попали в рытвину или заячью нору. Пошел дождь. Сначала она почувствовала крупные редкие капли на своем разгоряченном лице, затем начался настоящий ливень. Вода лилась сплошным потоком, словно на небе открылись невидимые шлюзы. Одежда моментально стала мокрой и налилась свинцовой тяжестью. Анжелика чувствовала, как ледяные струи стекают по ее телу. Лошадь перешла с галопа на рысь. Она тревожно ржала, прядала ушами и фыркала. Маркиза чувствовала ее страх и пыталась то ласковым словом, то хлыстом заставить ее повиноваться. Вдруг раздался оглушительный треск. Дерево, нависшее над дорогой, терзаемое порывами ураганного ветра, уронило огромный толстый сук прямо перед копытами лошади, та, заржав от ужаса, вздыбилась, и для испуганной Анжелики земля на миг поменялась местами с небом. Анжелика покрутила головой, отплёвываясь от воды, заливавшей ей лицо. Пошевелив руками и ногами, она убедилась, что ничего не повредила себе при падении. Она поднялась и в отчаянии позвала кобылу: – Пандора! Пандора! Ее голос срывался. Шум дождя, вой ветра и скрип терзаемых бурей деревьев заглушили его. Что же ей делать: Монтелу остался далеко позади, а до Плесси еще около лье через лес? Она попыталась сообразить, где находится ближайшая деревня. Мысли путались, кроме того, ее начало трясти от холода. Она брела между деревьями, продираясь сквозь заросли орешника, то и дело спотыкаясь, падая и утопая в мокрой листве, ветви больно хлестали ее по лицу, но она почти не чувствовала этого. Только не останавливаться, не сдаваться, идти вперед –билась у нее в голове одна и та же мысль. Надежда таяла с каждой минутой. Усталость и бессилие тянули ее к земле подобно мокрой одежде. Сколько еще можно бесцельно плутать? Если она не найдет убежище, ночь настигнет ее в лесу, она умрет от холода или ее растерзают дикие звери. Быть может, Филипп отправит слуг в Монтелу, чтобы узнать о ней? Быть может, он сам отправится на ее поиски? Голос разума, безжалостный и холодный, как дождь, хлеставший ей в лицо, вернул ее к действительности. Филипп решит, что она заночует у отца, и его это вполне устроит. В жизни ей надо надеяться только на себя. Она ожесточенно стерла влагу со щеки – это дождь… всего лишь дождь. …А ливень начал постепенно выдыхаться. Он уже не лил сплошным потоком, ветер тоже утихал. Анжелика взглянула в просвет между деревьев, увидела в разрывах туч закатное небо. Она внезапно поняла, где находится. Это было сердце Ньельского леса. Вот там справа тропинка уходит вниз через небольшую лощину, она ведет к древнему капищу друидов, к камню фей, а слева – скалистый холм, поросший мхом и диким плющом, а на нем, в расщелине между камней, пещера колдуньи Мелюзины, куда она в детстве тайком сбегала из замка. Она спасена! Анжелика вдруг почувствовала покровительство колдуньи, оберегающее маленькую фею, Маркизу Ангелов. Здесь в этом лесу, ЕЕ лесу, никакая опасность не угрожает ей. Она вспомнила доброе лицо Мелюзины, смуглое, обветренное, изрезанное глубокими морщинами, ее живые черные глаза, быстрые руки с длинными пальцами, порхающие над больным, как крылья бабочки. Ледяные когти отчаяния отпустили ее, теперь она была не одинока посреди леса, терзаемого ненастьем. Собрав последние силы, Анжелика пустилась бегом по тропинке, ведущей к пещере колдуньи. Тяжелая от влаги одежда очень мешала ей, путаясь в ногах, прилипая к телу, сковывая движения. Анжелика сорвала с себя насквозь промокший плащ и вдохнула полной грудью холодный лесной воздух. Она взбиралась по скользким валунам, хватаясь занемевшими пальцами за выступы. Вот и расщелина, вход в пещеру, как и раньше, скрыт от глаз лозами плюща. – Мелюзина! Мелюзина! – ей ответило лишь гулкое эхо. Анжелика развела рукой оголенные ветви и вошла внутрь, вслед за ней проник тусклый серый свет уходящего дня. Все было таким же, как и много лет назад: глиняные плошки и котелки расставлены на каменных выступах, сверху подвешены связки трав, снизки сушеных грибов, посредине очаг, сложенный из камней, дым от которого выходил через отверстие в своде, справа – тюфяк набитый соломой, по стенам развешены овечьи и воловьи шкуры, перед очагом свернулся клубочком черный кот, а на шесте протянутом между стен пещеры, спит сова. Чудно, кажется, время тут остановилось. Анжелика огляделась вокруг. В пещере никого не было, но здесь по-прежнему жила Мелюзина, но не та, которую знала Анжелика, а другая. Она слышала о ней, когда вернулась из монастыря перед первой свадьбой. Как давно это было! Сколько воды утекло с тех пор, как она в последний раз была тут. Вода! Холод, уже давно терзавший ее тело, вернул ее к действительности. Осмотревшись, Анжелика решила развести огонь и обсохнуть у очага. Она стянула грязные перчатки и принялась снимать с себя мокрую одежду, что оказалось делом весьма непростым: онемевшие пальцы не желали слушаться, а мокрая шнуровка никак не поддавались, к тому же маркиза отвыкла обходиться без помощи слуг. Она отстегнула перочинный ножик, висевший на поясе среди прочих полезных вещиц, и разрезала шнуровку. Наконец, справившись с одеждой, Анжелика осталась в тонкой нательной сорочке и нижних юбках. Она как следует выжала платье и разложила его на большом камне близ очага. Теперь ей нужно было развести огонь. Анжелика поискала глазами хворост для разжижки и кремень для высекания искры. Встав на колени напротив очага, она принялась за дело и когда заплясали веселые языки живительного пламени, она поблагодарила судьбу за то, что она послала ей в жизни столько испытаний. Теперь она, попав в затруднительное положение, знала, что нужно делать. Анжелика улыбнулась и наклонилась к огню, чтобы подложить сухих веток. Такой, коленопреклоненной перед пылающим очагом, прекрасной и загадочной, точно лесная фея, ее и увидел Филипп. Она не услышала, как он вошел, задумчиво глядя на танец языков пламени, и огненные блики отражались в ее широко раскрытых, прозрачно зеленых, как молодая листва, глазах. Филипп замер на пороге, боясь разрушить волшебство мгновения. Он вспомнил гордую девушку в нелепом платье, чья ладонь, будто птица, трепетала в его руке. Вся злость, которую он испытывал до этой минуты, куда-то испарилась. Сердитая складка на лбу разгладилась, и еле заметная улыбка тронула его губы. – Анжелика, – он едва ли не впервые произнес ее имя, чего не делал прежде даже в мыслях. Сова, сидевшая под потолком, проснувшись, громко ухнула и забила крыльями. Анжелика вздрогнула и обернулась. Она улыбнулась, вначале неуверенно, будто не поверила своим глазам, но потом, когда она поняла, что перед ней не призрак и не видение, радость осветила ее лицо. – Филипп! – она поднялась и протянула к нему руки. – Филипп, неужели вы пришли! Он растерялся: что делать? Задать ей хорошую взбучку или стиснуть в объятиях? Но она уже летела к нему, и Филипп прижал к себе жену, так сильно, что у нее перехватило дыхание. Анжелика, не помня себя от счастья, прильнула к мужу. – Филипп… Филипп, – повторяла она без конца, будто не веря, что он рядом. – Что с вами случилось? – спросил он, наконец, отстранил ее от себя и бегло осмотрел: – Вы не ранены? – Нет, любовь моя. – Рассказывайте, – со вздохом велел он. – Я позову конюхов, чтобы забрали лошадей, – не дожидаясь приказа господина, Ла-Виолетт зашлепал по лужам к конюшням. Стены замка защищали от ветра, но гигант-слуга казался даже меньше ростом в попытках закутаться в плащ. – Поможешь отвести лошадей и отправляйся на кухню, – Анжелика повернулась к Флипо, который дрожал не меньше, чем она. – Скажи поварам, что я велела дать тебе горячего бульона, сколько сможешь выпить, и горячего вина со специями… – Лучше бы наоборот, – буркнул приободрившийся Флипо; она отвесила мальчишке легкий подзатыльник: – Еще чего! И не забудь переодеться в сухое, а то никакое вино не спасет! От конюшен уже спешил слуга, готовый позаботиться о лошадях, и Филипп нетерпеливым жестом подтолкнул жену к двери. После пронизывающего холода даже коридоры Плесси показались ей восхитительно теплыми. Анжелика отбросила мокрый капюшон и двумя руками пригладила назад растрепанные ветром волосы. – У вас любопытные отношения со слугами, – заговорил наконец шедший следом Филипп. Анжелика остановилась и обернулась: – Флипо был со мной рядом, когда… когда времена были тяжелее, чем сейчас. Вероятно, тому причиной был холод, который Анжелика всегда переносила плохо, но промокшая одежда и усталость вдруг напомнили ей о беспросветной жизни во Дворе Чудес. Она вздрогнула, словно была не в Плесси с любимым мужчиной, а снова поднималась по лестнице в Ньельской башне к Николя, слушая взрывы пьяного хохота за спиной… – Ваш слуга больше напоминает подданного Двора Чудес, – заметил Филипп как ни в чем не бывало, и на его лице в полумраке коридора Анжелика не могла прочесть ровным счетом ничего. – Никогда бы не подумала, что вы обращаете внимание на моих слуг, – пожав плечами, заметила Анжелика, неприятно поразившись наблюдению мужа. Почему Филипп завел этот разговор? – Не более, чем это того требует, – Филипп отворил дверь и жестом пригласил молодую женщину войти. – Вам тоже не помешало бы согреться, – вы найдете тут все необходимое. Я велю прислать ваших девушек. – А… вы когда придете? – вырвалось у растерянной Анжелики, - широко распахнув глаза, она с удивлением и мольбой смотрела на мужа. – Мне нужно еще кое-что сделать, – уклончиво отозвался Филипп, – Если вы устали, то не ждите меня. Не ждите меня! Те же слова он сказал, когда уходил от нее под Долем, навстречу смертельной опасности. Сидя в горячей воде, испускавшей пар с запахом летних трав, Анжелика уговаривала себя, что ее тревога глупа, что в собственном замке Филиппу ничего не может угрожать…. Она дождалась, пока служанки помогут ей выйти из ванны и обернут ее тело в разогретую простынь, затем велела им принести ее платье и драгоценности. Все время, пока умелые руки шнуровали ей корсаж, вдевали серьги, укладывали волосы, она не могла расстаться с мыслью, что через какой-то час Филипп избавит ее от этого. Едва с туалетом было покончено, Анжелика отправила девушек спать. В комнате было тепло. Молодая женщина присела на пуфик, глядя на окна с приятным содроганием, которое посещает вернувшегося домой в непогоду путника. У камина она заметила низкий эбеновый стол, сервированный для двоих, и это укрепило ее уверенность, что Филипп должен скоро прийти. Комнату освещали всего три серебряных канделябра. Мягкий свет рождал золотистые всполохи на хрустале, играл в гранях драгоценных камней, многократно отражаясь в зеркалах, обрамленных тяжелыми позолоченными рамами. – Сударыня! – услышав голос мужа она резко обернулась. – О, на ваши щеки вернулся румянец.—рассеяно обронил он. Анжелика машинально поправила завившийся влажный локон у щеки, со счастливой улыбкой глядя на вошедшего Филиппа. – Как мне хотелось увидеть вас! - Я тоже хотел увидеть вас… наконец. - Да! Но нас столько всего разъединяло! Подумать только, сегодня у нас первое свидание по всем правилам галантной науки. А ведь нашему сыну скоро исполнится два года! Два года, Филипп! Все это время я была влюблена в вас. И вы тоже, пусть и не сразу признались даже себе в тех же самых чувствах. Ах, Филипп, я испытываю печаль и сожаление при мысли, сколько времени упущено, прошло даром. Но тем дороже этот момент, когда мы подошли к самому главному. Сейчас я знаю - даже ту боль, которую мы причиняли друг другу, буду вспоминать с особым упоением, ведь этот путь вел к счастью… - К счастью? – переспросил Филипп, удивленный столь сумбурной и стремительной речью. - А, да-а... Но вы чересчур увлеклись, мадам, - добавил он, улыбнувшись – боюсь, поварам придется готовить ужин заново. - О, Филипп, полно. Расскажете о себе. Вы совсем не писали, вопреки моим настойчивым просьбам. - Здесь почти ничего не происходит. Не о чем было писать…Одну минуту, сударыня. Филипп позвонил в серебряный колокольчик. Бесшумно вошли слуги с подносами, уставленными яствами, и так же бесшумно удалились, оставив супругов наедине. - Вот и еда. Надеюсь, вы голодны? Анжелика подцепила вилкой ароматный кусок мяса – седло косули с каштанами и луком-шалот. Филипп с пристальным вниманием наблюдал за ее манипуляциями: как она резала розовую, сочную мякоть, из которой сочилась кровь, накалывала на вилку и с аппетитом отправляла в рот. Заметив, что муж не притрагивается к еде, Анжелика слегка забеспокоилась: - Почему вы не едите? - Смотрю на вас. - И как? Вам нравится, как я выгляжу? – игриво промурлыкала она, приопустив тяжелые темные ресницы, делавшие взгляд маняще-чувственным. Ей владело неестественное возбуждение: хотелось много смеяться, флиртовать, обмениваясь шутливыми признаниями, балансирующими на грани пристойности, а под конец, в полумраке алькова, заниматься любовью всю ночь напролет. – Красный вам очень к лицу, - согласился Филипп с обычной сдержанностью, не делая попытки поддержать заданный тон. По его губам блуждала загадочная улыбка. Как же она любила эту улыбку! Сколько таилось в ней скрытого очарования, а красота Филиппа в этот момент становилась поистине неземной, и она любовалась им как божеством – с благоговейным трепетом. Не найдя ниточек для поддержания беседы, Анжелика вернулась к еде, уж очень она проголодалась, а мясо было восхитительным. С Филиппом можно было молчать, не ощущая при этом неловкости. - «Великая волчица Франции». Что верно, то верно, – нарушил он тишину, прерываемую только звоном столовых приборов. - Вкусно? - М-м-м, божественно! – ответила Анжелика, делая глоток вина. - Еще бы. Я собственноручно убил эту косулю утром, чтобы вы могли насладиться ее нежной плотью за ужином. Он резко поднялся, опрокинув бокал. Глядя как по скатерти расползается кроваво-красное пятно, Анжелика инстинктивно отшатнулась. Филипп рванул ее за руку к себе. Теперь он удерживал жену стальной хваткой, обняв за талию. - Восхитительно, правда? – процедил он сквозь зубы, наклоняясь совсем близко к ее испуганному лицу. - Еще недавно косуля резвилась в лесу, а теперь покоится на блюде, чтобы доставить нам удовольствие съесть ее… А вы? Мне хочется запустить зубы в эту сочную мякоть! - он с силой потянул корсаж вниз, отчего шнуровка затрещала и несколько застежек лопнуло. Анжелике кое-как удалось вырваться из его рук – справившись с корсажем, Филипп в нетерпении рванул край нижней сорочки и сжал молочно-белое полушарие, оставив на коже красные следы от колец. Ошеломленная, сбитая с толку, Анжелика отпрянула к стене, путаясь в длинных юбках. - Филипп, вы сошли с ума! Что с вами? – воскликнула она, судорожно поправляя платье. Сердце колотилось как проклятое. Она была на грани истерики. - Со мной – ничего! Это вы уехали от меня. Для чего же? Я разгадал ваш маневр - чтобы дать мне возможность загнать зверя самому. Я так и сделал. Вы, женщины – как олени: за вами нужно побегать! - Но вы же маркиз, а не мясник! Так обращайтесь с добычей по крайней мере нежно! - Тогда проявите покорность. Или вам не известно, что город, стоивший многих жертв, не принято щадить? Анжелика не ответила: она не заметила ни жадный блеск его глаз, ни скрытого в них лукавства. Отвернувшись к окну, задернутому алыми портьерами, она почувствовала, как глаза защипали горячие слезы. Красное пятно на скатерти, красные занавески, красное платье – все залито кровью, кровью, вытекшей из ее сердца. Еще одна надежда рухнула – хотя чего она, собственно, ждала? Ее предупреждали, каков Филипп с женщинами, и разве она вполне не убедилась в правдивости этих слов? Не будучи безумцем, человеку трудно поверить в безумие: он пытается найти рациональные доводы, не сознавая, что насилие может просто-напросто доставлять удовольствие. Твердая горячая ладонь легла на ее обнаженное плечо. - Вы плачете, мадам? – в голосе мужа звучала растерянность и досада. – Где же ваш боевой пыл? Может, они не поняли друг друга? - Я растратила его в бесконечных сражениях. Иногда мне хочется быть просто слабой женщиной, Филипп. - Так будьте уж ею, черт бы вас побрал! Филипп резко убрал руку. Через плечо, боковым зрением, Анжелика увидела, как он направился к выходу. Она почувствовала себя обманутой: проклятый Филипп; решил уйти сам, не дожидаясь, пока она укажет ему на дверь! - Куда вы? - К себе, сударыня. Я не буду ужинать. Мясо уже остыло и утратило нежность, – с холодной насмешливостью объявил он. Гордость отчаянно боролась в ней со страхом: если он уйдет сейчас, они окончательно заблудятся в лабиринтах взаимных обид и противоречий, откуда им никогда не выбраться. За ночь яд разочарования отравит их сердца: завтра они едва смогут смотреть друг на друга. И многого ли стоит быть самой красивой женщиной Двора, если не можешь соблазнить собственного мужа? Страх – извечный женский страх не быть желанной - победил. - Останьтесь! - Зачем? Женские страдания прекрасны только на сцене. - Я вознагражу вас за терпение. Хорош охотник, загнавший добычу и не довершивший дело до конца. Что за удовольствие в победе без триумфа? – на этот раз в ее голосе звучал вызов. Филипп устремил на нее свои светло-голубые глаза и Анжелике почудилось, что в них загорелся интерес. Или, может, желание? Анжелика быстро расшнуровала корсаж. Тонкая нижняя рубашка соскользнула с плеч, обнажив гибкий изящный стан женщины. Она заметила в нем борьбу: между собственным высокомерием и желанием проучить ее как следует, с чувством, которое он вопреки своей воле испытывал к ней. Анжелика решилась на первый шаг – «все-таки мужчины бывают упрямы как мулы». Она подошла к застывшему в нерешительности мужу, и приподнявшись на носочки, обвила его шею руками. - Мой старший кузен, позвольте мне руководить вами, – выдохнула она ему на ухо. Его руки сомкнулись вокруг ее стана. Он гладил ее обнаженную спину, поднимаясь от талии к теплым подмышечным впадинам, пока ее пальцы расстегивали пуговицы камзола и развязывали кроват. Она прижималась к нему, целуя подбородок, шею, кадык и ямочки между ключиц, потом отстранялась, быстро заглядывая в лицо. Наконец, она буквально повисла на нем, томно откинув голову назад, разглядывая его сквозь подрагивающие, слипшиеся от слез, ресницы. - Отнеси меня в постель. Он так и сделал. Уложив ее на шелковое покрывало, он ненадолго отстранился, чтобы раздеться. Анжелика следила за быстрыми движениями мужа, любуясь причудливой игрой света и тени на гибком мускулистом теле. Оставшись совершенно нагим, Филипп занялся одеждой жены: снял юбки: одну, вторую третью – они легли у подножия ложа, подобно алым волнам, покрытым бело-золотистыми барашками кружев; шелковые чулки отправились следом. Филипп заключил Анжелику в объятия, прижавшись к ней всем телом, точно желая расплющить. Опираясь на локти, он взял ее лицо в ладони, проводя большими пальцами по высоким скулам, по приоткрытым влажным губам, дотрагиваясь до розовых мочек с жемчужными каплями сережек; он склонялся над ней все ниже, пока их горячее дыхание не смешалось. Анжелика не делала попытки первая поцеловать любовника. Она гладила его спину, шею; то зарываясь в мягкие шелковистые волосы, то опускалась к узкой талии, требовательным жестом подталкивая его навстречу, когда желание уже достигло апогея. Филипп коленом раздвинул ее бедра и сразу вошел до предела: она не сдержала болезненный вскрик и инстинктивно попыталась отстраниться. Но Филипп не желал причинить ей боль: его движения стали медленными и длинными, пока она достаточно привыкла к нему и обхватила ногами его спину, глубже впуская в себя. Анжелика то искала взгляд Филиппа, проникая в него до самого сердца, то со стоном откидывала голову, открывая взору подрагивающую жилку на шее, точно обмирая; и воскресала снова, ощущая на коже жар его рта. Наконец ее пронзила дрожь: острое наслаждение распространялось по телу подобно морскому приливу. Филипп издал хриплый стон, в котором слышалось извечное торжество победителя: он стал ее полновластным господином. Теперь он тоже мог отдаться страсти: короткие сильные толчки заставляли ее конвульсивно вздрагивать, Анжелика задыхалась в кольце его тела, пахнущего медом и жасмином, тяжелое прерывистое дыхание, нательный крестик на шее мужа, танцующий у нее перед глазами, приводили ее в исступление. И вдруг все кончилось: обессиленный, Филипп придавил ее собой, и они замерли в блаженной истоме. Охваченная сладостной судорогой, Анжелика едва сумела сдержать стон, инстинктивно прикусив кожу на плече мужа и тут же, опомнившись, нежно лизнула место укуса, чувствуя соленый вкус мужского пота на языке. Ночник погас, окутав их тьмой. Разомкнув объятия, они отдыхали, постепенно выравнивая дыхание. Анжелика повернула голову, с волнением ожидая, когда Филипп заговорит. Глаза понемногу привыкли к темноте, и она начала различать его очертания. Филипп лежал тихо и неподвижно, и ее вдруг пронзила ужасная догадка: он уснул! Но нет! Он тихонько вздохнул и просунул под нее руку, так что ее голова улеглась на сгиб его локтя. - Принести свечи? – это было первое, что он сказал ей. - Зачем? - Зачем? – переспросил он,- подождите. Филипп подошел к окну и отдернул портьеры. Серебристый лунный свет, проникший комнату обозначил его темный силуэт на фоне оконного проема. Вернувшись, он лег рядом, пальцем легонько очерчивая ее профиль. Она перехватила его руку, прижав к своим губам: - Помните тот вечер в Плесси... – прошептала она мечтательно. - Да, вы были Баронессой Унылого Платья. Теперь вы совсем другая. - Лучше или хуже? - Другая. И все. Женщина… даже слишком, - загадочно закончил Филипп. Он улыбнулся, а может, ей это лишь показалось, потому что его лицо было скрыто тенью. - А вы как были гадким мальчишкой, так им и остались. И что же? Филипп не ответил. Он поцеловал ее глаза. Прижался ртом к ее губам, проникая между ними горячим языком. Анжелика ощутила покалывания во всем теле – кровь снова прилила к коже, болезненно пульсируя внизу живота и на сосках, но теперь, когда первое желание было удовлетворено, она не хотела сводить все к простому физиологическому акту. Существовало множество способов доставить друг другу удовольствия: со временем они испробуют все; она хотела знать каждый шрам на его теле, каждую родинку, вдыхать его запах, пробовать его на вкус. Темнота придала ей смелости. Филипп поддразнивал ее, называя «волчицей» не без умысла и наверняка был удивлен ее талантами: она то с готовностью подчинялась его самым непристойным желаниям, то ускользала от него, доводя до исступления, но не давая прийти разочарованию. Опытная любовница, она могла распознать в мужчине скрытый потенциал: Анжелика не знала, станет ли Филипп когда-нибудь хорошим любовником, но в ту ночь поняла, что страсть к нему будет длиться дольше, чем любовь. «Любовь - это свойство кожи испускать взаимопритягивающие флюиды», - пришло ей в голову, перед тем как сон сменил блаженное утомление, – «кто же это сказал?» Когда Анжелика открыла глаза, комнату заливал предрассветный сумрак. Филипп спал рядом, раскинувшись на постели. Она некоторое время смотрела на него: следила за малейшими движениями лица, за подрагивающими во сне веками; провела рукой по гладкой атласной коже груди, задержав пальчики на свежем уродливом шраме, покрытом бурой коркой. Сердце сжалось от воспоминания о пережитом ужасе. Она едва не потеряла его. «Любимый мой!». Но вместе с тем ее счастье нуждалось в одиночестве. Анжелика тихонько выскользнула из-под одеяла. Холод каменного мозаичного пола обжег босые подошвы. Она прошла к окну и села в кресло, завернувшись в теплый кашемировый плед. За ночь значительно похолодало, и пошел снег – нечастый гость в этих краях. Анжелика, как завороженная, смотрела, как за окном кружатся крупные снежинки. Аллея парка и каштаны, посаженные вдоль нее, уже укутались белым пушистым покрывалом. После дождливой серости, зима, наконец, облачилась в свой самый роскошный наряд. Лес, видневшийся за границами парка, был тоже уже одет в белые одежды. В такую пору особенно счастливы дети: крестьянские ребятишки, визжа от радости, носятся дотемна, играя в снежки или лепят снежных баб. Анжелика улыбнулась, представляя себе разрумяненные детские личики, глаза, блестящие от восторга. Перед ее мысленным взором проплывали счастливые лица сыновей, братьев, сестер. Даже чопорная Ортанс, когда они были детьми, принимала участие в снежных забавах… Увлечённая чередой воспоминаний, она не заметила, как подошел Филипп. Только когда почувствовала его прикосновение, повернула голову и подняла на мужа сияющий взгляд. Он не сказал ни слова, но теперь его молчание не пугало ее. Его пальцы ласкали ее затылок, а когда скользнули по шее вниз, ее охватила сладостная дрожь. Она медленно закрыла глаза, готовая замурлыкать, как довольная кошка. Он подхватил ее на руки и усадил к себе на колени. Анжелика прижалась к груди мужа: теперь он смотрел на кружащийся снег, а она смотрела на него. - Я вчера навещал сына, – неожиданно произнес он, точно угадав ее мысли о детях. – Он подрос. Когда я его видел в последний раз, он едва ходил, а теперь уже разговаривает: он назвал почти все предметы, которые я ему показывал. Он знает солдат, только род войск пока не отличает… Что? –недоуменно спросил он в ответ на тихий смех жены. - Род войск! Он даже на горшок пока не ходит, а вы уже хотите сделать его кадетом. Филипп положил подбородок на ее темя, зарываясь губами в густые волосы Анжелики. - Мне нужно возвращаться к себе, – прошептал он, крепко прижимая ее к себе и покачивая точно малое дитя. - Давайте побудем так еще немного. – тихо попросила Анжелика, закрывая глаза и растворяясь в объявшем ее покое. Они надолго замерли, точно прислушиваясь к звенящей тишине. Молчание это явило в себе новый, особый смысл, понятный им двоим. Только в тишине можно услышать истинную музыку души, и только два любящих сердца способны наслаждаться ей.
адриатика: Глава четвертая Снег, укрывший землю после памятной бури, продержался меньше недели. Теплый ветер, налетевший с юга, слизал своим дыханием белое покрывало, оставив только редкие грязноватые пятна среди голых деревьев и пожухлой травы: привычный зимний пейзаж для этих краев. * * * Утром Анжелика занялась обустройством своих покоев, состоявших из трех помещений: передней, спальни и небольшого кабинета. Также тут имелся закуток где располагалась ванная, устроенная на манер флорентийской купальни. Анжелике нравилось самой надзирать за процессом: она расхаживала из комнаты в комнату раздавая указания, куда что повесить, или поставить. Выцветшие ветхозаветные сюжеты сменили легкомысленные купидоны и пастушки, тяжелую старинную мебель – изящные вещицы работы Буля, мозаичные полы, по которым стелился холод, покрылись пушистыми персидскими коврами. Кругом нашли себе место милые сердцу безделушки: статуэтки, картины, жирандоли, бра, серебряные столики и этажерки, вазы, напольные амфоры, перчаточницы, а также две клетки с попугаями, привезенными с Антильских островов. Днем Анжелика устроила себе отдых – тело после лесных приключений немного ломило. Нежась под теплым одеялом, она вспоминала, как ночью дрожала от желания, подчиняясь мужской страсти. Париж с Кольбером и королем остался где-то безмерно далеко, младший сын и Филипп были рядом. Что ей еще может быть нужно, говорила она себе, стараясь при этом не слишком скучать по Флоримону — он уже взрослый, к тому же с ним верный Мальбран и аббат де Ледигьер. Пока не стемнело, Анжелика велела оседлать для себя лошадь и отправилась на прогулку по парку – ей хотелось воскресить в памяти моменты юности. Увиденное огорчило ее: управляющий худо-бедно следил за центральными аллеями, ведущими к замку, однако, чем дальше она углублялась в парк, тем более запущенным он выглядел. С приходом зимы никто и не подумал убрать опавшие ветви и листья, почистить старинные статуи, которые предок Филиппа привез из Рима еще в XVI веке, подровнять кусты и укрыть на зиму нежные южные растения. Пустив лошадь шагом, она прикидывала в уме, какие распоряжения необходимо дать Молину, чтобы к лету парк выглядел так же, как при жизни старого маркиза. Перестук копыт вывел ее из задумчивости – по боковой аллее рысью приближался всадник, в котором она узнала Филиппа. Она встретила его ослепительной улыбкой: – Вы решили присоединиться ко мне? Муж коротко кивнул, осаживая своего коня рядом с нею. – Знаете, Филипп, я как раз думала о том, как бы… – Я хотел бы кое-что вам показать, – перебил он ее, не обратив внимания на ее слова. Без предупреждения он пришпорил коня, и тот взялся с места в карьер, заставив кобылу Анжелики испуганно шарахнуться. Едва успокоив лошадь, Анжелика издала гневный возглас и поскакала следом. Когда она подъехала к границе парка, Филипп уже ждал ее, поглаживая коня по шее; тот, явно недовольный долгой остановкой, мотал головой, но не смел тронуться с места. – Вы хорошо держитесь в седле, – заметил Филипп, и в его голосе она услышала слабый отзвук того восхищения, с которым он говорил с нею накануне. – Вы хотели оценить мои навыки? – ответила Анжелика резче, чем хотелось. –Нет, – приподнявшись в стременах, Филипп рукой указал ей на тропинку, уходящую между кустов дальше в лес. – Я хотел, чтобы вы взглянули вот на это. Заинтригованная Анжелика заставила лошадь подойти ближе – на девственно-чистом снежном ковре виднелись крупные следы, похожие на собачьи. – Волки? Филипп снова будто не услышал ее вопроса. После короткой паузы он повернулся к ней: – Отныне я запрещаю вам выезжать одной. Вы обладаете особым талантом попадать в неприятности. – Но, Филипп… – Вы поняли меня, сударыня? – вновь перебил ее он. – Конечно, Филипп, – пожав плечами, ответила она с деланным равнодушием, но безлюдное запущенное место и волчьи следы на снегу вызвали у нее безотчетный страх: она впервые подумала о том, как же, должно быть, испугался за нее муж. – Хорошо, – Филипп коротко кивнул, словно поставив точку, и развернул коня. – Желаете продолжить прогулку в моем обществе или вернемся в замок? — спросил он как ни в чем ни бывало. Особый интерес Анжелики вызывал замок, на который в юности она смотрела с замиранием сердца. С тех пор прошло немало лет, и она уже была далека от наивных мечтаний своего детства, однако красота этого здания до сих пор трогала ее до глубины души, пусть даже величие белокаменного замка было омрачено заметной запущенностью, словно для фамильного имения Плесси пришла неизбежная старость. Замок Плесси-Бельер был построен на рубеже XV и XVI веков. Массивность крепостных стен уступила место изяществу итальянского Возрождения, оставив лишь последний вздох уходящей готики—островерхие аспидные крыши с люкарнами, отражавшимися в водной глади большого квадратного рва, окружавшего замок по периметру. И ров, и ажурный каменный мост были скорее элементами декора, чем служили для оборонительных целей. С четырех концов замок украшали выпуклые башни, соединенные между собой декоративным дозорным поясом с резными машикулями и карнизами. Путнику, желавшему попасть в Плесси, нужно было проехать по широкой аллее парка, обогнув небольшое озеро, соединенное каналом с предзамковым рвом, и позвонить в бронзовый колокол, установленный рядом с кордегардией. Большой внутренний двор имел квадратную форму. Вдоль восточного и западного крыла тянулись аркадные галереи, увитые диким плющом и шиповником, добавляя итальянской изысканности этому строгому ансамблю четких линий. В северном крыле замка, с правой стороны от входной арки, располагалась капелла Святой Аделаиды, служившая так же фамильной усыпальницей дома де Бельер. Обязанности хозяйки замка вынуждали ее присутствовать на мессе, которую служил аббат де Каретт. Несмотря на то, что господская ложа была скрыта от посторонних глаз, ее посетители не оставались незамеченными. Когда Анжелика пропустила мессу на второй день приезда, Филипп выразил ей свое недовольство: – Сударыня, вы не забыли свое имя? – Какой странный вопрос, Филипп, право же.. – В таком случае, что еще могло помешать вам исполнить долг хозяйки поместья? Вы должны были явиться к мессе. – Я не слишком религиозна, Филипп, вы же знаете. – Меня не интересуют ваши отношения со Всевышним, но, если бы вы удосужились познакомиться с историей дома к которому теперь принадлежите, вы бы поняли, о чем я говорю. – ровным голосом пояснил Филипп. – однажды я упоминал об этом: когда надел на вашу шею фамильное ожерелье дю Плесси. – Я поняла вас, – со вздохом ответила Анжелика. – Завтра я буду на мессе. «Филипп начинает устанавливать свои правила», – недовольно подумала она, но тут же одернула себя — не этого ли она сама хотела? Привыкшая к светской суете, Анжелика приготовилась отчаянно скучать в провинции. Но жизнь в Плесси оказалась вовсе не такой скучной. Сперва она решала ознакомится с делами поместья. Склонившись над амбарной книгой, она с помощью Мари-Анн, выполнявшей при ней функции секретаря, разбирала убористый подчерк Молина. Владения семейства дю Плесси были обширными: почти весь Ньельский лес, кроме нескольких десятин, принадлежавших аббатству, деревни, две водяные мельницы, пекарня, фермы и рыбные затоны, а также виноградники, раскинувшиеся на холме, в полульё от замка. Она доверяла Молину, но зная его склонность вести несколько дел одновременно, хотела во все вникнуть сама. Почти сразу по приезду она поняла, что муж ей в этом деле не помощник. Большую часть времени Филипп проводил у себя в кабинете, среди карт, военных книг и писем. Он много читал, но только то, что касалось его интересов – ни романов современников, обсуждаемых в обществе, ни стихов, ни книг для легкого чтения, он не открывал; Филипп был до крайности непростым и весьма невежественным собеседником, правда, если какой-нибудь остроумец пытался указать на это шутки ради, то сам же и оказывался в дураках. Маркиз вел переписку со многими известными военачальниками: в числе его адресатов был маршал Тюррен, который хоть и недолюбливал этого «аманта принца», но ценил его за отвагу и военный талант, и даже имперский главнокомандующий Монтикуколли, под чьим командованием Филипп сражался во время австро-турецкой войны. Однажды войдя в покои мужа, Анжелика услышала его голос, доносившийся из кабинета. Он надиктовывал секретарю текст письма и Анжелика поразилась страстности тона, вовсе ему не свойственной. Таким же образом она узнала, что Филипп уже весной может уехать в расположение своей армии. Когда Анжелика вошла в кабинет, Филипп казалось не заметил ее: он пересматривал и отбрасывал какие-то записи, а палец его жадно скользил по карте. Анжелике стало даже жаль его: прошлое кануло в Лету; король не нуждался в полководцах, затмевающих его славой. Сам Филипп иногда с горечью констатировал, что времена Ахиллесов уходят, но без колебания готов был пожертвовать почестями, лишь бы ему позволили полагаться на собственное усмотрение. Он был военным по призванию: для него маршальский жезл был лучшим доказательством его успешности в деле, которому он отдавал себя целиком. Второй его страстью была охота. Каждый день он выезжал спозаранку, до завтрака успевая загнать кабана или оленя. Он тратил огромные средства на содержания своих конюшен и псарен. У распорядителя волчьей охоты была одна из самых больших свор в королевстве. Все связанное с любимыми псами и лошадьми проходило под его пристальным надзором. Он присутствовал при случках и родах, а если был в отъезде, то требовал в подробностях сообщать ему обо всем письменно. При этом личные обстоятельства клиентов и арендаторов мало беспокоили его: он не почтил своим вниманием ни на одно семейное событие последних, будь то свадьба, крестины или похороны. Эти обязанности целиком лежали на плечах управляющего Молина, а теперь и маркизы дю Плесси. Сама Анжелика удивлялась тому, сколько дел разом навалилось на нее. Решительно, жизнь в Плесси она представляла по-другому. Хотя супруги почти не виделись, она убедилась, что их отношения иногда волнуют мужа. Однажды она решила дать Филиппу совет: - Вы совсем не знаете, как обращаться с женщинами, мой дорогой, и поэтому превратно судите о них. Если вы не хотите читать блестящих романов наших современников, обратитесь к нетленной античности. Почитайте, к примеру, Овидия или любовную лирику Катулла. Филипп ответил: ему не зачем читать Овидия и Катулла, раз она обещала быть его проводником в Стране Нежности. Вот пусть и обучает его любовным премудростям. - Ах, любовь моя. Если нам с вами все же удалось достигнуть острова Цитеры, то на карте Страны Нежности ваши позиции пока на подступах к деревне Почтения! - Если меня и оттуда вышибут, это будет ваша вина! Оба посмеялись, а вечером Анжелика обнаружила на его столе, рядом с «Записками о Галльской войне» и «Походом Александра», томик Катулла. Иногда Филипп откровенно скучал: становясь либо раздражительным и заставляя всех трепетать перед собственным деспотизмом, либо безразличным ко всему и даже вялым. Днем, после охоты, он изнурял себя в оружейном зале физическими упражнениями, а по вечерам запирался в кабинете, где просто сидел в кресле, лениво перебирая бумаги или вовсе витая мыслями в облаках. В эти периоды затворничества он запрещал кому бы то ни было входить к нему. Только Ла Виолетт по требованию приносил ему вино или чай, столь любимый соседями по ту сторону Ла Манша, по вкусу и цвету, однако же, напоминавший жидкую смолу. Анжелику очень беспокоили эти приступы меланхолии. Как-то ближе к вечеру, она зашла к мужу, чтобы прикрыть окно. На Филиппе поверх сорочки был только легкий камзол, а в комнате стоял цепенящий холод, но маркиз, казалось этого не чувствовал. На столе перед ним сгрудилась целая флотилия корабликов из писем. Когда Анжелика молча, едва не крадучись, прошла к оконной нише, Филипп вдруг взвился с кресла и грубо вытолкал ее вон, пригрозив, что, если она еще раз нарушит его покой без разрешения, он выгонит ее пинками. После этой безобразной сцены Анжелика велела на ночь запереть дверь в свои комнаты. Перед сном она попыталась отвлечься чтением, посмеиваясь над злоключениями героев «Любовной истории галлов» за которую остроумный братец мадам де Севинье был подвергнут опале. Правда и в изгнании он не утратил бодрости духа, выпустив не менее скандальное дополнение к роману: «Карту страны легкомыслия», где самым непристойнейшем образом осветил похождения многих известных персон. Но вот перед глазами забегали черные точки, и сонное оцепенение сковало Анжелику. Филипп ранен! Ее внутренний голос кричал: «Я знала... знала, что это случится!». Город приближался, уже виднелись пушки и ощетинившаяся пиками пехота, вставшая неподвижным каре. Но Анжелика смотрела только на пеструю группу военных около передовых орудий. Когда она подскакала ближе, какой-то всадник отделился от этой группы и помчался ей наперерез. Анжелика узнала Пегилена де Лозена. Она крикнула, задыхаясь: – Филипп ранен? – Да. – Серьезно? – Да. - Где он. Я хочу его видеть. - Не стоит мадам, прошу вас! – ответил Пегилен, преграждая ей путь своей лошадью. - Он... он умер?- глухо пробормотала она. Плотная, тяжелая, вязкая темень сгустилась вокруг нее, и ледяной голос шепнул: да, так и есть. Но в тоже время она знала – это неправда. Он жив! Жив! - Я сожалею, мадам. Красавцу маршалу оторвало голову ядром. Рука, сильная и гибкая, как змея, обвила ее стан. Повернувшись, она увидела перед собой глаза, привыкшие метать молнии – глаза короля. - Пойдемте, сударыня, вам не место здесь. - Но мой муж… я хочу увидеть его! - Зачем? О нем уже позаботились. Разделите мой триумф, Безделица. Вы уже видели Версаль? Разве где-нибудь есть нечто более величественное? Это дворец, откуда я буду править миром. Вы со мной, моя красавица? Двери распахнулись, и церемониймейстер громко объявил его Величество, короля. Придворные расступались в две шеренги, низко кланяясь венценосному идолу. Монарх занял свое место под голубым балдахином, расшитым золотыми лилиями. Анжелика подошла к трону королевы и опустилась в реверансе перед Ее Величеством. Та медленно повернула голову, и маркиза вскрикнула от удивления: - Франсуаза! Мадам Скаронн! - Тише, моя дорогая, тише. Меня теперь величают по-другому. Кто-то легонько тронул Анжелику за руку. Обернувшись она увидела Мадам, принцессу Генриетту. Но что за жалкий вид был у внучки Генриха IV! Платье роскошное, но какое-то несвежее – юбка совсем вытерлась, кое-где ткань истлела до дыр, высокую куафюру украшал венок из черных увядших роз, распространявших сладковатый запах гниения. - Он так ее любит! Даже вы ничего не можете поделать с этим. Пойдемте я покажу вам сад. - Мой муж, он погиб. Мне не говорят, где он, Мадам. - Пойдемте же, быть может, вы найдете то, что ищете. А может, и нет… Они спустились по белым мраморным ступеням. Впереди лежал широкий проспект, а по бокам выстроились могильные камни и склепы, украшенные согбенными ангелами, оплакивающими людскую смертную долю. «Кладбище невинных мучеников!». Скелеты в беседках, казалось, вели обычную повседневную жизнь: сидели кружком за игрой в карты, ели, пили, ходили друг к другу в гости, стояли визави, соединив костистые руки, точно сойдясь в контрдансе. - Прощайте, сударыня, я должна вас оставить, у меня назначено важное свидание. – принцесса поспешила в сторону склепов и беседок. Анжелика хотела остановить ее, но крик застрял в горле. «Прочь! Прочь отсюда!» Она бежала, не оглядываясь в белесом сумраке, поднимавшемся от зияющих провалов могил и вдруг плотная стена тумана расступилась перед ней: Анжелика стояла на зеленом холме, а перед ней, на сколько видно глазу простиралось море, сверкающее в солнечных лучах. Шум прибоя, крики чаек и запах, щекотавший ноздри - острый, соленый и свежий, как сама жизнь. Море окаймлял песчаный берег, а справа высилась скалистая гряда, покрытая низким кустарником. Анжелика замерла, глядя как на горизонте прозрачная голубизна неба сходится с бирюзовой водной гладью. И вдруг почувствовала теплые руки на своей талии и подавшись назад, точно ступив в надежное убежище, оказалась в объятиях мужчины. - Филипп! Филипп… Минуту-другую Анжелика не понимала, что происходит: она металась в постели, путаясь в тяжелом покрывале. - Жавотта! – маркиза попыталась нащупать шнурок звонка, но тут вспомнила, что в Плесси их нет. Ночник потух, и она находилась в кромешной тьме. Отдернув полог, она снова позвала служанку. Когда появилась заспанная девушка со свечей в руке, Анжелика накинулась на нее с упреками. Та принялась канючить в ответ: - Но мадам, я проверяла, клянусь. Свет горел… - Хорошо, зажги ночник, – устало прервала ее маркиза, – и ступай, приготовь мне травяной чай. И впредь, когда я ночую одна, ты спишь в моей комнате. Жавотта ушла, а Анжелика, во влажной от пота сорочке, откинулась на постель, дожидаясь ее. Сон почти выветрился из головы, и она принялась думать о Филиппе. Как сблизиться с ним? Почему она должна идти на уступки, а он даже в ничтожной мере не может осознать своей неправоты? Любит ли он ее? Сама она испытывала к нему сильное чувство, которое порой сама не до конца понимала. Возможно ли это – любить, довольствуясь лишь снисхождением? И как долго это может продлиться? Ответов на эти вопросы у нее не было. Их отношения – вот один большой вопрос! Позавтракав у себя в комнатах, Анжелика решила заняться своими украшениями. Во время сборов их сложили кое-как, а теперь их предстояло почистить и распределить по шкатулкам. Она велела положить ковры внахлест, а сверху накидать подушек. Расположившись по-восточному, Анжелика принялась раскладывать драгоценности подле себя. Жавотта, в бархатных перчатках, вооружившись губкой и замшевой шкуркой, сначала тщательно протирала вещь, полировала, а потом складывала в ларец, который указывала маркиза. Музыкант Паоло развлекал их, играя на скрипочке. Занятая сравнением колец, Анжелика не сразу заметила фигуру мужа в дверях, а заметив, демонстративно сделала вид, что поглощена своим занятием. Филипп подсел рядом. Скрипочка смолкла, а Жавотта, тихо ойкнув, вскочила и бросилась к двери. Филипп молчал. Анжелика злилась: ситуация принимала комичный оборот, но сдаваться она не собиралась. Дай лобзаний мне тысячу сразу И к ним сотню и тысячу вновь, Сто еще, и к другому заказу Вновь настолько же губки готовь. Продекламировал Филипп и, наклонившись к ней, прикусил мочку уха. – Катулл. Такое поведение мужа, вкупе с дразнящей болью, больше рассердило Анжелику, чем настроило на игривый лад. - Вы только что вернулись? – холодно поинтересовалась она, отодвигаясь. - Да. - От вас пахнет конским потом и псарней. - Хорошая была охота, – ответил Филипп, пропуская между пальцами нить жемчуга - Кстати, вы же любите бывать в лесу без сопровождения. Как будете действовать, повстречавшись с волком? Анжелика удивленно посмотрела на мужа. Он хранил бесстрастный вид, лишь в глазах мелькнула насмешливая искорка. - Ну же, отвечайте! Озадаченная Анжелика попыталась вспомнить, как нужно вести себя с собакой. - Нельзя показывать страх. Смотреть прямо в глаза. - Смотреть в глаза нельзя, если не собираетесь драться. - Попытаюсь убежать, залезть, к примеру, на дерево. - Вы уже однажды пытались, верно? Нет, вам не хватит быстроты и проворства. А если даже и хватит… Волки очень терпеливы. - Тогда научите, как мне быть, – процедила Анжелика. Она не могла понять, к чему Филипп завел этот дурацкий разговор о волках. Он придвинулся вплотную, оглядывая ее из-под полуопущенных ресниц - ни дать ни взять волк, стерегущий добычу. - Отступайте назад, не поворачиваясь спиной. Медленно и бесшумно, шаг за шагом. Опустите глаза, избегая зрительного контакта со зверем… Анжелика замерла, а сердце, наоборот, забилось быстро-быстро, она инстинктивно качнулась назад и – хлоп! – задела рукой крышечку шкатулки. От неожиданности Анжелика потеряла равновесие и упала на шелковые подушки. Филипп тут же навалился сверху. - Все кончено, мадам. Теперь берегите горло! После этого последовала короткая, но жаркая схватка. Анжелика пыталась столкнуть мужа, ругая его на все лады. Она извивалась, пока он задирал ей юбки, другой рукой удерживая их вокруг талии. Она принялась кричать, призывая своих слуг, но Филипп тут же закрыл ей рот своим ртом. Отвлеченная этим маневром, она ослабила защиту своих основных позиций. Противник молниеносной атакой утвердил над ними власть – его ладонь проникла между ее сомкнутых бедер. Дальше сопротивление было невозможно – сражение было проиграно. Крепость выслала парламентеров, умоляя принять капитуляцию – ее пальцы, расстегнув кюлоты, судорожно искали завязки нижних панталон. Удовлетворив первую страсть, они решили повторить еще раз, но уже более обстоятельно. Они помогли друг другу раздеться донага и снова соединились в тесном объятии. Филипп взял длинную нитку жемчуга и обмотал вокруг шеи жены, затем вокруг своей. Анжелика выгнулась, гортанно вскрикнув от наслаждения, пронзившего ее тело. Нитка лопнула и жемчужины разлетелись перламутровыми брызгами, как капли росы, скатываясь по золотисто-прозрачной коже.
адриатика: Глава пятая Анжелику периодически охватывала тревога. Она с тоской всматривалась в плотную стену деревьев, черневших за границами парка, чувствуя, что у нее осталось неоконченное дело — Ньельский лес, окутанный молочной туманной пеленой, ждал ее. Мелюзина! Она должна вернуться и поговорить с ведьмой. Несколько раз она была близка к тому, чтобы отправиться в дорогу, но всякий раз ее останавливало присутствие Филиппа и его предупреждение… Конечно, он был прав, но Анжелика не знала, кому из слуг, кроме Флипо, может доверять настолько, чтобы взять с собой к колдунье. К тому же, все ее самые верные люди — «ангелочки» Двора Чудес — были плохими наездниками и не умели обращаться с огнестрельным оружием. «Надо просто дождаться подходящего момента», – мысленно решила Анжелика. Этот момент представился в самом скором времени. Собираясь идти к обеду, она столкнулась на пороге с Ла Виолеттом. Слуга отскочил в сторону и согнулся в низком поклоне. – Да простит меня госпожа маркиза. Меня прислал сеньор дю Плесси. Он велел передать, чтобы вы обедали без него. К господину маркизу прибыл адъютант Его высочества принца Конде, и они заперлись в рабочем кабинете. – Хорошо, — рассеянно кивнула Анжелика. Ла Виолетт откланялся и сделал движение чтобы уйти. – Постой, — окликнула его Анжелика. — Ты знаешь, что с Пандорой? Мне сказали, что она повредила ногу, а нынче утром мой муж снова осмотрел ее. – Господин маркиз сказал, что она немного прихрамывает и ездить на ней опасно. «Надо написать Роджеру, чтобы доставили сюда мою Цереру», – мелькнуло в голове у Анжелики. – Госпожа маркиза, — замялся Ла Виолетт, — мы тогда все так за вас испугались. Ведь месье дю Плесси нашел вас в пещере у колдуньи, вот страх-то! Анжелика нетерпеливо отмахнулась: – Скажи мне, а ты знаешь что-нибудь о ней? – Нет, мадам, но матушка говорила, что она заключила сделку с дьяволом. Если хотите послушать страшных историй, вам надо поговорить со старухой, ходят слухи, что она шастает к Мелюзине, — доверительно сообщил Ла Виолетт. – О ком ты говоришь? Что за старуха? – Да старая Алтея, кормилица господина, она тут часто бывает. – Я хочу поговорить с ней, – решительно заявила Анжелика. – Как угодно вашей милости, она и сейчас в замке, сидит на кухне у очага, греет свои старые кости. Все, что ей нужно, это кусок свиного окорока и стаканчик доброго винца. Хотите, я велю ей подняться к вам? Видя рвение слуги, маркиза покачала головой: чего доброго, наябедничает Филиппу. – Нет, я передумала, ступай! Подождав, пока Ла Виолетт скроется за поворотом, Анжелика развернулась и быстрым шагом поспешила по коридору. Она спустилась вниз, туда, где находились подсобные помещения. На большой просторной кухне шли приготовления к обеду. Вокруг все кипело, бурлило, шкворчало: в воздухе аппетитный запах бульонов и жареной дичи смешался со сладкими ароматами ванили и корицы, исходившими от десертов. Поварята сновали туда-сюда: взбивали муссы, резали мясо, помешивали супы и соусы в сверкающих начищенной медью кастрюльках, грели воду в чугунных котлах, подвешенных вдоль стены над большими жаровнями. Толстые краснощекие кухарки, окруженные плетеными корзинами, щипали птицу и чистили овощи. Затем корзины опускали на большие весы, установленные в центре залы, и подмастерье, предварительно сделав запись в толстой тетради, отправлял их в кладовую. Старший повар, мэтр Жубер, надзирал за процессом готовки с поварешкой в руке: если кто-то, по его мнению, выполнял работу не слишком добросовестно, поварешка с размаху опускалась на голову провинившегося. Анжелика не слишком пеняла на него за эти строгие меры — ее стол по праву считался одним из лучших в Париже. Жестом Анжелика дала понять, чтобы на нее не обращали внимания. Мэтр Жубер, привыкший к причудам хозяйки, тактично кивнул и отошел в сторону. Маркиза скользнула взглядом по длинной, вытянутой зале и, наконец, заметила в углу скрюченную фигурку старухи. Остановившись поодаль, она с интересом рассматривала женщину, – единственную женщину, кроме нее, – которую когда-либо любил Филипп. Худая, сгорбленная, с костлявыми руками, на которых змеились синие толстые вены, она напоминала чахлую облезлую кошку. Беззубым ртом она сосала кусок окорока, а в руке у нее была большая кружка, к которой она то и дело с удовольствием прикладывалась, сладко причмокивая. Пожалуй, Ла Виолетт был прав - по части винопития старуха была далеко не новичком. – Вы Алтея? — тихо спросила Анжелика, приблизившись к ней. Женщина вздрогнула, услыхав свое имя, и подняла изрезанное морщинами и рытвинами от оспы лицо. –Да, это я,— ответила она скрипучим старческим голосом. – Я маркиза дю Плесси. Старая крестьянка моргнула по-совиному выпученными глазами: один был затянут слепым бельмом, но второй смотрел остро, с любопытством. – Знаю, — коротко ответила она. «В самом деле, ведь эта женщина была на нашей с Филиппом свадьбе», – запоздало вспомнила Анжелика. Она машинально отметила поведение старухи: в нем не было угодливого низкопоклонства, присущего слугам, много лет прослужившим в господском доме. – Алтея, мне сказали, что вы знакомы с колдуньей, живущей в пещере. Расскажите мне о ней. На сморщенном лице старухи обозначилось недоверие, она вся сжалась, прижимая к груди недопитое вино. – Все врут, — пробормотала она. – Успокойтесь, — мягко сказала Анжелика. — Я напугала вас своей прямотой, но клянусь, я не хотела. Я ни в чем вас не обвиняю, просто расскажите мне, что вам известно о Мелюзине. —Я лишь брала у нее снадобье из гадючьего яда для своих старых коленей, – забубнила старуха. — Поговаривают, что теперешняя Мелюзина самая сведущая и опасная из тех, что жили в этих местах. Она лечит лихорадку змеиным отваром, подагру золой мокриц, глухоту муравьиным маслом. Говорят, ведьма может избавить от рака: она точно находит место, где он сидит и заклинаниями выманивает наружу, потом заключает его в скорлупку от ореха, которую нужно зарыть под папоротником в полночь. А еще… —голос старухи зазвучал зловеще, —к ней наведываются согрешившие девицы и те, кто устал ждать смерти старого родственника с большим наследством. По слухам, к ней обращался герцог Ла Мориньер, чтобы извести своего дядю-католика. Хе-хе-хе… – Так значит, она занимается темными делами, — задумчиво протянула Анжелика, слушая дребезжащий старческий смех. – Она помогает не всем. Сначала она просит вещь человека, а потом уж решает, можно ли его вылечить или дать отвар, от которого он уснет вечным сном. Поблагодарив женщину, Анжелика поднялась к себе, не зная, можно верить россказням выжившей из ума пьяной старухи или нет. Но решения повидать колдунью она не изменила: как и в детстве, жуткие истории только сильнее подогревали в ней любопытство. «Сейчас!» Крикнув служанку, Анжелика приказала ей найти Флипо. Когда мальчик приоткрыл дверь, просунув голову в проем, она торопливо начала перечислять: – Сначала распорядись, чтобы для меня седлали лошадь, потом иди на кухню и захвати с собой корзинку: туда пусть положат черной кровяной колбасы, топлёного сала, окорок и мешочки с сахаром и солью, понял? Беги, только живо! Отослав Флипо, она быстро переоделась в платье для верховой езды и накинула на плечи плащ, подбитый мехом. Анжелика подвязала к поясу кошелек, полный золотых монет и кисет с нюхательным табаком. Затем поспешила во двор, то и дело оглядываясь. Держась за камень, она откинула полог из плюща, прикрывающего вход в пещеру. Тем временем в глубине раздался шорох, зашаркали шаги, из-за полога высунулась иссохшая рука, и в сумеречном свете замаячило лицо глубокой старухи. Она походила на заскорузлый ствол мушмулы с потрескавшейся бурой корой, но вокруг головы клубилась пышная белоснежная копна волос с торчащими во все стороны пучками мертвых прядей. Часто моргающие глаза уставились на Анжелику, и та спросила на местном наречии: — Ты колдунья Мелюзина? — Я. Что тебе, птаха, нужно? — Вот, я тебе принесла кое-что. — Пришелица протянула старухе корзинку с дарами. Старуха внимательно изучила все содержимое и, показав горбатую, спину, удалилась вглубь пещеры. Анжелика молча последовала за ней. Она присела на плоский камень и стала ждать. Так она поступала и раньше, когда ей нужен был совет колдуньи Мелюзины. Тогда этим именем называла себя другая женщина. Она была еще древнее этой и выглядела еще более обугленной. Ее повесили на дубовом суку крестьяне, обвинив в том, что в колдовских целях она убивала детей. — Чего же ты хочешь, дочь моя? — наконец произнесла колдунья строгим надтреснутым голосом. — Узнать свою судьбу? Приворожить любимого? – Я уже приходила сюда, спасаясь от грозы, и теперь снова пришла, чтобы поблагодарить тебя. -- Я знаю. Он нашел тебя здесь, Fariboul Loupas, —ведьма опустила тяжелые набрякшие веки, и Анжелика увидела, как в щелочках засветились желтоватые белки. Спустя мгновение Мелюзина снова уставилась на молодую женщину своими ежевично-черными глазами, казавшимися яркими и неожиданно молодыми на безобразном старческом лице. – Дай руку, и я предскажу твою дорогу. — Что ты знаешь о моей дороге? — прошептала Анжелика. – Я вижу свет, потом раскаленное солнце и бурю. Огонь молчит, но угли уже тлеют. Анжелика хотела спросить о проклятии, про которое ей говорил мэтр Людовик, но сдержалась и молча поднялась. – Хочешь, я расскажу тебе еще? – старуха словно угадала ее мысли. Она зашаркала в другой конец пещеры, склонилась над большим деревянным ларем и достала оттуда платье, которое Анжелика оставила у нее во время грозы. Глядя, как сухая костлявая рука щупает бархатную ткань, молодая женщина не выдержала: – Не нужно. Я сделала то, зачем пришла. - Она забрала у колдуньи платье, свернула его и спрятала под плащ. Когда Анжелика уже была у выхода, сзади снова раздался скрипучий голос старухи: – Ты родилась для любви. Пламя выжжет твой путь, но тебе суждено укротить огонь. Погруженная в свои мысли Анжелика отпустила поводья, пустив лошадь шагом. Огонь выжжет твой путь, сказала Мелюзина. Что она имела в виду? Огонь костра, забравший у нее любимого, спаливший ее жизнь дотла? Огонь на грязных улицах Парижа, на которых сгинули Николя и Клод? Огонь войны, едва не отобравший у нее Филиппа? К чему ведет путь, если на нем ей суждены одни потери? Против воли она представила себе, что возвращается в замок, где нет никого, кроме слуг, где не слышен голос господина, вдохнувшего жизнь в старые стены фамильного жилища, и ничьи руки не согревают ее по ночам – маркиза закусила губу, отгоняя жуткое видение. К черту старую колдунью с ее предсказаниями – ведь ей есть к кому возвращаться; Анжелика сжала коленями бока лошади, побуждая ее перейти в галоп. Замок Плесси-Бельер был самым большим поместьем в округе, а громадный парковый ансамбль привлекал приезжих со всей провинции. Многие дворяне следовавшие в свои имения, делала крюк, чтобы посмотреть на здешние красоты. Даже в мертвый сезон здесь можно было встретить гуляющих – торговцев, приехавших по делу, фермеров с семьями и другой разнообразный люд, разбредавшийся после мессы по извилистым аллеям парка. Днем, после полудня им выпадала честь увидеть знаменитую церемонию «собачьего супа» в исполнении главного распорядителя волчьей охоты короля. Анжелика тоже приходила полюбоваться на это варварское, но не менее великолепное зрелище. Толпа зевак собиралась у решетчатого забора. Муж находился во внутреннем дворике псарни, служившим для выгула. Настало время кормления. Посреди двора было сложено угощение – освежеванные куски дичи вперемешку с потрохами. Внутри крытого загона слышался лай и возня — собаки, отчаянно воя, в нетерпении скребли лапами в двери. Филипп стоял рядом с кровавой массой, от которой шел еле заметный пар, вооруженный только хлыстом. Он поднял руку, и трое псарей одновременно отодвинули задвижки, выпуская свору наружу. Казалось, собаки вот-вот набросятся на еду, сметая все на своем пути, но приблизившись, они резко замерли по щелчку кнута. Скалясь и рыча, они рвались к вожделенному лакомству, не смея преодолеть невидимую преграду – железную волю хозяина — строптивые, ярые, но уже покорные ему. Мгновение, и Филипп отдал команду. Злобная свора, утробно воя, набросилась на угощение. Филипп, как обычно, отстранённо наблюдал за их грызней, сохраняя полную бесстрастность, лишь иногда вмешиваясь, когда спор за сладкий кусок грозил перерасти в свалку. Анжелика наблюдала это зрелище через прутья решетки, разрываясь от противоречивых чувств так же, как когда увидела это впервые: каким прекрасным он казался ей – светлый ангел, среди этого животного безумия, оскаленных пастей, перепачканных кровью острых зубов, впивавшихся в свежую плоть. Терпкий запах псины, смешанный со сладковато-тошнотворным запахом потрохов вызывал у нее отвращение. И вместе с тем, глядя на мужа, молодая женщина каждый раз испытывала какое- то постыдное вожделение, от которого она дрожала будто в ознобе. Как-то раз Анжелика отправилась на поиски Филиппа – ей захотелось пригласить его на верховую прогулку. Ла Виолетт, открывший ей дверь, передал, что маркиз занят: случают его любимую суку Торпедо. Так как фаворитка большую часть времени жила в его покоях, то все действо происходило тут же. Сука с кобелем стояли в замке. Торпедо дрожала. Ее бока работали как кузнечные меха; она поскуливала, обводя комнату затуманенным взглядом, шерсть на холке стояла дыбом. Когда задние лапы начинали подгибаться, Филипп удерживал ее, нежно, но с силой. Он поглаживал блестящую шерсть, тихим голосом успокаивая свою любимицу, пока псарь влажной губкой вытирал слюну, капавшую с ярко-красной пасти. Анжелика, еще в детстве спокойно наблюдавшая случку животных, отчего-то смутилась при виде этой сцены. А когда Филипп поднял на нее свой холодный взгляд, она и вовсе покраснела, как девица. - Вы, мадам? – проговорил он. Не дав Анжелике опомниться, Филипп приблизился к ней вплотную, при этом не сводя слегка сощуренных глаз с собак. – Она устала, держи ее крепче. – бросил он слуге. Сучка очередной раз взвизгнула. Кобель утробно зарычал, нежно покусывая холку подруги. - Смотрите, как она ему нравится. Он мучает ее уже около часа, но дело того стоит. – Филипп повернулся к жене и рассеянным жестом убрал с ее лица выбившийся локон. От беглого взгляда и особенно от прикосновения ей стало совсем уж не по себе. Перед глазами вспышками вставали картины увиденного: лощеный Филипп; длинная узкая кисть в обрамлении кружевного манжета, изящные тонкие пальцы, унизанные кольцами, ласкающие грязных похотливых животных; его безразличный, с тенью надменности взгляд, мимолетно коснувшийся ее. - Вам не кажется, в этом есть..нечто отвратительное, – сдавленно пробормотала Анжелика. - Отвратительное? – удивленно переспросил Филипп – Я вас не понимаю. Вам, быть может, дурно - вы покраснели. Зачем вы хотели меня видеть? - Я уже не помню, – призналась Анжелика. – Вы придете ко мне позже? - Я надеюсь. – пожал плечами Филипп, едва усмехнувшись уголками губ. Анжелика вышла в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь. Вернувшись к себе, она в изнеможении бросилась на постель. Возможно, все дело в том, что наступили дни месяца, когда таинственная женская сущность проявлялась сильнее всего? Ее влечение к мужу многократно усилилось, а чувства обострились. Засыпая после объятий, она ощущала в себе его семя: ей снова хотелось понести ребенка. Анжелика приложила руку к животу, представляя, как внутри нее, быть может, уже зарождается новая жизнь. На следующее утро она хотела отправить к Молину слугу с запиской — ее давно занимала мысль съездить на рудник Аржантьер. Правда, к этому желанию примешивался подспудный страх встретиться со своим прошлым. «Это место навсегда связано с Жоффреем..» – но голос разума так же напоминал ей, что рудник теперь является ее собственностью и перейдет в наследство Флоримону. Рука уже потянулась к колокольчику, но тут внимание привлекла хлюпающая носом служанка: – Что произошло, милая моя Жавотта, я же вижу, у тебя заплаканные глаза? – Беда, мадам. Барба заболела…Я к ней зашла, а она лежит вся в лихорадке и стонет, будто умирающая. Я хотела сразу рассказать, да не решалась вас отвлекать. – Надо взглянуть, – решительно сказала Анжелика. – Подай-ка мою шаль. Этого еще не хватало! Только вчера, когда Анжелика заходила проведать сына, Барба была жива–здорова. По дороге в крыло, где жили слуги, ей мерещились всякие ужасы: кажется, в Бордо была эпидемия оспы, а повозки регулярно привозили оттуда вина и сыры к их столу. Но, оказавшись в комнате служанки, маркиза почувствовала невероятное облегчение: даже беглого осмотра было достаточно, чтобы понять – страдания Барбы сильно преувеличены. – У тебя всего лишь простуда, милочка моя, надо поменьше обретаться на кухне: там сквозняки. Я прикажу заварить тебе отвар из трав, и меньше чем через пару дней все пройдет как прошлогодний снег. Но Барба была настроена далеко не так радужно, как ее госпожа. – Да я не за себя, мадам, за малютку переживаю. Вдруг это заразно? Ох, как представлю, что эти дурынды пустоголовые с ним целый день, так сердце кровью обливается. Они и покормить забудут. Как бы не извели вовсе… – Извели?! Ты говоришь о моем мальчике? Но Шарль-Анри наследник рода дю Плесси, к тому же у его нянек безупречные рекомендации, и вид у них очень респектабельный. Опять ты все придумываешь! – Конечно, респектабельный, ежели по несколько минут в день на них смотреть, — пробурчала Барба. На ее румяном от лихорадки лице появилось выражение несчастное и решительное одновременно. – Ты ведешь себя неподобающе дерзко! – Анжелика задохнулась от возмущения. – причиной тому, как мне кажется, твое новое положение! – Нет, мадам, уж поверьте, я вас знаю давно с тех пор, как вы сами жили в нужде, и меня уж выслушайте! А скажу я вам вот что: изменились вы сильно, как стали маркизой и ко двору были представлены. Младшему сыну вы радуетесь, как красивой кукле: наряжаете, играете, а потом не навещаете его днями, а порой и вовсе неделями. Оно, конечно, для вашего теперешнего положения это нормально, негоже знатной даме о детях думать. Только раньше у вас под саржевым корсажем сердце было материнское, а теперь вы его на титулы и привилегии разменяли! – Барба! – резко прервала ее маркиза, чье лицо теперь пылало не хуже лица служанки. – С меня довольно! Если бы не твоя болезнь, я бы тебя наказала! Ты не хуже меня знаешь, сколько мне пришлось выстрадать ради моих сыновей! Несмотря на владевший ею гнев, она понизила голос: – Если бы я так и осталась служанкой, что было бы с ними? Или ты забыла судьбу Лино? – Нет, мадам, – теперь на глаза Барбы навернулись слезы. – Тогда попридержи язык впредь, и запомни: ты обязана мне всем. – Да простит меня госпожа маркиза… – служанка разрыдалась, вытирая слезы краем одеяла. – Я… только не подумайте, что я забыла, сколько вы для меня сделали… Ох, не знаю… жар, видимо... Бес попутал, вот и наговорила вам! Несчастный вид женщины вкупе с искренним раскаянием, заставил Анжелику смягчиться. – Барба, я охотно тебя прощаю. Только подумай, через сколько нам пришлось вместе пройти… И ты знаешь, что во мне ничего не поменялось, просто тебе трудно понять ту жизнь, которую мне приходится вести. А теперь поспи, я велю принести тебе отвар, чтобы ты поскорее поправлялась на радость своему воспитаннику. Анжелика вышла из комнаты Барбы в некотором смятении, которое царило в душе. Упреки этой женщины, столько лет преданной ей, уязвили ее до самого сердца. Какое-то неясное беспокойство поселилось в душе. Конечно, бедная Барба не знала, о чем говорит. Нельзя поменять сердце на титулы и привилегии, при дворе сердце просто никому не нужно, а нужны ум, красота, честолюбие, умение подчинить более слабых и ловко угодить сильным, использовать любую возможность для возвышения, не брезгуя идти по головам, вести тонкую интригу, скользить по лезвию и танцевать на кончике иглы. При дворе игра ведется нескончаемо и каждый стремится разыграть свои козыри. Постоянная эта игра вырабатывает новые ценности, открывая новые светила, новых богов, требующих поклоняться им на свой собственный лад. Сейчас эта мысль сопровождалась кислым, вяжущим привкусом, словно оставшимся после вина из местного винограда. Словно желая снять груз с души, Анжелика направилась в детскую, чтобы взглянуть на сына. Она распахнула дверь и с глубоким изумлением увидела ту самую няньку с безупречными рекомендациями вместе с одним из лакеев, примеряющими на себя роли нимфы и сатира с гравюры Арентино. Глаза няньки округлились, будто она увидела ангела, сошедшего с небес, чтобы покарать ее за грехопадение. – Ма-аадам…госпожа маркиза, – девушка лихорадочно принялась поправлять одежду, а ее любовник, опустив глаза, прижался к стене. – Да простит меня госпожа… я не ожидала… это мой жених! – и она толкнула парня вперед, пытаясь спрятаться за его широкой спиной. – Жених?! Да мне плевать, кто он! Комната моего сына не подходящее место для интимных встреч! Надеюсь, ты понимаешь, Нанет, что в твоих услугах я больше не нуждаюсь, – Анжелика едва сдерживалась, чтобы не надавать обоим тумаков, и ее останавливало только то, что это была детская. – Где господин Шарль-Анри? – Он всегда отдыхает в это время. Я его уложила, мадам, – пролепетала девушка. Анжелика прошла в соседнюю комнату: в комнате царила полутьма, портьеры были задернуты, а в алькове, где стояла детская кроватка, горел ночник. Она остановилась подле, любуясь своим сыном: в золотистом свете, падающим ему на лицо, мальчик был похож на маленького Иисуса, спящего в яслях. Светлые волосы покрывали лобик, а длинные ресницы отбрасывали лиловые тени на круглые щечки. Она смотрела на него, не отрывая взгляда, чувствуя, как в груди становится тесно от переполнявшей ее нежности. Как же заблуждается Барба! Ребенок тихонько вздохнул во сне. Анжелика наклонилась над ним, чтобы поцеловать и тут же отпрянула. Она обратила на стоящую в проеме няньку потемневший от гнева взгляд, и та будто вросла в пол. – Почему от ребенка пахнет вином? Отвечай! Ты давала ему вино, чтобы он спал и не мешал тебе предаваться разврату?! Где остальные? Живо найди вторую няньку и кормилицу. Лакей, скрючившийся у стены, опрометью бросился вон со словами «сию минуту, госпожа маркиза». Когда в комнату ввалилась запыхавшаяся нянька и заспанная кормилица, Анжелика отвесила им обеим звонкие пощечины. – А ты, Нанет, убирайся из моего дома немедленно и молись о том, чтобы месье маркиз не узнал, иначе он сживет тебя со свету! Расстроенная и подавленная, Анжелика заперлась в своих покоях, приказав слугам немедленно доложить ей, когда Филипп вернется с охоты. Конечно, она не собиралась говорить ему о проступке служанки, опасаясь, что он велит выпороть девушку, но ей было как никогда необходимо его присутствие. Сначала она бесцельно бродила по комнате, поочередно хватаясь то за книгу, то за вышивание, потом, вздохнув, села за бюро, чтобы написать аббату де Ледигьеру. В самом деле, нужно уделить больше времени воспитанию мальчиков и тщательней отнестись к выбору прислуги. Горько упрекая себя за допущенный промах с Шарлем-Анри, она задумалась и о Флоримоне: сколько же она не видела старшего сына? Около двух месяцев, с тех пор, как он навестил ее в Париже, но тогда ей было не до этого. Сейчас же она ощутила острую потребность увидеть его. За это время она получила только одно коротенькое письмо от аббата де Ледигьера, а вот господин Флоримон, который и пяти минут не способен усидеть на одном месте, не соизволил написать матери ни строчки. Она подточила перо, откинула крышечку чернильницы и на минуту остановилась, живо представив себе смуглое личико сына в обрамлении черных как смоль кудрей. Решено, аббату де Ледигьеру она поручит привезти Флоримона в Плесси, чтобы оба ее мальчика находились под материнским надзором хотя бы до тех пор, пока ей не придется вернуться ко Двору. Перед ужином Анжелика велела одеть маленького Шарля-Анри потеплее и вывести его погулять. Короткая пора снежного великолепия уже кончилась, оставив грязь и серость, но малыш был далек от любования природой - его интересовали лишь упавшие на землю веточки, перья птиц и побуревшие листья. Кормилица попробовала было запретить ему возиться на земле, но Анжелика сухо велела ей идти в замок и проследить за приготовлением ужина для молодого сеньора. Она справится с ребенком сама. Оставшись одна, она задумчиво сунула ладони в муфту, прогуливаясь вокруг и следя, как Шарль-Анри возится с такими интересными игрушками — вопреки опасениям кормилицы, он не тянул их в рот и не пачкал одежду, грязными были только перчатки. Но зато какими сияющими были его глаза!... Она все невольно сравнивала свои чувства к старшим детям и к младшему сыну. Да, Флоримону доставалось больше любви — но тогда она жила в наполненной безмятежным счастьем Тулузе, а не сражалась за право быть при дворе... Да, она рассказывала сказки Кантору темными вечерами, пока мэтр Буржю закрывал харчевню на ночь, - но медленно подниматься наверх со дна оказалось проще, нежели удержаться на вершине. Сейчас у нее есть семья. И шанс все исправить...
адриатика: Глава шестая Вскоре их пребывание в Пуату утратило прелесть уединения – мало-помалу Плесси наполнился гостями. Провинциальные дворяне со всей округи считали своим долгом засвидетельствовать свое почтение маршалу и его жене. От скуки Филипп позволил всем желающим охотиться вместе с ним. Любители загнать зверя, всецело разделявшие эту страсть с маркизом, прибывали с утра к назначенному месту встречи, а по возвращении могли находиться в покоях хозяина, пока он совершает туалет, а затем оставаться до обеда: когда Филиппу приедалось одиночество, он любил, чтобы вокруг царила пустая суета, развлекавшая его. Среди дворян, одним из первых, кто нанес визит в Плесси, был герцог Ла Мориньер. Истовый кальвинист, он в глубине души презирал этих высокомерных выскочек, Плесси-Бельеров, но, будучи страстным охотником, не мог отказать себе в удовольствии, которого он сам никак не мог позволить. Поймав на себе его острый, пронзительный взгляд, брошенный исподлобья, Анжелика сразу распознала в Ла Мориньере фанатичную натуру – в его глазах она, как и все красивые женщины, была воплощением греховной праматери рода человеческого, навлекший на потомство свое кару Божию. У маркизы сразу испортилось настроение, так как она терпеть не могла религиозных фанатиков. Улучив момент, Анжелика принялась пенять мужу: нехорошо-де, принимать у себя враждебно настроенного гугенота, про которого вдобавок ходят такие недобрые слухи; будто он «выстрелом в суп» убил своего дядюшку-католика. - Позвольте мне самому решать, кто чего достоин, сударыня, – таков был ответ. Однако вскоре Ла Мориньер впал в немилость без вмешательства со стороны: Филипп относился к герцогу с почтением, как того требовал его титул, но, при бедности последнего, эта предупредительность больше походила на утонченную насмешку. Герцог же в своей пуританской надменности принимал все за чистую монету. Он начал мнить о себе невесть что, доходя в своих суждениях до крайности и позволяя себе наглые, вызывающие выходки. Так как один из пажей Филиппа, шевалье де Шантильон, оставил службу, получив должность при дворе герцога Орлеанского, маршалу требовался юноша на его место. Добродушный толстяк де Круасски, приходившейся дю Плесси дальним родственником, начал брать с собой сына, чтобы при удобном случае обратить на него внимание маркиза. Однажды Ла Мориньер, в силу давней вражды, начал прилюдно поносить де Круасски, упрекая его в греховности и в том, что его отец из продажности отпал от своих единоверцев: – Господь видит жадную до наживы душу и воздает каждому по делам его, – глумился герцог, намекая на затруднительные обстоятельства семейства де Круасски, связанные с наследственными тяжбами, полностью разорившими последних. Холеричный по натуре, благодаря мавританской крови предков, Ла Мориньер легко впадал в неистовство и имел столь грозный вид, что бедный барон дрожал как осиновый лист, бормоча под нос какие-то жалкие оправдания. Его сын, юноша не старше восемнадцати лет, нашел в себе мужество заступиться за родителя, честными и разумными доводами пытаясь образумить герцога. В конце концов, Ла Мориньер в приступе гнева едва не поднял на него руку. Дело грозило принять скверный оборот, если бы Филипп вовремя не разрубил этот Гордиев узел: с убийственной вкрадчивостью, способной охладить пыл любого буяна, он посоветовал Ла Мориньеру упражнять религиозное красноречие в другом месте и запретил обоим семействам бывать в Плесси. Наблюдая из окна, как герцог садится на лошадь, Анжелика подумала, что он похож на зверя: усмиренного, но затаившего внутри злобу. Де Круасски же был просто уничтожен: он рассыпался в извинениях, подметая пол облезлым плюмажем, и, смолкнув на полуслове от замешательства, попятился к дверям. Сын почтительно, но вместе с тем твердо, взял его под руку и увел прочь, положив конец этой унизительной сцене. Достоинство, с каким держался юноша, произвело на Анжелику впечатление, и за ужином она принялась заступаться за де Круасски, но видя, что муж ее не слушает, оставила попытки. Утром Филипп сам отправил к барону слугу с запиской, разрешая ему снова явиться в Плесси. На следующий день, после охоты, Филипп послал за Анжеликой. Когда она вошла в покои мужа, мужчины – де Мальезе, де Круасски с сыном и трое дворян, принадлежавших к дому маркиза, – торопливо поднялись ей навстречу, стараясь перещеголять друг друга в любезности. Обошлось, впрочем, без целования ручек и лобзания подола платья. Маркиза учтиво приветствовала собравшихся изящным кивком и присела на табурет, который указал ей Филипп. Под предлогом жары, стоявшей в помещении, он снял с ее плеч шаль, открыв взорам низкий соблазнительный вырез бархатного платья. Участвуя в разговоре без всякого интереса, с выражением скуки на лице, маркиз несколько оживился, обратив свое внимание на юного де Круасски: он задал ему пару вопросов о планах на будущее, потом подозвал к себе, чтобы тот помог ему выбрать кольца. Когда молодой человек блестяще справился с заданием, обнаружив вдобавок к рассудительности тонкий вкус, Филипп наклонился к жене и тихо сказал: - Побеседуйте немного с этим шевалье, я хочу знать, как вы находите его ум. Анжелика понимающе кивнула в ответ. С чарующей улыбкой она подошла к юноше и подала ему руку. - Мне хочется немного поговорить с вами, любезный шевалье, пойдемте к окну, чтобы я могла вас как следует разглядеть. После обеда Анжелика улучила минутку, чтобы отчитаться о проделанных наблюдениях. - Благодарю вас, мадам, – перебил ее Филипп, – то, что я хотел знать, я узнал. - А именно? - Какое впечатление произведет на него ваша красота. - Вы опасаетесь, что я увлекусь вашими пажами? – насмешливо вздернула брови Анжелика. - Я опасаюсь, что они увлекутся вами. Или другими юбками… Какая разница кем? Где женщины, там интриги. - В таком случае он прошел испытание, не правда ли? - Думаю, да. Анжелика просунула руку под локоть Филиппа, и они медленно пошли через анфилады комнат. Украдкой бросая взгляд на мужа, любуясь его греческим профилем, Анжелика думала о том, что он ей сказал. Действительно, юноша не смутился и не покраснел, когда она коснулась его руки, не пытался заглянуть в ее соблазнительное декольте, не вел себя, как большинство мужчин, на которых ее красота оказывает гипнотическое действие. И вдруг ее осенила догадка: «Для этого мальчика, немногим старше Флоримона, я, верно, уже старуха». Неприятно поразившись этой мысли, Анжелика с волнением поймала свое отражение в большом настенном зеркале и почувствовала облегчение: ее красота находилась в самом зените. «Нет, дело явно не в этом. Наверняка, юный де Круасски придерживается тех же взглядов, что и Шантильон. Решительно, эти эфебы на итальянский манер не делают никакой чести моему мужу». Когда она попыталась изложить эти соображения Филиппу, тот безразлично пожал плечами: нет, слухи его совершенно не интересуют. - Значит, корень всего зла вы видите в женщинах, – резюмировала Анжелика. - А вы разве нет? – спросил Филипп, удивленно приподнимая брови. - Знаете, Филипп, если женщины и лживы, то только потому, что мужчины позволяют им себя обманывать. Почему, к примеру, Самсон открылся Далиле в третий раз, когда дважды убедился в ее злонамеренности? Филипп некоторое время молчал. Задержавшись у лестницы, он обратил на жену долгий задумчивый взгляд. - Он знал, чем кончится, - медленно произнес он, наконец. – Знал, но был один-единственный шанс, что она все же не предаст. - Глупо, не правда ли? - Вы сказали, – заметил Филипп, рассеянно постукивая пальцами по перилам, – все в этом мире является следствием чьих-то ошибок, по словам отца. - Очень верная максима, – со вздохом констатировала Анжелика, подавая мужу руку для поцелуя. – Вы зайдете ко мне перед ужином, господин мой супруг? - Я рассчитываю на это, – ответил Филипп, и откланявшись, удалился своей чеканной походкой. Анжелика, застыв на нижней ступеньке, долго смотрела ему вслед. Иногда чету дю Плесси навещали их парижские знакомые, ехавшие в свои поместья по делам. Шевалье де Мере, гостивший здесь три дня, сокрушался, что не имел чести посетить этот приют наяд и дриад – «Зеленую Венецию», воспетую в салонах еще герцогом де ЛаТремуйем – в пору цветения. Анжелика, изрядно уставшая от старомодных витиеватых оборотов, которыми щедро были сдобрены речи этого пожилого жеманника, лишь улыбалась, поддакивая в ответ. Еще большее разнообразие внес в их жизнь визит герцога и герцогини де Навайль, приехавших в Плесси за неделю до Рождества. После обеда, когда мужчины отправились сыграть партию в фараон, Анжелика подсела к мадам де Навайль, чтобы послушать придворные сплетни. Итак, король решил провести зиму в Тюильри. После серии празднеств в честь блестящего завершения военной кампании, их величества вернулись в Париж. Теперь даже в «домашние дни» устраиваются пышные приемы. Балы венчает представление в театре Тюильри, а после, с вечера до утра, играют в карты. Игра ведется по крупной, и за неимением денег на кон ставятся родовые поместья, жены, дети и даже собственная жизнь. Мадам де Монтеспан предпочитает ландснехт, где за вечер может спустить бюджет целой провинции. Компанию ей обычно составляют сам король, Месье и Мадам, принц Конде и Монсеньор герцог. Тот, кто желает играть за одним столом с королем, должен раскошелиться. Недавно господин Главный проиграл 5000 тысяч пистолей за одну ночь, хотя что может быть ценнее личного благоволения его величества? В высоком положении мадам де Монтеспан не сомневается даже слепой и глухой – о нем знают в самых отдаленных уголках Европы, а может и дальше. Мадам де Монтеспан принимают за королеву, как некогда жена Дария приняла Гефестиона за Александра, и в этом король, кажется, уподобился Великому герою: Атенаис имеет покои из двадцати комнат, тогда как в распоряжении законной государыни - только девять. Король очарован своей «прекрасной госпожой», он пленен любовью к ней и ни в чем ей не отказывает, ни в едином капризе. Мадам де Монтеспан чрезвычайно любит всякие шутки и розыгрыши. Это чистое ребячество, но, если это развлекает Атенаис, значит, придворные, и даже сам король, взапуски участвуют в любых сомнительных проделках. Насыпать соли в напиток, подлить чернил в кропильницу, переворачивать стулья дам—любые средства хороши, лишь бы рассмешить маркизу. Так выяснилось, что у некоторых дам нижние юбки в заплатах, а кое-кто не носит чулок. Маркиза весь вечер высмеивала этих дам. Наконец, «бедняжки» нашли повод и удалились в великом смущении. «Прекрасная госпожа» выпустила им вслед парфянскую стрелу, заметив, что не следует появляться при Дворе тем, кому это не по карману. В ее салон теперь могут попасть лишь избранные. А ведь это одно из немногих мест, где можно лицезреть короля в неофициальной обстановке. Он бывает у маркизы каждый день – развлекается разговорами дам, играет в карты или слушает музыку. Мортимары, в особенности Атенаис и ее брат де Вивонн, часто устраивают маленькие домашние концерты. Король неизменно остается доволен и даже попросил герцога сочинить что-нибудь для Двора. С приходом к власти блистательной Атенаис роскошь правит балом, она во всем задает тон. Дамы в ответ на комплементы кавалеров шутливо просят сравнивать их не с Венерами, а с улитками, ведь они-де тоже носят на себе свой дом. Русское посольство прислало королю множество даров, в числе которых снежный барс для Зверинца и огромное количество редких мехов. Мадам де Монтеспан облачилась в эти шкурки с головы до пят: муфты из белки «величиной с тыкву», как презрительно выражаются модники, уже не носят. Нужно, чтобы меховые каскады облекали руки чуть ли не до локтей и свободно спускались вниз. Чтобы вконец не разориться, придворные ищут дополнительных доходов. В Париже много говорят об аферистах: кое-кто скупает акции липовых компаний в надежде на большие дивиденды, а кое-кто и вовсе отдается в руки колдунов и шарлатанов всех мастей. Все эти рассказы маршальша перемежала с тяжелыми вздохами. Герцог, назначенный военным губернатором Ла-Рошели, будто бы навлек на себя неудовольствие короля, и поэтому ему пришлось оставить Двор. Но Анжелика догадывалась – придворные ищут в своих фамильных имениях хотя бы временного спасения от безжалостных кредиторов. Война, пышные придворные празднества, парады, званые приемы и выезды требуют колоссальных затрат. Чтобы сводить концы с концами нужно искать новых милостей от королевских щедрот. Анжелика улыбнулась. Пускай на нее косо смотрят, называя за глаза «Мадам – шоколад», зато ее жизнь не целиком зависит от монарших капризов. Перед самым Рождеством случилось долгожданное событие. Анжелика, только что вернувшаяся с крестин сына одного из арендаторов, находилась во внутреннем дворе. Раскатистый звон медного колокола, оповещавший о визите гостей, заставил ее задержаться у входа. Когда во двор, громко цокая копытами по обледенелой брусчатке, въехала пегая лошадь, маркиза вскрикнула от радости при первом же взгляде на всадника: - Флоримон!
адриатика: Глава седьмая - Матушка! – мальчик легко соскочил с лошади и бросился к матери. Он уклонился от объятий, отдав дань уважения галантным поклоном. Анжелика, подыгрывая, протянула юному кавалеру руку для поцелуя. Позади уже спешивался аббат де Ледигьер. Анжелика ответила рассеянной улыбкой на его учтивое приветствие. - А почему верхом? Где ваш экипаж, сын мой? - На постоялом дворе, близ Руйе, - небрежно махнул рукой мальчик. – У нас отскочило колесо. Мы решили не задерживаться в вонючем трактире, набитом клопами и крысами. Поговорить с сыном Анжелике удалось только вечером. Флоримон, подняв переполох в детской, побежал осматривать замок: особенно его заинтересовала оружейная зала. Он любовался парадными доспехами, украшенными искусной чеканкой, снимал со стен ружья и арбалеты, с любопытством изучая устройство замков и спусковых механизмов. Правда, здешняя коллекция и сравниться не могла с той, что была в Париже, в отеле Сент-Антуан. Также Филипп, по примеру своего деда, коллекционировал холодное оружие: ножи, мечи и сабли из разных стран, и среди них были весьма диковинные: например, меч из далекой страны Эдо, подаренный маршалу господином Тавернье. Как только с осмотром было покончено, Флоримон, ускользая от докучливого воспитателя, отправился играть с младшим братишкой. Анжелика с нежностью улыбалась, слушая звонкие детские голоса, эхом отражавшиеся от массивных каменных стен. Она скучала за вышиванием, когда комнатный лакей доложил, что сын желает ее видеть. Флоримон придвинул табурет к ее креслу и положил на колени корзинку с нитками, как это делали пажи. Анжелика то и дело поднимала взгляд от вышивания, украдкой любуясь сыном. Галантный юноша, он станет самым авантажным придворным кавалером. К тому же писаный красавец: смуглая, оливковая кожа, вьющиеся, темные волосы, которые доходили ему до плеч, невероятно густые и блестящие, энергичные, но резковатые черты лица, смягченные детской миловидностью. Но главное - с какой удивительной непринужденностью он держался! Истинная аристократичность угадывалась в жестах, в осанке, в поступи, в умении поклониться, а также носить плащ и шпагу. Анжелике вспомнился Филипп: как он кладет левую руку, затянутую в кожаную перчатку, на эфес, слегка отставив локоть в сторону или небрежным, немного картинным жестом придерживает во время ходьбы полу плаща. Этой врожденной величавостью, ставшей редкостью даже среди наивысшей знати, сполна обладали оба ее супруга. Флоримон словно воскресил для нее образ своего отца. Анжелика не удержалась от ласки и погладила мальчика по голове. - Расскажите, сын мой, как вам живется в Париже? Флоримон начал рассказывать сплетни, которые она частично знала из писем мадам де Севинье и от придворных, наезжавших с визитами в Плесси. В основном они касались короля и мадам де Монтеспан: Флоримон, например, был в восторге от их шалостей. - Вы даже не представляете, матушка! Король обычно такой сдержанный и важный, а тут шалопайничает, как мальчишка. Кстати, вы тут совсем отстали от моды, мама. При дворе дамы носят прически-чудачки и платья – распашонки, как у мадам де Монтеспан. Они не то чтобы красивые, зато скрывают… - и он выразительным жестом изобразил большой живот. Анжелика решила, что такие намеки чересчур для одиннадцатилетнего мальчика и поспешно перевела тему на другое: - Как вам новая должность? Нравится? - О, матушка, еще как! Разве я мог мечтать, что так быстро сумею добиться столь высокого положения! Мальчики из самых влиятельных семейств завидуют мне, - лицо Флоримона приняло озабоченное выражение. - Но мне нужно опасаться интриг! Вы не представляете, сколько человек хотят занять мое место! Анжелика рассмеялась: - Вы настоящий маленький придворный, сын мой, но мне кажется, вам еще рано думать о подобных вещах. Флоримон посмотрел на мать с нескрываемым негодованием: - Матушка! Как можно так говорить! Все очень серьезно! Он оглянулся на дверь и, понизив голос, сказал: - Вы знаете, что месье Дюшес несколько раз пытался отравить короля? Я сам видел, как он засовывал под ноготь какой-то белый порошок, сыпал его в королевский кубок, после того как сам пробовал вино, и передавал его королю. - Это невозможно, мальчик мой, и потом, разве король после этого заболел? - Нет, но кто знает, может быть, яд не подействовал или он медленнодействующий, я слышал, что есть яды, которые действуют несколько месяцев… - Не говори глупостей, - сухо оборвала его Анжелика, - кто вообще вбил тебе в голову эти мысли об отравлениях, о каких-то медленнодействующих ядах? - Ах это...- Флоримон пожал плечами. – Как-то раз герцогиня де Витри попросила меня заложить для нее экипаж. Она отправилась в Париж к Ля Вуазин. Я подслушивал у замочной скважины, о чем она говорила с колдуньей. Она просила подходящую отраву для своего престарелого мужа. Сначала она пробовала избавиться от него при помощи своего любовника, мессира де Клермана, вы бы видели, матушка, какие комедии она разыгрывала перед ним! Она хотела спровоцировать ссору и дуэль, кстати, заодно избавившись от обоих, так как мессир де Клерман давно надоел ей. Она хочет снискать расположения герцога де Вивонна…. - Флоримон, ты хоть знаешь, насколько опасно рассказывать подобные сплетни? Кто же захочет иметь пажа, который выбалтывает тайны хозяина? - Я не сплетничаю, матушка! - воскликнул Флоримон, топнув ногой, так что корзинка с нитками упала на пол. - Я просто хотел вам рассказать, с чем мне постоянно приходится сталкиваться при дворе! Конечно, отравления - это крайние меры. Вот, например: графу де Лузе хотелось получить должность господина де Майе, так он намекнул господину Лувуа о связях маркиза с Пор-Роялем. Господин де Лувуа уговорил короля лишить Майе этой должности, а через некоторое время граф Лузе добился своего через госпожу де Роклор. Флоримон посмотрел на Анжелику с оттенком превосходства. В его взгляде, однако же, сквозила юношеская наивность, он будто искал в глазах матери одобрения – ну, как я разбираюсь в тонкостях придворных интриг? Анжелика только покачала головой и попыталась внушить сыну, что все это является в большей степени плодом его фантазии: - Вы сгущаете краски, дитя мое, ваше воображение… - Да причем здесь воображение! - крикнул Флоримон со слезами в голосе, - я просто, похоже, говорю с глухой! Я сам лишился бы своей должности, если бы не нравился господину де Вильруа! Анжелика онемела: -Что... что значит, нравился? - пробормотала она, от волнения стиснув кулаки, так что кольца больно врезались в кожу.- Вы, надеюсь... вы не хотите сказать, что…- ее голос задрожал. - Нет, конечно, я не стал его любовником. Но мне кажется, он этого хочет. Однажды он заступился за меня перед Дюшесом, когда я совершил оплошность, а в другой раз пригласил к себе на чашку шоколада. С тех пор его пажи льстятся ко мне, предлагая дружбу и всяческие услуги. Я не хочу терять расположения столь видного человека при Дворе, поэтому вожу его за нос... - Довольно! — отрезала Анжелика, прижимая руки к вискам. - Довольно! Я не потерплю ничего подобного. Вы открыли мне глаза - Двор не место для мальчиков вашего возраста! Вы отправитесь в иезуитский колледж, чем раньше, тем лучше, слышите! Флоримон вскочил. С минуту он с яростью смотрел на мать: в его глазах блестели слезы. Но потом ему удалось справиться с собой: он отвесил нарочито глубокий, церемонный поклон, выдававший всю степень его гнева и разочарования, и с чувством собственного достоинства, высоко вскинув подбородок, направился к дверям. Стоило ему выйти, как Анжелика услышала сдавленный всхлип и быстро удаляющийся топот бегущих ног. Оставшись одна, Анжелика принялась яростно метаться по комнате, потом велела вызвать к ней аббата де Ледигьера. Аббат выслушал все обвинения, почтительно опустив глаза долу. - Мальчик еще слишком юн и чист, он не лжет, мадам. - В таком случае это ваша вина! - Возможно, так и есть, мадам. Я уже дважды дрался на дуэли, но наступит момент, когда я не смогу защитить его. В первую очередь от него же самого. Анжелика тяжело опустилась в кресло. Боевой пыл в ней угас, и она почувствовала, что замерзла. Зябко поежившись, она накинула на плечи шаль. - Вы можете идти, господин аббат, – устало произнесла она. – Только проследите, чтобы впредь мой сын держал язык за зубами. Многие знания умножают скорбь – объясните ему это. Оставшись одна, она придвинула кресло ближе к огню и некоторое время неподвижно смотрела на пламя. Она так стремилась, чтобы ее дети попали ко двору, но не учла опасностей, угрожающих им. В этом мире не редкость, когда триумфальное шествие заканчивается траурной процессией. Филипп раскрыл ей глаза на это блестящее общество. Филипп… ….Вильруа? Да вы с ума сошли! Послушать вас, так я должен перебить всех королевских гетеров! - Конечно! Ведь это же не ваш сын! Филипп, пожав плечами, повернулся к трюмо. Задумчиво разглядывая себя в зеркале, он провел пальцем над губой: - Как думаете, мне вернуть усы или оставить так? - Усы вам были очень к лицу, но и так тоже хорошо. Вы выглядите юным и прекрасным, как эфеб с берегов древней Эллады. Но прошу вас, отвлекитесь хоть на миг от созерцания своей богоравной красоты и сосредоточьтесь: мне очень нужен ваш совет. Филипп снова обратил внимание на жену. По его лицу скользнула тень недовольства, но он, очевидно, взял себя в руки и рассудительно произнес: - Ваш сын в том возрасте, когда хочется быть значительнее, чем есть на самом деле. Я знаю Вильруа и не слышал, чтобы за ним водились подобные грехи. - Тогда зачем Флоримону наговаривать на него? - Может, он принимает желаемое за действительное? – усмехнулся Филипп. – Право же, сударыня, Вильруа прошел хорошую придворную школу. Возможно, он хочет привлечь симпатии мальчика, чтобы таким образом угодить вам. В любом случае не забивайте себе голову этой болтовнёй: молодой зверь точит когти, вот и все. - Филипп, может быть, вы и правы. Но эти новые речи ужасно тревожат меня. Нравственная чистота моего ребенка нарушена – я вижу это! Мне страшно, что он по собственному желанию решит встать на эту скользкую дорожку, вдохновляясь примером шевалье до Лоррена и прочих бесстыдников. Я хочу, чтобы вы с ним поговорили, только не в вашей солдатской манере – Флоримон очень ранимый. Действуйте с ним мягче, умоляю вас. Попытайтесь донести до него суть, но как-нибудь… иносказательно! Филипп с минуту молчал, глядя в пространство «слепым» взглядом, потом вздохнул, возводя глаза к потолку, показывая тем самым, что соглашается на это с величайшей неохотой. - Ну, хорошо. Я постараюсь. Идите в спальню, чтобы он вас не увидел. Войдя в спальню, Анжелика приникла к неплотно прикрытой двери. Щекой ощущая прохладу, исходившую от деревянной плиты, она вдруг вспомнила про своих младших братьев. Будучи совсем юношами, они уже вкусили отравленные плоды порока. Альбер вообще отличился, достигнув в своем бесстыдстве самого дна: он, будто бы, переодевшись женщиной и напялив на лицо маску, посещал городские лупанарии, чтобы торговать своим телом. И если ее брат решился на такую мерзость отчасти из нужды – у него вечно не было денег – то Единственный брат короля, как говорили, промышлял тем же самым исключительно забавы ради. Перед мысленным взором проходила вереница строгих ликов - предков де Сансе. Если бы они знали, как низко падет потомок первых крестоносцев, в жилах которого течет кровь Иерусалимских королей! И вдруг, затмевая предыдущие образы, ей представилась одинокая фигура перед крестом. Неужели сына Жоффрея де Пейрака ждет та же жалкая участь? Нет! Она не допустит этого! Тем временем в смежной комнате раздался стук в дверь. - Войдите! – ответил Филипп. Анжелика замерла, обратившись в слух, когда услышала голос сына: - Вы звали меня, господин маршал. - Да. Мне хотелось побеседовать с вами с глазу на глаз. Вы надолго приехали? - Не больше, чем на пару недель. Мне жаль, но придется вернуться ко Двору. - Понимаю ваше нетерпение. Я слышал, новая должность пришлась вам по душе. - Да! Очень! Вот только матушка…Она грозилась отправить меня в Клермонский колледж. Но я не хочу, разве можно потерять такое выгодное место? Тем более, я получил назначение от самого короля! - Желания короля - закон, но вдвойне приятно, когда они совпадают с нашими собственными. Однако ведь что-то побудило вашу мать пренебречь почестями. - Матушка… Она... она, мне кажется, очень чувствительна и склонна делать из мухи слона, – голос Флоримона зазвучал извиняюще, и в нем появилась неприятная льстивая нотка. - Вот как? – повисла пауза, и Анжелика услышала звук шагов, точно Филипп медленно прохаживался по комнате. - Нет, вам не нужен иезуитский колледж, сударь, – раздался его ровный, звучный голос. - Правда?! - Именно. Как только вы достигнете совершеннолетия, я определю вас кадетом. Жизнь при дворе изнеживает. Вам известно, что и господин де Тюррен начинал свою карьеру рядовым солдатом в армии Морица Оранского? - Но… А как же моя должность? Еще я ведь вхожу в круг товарищей дофина… - Никаких но, сударь, – безапелляционным тоном прервал мальчика Филипп. - Вы начали путь к славе не с того конца, месье. Вы читали жизнеописание Цезаря? - Да, господин дю Плесси. - Тогда вы должны помнить случай из юности Цезаря, когда он, находясь в Вифинии, стал любовником тамошнего царя Никомеда. Недоброжелатели в насмешку прозвали его за это Вифинской царицей. Много лет спустя, во время празднования Галльского триумфа, римская чернь и даже солдаты в его войске, выкрикивали это оскорбительное прозвище. - Но разве оскорбления грязной толпы умалили его подвиги? Повредили хоть в чем-то его славе? – голос мальчика задохнулся от возмущения. - Нет, конечно. Но Вифинской царицей стать гораздо легче, чем великим Цезарем, вы не находите? – насмешливым тоном ответил Филипп. На какое-то время воцарилось молчание, и Анжелике очень хотелось увидеть, что происходит в комнате, но она не решилась обнаружить себя. - Я понял вас, господин маршал, – прошелестел Флоримон. После этого случая Филипп прибавил к дневным занятиям с аббатом еще военную муштру. А по ночам заставлял мальчика нести караул на крепостной стене. Глядя, как заспанный сын тащится поутру в оружейную залу, у Анжелики разрывалось сердце. Но поделать она не могла ровным счетом ничего. Спорить с Филиппом значило вызвать очередную бурю. К тому же она понимала – в воспитании мальчика долго недоставало твердой мужской руки. В конце концов, она сама не хотела, чтобы Флоримон вырос беззаботным придворным щеголем, разнеженным и развращенным. Ее беспокоило только одно – как бы сын не затаил на нее обиду и не отдалился от матери. Но вопреки этим опасениям, мальчик оставался все так же почтителен и нежен, только стал более скрытен, чем раньше. Анжелика, решившая, что он усвоил урок, была этим вполне довольна. Приближалось Рождество. Так случилось, что Сочельник они отмечали почти в семейном кругу. Герцог де Навайль приглашал их приехать в Ла-Рошель на все Святки, но за две недели до Сочельника резко потеплело и пошел затяжной дождь, отчего катастрофически поднялся уровень болот и речушек, а дорога превратилась в топь. Так что в Плесси приехали только ближайшие соседи, на которых обращали внимание не больше чем на дворян, принадлежавших к Дому маркиза. Анжелика не огорчилась отсутствием важных гостей. Слуги постарались на славу. Большая гостиная - старый пиршественный зал—был по традиции украшен омелой, кизильником и остролистом. Возле камина располагался вертеп: святое семейство—искусно вырезанные ясли с младенцем Иисусом и Дева Мария с Иосифом, в окружении животных и ангелов. Наступило Богоявление, венчавшее новогодние и рождественские торжества. После традиционной раздачи пожертвований, хозяева и гости, собрались за длинным столом, уставленным начищенной до блеска серебряной посудой. Лакеи поочередно вносили самые изысканные блюда во главе с ля Галетт – королевским пирогом. Флоримон был вне себя от счастья – ему снова выпала честь быть бобовым королем. После того, как на него с шумом и смехом возложили корону, мальчик выбрал для себя королеву – прелестную дочку графа де Мальезе. Когда он, с неизменным изяществом, подал ей руку, «королева» зарделась от смущения. «Еще каких-нибудь несколько лет, и мой мальчик станет мужчиной, - с нежностью подумала Анжелика.—Он будет пленять женские сердца так же, как и его отец» Флоримон поднес к губам кубок с водой, подкрашенной кларетом. Все дружно грянули – король пьет! Анжелика встретилась глазами с мужем. Он поймал ее взгляд, и его губы тронула легкая улыбка. Улыбка, принадлежавшая только ей одной. Сегодня она была счастлива.
адриатика: Глава восьмая Январь пролетел мгновенно. Флоримон уехал в первых числах февраля. Проводив сына, Анжелика весь остаток дня ходила точно в воду опущенная. Она участила поездки в Монтелу, чтобы побольше бывать с отцом, который угасал с каждым днем. Правда, он совсем не думал о смерти, его лицо было необычайно светло, а помыслы все чаще обращались к предстоящей вечности. - Право же, дитя мое, зачем так жалеть стариков? Станете ли вы сожалеть о трухлявом, гнилом дереве, закрывающем свет молодой поросли? – ворчал барон, когда замечал, как дочь украдкой смахивает набежавшие слезы. Он неуклюже гладил ее по тыльной стороне ладони своей трясущейся старческой рукой, черной и задубеневшей, как древесная кора. - Ах, отец, – вздыхала Анжелика и, наклонившись, терлась щекой о его руку, совсем как в детстве. Когда барону бывало получше, он принимался рассказывать дочери истории своей молодости. В основном это были армейские байки, которые постоянно прерывались из-за того, что в голове у барона смешались имена, события и даты. Такое путанное изложение не позволяло по достоинству оценить всю соль шутки, поэтому Анжелика прибегала к известной в свете уловке: когда собеседник делал паузу, повторяла за ним окончание фразы, при этом широко распахивая глаза. Отец оставался доволен, найдя в ней чуткого слушателя, а она могла немного передохнуть и подумать о своем. Как-то раз Анжелика, щупая отцу пульс, закатала ему рукав до локтя и увидела чуть повыше запястья небольшой шрам. - А, это безделица, – ответил барон на ее вопросительный взгляд, – шпага вашего тестя оставила этот след мне на память. Удивленная Анжелика пристала к отцу с расспросами. Как же могло так получиться? Она, дескать, не помнит, чтобы отец враждовал со своим родственником. Барон упрямился, уклончиво называя эту ссору делом прошлым, отчего любопытство завладело маркизой еще сильнее. Наконец, не выдержав натиска дочери, он сдался: - Что же, раз вы уж не можете оставить меня в покое…Ну, да Бог нам всем теперь судья, Он судит и правых, и виноватых, – и повел свой рассказ. Перед Анжеликой нарисовалась очень неприятная картина: много лет назад, когда отец был еще молод, в окрестностях Ньеля произошли волнения, причиной которых послужил следующий повод - в самый разгар одной из деревенских свадеб на которой гуляла вся округа, вдруг нагрянули мужчины в черных плащах и масках, полностью скрывавших лица. Пока ошеломленные гости и хозяева находились в замешательстве, один из шалопаев подхватил невесту, усадил перед собой на луку седла, и всадники, повернув коней тут же исчезли в неизвестном направлении. Наутро невеста, красная, как маков цвет, стыдливо опустив глаза долу, вернулась к новоиспеченному супругу. По деревне пошел нехороший слух, будто бы в деле замешен не кто иной, как молодой хозяин. Тогда крестьяне, подстрекаемые воинствующими родственниками опозоренного жениха, собрались толпой и направили свои стопы в Монтелу. Тут их быстро окоротили и с помощью уговоров и угроз отправили по домам, но барон имел со своей набожной и добродетельной супругой очень неприятный разговор. Все осложнилось, когда на следующий день, баронесса выкинула мертвого ребенка. Тогда барон поклялся найти негодяев и наказать их лично. Долго искать ему не пришлось. «Негодяем», укравшим невесту, оказался кузен дю Плесси, томившийся в провинции за какой-то проступок. Барону рассказали, как он хвастался приятелям и собутыльникам, что собирается вернуть в эти края право первой ночи. Де Сансе послал беспутному родственнику левую перчатку и стал дожидаться на условленном месте. Для него эта встреча закончилась легкой царапиной, а вот маркиз едва не лишился жизни. - Уж после этого ваша матушка перестала трепетать при виде его пышного плюмажа и дерзких манер, – неожиданно зло закончил старый барон. Анжелика недоверчиво взглянула на отца, но вдруг ее кольнуло в сердце непрошенное воспоминание: как преобразилась ее мать, как зажглись ее глаза в ответ на комплимент маркиза. По пути из Монтелу, Анжелика снова решила наведаться к Мелюзине. Она взобралась по скользким замшелым валунам к заветной пещере и на пороге столкнулась с мрачной хозяйкой. - Я ждала тебя, птаха, - сказала Мелюзина, поманив пришелицу внутрь. Вдыхая прелый сладковатый запах трав и кореньев, хорошо знакомый с детства, Анжелика смотрела, как пляшут длинные, обугленные пальцы ворожеи, перебирая отцовские четки. При этом Мелюзина раскачивалась как маятник, а в щелочках под опущенными веками блестели белки. Наконец раздался ее надтреснутый голос: - Он уходит. Анжелика не плакала, заразившись, видимо, отцовским фатализмом. Значит так суждено – мысленно констатировала она - иногда нельзя противиться судьбе. Когда она была уже на пороге, колдунья протянула ей глиняный пузырек: - Вот, птаха, возьми. Пара капель дарует сон. Боль уходит. А потом приходит смерть. Без боли и мук. Поняла? Анжелика с отвращением хотела отказаться, но пальцы против воли сомкнулись вокруг ужасного дара. Вернувшись домой, она положила его на дно шкатулки, где хранились вещи, напоминавшие ей о прошлом: обручальное кольцо Жоффрея, нож Родогона, перо нищего поэта и фамильное ожерелье дю Плесси. Вот уже неделю, как Анжелика чувствовала себя неважно; ломило поясницу и тянуло в низу живота. Она стала раздражительной, а однажды довела служанок до истерики: она заставила их искать дохлую крысу, утверждая, что вонь стоит просто невыносимая, хотя все в один голос пытались ее переубедить. Наконец, в постный день она потребовала мяса. Когда аббат де Каретт попытался мягко укорить ее за это, она довольно резко ответила, что отчет будет давать только своему духовнику. Отстраненность Филиппа доводила ее до белого каления: она то молчаливо бесилась, сутками не разговаривая с ним, то плакала у себя в комнате, думая о том, что он совсем не любит ее. Еще больше ее удручало другое: отсутствие прежней страсти к нему. Он волновал ее меньше чем, когда-либо, хотя его невероятная красота по-прежнему вызывала благоговейный, почти торжественный трепет. Она всем своим существом жаждала внимания и нежности, которых он, увы, не мог ей дать! -…Бренное тело подобно лодке, а пороки и страсти – сердитым волнам и ветрам, рвущим и колеблющим лодку. Темнота ночи есть чернота отчаяния, обуявшего душу грешника, слабого и бессильного перед разверстой пучиной. Господь является не в тот час, но в четвертую стражу, чтобы укрепить дух людской и дать им время мужественно сносить беды и потрясения. И тогда – сказано в писании: В четвертую стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. Анжелика слушала дребезжащий голос аббата Каретта, эхом отдававшийся от стен часовни, из своей ниши, сокрытой от посторонних взглядов. Погруженный в вязкую полудремоту разум выхватывал отдельные слова, переходящие в образы. Вот маленькая скорлупка, сокрушаемая яростными ударами волн, набитая фигурками испуганных людей. Кто они, эти люди? Рабы или господа? Теперь это ничтожные тряпичные куклы, умалившиеся перед грозным разгулом стихии, забывшие своего Господа, который не торопится к ним на выручку… После проповеди в Пепельную среду Анжелика наблюдала, как в парке разбирают благотворительные ларьки. Неделя в преддверии поста прошли в визитах и благотворительных делах, а Жирный вторник – в празднествах и гуляниях. Появились даже скромные де Рамбуры со всем семейством – засвидетельствовать свое почтение. Но госпожа де Мальезе, гостившая у них в это время, набожно закатила глаза – как маркиза дю Плесси может так запросто держаться с этими отъявленными еретиками. Анжелика только улыбнулась: уж лучше еретики, чем мадам Гарпагон. Та вечно жаловалась на воров-управляющих, ела за троих, а что не съедала, просила завернуть с собой «для дорогих собачек». В воскресение, когда Анжелика возвращалась с мессы, ей доложили о прибытии четы де Роклоров. Закончив с приветствиями, герцог сообщил, что помимо удовольствия навестить их в фамильном имении, у него есть дело к господину дю Плесси. Когда появился Филипп, он вручил ему конверт, скрепленный королевской печатью. Маркиз, извинившись, удалился к себе в кабинет, оставив гостей на Анжелику. Герцог был на седьмом небе от счастья – он осыпал хозяйку пышными комплиментами, под разными предлогами пытаясь коснуться ее руки. Юная герцогиня же была молчалива и грустна. Она не участвовала в беседе, опустив глаза, и временами Анжелика казалось, что слеза скатывается по длинным ресницам. Маркиза помнила ее по любовной связи с Пегиленом. Тогда она была ослепительно красива – маленькая фарфоровая куколка. Но сейчас эта первая обманчивая красота юности начала тускнеть. И уныние вовсе не добавляло ей красок. Тем временем вернулся Филипп. Анжелика сделала нетерпеливое движение навстречу – ей хотелось знать, о чем писал король. Сердце тревожно передернулось. По лицу мужа, как всегда, нельзя было ничего прочесть. Филипп хлопнул в ладоши и приказал дежурившему у двери лакею принести вина и закусок. - Сударыни, месье, у меня отличные новости, – ответил Филипп на немой вопрос собравшихся, – мессир де Сально по состоянию здоровья подал в отставку. Его величество официально назначил меня на его должность. - Значит, мы возвращаемся в Париж? – взволнованно спросила Анжелика. - В ближайшее время, – уточнил Филипп. Он взял с подноса бокал и обвел взглядом присутствующих. – Выпьем же! - Тогда позвольте тост… День прошел относительно весело. Герцог, уродливый как обезьяна, неуклюжий ухажер, был, однако, ловким царедворцем и неплохим рассказчиком. Он потешал их свежайшими придворными историями и анекдотами. Между прочим он рассказал об опале Лозена: в Плесси об этом слышали лишь обмолвками. Пегилен никак не смог смириться с потерей должности начальника артиллерии: он обратился за помощью к друзьям, в том числе и к мадам де Монтеспан, тесным приятельством с которой он так дорожил. Никому в точности не известно, что произошло между ними, но Пегилен ужасно оскорбил маркизу перед репетицией балета, в котором она танцевала партию вместе с королем. На этом инцидент как будто был исчерпан, но во время утреннего туалета все заметили, что король холоден со своим фаворитом. Тогда граф взбесился окончательно, и после мессы, преградив королю дорогу, потребовал свою должность. Лозен устроил отвратительную сцену, которую видели десятки глаз: преломив шпагу об колено, он бросил обломки к ногам монарха. Совершив это неслыханное богохульство, он удалился с гордо поднятой головой. И теперь Пегилен в Бастилии. Как стало известно, только граф де Гитри посмел хлопотать об этом человеке, ну и конечно мадемуазель де Монпасье. Сам же де Роклор предполагал, что вряд ли Лозен теперь когда-нибудь объявится при Дворе, и это наказание будет для него весьма справедливым и разумным. Анжелика не удержалась и бросила взгляд на герцогиню: она напряженно застыла в кресле, сцепив руки в замок на коленях, губы были сжаты в узкую полоску. Мадам де Роклор то и дело кидала на мужа взгляд, полный ненависти и презрения. После ужина играли в бассет. Герцогиня немного выиграла, выпила вина, отчего на бледных щеках заиграл румянец. И когда Роклор предложил ей спеть для гостей – у герцогини действительно был чудесный голос, снискавший славу в Париже, - она не стала отказываться. Мадам де Роклор предпочитала лютне гитару, но попросила аккомпанировать ей маркиза дю Плесси. Анжелика впервые слышала, как играет ее супруг. Герцогиня исполнила несколько аранжированных вещиц из опер Монтеверди: во время пения ее лицо словно сияло: оно то озарялось надеждой вместе с Пенелопой, то покрывалось тенью страдания - с Ариадной. Когда прозвучал финальный аккорд, Анжелика наклонилась к мужу и тихо сказала: - Мое сердце разрывается от ревности, мой друг. Сегодня ночью вы будете играть только для меня. Филипп посмотрел на нее с удивлением. - Почему бы вам не исполнить что-нибудь сейчас? - Я буду танцевать, как танцуют цыганки в ярмарочных павильонах. Это зрелище не для посторонних глаз. Филипп машинально коснулся пальцами струн. В его взгляде зажегся интерес. - Я давно не видел, как вы танцуете, – прошептал он, чуть закусив губу и тут же отодвинулся, потому что де Роклор начал с любопытством прислушиваться к их разговору. Комната была убрана по-восточному. Филипп полулежал на оттоманке, устланной коврами, меж шелковых подушек. Высокие напольные канделябры, дававшие мягкий, золотистый свет, стояли полукругом. От серебряных курильниц исходил тонкий аромат восточных благовоний, привезенных из Ливана. На столике подле ложа, в ведерке со льдом покоилась бутылка шампанского, окруженная вазочками со всевозможными сластями; конфетами, пастилой и свежими фруктами. Анжелика вошла через боковую дверь, босая, с распущенными волосами, ниспадавшими на плечи золотой пелериной, в легком шелковом платье. На ней не было не единого украшения, кроме обручального кольца. Вокруг стана она повязала ажурную шаль из тонкого кашемира, как это делают цыганки. На лице Филиппа проступило нетерпеливое выражение. Он, не отрывая взгляда, следил, как она, медленно приближаясь к ложу, томно отводит волосы назад, как, словно невзначай, скользит тонкими пальцами по обнаженным ключицам. Но когда он хотел заключить ее в объятия, она отпрянула. - Вы обещали сыграть для меня, помните. Я буду танцевать для вас, – промурлыкала она, извлекая дорогую гитару из бархатного чехла. Пригубив розоватую, искрящуюся жидкость, Анжелика прошлась в сарабанде, смягчая чопорность и официозность придворного танца особенной томностью и плавностью движений. Затем она попросила сыграть быстрый мотив, на манер мавританских куплетов. Она танцевала для Филиппа, как танцуют цыганки на ярмарках и площадях; выводя руками замысловатый рисунок, изгибаясь в пояснице и покачивая бедрами. Все больше входя в кураж, открывая изящные босые ступни, она становилась то нежно-чувственной, то яростно кружилась, как вакханка, призывным жестом галльских женщин указывая на распущенные волосы. Наконец, мягким кошачьим движением она взошла на любовное ложе. Кашемировая шаль соскользнула вниз, покрывая паутиной персидский ковер. Страсть накрыла их с головой. – У вас очень милый парк, – со вздохом промолвила мадам де Роклор, потрепав лошадь по гриве. Анжелика, осадив кобылу, посмотрела на лишенные листьев деревья с остатками снега под ними, на скверно подстриженные кусты – садовник заболел, так что работами распоряжался его сын, разгильдяй и шалопай каких свет не видывал, – и грустно кивнула. – Летом он выглядит все же лучше, – добавила она. Анжелика позвала герцогиню на прогулку, чтобы хоть как-то развлечь. Ей, совсем юной девице, было скучно слушать разглагольствования престарелого мужа о новой учрежденной королем придворной системе должностей. Тем более мадам де Роклор хотела объездить кобылу, на которую еще ни разу не садилась. Лошадь была норовистая, еще не привыкшая к наезднице, поэтому всю дорогу пришлось ехать легкой трусцой. Очень скоро Анжелика обнаружила, что говорить им почти не о чем. Придворные сплетни они уже обсудили. Планы предстоящей поездки в провинцию герцогиню нисколько не интересовали. - Вы – супруга губернатора. Это весьма недурно. Вам не придется скучать в одиночестве. - Ах, будь я хоть государыней какого -нибудь суверенного княжества, что мне с того? Неужели есть место лучшее, чем королевский Двор? Да я готова жить в душной комнате на антресолях в Сен-Жермене, чем владеть роскошным губернаторским дворцом в этом… - и она сделала жест, будто отбрасывая от себя некую мерзость. Анжелика не ответила. Они как раз подъехали к озеру, возле которого застыли мраморные статуи, потрескавшиеся, покрытые опавшими листьями, но все равно до сих пор казавшиеся Анжелике невыразимо прекрасными. – Вы выглядите такой счастливой, – невпопад заметила герцогиня, с некоторой завистью в голосе. – Да? – Анжелика вдруг вспомнила вчерашний вечер, о котором до сих пор едва заметно напоминало тело, и ощутила румянец на щеках. – Наверное… – Хотела бы я ощутить такое же счастье, – продолжала мадам де Рокелор, разглядывая озеро, подернутое ледяной кисеей. – А вместо этого меня увозят, что запереть в четырех стенах…Я знаю, как только мы окажемся там, муж перестанет быть снисходительным… Гадкий, гадкий человек! Анжелика долго молчала, чувствуя, как в душе поднимаются жалость и досада одновременно. Ей меньше всего хотелось сейчас утешать мадам де Рокелор, – они не были даже дальними подругами, – и ее слова о угрозе заточения вызывали у молодой женщины беспокойные мысли о том, насколько эфемерным может быть счастье… Давно ли минули времена, когда она боялась того же самого, изо всех сил стараясь удержаться при дворе, и тоже ради мужчины, пусть по иронии судьбы и бывшем ее мужем? Кони, почти не направляемые своими наездницами, медленно шли по дорожке вокруг озера. Тонкая ледяная корка сильно подтаяла. Ракиты, посаженные вдоль берега, тянули к темной воде свои тонкие гибкие ветви. Свежий промозглый ветер подул со стороны моря. Анжелика поежилась. - Вернемся в замок, сударыня? - Возвращайтесь без меня. Я еще покатаюсь по парку. Здесь так просторно – душа рвется на волю. А стены давят на меня. К тому же я не могу больше его слушать. Всю дорогу я призывала смерть на свою голову. Или на его… Ах, так нельзя говорить. Это дурно, но я ничего не могу с собой поделать! Анжелика не стала спорить. Пришпорив лошадь, она поскакала обратно к замку. Анжелика застала мужчин в гостиной. У нее не было желания принимать активное участие в беседе, поэтому она взяла вышивание и только прислушивалась к разговорам, сделав вид, будто поглощена этим занятием. Тем временем произошел случай, достойный пера Мольера: герцог и Филипп стояли у окна, выходившего в парк, и наблюдали, как гарцует на лошади мадам де Роклор. Герцог надулся от гордости. Красота и молодость супруги весьма льстили ему. К тому же, по слухам, он имел от этого немалые выгоды. - Поразительная стать. Я давно не видывал таких красавиц, – вдруг заявил Филипп с несвойственной ему восторженностью. Анжелика прислушалась к разговору, скорее из любопытства, чем из ревности. Она знала, что Филипп не делал комплиментов дамам ни в глаза, ни за глаза. Герцог польщенно улыбнулся и пригубил бокал. - Право же, все в ней выдает безупречную родословную! А изящная посадка головы! Как вам досталось подобное сокровище? Держу пари, это чистая случайность! - Ах, маркиз, по мне так вы гораздо счастливей меня! – пустив эту стрелу, Роклор украдкой бросил взгляд на мадам дю Плесси. - Норовистая! – продолжил Филипп как ни в чем не бывало, – дайте мне ее на пару дней, и я верну ее покорной и шелковой. И Филипп по-кошачьи сузил глаза, словно находясь в предвкушении. Герцог же лишился дара речи: - Но... но, право же, маркиз, вы в своем ли уме? – заикаясь начал он. – Это... это же моя жена! - Вот как! Тогда кто же ее оседлал? Герцог с достоинством выпрямился, звякнув бокалом о эбеновый столик и деревянным шагом направился к двери. Уже на выходе он обернулся и дико вращая глазами, взвизгнул: - Я не потерплю! Ждите моих секундантов, сударь! Филипп бросил на Анжелику до того удивленный и растерянный взгляд, что она еле удержалась от смеха. Когда недоразумение было выяснено, Филипп нахмурился. - Я говорил, конечно, о лошади. Только сумасшедший мог этого не понять! - Для большинства мужчин красота женщины все же предпочтительнее, любовь моя, – объяснила Анжелика, кусая губы, чтобы не расхохотаться. - Какая чушь! Еще древние греки считали лошадь самым совершенным созданием природы. Уж они-то знали толк в красоте. - Я... Я пойду поговорю с герцогом, – простонала Анжелика, бросаясь к двери. - Идите, – снизошел Филипп и приложил тонкие пальцы к виску, будто философ, уставший от людской глупости. Затворив за собой дверь, Анжелика прижалась к ней спиной, медленно сползая вниз в припадке беззвучного хохота. Герцог сразу же поверил объяснению. Его лицо просияло. Но проступившее удовлетворение скоро сменилось гримасой озабоченности. - О боже, о боже, какой конфуз! – закудахтал он. Дряблые щеки затряслись, а нижняя губа комично выпятилась. Он стал похож на толстую дряхлеющую матрону. – Это все ужасные дороги. У-жас-ные! От этой постоянной тряски произошло некоторое помешательство. – Он притронулся руками к голове, – мой врач говорит, что такое может случиться. - Главное, чтобы ничего не выпало через уши, – не удержалась Анжелика. - Что? Ах вы, шалопайка! – Роклор игриво погрозил ей пальцем. Он уже довольно пришел в себя. – Не возьмете ли вы на себя роль посредника еще раз, дорогая маркиза? Скажите нашему другу, что я очень расстроен и сконфужен. Мне бы хотелось замять эту историю поскорее, пока над ней не начали смеяться при дворе! Анжелика милостиво согласилась на посредничество. Ближе к вечеру Анжелика пригласила герцогиню к себе в покои. Мадам де Роклор привезла новый выпуск «Меркюр Галант», и женщины с упоением принялись обсуждать ткани и фасоны предстоящего сезона. «Пандоры» с новинками уже украшали витрины модных магазинчиков на Сент-Оноре. Потом герцогиня разложила пасьянс для мадам дю Плесси. - Ах, сударыня, королевская любовь по ранней дорожке, – всплеснула руками мадам де Роклор. Приметив ироничную улыбку маркизы, она добавила. – Зря вы мне не верите. Этому гаданию меня научила одна известная прорицательница с улицы Муффтар: оно не лжет. У меня выпало… - тут она запнулась и слегка покраснела. Анжелика так и не узнала, что нагадали герцогине, так как в этом момент раздался звук колокола – кто-то снова пожаловал в Плесси. Анжелика подошла к окну и увидела въезжающий во двор роскошный экипаж. Пока она разглядывала гербы на дверце и старалась припомнить, кому они принадлежат, сзади раздался не то возглас, не то стон. Маркиза обернулась. - Это он, он! – шептала мадам де Роклор помертвевшими губами. – О Боже, это Лозен! - Лозен! Да, это, без сомнения, был граф Пюйлигем, маркиз де Лозен – вот он уже легко соскочил на брусчатку курдонера, хорошенько огрев при этом замешкавшегося лакея тростью. Вслед за ним показался еще один дворянин, и в нем – вот уж точно «О Боже!» - Анжелика узнала маркиза д, Андижоса.
адриатика: Глава девятая Анжелика не стала менять простое платье из темного бархата, украшенное скромной вышивкой, на более помпезный наряд. Она ограничилась тем, что надела нить жемчуга в два оборота и накинула на плечи косынку из брабантского кружева. Герцогине она предложила воспользоваться своими румянами: уж больно бескровным смотрелось ее узкое личико на фоне темно-каштановой копны волос. Когда они спустились вниз, граф обменивался приветствиями с хозяином и его гостями. - Ба! Герцог, не думал, что застану вас здесь не одного, а вместе с супругой. - А вы, маркиз, сбрили усы, а я вот отрастил бороду! – Лозен и правда обзавелся курчавой окладистой бородой. Анжелика, как и весь двор, привыкшая к чудачествам графа, сочла эту выходку не более экстравагантной, чем его последние инвективы. - В этом есть нечто символичное, – он лукаво подмигнул Анжелике и тут же бросился к ней, чтобы «облобызать край ее платья» - Ах, как скверно, граф, вы выражаетесь, как старый «жеманник»! – маркиза слегка стукнула графа веером, сопроводив реплику очаровательной улыбкой. - Виноват. Я часто теперь навещаю принцессу, а она так любит эту «старую гвардию»! Пегилен мимоходом поприветствовал бывшую любовницу и снова повернулся к маркизу дю Плесси. - О вас сейчас много говорят, мессир маршал, – серьезно сказал он, но его серые глаза насмешливо блеснули. - Не более, чем о покойнике: хорошо или никак, – слегка пожал плечами Филипп. – Добро пожаловать, господа, – и он жестом пригласил всех в гостиную, где слуги накрывали к обеду. - Благодарю! Ах да... Вы знакомы с маркизом д, Андижосом? Анжелика сдержанным кивком ответила на поклон маркиза. Она видела в нем лишь трагический обломок прошлого, отпечатавшегося на сердце неизгладимым клеймом, как позорный флер-де-лис на теле преступника. Этот новый д, Андижос – с осунувшимся, задубеневшим лицом, с горькой складкой, залегшей меж бровей, был так же не похож на прежнего балагура-гасконца, как и маркиза дю Плесси – на юную графиню де Пейрак. Их взоры на миг встретились, и Анжелика быстро отвела глаза, когда прочла в нем тоже самое чувство. Обед проходил с некоторой помпой из-за присутствия именитых гостей. Постное меню не радовало разнообразием, но повара постарались на славу, умело сочетая дары морские с тем, что произрастало на земле: здесь были и карпы по-королевски, и устрицы, и угри в креветочном соусе. Ливрейные лакеи, выстроившиеся вдоль стены, по первому жесту подавали салфетку и наполняли бокалы вином или сельтерской водой. Визит Лозена нельзя было назвать приятной неожиданностью, но он принес с собой бравурный столичный дух: его едкие, а порой злые комментарии не щадили никого: - Представьте, наш «великий маршал» наконец вступил в лоно католической церкви. И теперь, подобно Хлодвигу, ожидает наград если не от господа, то от короля. Он «упорствовал в заблуждении», когда королева-мать намекала на жезл коннетабля. Теперь упорствует король. Вернее – и речи об этом быть не может. Права наша прелестница Нинон: часы любви не всегда бьют одновременно. Верно, дамы? - Милостивый государь герцог, согласно математике, два тела движущихся по прямой из противоположных точек, неизбежно встретятся. Я сменил лавры на мирты, а вы – мирты на лавры, и вот мы оба здесь! Анжелика лишь по необходимости вмешивалась, когда истории графа становились уж слишком непристойными. Лозен закончил рассказывать о некой графине, продержавшей любовника три дня в кладовке, отчего бедняга чуть не умер. – О чем еще говорят в Париже, кроме обманутых мужей и неверных жен? — перехватила Анжелика инициативу. – В Париже возносят молитвы, мадам, – тонко усмехнулся граф, делая глоток из бокала. Анжелике пришло в голову что он до странного напоминает свою заклятую подругу – мадам де Монтеспан, хотя у него не было и сотой доли ее очарования и образованности. Тем временем Лозен продолжал разглагольствовать: - Господин де Безмо как-то признался мне за картами, что я первый заключенный Бастилии, чьим условием освобождения является его собственная прихоть. Если подумать, то все, что бог ни делает, – к лучшему. Я многое потерял, зато отрастил эту прекрасную бороду, которая, если верить красоткам, мне очень к лицу, и не был в Пепельную среду на проповеди новой знаменитости, отца Бурдалу. Тот, кто вышел из церкви с мыслями о Господе – приблизился к царству божьему! Когда одну очень набожную даму спросили, какие благочестивые мысли посетили ее во время столь долгого внимания гласу слуги божьего, она ответила: «Ах, сударь, последние два часа мной владел только один помысел – поскорее облегчиться.» И речь шла вовсе не о душе, господа! Филипп за обедом произнес не больше двух – трех фраз. Анжелика любовалась мужем: его сияющей красотой, гордым, с легкой тенью надменности лицом, словно выточенным из мрамора резцом античного скульптора, в облаке белокурых локонов. Никто не знает, какими были герои древности, совершившие столь чудесные и великие подвиги, были ли они вообще, но на полотнах художников, на барельефах, в камне и бронзе они должны выглядеть именно так – недосягаемыми, как мечта, как чудо. А кем были бы люди без веры в чудеса? Мысленно провалившись в пустоту, Анжелика словно грезила наяву, когда Филипп склонился перед ней, чтобы предложить руку. По дороге в малую гостиную, где располагались столы для бильярда и игры в карты, маркиза полушутливо прошептала мужу: - Вы могли бы уступить эту честь кому-нибудь из гостей. О нас снова примутся судачить. - Мне безразлично, вы хорошо это знаете. Я сегодня думаю о вас вдвое больше обычного. - Ах, Филипп, сегодняшняя ночь… Признаюсь, я не могу вспомнить о ней без стыда… Она не успела договорить. Их догнал звонкий смех Пегилена. Он рассказывал о злоключениях маркиза де Монтеспана, награждая его супругу эпитетами вроде «эта сучка». - Что!?- вскричал он в ответ на изумленный взгляд де Роклора. – Беднягу наградили рогами, посадили в Фор-Левк, а там между прочим очень низкие потолки! А этот гаер Мольер добил его своей паскудной пьесой. Жаль, его рожа быстро зажила после пуговиц де ла Феяда, хотя, между нами говоря, маршала-то как раз он изобразил очень верно. … Где этот барон де Кресси? – нервно спросила герцогиня, оглянувшись. И как будто случайно остановив взгляд на мужчинах, игравших в «фараон». - Де Круасски, – машинально поправила Анжелика. Она тоже прислушивалась к разговорам за игральным столом. Граф был уже изрядно пьян: он насмешливо предлагал Роклору сделать в его новом дворце, приобретенном на королевские отступные, дверные проемы повыше. - Боже мой! – простонал герцог и карты выпали у него из рук, - вы уже и так себя скомпрометировали, а теперь желаете ввергнуть нас в неприятности. Вы бы слышали себя со стороны, сударь! - Всех тошнит от ваших выходок, Лозен! – вмешался Филипп. Он тоже швырнул карты на стол, затем спокойно предложил: - Партию в бильярд? Анжелика немного перевела дыхание: весь вечер она была как на иголках, ее даже мутило от волнения. Что-то должно произойти – твердил ей внутренний голос, хотя она также догадывалась, что причина этой мнительности заключается в чем- то другом. - Ах, господа, сыграем в буриме, – воскликнула мадам де Роклор, подхватив под руки мужа и д,Андижоса. - Вы, маркиз, или вы, господин мой супруг, загадывайте. Нет? Тогда я – зеркало- коверкало, бокал – скандал. Нет желающих? Мадам, прошу вас! - взмолилась мадам де Роклор. Она поминутно теребила свой веер: то открывала, то закрыла, то клала на колени ручкой вперед, то, как бы опомнившись переворачивала опахалом. На щеках ее горел неестественный румянец. Ее пальчики потянулись к бокалу с неразбавленным кларетом. Вибрирующим голосом, чуть громче, чем следовало, она начала декламировать: - Любовь – кривое зеркало Судьбу мне исковеркало… … Поставьте бокал Нам не нужен скандал. - Закончила Анжелика, наклонившись к герцогине. С деликатной улыбкой она забрала у нее напиток. То ли это лихорадочное состояние герцогини передалась всем, но д,Андижос и герцог тоже, казалось, чувствовали себя не в своей тарелке. Роклор хмурился, открывал свои часы-луковицы, красноречиво поглядывая на время. Но тут случился казус, потрясший всех присутствующих до такой степени, что гостиная погрузилась на пару минут в гробовую тишину. Партия в бильярд закончилась быстро. Маркиз дю Плесси был грозным соперником даже трезвому и более опытному игроку. Маршал не уступал даже королю, поэтому монарх предпочитал играть с господином де Вильруа, обладавшим редчайшим талантом проигрывать так, что у венценосного противника не оставалось сомнений в собственном мастерстве и естественном превосходстве. Так вот, Лозен продул, что называется «всухую». Тогда дю Плесси неспешным шагом приблизился к нему, занес руку и… отвесил графу щелбан, такой звонкий и сильный, что тот покачнулся и был вынужден ухватиться за стол. Все ошеломленно повернули головы и застыли, как во время игры в живые картины. С минуту Лозен смотрел на маркиза, округлив от удивления глаза. «Вызов!» -промелькнуло в голове у потерявшей дар речи Анжелики. В салоне повисло цепенящее ожидание: все взгляды были прикованы к Лозену. Он сделал шаг вперед. Потом слегка откинул голову и громко расхохотался. - Боже! – наконец проговорил он, смахивая набежавшую от смеха слезу. – Последний раз играл на щелбаны лет эдак в десять. Надо было заранее условиться, маркиз. Я бы знал, чем рискую. – Пегилен жестом подозвал лакея и велел ему принести лед. - Полноте, дамы и господа, - Лозен с веселой ухмылкой, в которой, однако, чудился вызов, обвел взглядом потрясенные лица собравшихся. – К чему эти недоуменные лица? Неужто вы думаете, что мы с маркизом станем ссориться? Это же старая солдатская шутка. Верно, месье? - Абсолютно! – С бесстрастным видом подтвердил Филипп. - Не слишком смешная все же. - Вы смеялись, – ответил Филипп, чуть-чуть приподняв уголки губ. - А, впрочем, забудем. Вот и мой лед. Если у меня на лбу останется отметина, это будет, по крайней мере, справедливо по отношению к вам, старина! – серые глаза, злобно блеснув, на миг скрестились с голубыми, точно клинки. - Я этого не вынесу, – раздался сдавленный шепот над ухом. Анжелика, поглощенная этим странным спектаклем, вздрогнула. – Прошу вас, мадам, уйдемте отсюда! – жалобно попросила герцогиня. Женщины устроились на узком канапе в оконной нише, и мадам де Роклор с рыданиями упала Анжелике на грудь. Так Анжелика узнала, что Лозен бросил герцогиню несколько месяцев тому назад ради своей распутной кузины, принцессы Монако. После ей удалось-таки взять реванш над неверным любовником – мадам де Роклор заметил король. Эта кратковременная страсть принесла свои плоды: она ждет ребенка. Муж на время их романа благоразумно покинул двор и жил в Париже. Он, конечно, знает, кто зачал дитя в ее чреве, но король осыпал их милостями. Роклор получил губернаторство, должности, пенсионы. Теперь он должен был на время уехать, чтобы положить конец слухам и не дать повода для новых относительно своего отцовства. - Что же вы плачете, дорогая? Многие позавидовали бы сговорчивости вашего супруга и вниманию короля, а вашему ребенку обеспечено блестящее будущее. - Ах, мадам, но я люблю Пегилена! Если я и хотела бы ребенка, зачатого вне брака, то только от него! А он любит шлюху и женится на дылде! Лицемер! Анжелика вздохнула. Любовь порой делает людей глупее, чем они есть. Она попыталась объяснить молоденькой дурочке, что связи Пегилена так же не постоянны, как и он сам. - ... А на Мадемуазель он женится по расчету. Она внучка Франции и самая богатая наследница Европы. Еще может случиться так, что по возвращению вы сами забудете его, – Анжелика пустила в ход последний аргумент. Герцогиня взглянула на Анжелику, словно та сбежала из сумасшедших палат: - Это невозможно, сударыня. Вам известно это не хуже, чем мне – вы тоже были его любовницей! Анжелика сжала губы. Вот змея! Не надо было ее жалеть! Больше всего маркизе хотелось надавать этой глупой девчонке по щекам. Вернувшись, они застали мужчин скучающими. Общий разговор как-то не клеился. Было очевидно – всем хотелось разойтись, но никто не желал уходить первым, точно боясь пропустить что-то важное. Озабоченные, тревожные взгляды попеременно останавливались на дю Плесси и Лозене. Анжелика приблизилась к мужу и потянула его за рукав, отзывая в сторону. - Надо заканчивать. Я хочу, чтобы эти люди уехали. Завтра же! – тихо сказала она. Филипп бросил на нее рассеянный взгляд. - Что?... А, да! Послушайте, вы ведь хорошо знакомы с этим маркизом? - С д, Адижосом? Да… Откуда вы знаете? - Он сам сказал. - Но что именно? - Потом. Видите, он не отходит от Лозена? Когда они будут выходить, отвлеките его минут на пятнадцать. Я должен поговорить с Пегиленом наедине. - Дуэль? – с тревогой спросила Анжелика, от волнения прижав к груди стиснутые кулачки. - Нет, ну что вы. - Филипп, обещайте мне! Если вы и вправду любите меня! – в порыве чувств она хотела взять его за руку, которую он тут же убрал. - Прекратите! – процедил он, затем, вздохнув, прибавил. – Я не собираюсь заниматься глупостями. Тягостную обстановку разрядила мадам де Роклор. Она объявила, что устала и желает лечь. Герцог с радостью ухватился за этот повод и вызвался провожать супругу. Герцогиня на миг состроила недовольную гримаску, но тут же взяла себя в руки и подхватила мужа под локоть. Маркиз дю Плесси пожелал им спокойной ночи и объявил вечер оконченным. - Впрочем, господа, кто не желает возвращаться к себе, мой дом в вашем распоряжении. Лозен тоже пожелал уйти. У него на лбу виднелся красный след, грозивший назавтра превратиться в хорошую шишку. Анжелика невольно поразилась его выдержке. Когда он подошел целовать ей руку, она сказала: - Мы давно знакомы, граф, но оказалось, я плохо вас знала. - О, мадам, говорят только палач хорошо знает тех, с кем имеет дело. - Все же, я знаю вас достаточно, чтобы вы не держали на нас зла, сударь. - Кто сердится на розу за шипы? Это плата за возможность близко любоваться ее красотой, – ответил он, по-кошачьи сощурив глаза. Андижоса маркиза перехватила уже в дверях. Он весь вечер ее избегал, даже в общей беседе стараясь не встречаться взглядом и не говорить с ней. Он слегка смутился, когда Анжелика оказалась вдруг рядом, да еще обратилась с просьбой уделить ей несколько минут. - Право же, маркиз. Грешно не воспользоваться случаем. Мы почти не встречались при Дворе и не говорили с тех самых пор как… Словом, так давно, что я даже не могу припомнить. Они заняли кресла перед камином, друг напротив друга, и смущенно замолчали, глядя на танец языков пламени. - Вы возвращаетесь в Тулузу? – нарушила наконец это тягостное молчание Анжелика. Маркиз кивнул, не отрывая взгляда от весело потрескивающих в огне поленьев. - Да, нужно уладить кое-какие дела перед отъездом. Я получил патент лейтенанта на королевской галере. - Вы жалеете, что пришлось оставить Двор? – Что вам сказать? Раньше мне, как и всем, хотелось зацепиться при Дворе. Я был раз получить хотя бы самую незначительную должность. А потом… – маркиз тяжело вздохнул, – было то, что было. Я думал, моя голова ляжет на плаху. Но безумцам, оказывается, везет – права старая поговорка. Я получил больше, чем когда-либо мог рассчитывать. А потом понял: придворная жизнь совершенно не для меня. Пустое и бессмысленное времяпровождение – нет, я не дьявольски хитер, но и не глуп. Я обычный человек, мадам. Я знаю, что мне не быть на вершине, но и толкаться в передних мне противно. - Я вас понимаю, месье, – Анжелика впервые за вечер посмотрела на маркиза без тени недовольства. Его искренний ответ разбил стену отчуждения. Теперь она снова видела перед собой человека, с которым любила беседовать, гуляя по оливковым рощицам графского парка. - Это не так, мадам. Вам больше подходит поговорка - Aut Caesar, aut nihil*. - Или пан, или пропал – как говаривала одна старая знакомая, – сказала Анжелика и рассмеялась. – Знаете, сударыня, — внезапно заговорил маркиз, на этот раз его голос звучал взволнованно, —я сейчас вспоминал, как впервые увидел вас в Монтелу. Вы были такой испуганной и подавленной, но вместе с тем держались очень мужественно. Это глубоко тронуло меня, и я почувствовал раскаяние. Да, именно! Ведь я никогда не думал, что может испытывать молодая девушка, которую выдают замуж за незнакомого мужчину. Это казалось мне таким естественным… как..как… словом, я искренне полагал, что привез радость в ваш дом. Он помолчал, будто подбирая слова, или ожидая ее ответа, но Анжелика молчала, охваченная воспоминаниями. – Я говорил себе: «Держись, Бернар, не поддавайся впечатлению, ты знаешь, кому она предназначена», – с невеселым смешком продолжил маркиз,- этот союз должен был стать счастливым, но, тем не менее, я продолжал вас ужасно жалеть. Что-то было в вас такое, какая-то особенная чистота, перед которой умиляется сердце, и страх запятнать эту чистоту становится сильнее смерти. Граф тоже испытал это чувство. Однажды он сказал мне: «Слишком часто мы становимся соучастниками преступлений, столь обыденных, что суть этих деяний представляется нам в совершенно искаженном виде: как нечто естественное. Ее душа – чистейший алмаз, сквозь который взираешь на вещи в их первозданной форме и ужасаешься царящей вокруг мерзости и невежеству» Маркиз сконфуженно замолк и опустил глаза. Анжелика скорее почувствовала, чем поняла, что по щекам катятся слезы. - Ну вот! Вам удалось меня растрогать! - Простите меня, мадам. - Извинения приняты, сударь. - Значит, вы не забыли? Те удивительные празднества в Отеле Веселых Наук. Нет, она не забыла Великого Лангедокского Хромого в красной маске, услаждающего слух гостей чарующими звуками bel canto, но как ни силилась, не могла вспомнить его лица. – Fuimus Troes, fuit Ilium*, —тихо сказала Анжелика. Д, Андижос впервые за все время улыбнулся, и это отчасти вернуло ему прежние черты беззаботного гасконца. – Вас можно сравнить с Энеем, сударыня. – Нет. Меня можно сравнить с Троей, —вздохнула Анжелика. – Я похожа на Трою, - еле слышно повторила она и, едва ли не впервые за прошедшие годы, позволила себе поддаться сладкому и тёмному, как грех, искушению. Закрыв глаза, она с тягостным облегчением представила себе, что в её жизни не было костра на Гревской площади, и она до сих пор носит имя первого мужа. Не было Николя и тьмы парижского Дна; она никогда ничего не слышала про харчевню «Храбрый петух». Кантор… да, Кантор родился на батистовых простынях в самом сердце Тулузы… И всё это время рядом с ней был он, чей образ она безотчетно пыталась вызвать в памяти, растревоженная словами Андижоса, – и не могла. Она помнила ощущение счастья, не отпускавшего ее ни на миг, любовь, безраздельно владевшую ее существом, но не его самого. Анжелика машинально сжала прохладную ручку кресла, и вдруг пришла в себя, резко открыв глаза. На смену усталости пришло раздражение. Зачем она причиняет себе боль, пытаясь схватить разорванную нить, ускользающую от нее во тьму? Она прислушалась к себе, но в душе было тихо - где-то глубоко в ней смолк звук неровных шагов и затих чарующий голос, Золотой Голос Королевства. Умер. Навсегда. - Вас долго не было. - Разве? - Да, я жду вас где-то с час. - И вам не терпелось, господин мой муж? Филипп подошел к ней сзади и положил руки на обнаженные плечи, мягко разворачивая к себе. - А если и так? – прошептал он, прижимаясь прохладными губами к ее лбу. - К чему вдруг эти нежности, Филипп? – поддразнила она его, деликатно высвобождаясь из объятий. Анжелика присела к трюмо и сама, без помощи служанки, начала распускать прическу. Филипп молча наблюдал, как она расчесывает длинные золотистые волосы и закрутив их на затылке, закалывает гребнем. - Вы поможете мне снять платье? Филипп, все так же не говоря ни слова, приблизился и покорно помог ей расстегнуть многочисленные крючки корсажа и развязать ленты на юбках. - Лозен уедет завтра утром. Как вы и хотели, – тихо сказал он. - Как? Все обошлось, надеюсь, без ссор? - Без. Я сказал ему, что он достаточно скомпрометирован и его пребывание здесь навредит ему же. Он был зол, как черт, но мы пришли к согласию. - Слава богу. Пусть катится к дьяволу. И этот д,Андижос с его воспоминаниями туда же, – она положила голову мужу на плечо и прикрыла глаза. – Боже, как я устала. - Мне уйти? - А вы уйдете? Вы все время поступаете, как вам бог на душу положит. Филипп был, казалось, озадачен этой неожиданной отповедью. - Я поступлю, как желаете Вы, – с нажимом произнес он и сделал движение, чтобы удалиться, но Анжелика вдруг обвила его шею руками, прижавшись к его сильной груди и страстно зашептала: - Не уходите… не уходите, мой милый. Я люблю вас так сильно, что однажды эта страсть погубит меня. - Вы надежно позаботились о тылах, – напомнил Филипп, показывая палец, на котором блестело обручальное кольцо. - Это ничего не значит. Важна только любовь… Любовь… Он наклонился над ней, покрывая жадными поцелуями щеки, губы, шею, одновременно увлекая ее в сторону алькова. Это было странно: любовь к нему переполняла ее сердце, но его ласки сейчас не возбуждали в ней желания. Ей хотелось просто спать с ним, у него на груди, убаюканной в его сильных объятиях. Он уложил ее на кровать, но, не чувствуя отклика, остановился, разглядывая ее в неярком золотистом свете ночника. - Какая у вас длинная шея… Я вижу, как пульсирует кровь. Здесь, – он провел пальцем по выступающей венке. - Вы не хотите заниматься со мной любовью? - Нет. - Вы хотите, чтобы я ушел? - Нет. Он встал. Снял с себя халат и сорочку, и, оставшись совершенно нагим – так он спал всегда – бросился на кровать рядом с ней. Сладко потянувшись, Филипп подмял под себя подушку и сонным голосом проговорил: - Завтра нам предстоит еще одно представление – проводы господина де Лозена. Будьте во всеоружии. - А вдруг он уедет спозаранку? - Я велел слуге разбудить меня, если он велит закладывать карету. Спокойной ночи, мадам. - Спокойной ночи… Анжелика так и осталась лежать неподвижно, бездумно глядя в потолок. Она слышала, как за окном пошел дождь – тяжелые капли быстро-быстро застучали по стеклу. Только бы назавтра не развезло дороги! Она содрогнулась от мысли, что гости могут остаться еще на день или на два. Этот Лозен привез с собой воздух Двора, пропитанный духами и серой. А д,Андижос? Зачем он говорил с ней о прошлом? Некоторым людям нравится жить воспоминаниями, черпая в них силы для завтрашнего дня. Но она знала – иногда это просто бывает необходимо. Веки постепенно смежились, причудливые узоры на потолке исчезли, уступая место украшенным цветами и гирляндами домам, нависавшим над узкими улочками. Триумфальные арки, фонтанчики с вином, вокруг которых теснится и беснуется толпа, Коломбина весело отплясывающая с Керубино. - Да здравствует король! - Да здравствует королева! Крики подхватываются со всех сторон. Она пробирается сквозь пеструю толпу, сквозь людское безумие, отчаявшаяся, будто потерявшийся ребенок. Какой-то дворянин в маске предлагает ей руку и просит назвать свое имя. Она не отвечает, лишь мимолетно касается взглядом. Почему его нигде нет? Она останавливается, в отчаянии глядя по сторонам. Голова кружится, и сердце разрывается от невыносимого страдания. Ее давят и теснят, чужие лица надвигаются со всех сторон, так что становится трудно дышать, а крик застревает в горле. Вдруг толпа исчезает, людские маски отступают и растворяются в небытии, а крики и музыка тонут в шуме волн и криках чаек. Перед ней скалистый берег – океан, темный, грозный, бушующий. Что делать? Повернуть назад, к пестрой, безумной толпе, или отдать себя на милость волн? И она идет вперед: страхи и сомнения оставляют ее. Вода оказывается прохладной и ласковой; она принимает ее в свое лоно, волны поднимают ее, унося от берега, и качают, качают… Анжелика проснулась в холодном поту и тут же соскочила с кровати, прижимая ладонь ко рту и стараясь глубоко дышать. В панике она попыталась отыскать глазами какую-нибудь посудину. Не в силах больше сдерживать дурноту, она согнулась пополам, извергая на ковер все съеденное и выпитое вечером. - Что..что случилось? – раздался сзади хриплый ото сна голос мужа. Его теплая ладонь легла ей на спину. - Не знаю, – пробормотала она, когда рвотные судороги наконец прекратились. Теперь ее колотил озноб. Она схватила простынь и принялась вытирать трясущейся рукой губы и покрытое испариной лицо. - Вы больны. Надо разбудить врача! Она с минуту бездумно смотрела, как он быстро одевается, и вдруг спокойно сказала: - Не надо никого будить. Это болезнь, от которой излечиваются через девять месяцев. И так как он все еще смотрел на нее недоуменно, она пояснила: - Я беременна, Филипп. - Просыпайтесь, мадам. Анжелика приоткрыла глаза, сквозь завесу ресниц глядя, как Жавотта отдергивает полог кровати. - Который час? - Семь утра, мадам. Через полчаса вас ждут внизу, так передал слуга господина маркиза. Окончательно проснувшись, Анжелика с тревогой прислушалась к себе, вспомнив ночной приступ дурноты. Филипп был так ласков с ней, когда она сказала ему о ребенке – он уложил ее голову себе на грудь и гладил по волосам, пока она не уснула. Сладко потянувшись, Анжелика улыбнулась, затем решительно отбросила одеяло и энергично принялась отдавать приказы. – Живее, живее! — хлопала она в ладоши. — Жавотта, подготовь платье из голубого бархата с золотыми аппликациями. Девушки засновали по комнате: Бабетта раскладывала на трюмо черепаховые гребни, щипцы для завивки волос, ящички с румянами и пудрами. В комнату один за другим заходили лакеи: один нес миниатюрную жаровню, второй – серебряный тазик, наполненный розовой водой, а третий – биде на позолоченных изогнутых ножках. Жавотта и Тереза снимали с болванки наряд маркизы. Час спустя, когда Анжелика уже заканчивала туалет, в комнату заглянул Филипп. – Поторопитесь, сударыня, если хотите попрощаться с нашими гостями. Когда они спустились вниз, гости уже готовились к отъезду, лакеи грузили багаж в повозки, а карета была подана. Лозен был весел, он имел свой обычный, насмешливый, слегка высокомерный вид. Пройдя хорошую школу придворного лицемерия, он никак не выказывал своих истинных чувств и был особенно приветлив с хозяйкой дома, не жалея комплиментов ее красоте и выражая надежду, что они обязательно увидятся при Дворе. Анжелика старалась не смотреть на красную шишку у него на лбу. Она оценила деликатность Филиппа: Лозену не пришлось встречаться в таком виде с де Роклорами. Д, Андижос был, напротив, как-то мрачен: когда он подошел целовать руку хозяйке, она не почувствовала прикосновения его губ. - Рад был нашей встрече, мадам дю Плесси, – ровным голосом сказал он. Анжелика кивнула с учтивой улыбкой. Гости раскланялись с хозяином дома: Лозен обменялся с Филиппом парой пустяковых любезностей, которые обычно звучат в подобных случаях. Ничто – кроме красноречивой шишки на лбу – не напоминало о вчерашнем, но Анжелика чувствовала обманчивость этого впечатления. У самой дверцы кареты Лозен повернулся к ней и вполголоса сказал. - Иногда король бывает немного болен. Он вздыхает и подолгу любуется розами в зимнем саду. Одна прекрасная роза оставила шип в его сердце. У Анжелики чуть было не сорвался с уст едкий ответ: «Неужто из камеры Бастилии так хорошо видны оранжереи Тюильри?», - но она сдержалась. - Имя этой розы всем давно известно, граф. Это маркиза де Монтеспан. - О, у этой дамы много достоинств и лишь один недостаток: она не вы, дорогая. Лакей закрыл дверцу и вскочил на запятки, кучер хлестнул лошадей, и карета, проехав мост, покатилась по главной аллее замка Плесси. Пегилен напоследок сделал им ручкой из кареты: «Прощайте, господа!» Анжелика ощутила легкость, будто камень упал с плеч. Филипп неслышно подошел сзади, и она вздрогнула, вырванная из раздумий, когда он коснулся ее руки. - Идемте в дом? – предложил он. Анжелика обвила его руку, чувствуя под бархатной тканью стальные мышцы мужчины. От него веяло силой и покоем. Она ослабела. Ей захотелось прижаться к нему. – Да, конечно. У меня сейчас появилось странное чувство, что в нашей жизни начинается новый этап. Я не знаю, пугает меня это или радует. А вас? Филипп сделал неопределенный жест. - Я не думал об этом. Впрочем, какая разница? Жизнь не бывает ни новой, ни старой. Она просто ведет к смерти, – добавил он, улыбнувшись своей странной, чуть рассеянной улыбкой. - Лозен мстителен. Он может стать довольно опасным врагом. - Врагом? Уверяю вас, между нами ничего не изменилось, – двусмысленно ответил Филипп. Когда они вернулись в гостиную, Анжелику ждала камеристка мадам де Роклор, которая передала, что ее госпоже нездоровится, и она очень просит мадам дю Плесси зайти к ней. На самом деле герцогине было стыдно за вчерашнее. - Ах, сударыня, я вела себя ужасно несдержанно. Он думал обо мне как о какой-нибудь простушке, не умеющей вести себя в обществе. Анжелика, вспомнив вчерашние эскапады герцогини, хотела сказать ей, что Пегилен, скорее всего, вовсе о ней не думал, но ее несчастный вид вкупе с искренним раскаянием вызвали в ней жалость. Анжелика обняла мадам де Роклор за плечи и обе женщины расплакались. Примечания: * Aut Caesar, aut nihil — латинское крылатое выражение. Дословно переводится, как «Или Цезарь, или ничто». Русские аналоги — «Иль грудь в крестах, иль голова в кустах», «Всё или ничего», «Пан или пропал» * Fuimus Troes, fuit Ilium — Были мы троянцами, был Илион. Латинская крылатая фраза, впервые встречающаяся в поэме Вергилия «Энеида». Употребляется при упоминании о чём-то безвозвратно ушедшем.
адриатика: Глава десятая Вскоре Роклоры тоже покинули их, и в замке вдруг воцарилась тишина. Подул теплый ветерок – природа находилась в предчувствии весны. Анжелика гуляла по парку вместе с сыном, вглядываясь в хрустальную небесную голубизну, подернутую легкой облачной дымкой. Она прислушивалась к пению птиц, к шелесту ветра, игравшего в кронах деревьев. Она впитывала в себя живительный воздух леса – своей колыбели. Она - Маркиза ангелов, его дитя, его фея. Здесь время всегда останавливалось: прошлое и будущее встречались, образуя поток безвременья. Филипп сказал, что жизнь — это путь, ведущий к смерти, но и смерть - часть жизни, единой спирали, по которой движется мир от самого его сотворения. ******* Умер барон де Сансе. Это случилось ночью, почти внезапно. Вечером барон лег в постель, как обычно, но два часа спустя ему вдруг стало совсем худо - горлом пошла кровь, и он потерял сознание. Священник насилу успел к умирающему, который незадолго до кончины пришел в себя. На вопрос, раскаивается ли он в содеянных грехах, барон еле слышно прошелестел: «Да», затем впал в предсмертную агонию. Между пятью и шестью часами утра он испустил последний вздох. Анжелика узнала о смерти отца только утром. Перепуганный крестьянский мальчишка, от которого крепко разило навозом, сообщил ей скорбную весть сразу после завтрака. Барона похоронили на кладбище, возле деревенской часовни, где находился старинный склеп де Сансе, рядом с супругой и сыном, умершим во младенчестве. Анжелика была единственной из многочисленного семейства барона, кто приехал на прощальное отпевание. Дени – гордость старика – так и не пожаловал, чтобы утешить отца перед смертью и проводить его в последний путь, но непременно явится вступать в законные права наследника. Анжелика не плакала. Мысленно она давно смирилась с неизбежным. Раздав слугам по монетке, чтобы они выпили за упокой души барона, она осталась бродить по темному, обветшалому замку, где прошло ее детство. Забравшись на чердак круглой башни-донжона, где, по словам Фантины, теперь жили совы, она обнаружила свой старый тайник с порошками из трав. А в отверстии стены, где была обрушена кладка, свернутый трубочкой холст – ее первый портрет, написанный Гонтраном. Она смотрела на маленькую девочку, одетую разбойницей, державшую руку на рукояти пистолета. Розовые щечки, развевающиеся волосы, дерзкий взгляд зеленых глаз – малышка будто насмехалась над своей взрослой копией. Спрятав портрет, Анжелика спустилась в свою бывшую комнату, которую некогда делила с Мадлон и Ортанс. Она открыла большой кованый ларь, вплотную придвинутый к стене – в нем хранилась одежда, обувь и другие личные вещи, например, синие книжки, которые она по вечерам тайком читала вместо катехизиса. Вся одежда в семье де Сансе обычно переходила от старшего ребенка к младшему, поэтому Анжелика не надеялась найти ничего из своих старых вещей: ее платья давным-давно перешили для Мари-Аньес, а что не подошло, раздали слугам или беднякам. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила на самом дне сундука несколько своих платьев, в том числе и серое, монастырское, с тремя голубыми бантиками на корсаже! «Баронесса унылого платья»! Впервые после известия о смерти отца на ее глазах выступили слезы. Она поняла, что старый барон всегда хранил в сердце любовь к своей маленькой дочурке. Анжелика достала из сумочки, висевшей на поясе, маникюрные ножнички и срезала ими бантик, распустив его в голубую ленточку. Двуколка ждала ее во дворе. Анжелика разбудила дремавшего Флипо: - Возвращаемся в Плесси. Филипп проводил ее в Монтелу, но ни на службе, ни на похоронах не присутствовал. По возвращении, Анжелике доложили, что маркиз у себя. На ее стук открыл Ла Виолетт, он же проводил ее до дверей кабинета. Филипп поднялся ей навстречу: - А, это вы. Подали ужин? - Не знаю, я только что вернулась из Монтелу. Прошелестев юбками, Анжелика прошла мимо мужа к окну и безотчетным жестом отдернула ткань портьеры, позволяя проникнуть в комнату лучам заходящего солнца. Закатный свет, брызнувший из окна, позолотил ее лицо, казавшееся лилейно-белым на фоне траурного убора. - Как прошел день? - нарушила Анжелика повисшее молчание. - Как обычно. Мы должны вернуться в Париж до конца месяца, помните? Анжелика кивнула, подняв на Филиппа усталые, влажные от слез глаза. - Я пойду лягу. Ужинайте без меня. Филипп коротко кивнул, глядя мимо нее с каким- то упрямым выражением на лице. Потом вдруг сорвался с места и догнал ее у самых дверей. - Ну-ну, не терзайте себя. Я знаю, вы любили отца. Сейчас вам тяжело, но это пройдет, - он бережно обнял Анжелику, прижимая щекой к прохладному бархату камзола, пахнущего жасмином. Анжелика повисла на нем, словно тряпичная кукла, успокоенная мерным стуком его сердца, но неловкие слова утешения вызвали в ней густой прилив раздражения: - Откуда вам знать, какую боль испытываешь, теряя близкого человека, – опустошенно произнесла она, упираясь руками в его грудь. – Вы надежно оградили себя от боли и страха смерти. - Смерти нечего бояться, мадам, - полусерьезно ответил Филипп и, запрокинув ее голову назад, пристально посмотрел ей в глаза: Видишь, каков я и сам, и красив, и величествен видом; Сын отца знаменитого, матерь имею богиню Но и мне на земле от могучей судьбы не избегнуть; Смерть придет и ко мне поутру, ввечеру или в полдень, Быстро, лишь враг и мою на сражениях душу исторгнет, Или копьем поразив, иль крылатой стрелою из лука. - продекламировал он, выпуская ее из объятий. Филипп вернулся к столу, и в комнате снова воцарилась звенящая тишина. Этот фатализм, доходивший до пренебрежения, разбередил в душе дремавшую боль. Кровь быстрыми молоточками застучала в висках. - У Гомера мне памятны другие строки: Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать, Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью. - звонко отчеканила Анжелика. - Это тоже слова Ахилла, растерявшего свое высокомерное презрение к смерти. - Для некоторых смерть - единственное лекарство от жизни, – заметил Филипп, слегка наклонив голову набок и глядя на нее с оттенком спокойного превосходства. Анжелика не могла понять, серьезно он говорит или издевается над ней. - Вы насмехаетесь сударь! Подумаешь, я плачу! Тогда в Доле вы и на смертном одре презирали мою слабость, не правда ли? - Нет. Мне было жаль вас. - Нет, не жаль! Вы сделали это нарочно! Ваша честь, ваши принципы, вам дороже меня и себя. Вы так и не смирились, что потерпели поражение от женщины! Анжелика ждала. Но чего? Может быть, муж процедит оскорбление, или выплюнет какую-нибудь колкость, грубость, пообещает выставить ее вон в пинки, наконец! Но нет! Филипп молчал. Он неспешно обошел стол, сел в кресло и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза, соединив перед собой длинные пальцы, унизанные перстнями. Этот жест слабости вызвал в ней безотчетный гнев. Анжелика набрала в грудь побольше воздуха и ринулась в бой. - Крестьяне рассказывали, что вы уже подростком охотились на волков с ножом. Вас даже прозвали Fariboul Loupas. Расскажите, как вы убили своего первого волка? Вы не боялись? Если нет, то кто вы тогда? Безумец? Или чудовище? - выплевывала она, не владея собой. Ее голос вибрировал от резких интонаций. Анжелика шагнула к нему, нависнув над креслом, точно орлица, спикировавшая на добычу. Как ей хотелось сейчас схватить его за кружевное жабо и стряхнуть это тягучее, ленивое безразличие! Филипп, казалось, не заметил ее маневр. Он даже не повернул головы. - Вам лучше уйти, – жестко произнес он. – Идите! – Филипп вдруг с такой силой ударил по столу, что массивная дубовая доска застонала. Анжелика вздрогнула и, немного струсив, отступила назад. Сердце гулко застучало в груди. Но взяв себя в руки, она с достоиством взглянула на него, покачала головой и вышла. Ужинать пришлось у себя и в одиночестве, но все было к лучшему: тошнота в эту беременность мучала ее по вечерам. Она уже раскаялась, что столько всего наговорила мужу. Весь день на людях ей приходилось держаться, принимая соболезнования и распоряжаясь похоронами. А подчас и сдерживать душившие ее эмоции, когда какой-нибудь наглец пытался подсунуть ей прошение. В течение всего тяжелого дня опорой ей был только старый Молин. Филипп же сознательно отстранился, не желая соединять свою жизнь с ее в единый поток. Даже после всего, что было между ними, он остерегался близости. Почему он желает быть волком-одиночкой, не позволяя ей дарить и принимать любовь - единственный источник счастья в этом мире? У Анжелики было так тяжело на душе, что она готова была сама идти с повинной, когда дверь отворилась и вошел Филипп. Сухо щелкнул затвор. Филипп неспешно обернулся к жене. Анжелике показалось, что муж пьян. Ей стало не по себе от его неподвижного, тяжелого взгляда. Филипп шагнул к ней, слегка покачнувшись. Анжелика резко встала, размышляя над путями к отступлению. - Вы боитесь? – удивился он, перехватив ее тревожный взгляд. – Ах, да. Безумец и чудовище. Отчасти это так. Он прошелся по комнате. Заметив лежавший на столике серебряный волчок, он взял его и стал рассеяно крутить между пальцев. - Вы хотели знать, как я убил своего первого волка? Извольте, я расскажу, - глухо начал Филипп, сосредоточенно разглядывая игрушку над свечой. - Это было во время второй волны Фронды. Двор бежал в Сен-Жермен, а сторонники принцев держали Париж. Мои родители прибегли к той же хитрости, что и многие тогда – они разделились между двумя враждующими лагерями. Отец взял сторону двора, а мать осталась в городе, охваченном мятежом. Кульмер, которому нужно было попасть в Париж, взял меня с собой, чтобы я сговорился со стражей у ворот – сам он был ярым сторонником кардинала. Улицы Сен-Антуанского предместья были перекрыты баррикадами и заполнены бесновавшейся чернью. Нашу карету обступили со всех сторон так плотно, что лошадям пришлось идти шагом. Кульмер имел глупость выглянуть в окно без маски – кто-то в толпе узнал его. И тут началось: нас вытащили из кареты… Вы когда-нибудь видели, как псы рвут добычу? - Филипп впервые за то время, пока говорил, повернул лицо к жене. Его лицо исказила гримаса отвращения смешанного с презрением. А невидящий взгляд был обращен в прошлое. - Спустя несколько минут от него осталась бесформенная кровавая масса. Я не знаю, как мне удалось ускользнуть. Помню, что очутился в грязной подворотне. Меня преследовал какой- то тип из тех молодчиков, что делают в толпе свое дело, пока дураки надрывают глотки. Зажав меня между домами, он оскалил пасть и спросил: «Это правда, что при дворе красного дьявола сопляков, вроде тебя, используют вместо девок?». Я молчал. Тогда он сказал: "Что ж, я и среди баб краше не встречал», - и засунул руку к себе в штаны...От него воняло, как от шелудивого пса – потом и нечистотами. Но мне было страшно. Тогда я думал, что можно смириться с чем угодно, лишь бы выжить... Филипп остановился и сглотнул тугой ком. Повисла долгая пауза, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. - И вы его убили? - спросила Анжелика, стараясь не смотреть на мужа. Ее голос прозвучал странно безучастно, хотя нервы были натянуты, как тугая струна. - Да. Только он сдох не сразу. А я не уходил. Смотрел. Мне обязательно хотелось, чтобы он умер на моих глазах...Черт бы вас подрал! - вдруг закричал Филипп, когда Анжелика подняла на него взгляд. - Не нужно смотреть на меня, будто понимаете, о чем я вам говорю! - А может, это так и есть, - тихо сказала она. Перед мысленным взором стояла мерзкая, кудахтающая тварь - Великой Кезр. Бурая кровь, густыми каплями падающая с ножа... Анжелика приблизилась к Филиппу и робко коснулась его щеки, потом умиротворяющим жестом провела по волосам. Он взял ее за руку, но она перехватила его ладонь и поднесла к своим губам. - Закройте глаза. Анжелика достала из кармана голубую ленточку и повязала ему на запястье. - Я нашла то серое платье в Монтелу, Унылое Платье - помните? - В Париже я велю сделать медальон с вашим портретом. Филипп запустил волчок, который все еще был у него в руке. Они оба какое-то время смотрели на серебристый вихрь, пока он не соскользнул с края, громко звякнув о мозаичный пол. Вдруг муж, не говоря ни слова, рывком прижал ее к себе, так что кости хрустнули. Затем он взял ее лицо в свои ладони и начал покрывать быстрыми поцелуями. Охваченные иступлением, они покачнулись. Отступив назад, Анжелика врезалась в край стола. Филипп подсадил ее на столешницу, не ослабляя стальной обруч объятий. Порывистым движением он задрал ей юбку, скользнув ладонью по атласной коже бедра. Анжелика обвила руками его шею, шепча на ухо страстным, прерывающимся голосом: - Жизнь торжествует, любовь моя...Смерти нет... Мы живы, живы... Только любовь истинна... Лежа в постели, Анжелика разглядывала тело мужа, бережно проводя пальчиками по старым и свежим шрамам. Филипп раскинулся поперек ложа, его глаза блестели в щелочках из-под длинных ресниц, отбрасывающих на щеки дрожащие тени. - Это Дюнкерк, - отвечал он на ее немые вопросы. - Тогда я был ранен дважды. А это Арле…Сражение при Раабе... Анжелика прикоснулась губами к свежему красному шраму на правом боку: - Доль... - прошептала она вместо него.- Филипп, пообещайте мне беречь себя ради нас: меня, вашего сына и этого дитя, – она прижала ладонь к плоскому пока еще животу. Филипп провел тыльной стороной ладони по набухшей груди с темными ареолами сосков и поймал ее пальцы своими, переплетая их: - Никто не волен над своей судьбой. Но... я постараюсь, - прибавил он, прижимаясь лбом к ее прохладному плечу. Утро 28 февраля выдалось туманное. Молочно-белая мгла затопила парк, так что он почти скрылся из виду. Анжелика, поручив сборы Молину, писала для него распоряжения. Она так же оставила письмо для Дени – видеться с ним лично у нее не было никакой охоты. Когда уже спускались по лестнице, Шарль-Анри пронзительно закричал – забыли его любимого механического попугая. Барба, охая и стеная, ругая няньку на чем свет стоит, припустилась обратно, передав мальчика Анжелике. Ребенок тут же отвлекся, заинтересовавшись сумочкой для мелочи, висевшей на поясе у матери. Филипп, одетый в строгий дорожный костюм, ждал ее у подножки кареты. Подавая ей руку, он нежно пожал ее. Когда все устроились, кучер тронул лошадей. Анжелика выглянула в окно, и ее сердце сжалось: она вспомнила свой отъезд из Тулузы, и плохие предчувствия вновь стеснили ей грудь. - Когда-нибудь мы поселимся здесь навсегда, – решительно сказала она вслух, усилием воли отгоняя навязчивые страхи. Филипп ничего не ответил. Конец I Части.
адриатика: Глава одиннадцатая. Часть II. Солнце в зените. Филипп отправился ко Двору на следующий день по прибытии в столицу. Король охотился в лесах Марли, и маркиз дю Плесси должен был приступить к своим обязанностям. Анжелика не спешила предстать пред «монаршие очи»: все утро и весь день она посвятила домашним заботам. Уже под вечер маркиза получила записку от Нинон, каким-то чудом прознавшей о ее возвращении в Париж. Анжелика с удовольствием отправилась к подруге на улицу Турнелль. В отеле Сагонь собралась небольшая компания - «избранный круг», как говорила сама хозяйка. Обсуждали последнюю пьесу Мольера и предстоящую свадьбу Лозена, триумфально вернувшегося из опалы и осиянного королевской милостью, с Великой Мадемуазель. - Как знать, состоится ли вообще эта свадьба, - говорила мадам де Валинтинуа, - король не дал пока положительного ответа, а королева, принцы и Мадам с Месье просто оскорблены. Как и госпожа де Монтеспан. Анжелика подумала, что в княгине говорит покинутая любовница, но вспомнив слова самого Пегилена, решила, что такой исход вполне возможен. - Мадам де Монтеспан может себе позволить вмешиваться даже в семейные дела короля. Он смотрит только на нее и выполняет любой ее каприз, - с восхищением, к которому примешивалась доля зависти, сказала мадам де Людр. Анжелика не стала поддерживать разговор на эту тему. О привилегированном положении мадам де Монтеспан и так кричали на каждом углу. Ей порядком надоело, что собеседники нарочно заводят эту шарманку, чтобы оценить степень ее разочарования. «Ах, мадам дю Плесси так побледнела…» или «Когда я упомянула Атенаис, бедняжка совсем скуксилась». Вот о чем назавтра будут болтать эти дамочки в кругу подруг. - Позвольте я украду вас на несколько минут, мой ангел, -раздался над ухом у Анжелики певучий голос Нинон. - Я полностью в вашем распоряжении! - обрадовалась Анжелика внезапному избавлению. Нинон увлекла мадам дю Плесси на диван, расположившийся в укромной нише и скрытый от посторонних глаз за портьерами. Золотистое освещение, исходившее от одного-единственного бра на стене, добавляло обстановке интимности. Это место часто служило приютом нетерпеливым любовникам, нуждавшимся в уединении. - Вы так изменились, дорогая, - начала куртизанка, окинув подругу глубоким, проницательным взглядом. - Я сейчас за вами наблюдала. У вас глаза светятся счастьем, но вы все время опускаете их, словно боитесь, что кто-то заметит этот блеск. Анжелика улыбнулась: - Я стараюсь не привлекать к себе внимания, ведь мне весьма неловко от того, что я не могу порадовать ваших гостей каким-нибудь свежим анекдотом. Нинон засмеялась: - Анекдот нынче один - восхождение мадам де Монтеспан на вершину придворного Олимпа. Атенаис из тех женщин, какие умеют не только добиваться намеченной цели, но и удерживать достигнутое любыми способами. Все же будьте осторожны с нею, она прекрасна и безжалостна, как океан, о котором говорится в девизе ее рода. Атенаис может поглотить вас. - Нинон, о чем вы говорите? Неужто вы еще вспоминаете старые слухи, о которых забыли даже самые досужие сплетницы. Я не соперница Атенаис, особенно теперь... - Анжелика непроизвольно притронулась к животу, который еще не выдавал ее положения. - Я знаю, и ни о чем вас не спрашиваю, потому что вы ревностно оберегаете свое счастье. Но Анжелика, вы возвращаетесь ко Двору, а там очень трудно выжить, не имея раздвоенного языка. Поэтому я предостерегаю вас. Атенаис теперь будет подозрительна к вам, а король... Вы правда ходите, чтобы он обращал на вас внимания не больше, чем на остальных дам? Анжелика сдержанно улыбнулась. Нинон, как никто, умела задавать сложные вопросы. "Из двух зол выбирают меньшее," - вздохнула она про себя, а вслух ответила: - Конечно! Неужели вы думаете, что я лицемерю? -Нет, я вас хорошо узнала. Но не понимаю одного: зачем вы тогда стремились попасть ко Двору? Анжелика лишь пожала плечами: странно было слышать этот вопрос снова. Что она могла ответить? Чтобы находиться в числе избранных, живущих среди муз и граций? Чтобы быть частью блистательного парада планет, вращающихся вокруг солнца? Из-за красоты Версаля, из-за его прекрасных садов? Глупо! Может, оттого, что она хотела взять у судьбы реванш, выбравшись раз и навсегда из бедности и нищеты. Но разве свойственно человеку останавливаться на достигнутом? Или он сам должен очертить для себя ту грань, через которую переходить опасно, ведь вся жизнь — череда взлетов и падений. - Вы задаете вопрос, который я задаю себе сама, и ответ всегда ускользает. Сейчас я вернулась ко Двору из-за Филиппа, к тому же я связана придворными обязанностями. Их маленькое уединение прервал герцог д,Альбре. Он церемонно поклонился Анжелике, затем, повернувшись к Нинон, спросил: - Вы споете для нас, Несравненная? - Конечно, я же обещала вам награду. Будьте так любезны, подайте мне лютню. Остаток вечера прошел под чарующее пение хозяйки. Вернувшись домой, Анжелика сразу поднялась к себе в спальню, отказавшись от ужина – у Нинон подавали закуски, кроме того на обратном пути маркиза купила у мальчишки вафельных трубочек с кремом. Забравшись в нагретую постель, она долго не смыкала глаз. Как странно было ей, проведшей столько ночей в одиночестве, теперь засыпать одной! Она ощутила острую тоску по Филиппу. Как же ей хотелось прижаться к его горячему телу, положить голову к нему на грудь и заснуть под звук биения его сердца. Анжелика ворочалась сбоку на бок, пока под утро ее не опутала дремота. Когда Анжелика приехала в Версаль, стояла чудесная, весенняя погода: небесное марево налилось голубизной, в древесных кронах вовсю звенели птицы. Радужно переливались золотившиеся на солнце фонтаны. В сумрачных, пропахших корицей, покоях королевы царило уныние: лицо Ее Величества было распухшим от слез; король, который раньше, несмотря ни на что, был любезен с женой, теперь уделял ей ровно столько внимания, сколько требовал этикет. Увидев маркизу дю Плесси, королева очень сердечно поприветствовала ее. Должно быть, она вспомнила, как несправедлива была к ней в прошлом, прислушиваясь к наветам беспутной и бессовестной мадам де Монтеспан. Покидая покои королевы, Анжелика украдкой переглянулась с Баркаролем, который лукаво подмигнул ей. Было три часа, и король по обыкновению в это время совершал прогулку по парку, Анжелика направилась туда, чтобы засвидетельствовать его Величеству свое почтение. Она на минуту задержалась на мраморной террасе, любуясь величественной красотой творения Ленотра. Поистине Версальский дворец был прекрасен, но подлинное великолепие, демонстрирующее размах королевского замысла, открывалось именно здесь. Жаль, сезон не позволял любоваться цветами и зеленью, но зато изящество прямых линий и гармония проложенных между рощами аллей с чертежной точностью выступали в весеннем пейзаже. Кроме того, взор притягивали новые статуи из белого, как снег, мрамора или из свинца, выделявшегося на фоне серого подлеска оттенками красного, золотого и зеленого. Величественный фонтан Аполлона - статуя бога в колеснице, запряженной шестеркой лошадей – выбрасывал вверх тугие струи, подсвеченные солнцем, вокруг которых колыхалось радужное сияние. И только вдалеке за границами этого райского сада, созданного для сильных мира сего, трудились в поте лица несчастные рабы: рыли, строили тесали мраморные глыбы, превращая их в античные колоны. Их беспрестанно подгоняют. Сроки! Сроки! Им говорят: король недоволен: строительство идет слишком медленно. Надо работать больше: ночью, в зной, в стужу. Что значит одна жизнь? Или десяток? Сотня? Что значат они перед вечностью, запечатлевшей короля во всем блеске земного величия. Анжелика оторвала взгляд от этого беспокойного муравейника. Она достаточно насмотрелась на изнанку благополучия. Она, маркиза дю Плесси – Бельер, супруга маршала Франции, больше не принадлежит той жизни. Король медленно шествовал в сопровождении свиты по центральной аллее, которая так и называлась «королевская». Анжелика приблизилась к монарху и застыла в глубоком реверансе. Она успела разглядеть среди придворных Филиппа, и ее сердце забилось сильнее. Король улыбнулся и слегка кивнул в ответ на приветствие. - Какой приятный сюрприз. Полагаю, королева тоже будет рада видеть вас. - Я уже засвидетельствовала свое почтение Ее величеству, и она милостиво выразила мне свое удовольствие. - Мы полностью разделяем ее чувства, - ответил король и повернулся к принцу Конде, продолжив прерванный разговор. Анжелика присоединилась к королевской свите. Ей не очень-то хотелось встретиться сейчас с мадам де Монтеспан. Анжелика решила, что та может припомнить внимание, которое король уделил ей перед поездкой в Плесси, но Атенаис, увидев маркизу, приветливо улыбнулась и помахала ей, будто радуясь встрече. Монтеспан и правда заметно похорошела. Новый статус, несомненно, добавил ей блеска. Почувствовав легкое прикосновение к своей руке, Анжелика тут же позабыла о мадам де Монтеспан. По ее телу пробежала сладостная дрожь. Она попыталась схватить пальцы мужа, но Филипп уже убрал руку. Они шли рядом будто случайно, не имея никакого особенного дела друг до друга, но Анжелике казалось, что кроме них все остальные перестали существовать. Она подняла на мужа сияющий, полный обожания взгляд. Он едва заметно дрогнул: в его глазах она видела зеркальное отражение своих собственных чувств. Этот немой диалог, длившийся каких-то пару мгновений, сказал им больше, чем мог сказать долгий разговор по душам. Филипп первый пришел в себя, его взгляд погас, и лицо вновь приняло отстраненное выражение. "Не забывайте, где мы находимся, мадам," - прозвучал в ушах холодный, отрезвляющий голос. Придворные во главе с королем направлялись ко дворцу; несмотря на царившее при дворе оживление, этикет соблюдался строго. Время, отведенное для королевской прогулки, окончилось. Это был день Публичной Трапезы, когда простому люду дозволялось поглазеть, как вкушает король. Народ медленно двигался по залу мимо обедающего короля, с восхищением и радостью разглядывая счастливое лицо своего сюзерена. Они рассматривали и мадам де Монтеспан, то и дело тыкая пальцами в ее сторону. Какая она красивая и жизнерадостная, эта бесстыдница!.. Кутаясь в просторные теплые плащи, ремесленники, купцы и лавочники, возвращались в Париж гордые тем, что у их короля теперь такая яркая любовница. В самом конце трапезы Анжелика заметила Флоримона, который прислуживал королю. Со сжатыми от усердия губами он держал тяжелый кувшин из позолоченного серебра, наливая вино в бокал, протянутый месье Дюшеном, первым офицером кубка. После того, как бокал был наполнен, Дюшен дегустировал вино сам, затем предлагал юному пажу, после чего передавал кубок Главному виночерпию, который разбавлял вино водой перед тем, как подать его королю. После обеда общество направилось в залу Мира, и только тогда взволнованный и гордый Флоримон смог подойти к матери: — Вы видели, матушка, как хорошо я справляюсь со своими обязанностями? Сначала мне доверяли только держать поднос, а теперь я ношу кувшин и даже пробую вино. Правда, здорово?! Если однажды кто-нибудь попытается отравить короля, я отдам за него жизнь… Улыбнувшись, Анжелика покачала головой, едва удержавшись, чтобы нежным материнским жестом не убрать со лба мальчика непослушный вихор. Флоримон умчался на поиски гадкой собачонки принцессы Генриетты. Появилась королева и села рядом с королем. А подле них, образуя полукруг, расселись принцессы и принцы крови, а также дамы и кавалеры, наделенные привилегией сидеть в присутствии короля. Мадемуазель де Лавальер сидела с одного края, а мадам де Монтеспан — с другого. Всегда сияющая, она намеренно громко и настойчиво шуршала пышными юбками из синего атласа. Получив право сидеть за королевским столом, Атенаис, еще недавно простая фрейлина, торжествовала и поэтому позволяла себе толику вульгарности. Офицеры королевского рта принялись разносить бокалы с ликерами, крепкими настойками на миндале или сельдерее, росолисом, анисовой водкой, или горячие травяные напитки черничного, зеленого и золотистого цветов. Анжелика держалась в стороне. Она не хотела признаваться, что чувствует себя уязвленной. Никто в Версале не ждал ее возвращения. Глава придворной хроники под названием «Мадам дю Плесси» закончилась и началась новая, главной героиней которой стала мадам де Монтеспан. ...Что это значит!? - громче повторила Анжелика, недоуменно глядя на дверь, где офицер королевского дома только что закончил писать: "Оставлено для...герцогини де Субиз" - Я лишь выполняю волю главного квартирмейстера, господина де Креки, - извиняюще ответил мужчина с низким поклоном. "Где мои люди?" - растерянно думала Анжелика, стоя у закрытых дверей своих бывших апартаментов. Расстроенная, вконец озадаченная, она отправила мальчика-пажа искать своих слуг, а сама быстрее поспешила прочь - не дай бог сконфузиться перед новой хозяйкой покоев. Она живо представила, как мадам де Субиз насмехается над ней в кругу подруг и ее передернуло от гнева. "Почему никто не удосужился сообщить мне об этом. Филипп, черт бы его побрал! Мог бы прислать мне записку!" Через два часа должна была состояться премьера обновленного "Тартюфа" - после продолжительной борьбы Мольеру удалось вернуть его на театральные подмостки. Анжелика злилась, что она лишена даже возможности переодеться. Правда, это не бросалось в глаза из-за траура, который она носила по отцу. У входа в салон Марса Анжелика столкнулась с мужем: неизменно элегантный - шляпа с каскадом перьев небрежно зажата под мышкой – он вышагивал на своих красных каблуках по анфиладам дворца, скользя по сторонам безразличным взглядом. - Вы знали? - пустилась Анжелика с места в карьер. - О чем? - и так как в глазах мужа застыло недоумение, Анжелика нетерпеливо поведала ему о своих злоключениях. - Так вы знали или нет? - Не помню. Может быть, что-то слышал, - неохотно признался Филипп, делая вид, что заинтересован росписью потолочных плафонов. - И не соизволили сообщить мне. Хотелось посмотреть, как я попаду в глупое положение? - Это моя заветная мечта, – вяло усмехнувшись, ответил Филипп. - И вы находите это справедливым? - с горечью воскликнула Анжелика, обратив на себя внимание группы придворных, которые бочком придвинулись к ним, предвкушая новый акт комедии под названием "супруги дю Плесси" Филипп обжег любопытствующих ледяным взглядом и, подхватив жену под локоть, отвел к окну. - По-вашему, это справедливо? - повторила она свой вопрос уже гораздо тише. - Смотря для кого, - пожал плечами Филипп, повергнув Анжелику в бешенство. - Как "для кого"? Мы говорим обо мне, Филипп! - Вы знали, на что шли, разве нет? Так что же теперь возмущаетесь? Король не может оделить почестями всех одновременно. - Неужели король настолько мелочен, что дарует привилегии только своим наложницам? - Довольно, сударыня! - потерял Филипп терпение. Оба замолчали, отвлеченные восторженными возгласами придворных. В салон вошла маркиза де Монтеспан во всем блеске своего нового положения. На ней былоплатье из голубой тафты, расшитое серебряными цветами и птицами, замысловатую куафюру украшали перья, драгоценные камни и живые цветы, а тяжелый шлейф, в семь локтей, как у принцессы крови, несла герцогиня де Ноай. По левую руку от маркизы шел негритенок-паж, держа перед собой золотую бонбоньерку - маркиза то и дело опускала туда пальчики, чтобы взять кусочек халвы или засахаренный орешек. Шелестя юбками, Мадам де Монтеспан профланировала мимо них, даже не глядя в сторону бывшей соперницы, и скрылась в дверях. Анжелика, заворожено глядевшая ей вслед, тут же опомнилась, поймав на себе раздумчивый взгляд мужа. - Вы правы, Филипп, - вздохнула она, - потеря хороших комнат - не слишком высокая плата за спокойствие, которое я теперь обрела. Что же, пойду искать бывшие комнаты мадам де Субиз. Филипп коротко кивнул, но мимолетная тень, пробежавшая по его лицу, заставила Анжелику насторожиться: - Есть еще что-то, о чем мне следует знать? - Да... Насчет комнат вам лучше поговорить с де Креки. Эти придворные конъюнктуры довольно безжалостны. Держу пари, что после дележа вам досталась халупа без окон, где-нибудь на антресолях, рядом с крылом обслуги. Ничего не поделаешь, мадам, - Двор нельзя покидать надолго. - Ваши- то комнаты уцелели, - сумрачно отозвалась Анжелика.
Леди Искренность: Перенесла. Прошу прощения, позабыла, что есть спецтема для обсуждения.
адриатика: Глава двенадцатая. Анжелика толкнула дверь, не дождавшись пока это сделает лакей. Перед ее именем красовалось сокровенное «Оставлено для..» - « Как будто король лично встречает вас на пороге..», - Анжелика с иронией окинула взглядом свои новые покои: мансардное помещение с низким потолком; маленькое окошко с видом на лестницу, ведущую в приемную короля. Небольшой вестибюль при входе, за ним комната, тоже не слишком просторная, и крохотный закуток, служивший уборной. Анжелика не огорчилась: иметь постоянные покои во дворце уже само по себе милость. Да, чтобы попасть к королеве ей придется каждое утро проходить через залу, где днем и ночью толпятся просители. Простые буржуа, священники, мелкие клерки и обедневшие дворяне, зябко кутаясь в камлотовые плащи, греют натруженные, заскорузлые от холода руки над расставленными вдоль стен жаровнями: они будут с удивлением взирать на великосветскую даму в роскошном наряде, с щеголеватым пажом, одетым в новенькую желто-голубую ливрею, за спиной. Маркизе так же придется вместе с багажом отослать в Париж большую часть своих людей: при ней останутся две камеристки, Флипо и одна из сестер Желандон, Мари-Анн. Обдумав детали, Анжелика принялась раздавать указания слугам. Лично для нее с помощью ширм и деревянных панелей отгородили небольшой кабинет, где поместилась кровать, туалетный столик и кресло. Вход в «святая-святых» закрывался тяжелыми, изумрудно-зелеными портьерами, схваченными по бокам золотым басоном. Остальное помещение занимали сундуки с одеждой, личные вещи, а так же кое-какая мебель. Здесь же ночевали слуги. Под потолком в двух позолоченных клетках щебетали желтые и красные канарейки. Когда Анжелика показала комнаты мужу, он остался доволен: наверняка больше всего его порадовала надпись на двери – высокая честь, оказанная супруге маршала - ни больше, ни меньше. - Вот видите, король не утратил расположения к вам, – ободряюще заметил Филипп, изучая убранство кабинета. - Но пока что мне придется делить одну постель с Мари-Анн, - преувеличенно вздохнула Анжелика, наблюдая за мужем из-под пушистой завесы ресниц. - Это ненадолго. Двор в ближайшее время переезжает в Сен-Жермен, - не понял намека Филипп. Визит был коротким – придворные обязанности снова призывали его. Через десять минут он должен быть на репетиции балета, а после король желает травить оленя в лесу Фосе-Репоз. Главный ловчий – в числе приглашенных. Не было ни объятий, ни пылких взглядов, лишь отстраненная любезность, гораздо больше напоминавшая супружескую вежливость, чем нежность любовников. И только на прощание, уже стоя в дверях, Филипп позволил себе мимолетную ласку: он взял ее лицо в ладони, наклонил голову и быстро поцеловал в макушку. Муж ушел, оставив после себя сладковатый жасминный аромат. Анжелика с легкой досадой смотрела на дверь, за которой он только что скрылся. Филипп вновь облекся в привычную форму - как в голубой придворный жюстокор! Он, безусловно, доволен сложившимися обстоятельствами. Анжелика начинала думать, что поездка в Плесси была маленьким оазисом в однообразной веренице дней, слагающих ее настоящее и будущее. - Мадам, вам письмо, - прервала ее раздумья Тереза. Маркиза взяла протянутую бумагу, и едва пробежав глазами, скомкала и кинула обратно служанке. - Кто дал тебе эту глупость? – нахмурившись, спросила она. В записке были нацарапаны какие-то избитые стишата, а после названо место, где «златокудрая Цитера» в урочный час могла встретить их автора и помочь ему «избыть хлад боли жестокой, причинённой любовью далекой» - Один господин, мадам, я не знаю, кто он такой, верно, слуга какого-то вельможи, - ответила девушка, покрывшись легким румянцем. - Так вот, дорогуша, если хочешь и дальше служить мне, не прельщайся чужими деньгами, - строго заметила Анжелика. - Да что вы, госпожа! – всплеснула руками Тереза, вспыхнув еще сильнее. - Клянусь Девой и Святым Иосифом, что я не имела дурного умысла. Анжелика жестом велела ей уйти. Надо бы поручить Флипо приглядывать за девчонкой. Не прошло и двух недель, как маркиза дю Плесси уже успела обзавестись шлейфом «умирающих». Раньше эгида королевской избранницы предохраняла ее от назойливых поклонников, теперь же мужчины в буквальном смысле не давали ей проходу. Казалось, соблазнить неприступную красавицу становится делом чести для придворных Дон-Жуанов. Как бы она ни ругала своих слуг, грозя им изгнанием, а все равно находила подброшенные стихи, любовные записки, мадригалы, написанные и пошло, и изящно; вполне невинного содержания и откровенно вызывающие. Однажды испуганная Жавотта призналась, что неизвестный мужчина предлагал ей приличную сумму, если она станет подсыпать своей госпоже некий порошок, который будет от него получать. На поверку это оказался Полевиль, популярное у шарлатанов с Нового моста возбуждающее снадобье. Анжелика боялась брать бокалы из услужливых рук. Она опасалась принимать приглашения знакомых дам, потому то те могли оказаться ловко подстроенными свиданиями. Ей приходилось утешать безумно влюбленного, грозившегося бросится на острие шпаги, или уговаривать ревнивца, угрожавшего выдуманному сопернику смертью. - От этого никуда не денешься, - смеялась Нинон в ответ на жалобы подруги. - Вы относитесь к тому же типу женщин, что и я. Когда такая женщина наделена высокими моральными принципами это подлинная трагедия! - Я вовсе не наделена высокими моральными принципами, Нинон! Но мне вполне достаточно одного мужчины. - Тогда найдите себя любовника. И другие успокоятся. - У меня же есть муж. - Муж не в счет. Вы играете не по правилам, дорогая, - улыбнулась Нинон, глядя на маркизу своим проникновенным взглядом. – Бедная моя девочка! Вы даже не хотите выучить правила. Ну зачем вы полюбили маркиза? Зачем он полюбил вас? Вы как двое детей, потерявшихся в темном лесу. Так нельзя, дорогая, вы должны знать к чему стремитесь. - В детстве я с отрядом крестьянских ребятишек хотела бежать в Америку, - подхватила Анжелика; слова подруги напомнили ей о давней проделке, - мы долго блуждали по лесу, но потом решили вернуться, потому что забыли часы! - Часы! – задумчиво повторила куртизанка, глядя на огонь, пылающий в камине. – Время – вот самая страшная потеря. Вашему маркизу нужно увозить вас отсюда. Если, конечно, он этого захочет. - Если захочет, - эхом откликнулась Анжелика. Однажды Анжелика возвращалась к себе после королевской прогулки. В этот час придворные разъезжались или, прячась от полуденного зноя, искали интимного уединения в компании любовниц и любовников. День стоял по-летнему солнечный и жаркий – вельможи изнемогали в подбитых мехом плащах и тяжелом, душном бархате. Король со своей метрессой в сопровождении небольшой свиты отправился смотреть земли Кланьи, расположенные поблизости от Версаля. Поговаривали, что он собирается построить для фаворитки дворец, достойный Семирамиды Вавилонской. Анжелика проходила по пустынной аркадной галерее, как вдруг из темной, стеновой ниши ей навстречу выступил мужчина. Анжелика остановилась – ей вдруг вспомнилось страшное бегство по галереям Лувра. Мужчина приблизился и отвесил галантный поклон, подметая пол элегантным плюмажем. Тень сошла с его лица, и Анжелика вздохнула с облегчением – она узнала маркиза д, Эврар, кузена опальной фаворитки. - Прошу прощения, мадам, если напугал вас, – маркиз зажал шляпу под мышкой и предложил Анжелике правую руку. Она нехотя приняла ее, размышляя, как избавиться от этой докуки. Впрочем, д,Эврар не стал засыпать ее комплиментами и признаниями. Он держался учтиво, сожалел, что не получил приглашения на королевскую прогулку, рассказывал свежайшие сплетни: кто сегодня отличился при Большом выходе, гадал, кому будет доверена честь держать подсвечник, и так далее. Анжелика со скукой разглядывала настенные барельефы, окончательно запутавшись в хитросплетениях мелких интриг. Она едва улыбнулась, когда маркиз с ехидным смешком поведал ей, как герцог де ла Ферте подмешал графу де Витри в напиток слабительное и как бедняга во время церемонии отхода короля ко сну, держал подсвечник – точь в точь деревянный истукан, страдающий пучеглазием. Большинство придворных, за редким исключением, вели паразитический образ жизни и от безделья пускались во всякие глупые и подчас жестокие авантюры, не совместимые ни с почтенным возрастом, ни с занимаемым положением, ни с высоким титулом. Безусловно, стратегия короля гениальна – вместо того чтобы сеять политические смуты, первые лица государства дерутся, как глупые школяры, из-за того, кто будет держать подсвечник или подавать Его Величеству салфетку! Так, беседуя, они добрались до покоев Анжелики. Она хотела попрощаться с маркизом у дверей, но тот внезапно воскликнул: - Ах, мадам, мне так неловко, что я готов умереть со стыда, прямо на этом месте! Вы, должно быть, слышали, что я остался без комнат? Да, да, мои покои занимают королевские обойщики, художники и маляры. Я согласился потерпеть несколько дней, но этот кошмар длится уже неделю! Вот так-то! Я в плачевном положении! - Мне очень жаль вас, друг мой, но я ничем не могу вам помочь! – озадаченно проговорила Анжелика. - Как раз можете, очень даже можете! – горячо возразил д, Эврар. – Я хотел всего лишь воспользоваться вашей уборной и слегка освежить лицо пудрой. Через полчаса я должен предстать перед герцогом Орлеанским и мне бы не хотелось оконфузиться. Месье не выносит неряшливого вида – я сделаюсь предметом насмешек.. - Вы поставите под удар мою репутацию, сударь. Если я приглашу вас к себе, это будет выглядеть недвусмысленно! Маркиз театрально округлил глаза: « Как! – прижал он руку к сердцу. – У меня даже в мыслях не было оскорбить вас, я обратился к вам как к другу! И потом мы же ни на минуту не останемся тет-а-тет!» Приведенный аргумент показался маркизе разумным. Она окинула взглядом пустой коридор: по дороге сюда они никого не встретили; дворец будто вымер. Если она впустит на минуточку этого несносного маркиза, не станет же он досаждать ей в присутствии челяди. К тому же от этого придворного, пустого и легкомысленного, как мотылек, не стоит ждать подвоха. Она открыла дверь, оказавшуюся незапертой, и вошла. Маркиз ужом юркнул следом. - Флипо, Жавотта, - позвала Анжелика слуг, но никто не откликнулся. В комнате царил полумрак; лишь из щели между портьерами скупо сочился дневной свет, в котором танцевали микроскопические частички пыли. С улицы донеслись мерные команды сменявшихся в карауле гвардейцев. Позади сухо щелкнул затвор. Анжелика резко обернулась, оказавшись лицом к лицу с д, Эвраром. На губах маркиза играла самодовольная усмешка, а глаза сверкали победным блеском. - Вы можете объяснить, что все это значит, маркиз? – холодно поинтересовалась Анжелика. Ее прямой властный взгляд стер наглую улыбку и заставил молодого хищника на мгновение смешаться, но он тут же взял себя в руки. - Могу, как ни странно. Все это от начала до конца подстроено мной, с вашего позволения! – тут он отвесил насмешливый поклон. – Видите ли, я давно решил, что вы будете моей. - Любопытно, и как же вы собираетесь этого добиться? – ироническим тоном спросила Анжелика. Глупец! Неужели он воображает, что она его испугается? - Ха! Я уже у цели, мадам, – д,Эврар с собственническим видом прошелся по комнате и сел в кресло. Вальяжно развалившись в нем, он смотрел на Анжелику с оттенком превосходства. – Вы же умны и не станете поднимать скандал. Вы сами сказали – это будет выглядеть недвусмысленно. Отделаетесь побасенкой, что я попросился у вас в уборную? Смешно! – и он захохотал разученным, театральным смехом. Анжелика заметила, как он краем глаза пытается поймать в зеркале свое отражение: напыщенный, самовлюбленный дурак! Дурак, который попадется в собственные сети. Великая волчица Франции звонко подхватила смех, чуть-чуть откинув голову назад, так что непослушные золотистые локоны, рассыпались по плечам. - Почему вы смеетесь? – подозрительно спросил д,Эврар. - Бог мой, маркиз, как вы глупы! А я еще глупее вас! - Хм. Я вас не понял. - Видите ли, я думала, вас привлекают итальянские нравы, - проворковала Анжелика, изучая взглядом противника. Маркиз внешне походил на родню по материнской линии: худощавый, кожа белая с розоватыми прожилками, огромные голубые глаза, удлиненный овал лица, обрамленный облаком белокурых волос. В его облике главенствовала претенциозность модников Пале-Рояля: лицо густо напудрено и усыпано мушками, тупей парика настолько высокий, что голова кажется карикатурно большой по сравнению с телом, а в левом ухе покачивается серьга. Свои недостатки – длинный нос, похожий на птичий клюв, и неровные, почерневшие зубы – маркиз изучил и тщательно скрывал: вот и сейчас он старался не поворачиваться профилем и смеяться, не обнажая зубов. - Итальянские нравы? – переспросил он, искусно кокетничая глазами, которые, и правда, были хороши. – О нет, сударыня! Я придерживаюсь простого принципа: зачем черпать наслаждение из одного источника, если существуют и другие. Зачем себя ограничивать? - Эпикур говорил: для получения больших наслаждений необходимо себя ограничивать. Маркиз снова рассмеялся. Он поднялся из кресла и неспешно приблизился к Анжелике: - Вам не провести меня, дорогая. Мы поговорим о философии Эпикура, но только после… - и он выразительно положил руку на декольте молодой женщины. Анжелика не возмутилась, не отстранилась, она продолжала улыбаться: - У меня и в мыслях не было дурачить вас, маркиз. Я дивлюсь превратностям судьбы: признаюсь, вы с первого взгляда привлекли меня. Я навсегда запомнила нашу первую встречу: это было на балу, после королевской охоты, когда я впервые появилась при Дворе. Я посчитала это знамением, но мне намекнули, чтобы я не обманывалась. Бессмысленно спорить с природой, – голос Анжелики, пронизанный чувственной хрипотцой, зазвучал тише, интимней. Говоря, она слегка качнулась навстречу мужчине, так что он совсем близко почувствовал тепло ее тела и исходивший от него влекущий аромат. Д, Эврар заволновался: - Так значит..значит, я вам нравился? – пробормотал он, вконец растерянный и сбитый с толку – охотник превратился в жертву. - Еще как, я была даже немножко влюблена в вас, - мурлыкающе ответила Анжелика. Она положила руки ему на плечи, оглаживая их, скользнула к груди, чувствуя, как натягивается ткань на напрягшихся мышцах. - Но как же! Позвольте! Я же ухаживал за вами! - задыхаясь, воскликнул маркиз. Он прижался губами к виску дамы. Анжелика прикусила ему мочку уха, слегка коснувшись кожи кончиком языка. - Ах, сударь, я давно поняла, что при Дворе все не то, чем кажется. - Да, вы правы, мой ангел! Вы, надеюсь, не злитесь на меня за эту проделку? Я сделал это только из любви к вам! - Благословенны боги, подсказавшие вам эту идею, – потом, словно опомнившись, она напустила на себя суровый вид. - Это ужаснейший фарс, месье, и, конечно же, вам придется заплатить. - Я сумею вымолить у вас прощение, моя прекрасная госпожа. На вашем теле не останется ни единого дюйма, которому я не вознесу поклонение. Маркиз нетерпеливо увлек ее в сторону алькова, но Анжелика внезапно вырвалась из его объятий. - Сколько времени у нас в запасе? - Часа два, может, уже меньше – я подкупил слуг господина де Сен-Мора, они должны были сказать, что вы уехали с королем и любыми способами выманить отсюда ваших слуг. - А моя наперсница? - Я думаю, у нее завелся кавалер – мой егерь, - лукаво улыбнулся маркиз. - О боже, вы хитрая бестия, маркиз! - Анжелика отколола брошь на груди, и газовый шарф соскользнул вниз, открывая взору гибкую длинную шею, плавно переходящую в линию плеч, оканчивающихся нежными полукружьями, точно вырезанными из слоновой кости. Маркиз затрепетал. Он даже перестал следить за выгодным ракурсом. Еле сдерживая страсть, он со свистом втягивал воздух сквозь плотно сжатые челюсти. Нижняя губа оттопырилась, обнажив ряд кривых, почерневших зубов. - У нас много времени в запасе. Я дам вам возможность искупить вину. Мы сделаем все так, как я люблю, – подлила масла в огонь Анжелика. - У вас есть какое-нибудь пикантное желание, мадам? Я из тех мужчин, что презирают условности. - Мне нужно в уборную, чтобы как следует подготовиться к нашей…ммм встрече. У меня есть кое-какие секреты, которые я не хочу раскрывать прежде времени. Когда я вернусь, хочу чтобы вы были полностью обнажены. Я люблю красивые мужские тела, а вы красивы, друг мой. – Анжелика провела снизу вверх по бархатному рукаву, затем скользнула пальчиками к шейному платку и ловко развязала узел. Она почувствовала, как от прикосновения сладостная дрожь сотрясла тело мужчины. А поплывший, затуманенный взгляд красноречиво говорил - мессир д, Эврар дошел до черты, переступать через которую было опасно. Анжелика отступила, пока ее близость окончательно не лишила маркиза рассудка. Окутав его напоследок облаком нежного вербенового аромата, она скрылась за ширмой. Из-за двери уборной она наблюдала, как детали туалета, одна за другой, в беспорядке ложатся на ковер. Когда маркиз лег в постель, Анжелика подкралась ближе, собрала в охапку его одежду и быстро как кошка, метнулась к дверям. Отодвинув щеколду, она выскочила в коридор. Бросив одежду на пол, она принялась яростно топтать ее, громко призывая на помощь. - Боже мой! Помогите! Какой ужас! Какое бесстыдство! – кричала она что есть мочи, разрывая каблучками тонкую батистовую сорочку. – Помогите! У меня в комнате маньяк! Захлопали двери: из соседних покоев высунулась растрепанная голова неизвестной дамы, кто-то выбежал на крик: коридор постепенно наполнялся людьми. Отовсюду слышались тревожные голоса. Господин де Шаро, выскочивший без парика, с салфеткой, повязанной вокруг толстой бычьей шеи, попытался успокоить разъяренную маркизу. - Что случилась, мадам? Ответьте! Кто посмел к вам ворваться? - Там! – Анжелика указала на дверь, - я вернулась к себе после королевской прогулки… а там…никого из моих слуг и мужчина… в моей постели…совершенно обнаженный! – она со стоном покачнулась. – Ах, нет. Я не могу..какое унижение! Какое бесчестье! Герцог попробовал взять ее за руку, но маркиза вырвалась и снова входя в раж пнула носком помятый, истоптанный жюстокор. – Негодяй! Надеюсь, в этом королевстве найдется для него уютная камера! - Пойдемте, посмотрим! Сударыня, я первый войду! – старик де Шаро взял невесть кем протянутую шпагу и вошел в комнату. За ним, толкая друг дружку, протискивались любопытствующие. Маркиз д, Эврар стоял около ложа, обернутый простыней, перекинув один конец через плечо, как римскую тогу. Кроме простыни на нем, как ни странно, был его экстравагантный парик с высоким тупеем. Выглядел он как персонаж глупейшего ярморочного фарса, но тем не менее нашел в себе силы даже с некоторым вызовом поклониться, изящно придерживая античное одеяние, - Господин д, Эврар! – воскликнул пораженный герцог. Мессир д, Эврар, маркиз д, Эврар , кузен герцогини де Лавальер! – пробежал по толпе шепоток. Лакеи светились счастьем, предвкушая прибавку к жалованью за бесподобную сплетню. Дворяне переглядывались, скрывая за негодованием радостное возбуждение: нагой д, Эврар в покоях маркизы дю Плесси в одной простыне и парике! Давно не случалось такого невероятного конфуза. Человек, видевший это собственными глазами, будет желанным гостем в любой компании. А каковы будут последствия? - Как видите, собственной персоной. Но я не собираюсь перед вами оправдываться, герцог! Это не ваше дело. А вы… - маркиз обратил свое побледневшее от ярости и унижения лицо к Анжелике, - а вы… мерзавка, дрянь, лицемерка! Вас я… - Маркиз! – взревел герцог, топнув ногой. - Закройте свой рот и не смейте грубить даме, не то я найду, чем вам его заткнуть! В этот момент, усиленно работая локтями, в комнату протиснулся Флипо, а за ним следом вжав головы в плечи, шли испуганные камеристки, Тереза и Жавотта. - Что случилось, госпожа маркиза? - пробубнил Флипо заплетающимся языком и тут же получил такую оплеуху, что голова дернулась в строну, как у марионетки. - Где вас носило, я спрашиваю! – прорычала маркиза, обводя свою челядь сверкающим взглядом. Ее глаза, потемневшие от гнева, напоминали штормовой океан, и этот шторм угрожал кораблекрушением каждому, кто в него попадет. Началось дознание. Кто-то привел слуг де Сен-Мора, и они во всем признались: им пообещали солидный куш за то, чтобы на пару часов выманить из комнаты челядь маркизы дю Плесси. Явился сам де Сен-Мор и пообещал наказать виновных дюжиной палок. - Стражу, стражу! Пусть д, Эврара арестуют! – призывали дамы. Под занавес явился господин де Рошфор. – Соблаговолите отправиться со мной, месье, - с поклоном сказал он. – Я провожу вас до ваших покоев. - С превеликим удовольствием! – убитым голосом пробормотал маркиз. Та бравада, с которой он встретил свое унизительное положение , покинула его, и теперь он выглядел жалким и беспомощным. – Но чтобы подчиниться вашему требованию, мне нужно что-нибудь на себя надеть. Не пойду же я так. - Какая щепетильность! – проворчал де Шаро. - Пусть прикроется тупеем, - раздался из коридора чей-то насмешливый голос.
Violeta: Это шедеврально! Прикройтесь тупеем! Автор, я в восторге! Глава на 5+!
адриатика: Глава тринадцатая. Оставшись, наконец, одна, Анжелика задернула портьеры в своем импровизированном убежище и тяжело опустилась на кровать. Боль в висках, которую она почувствовала накануне, усилилась и маркиза крикнула служанке принести «воды кармелиток». Мысли вспарывали сознание, как молнии, но одна из них сильнее всего терзала ее, впиваясь спицей в висок: что Филипп? Утром он уехал в Сен-Клу. Зная, как не любит Месье, когда у него гостят мимоходом, Анжелика ожидала мужа не раньше завтрашнего дня. Как быстро доброхоты успеют донести ему последние новости? Какие опасности подстерегают ее теперь? Братство святого причастия уже готовит ей ловушку? Эти несносные святоши могут сильно навредить – для них все красивые женщины являются дочерями Люцифера! Они способны проесть плешь королю, что в его стаде завелась паршивая овца. И как отреагирует король? Она воочию представила, как он хмурит чело и едко произносит: «Как? Опять мадам дю Плесси?» Анжелика досадливо хватила кулаком по покрывалу: она отнюдь не желала, чтобы за ней закрепилась репутация сумасбродки. Поборов трусливое желание немедля вернуться в Париж, маркиза решила сперва отдохнуть, а после готовиться к вечернему приему, где своим появлением во всеоружии она рассчитывала дать отпор недоброжелателям. Ее появление в салоне Мира произвело фурор. Бесспорно, маркиза дю Плесси стала героиней дня. Анжелика, впервые полностью отказавшись от траура по отцу, надела яркое платье: лазоревый бархат с золотой канителью, превосходно гармонировал с твердым, полным задора взглядом и ослепительной улыбкой. Шею украшало колье в виде виноградной лозы: с листьями из тонких золотых пластин и жемчужными гроздьями. Томно обмахиваясь веером, Анжелика прохаживалась по анфиладам залов, сохраняя полнейшую невозмутимость, чинно кивая в ответ на приветствия и подавая знакомым руку для поцелуя. Придворные переглядывались: мужчины опускали лукавые взгляды, вытягивая губы в нитку, дамы прятали смешки под разукрашенными пластинами вееров. Беседующие смолкали на полуслове, когда маркиза дю Плесси подходила; тихий смех и шепот шлейфом скользил за ней следом. Ханжи отворачивались, поджимая губы: как посмела эта бесстыдница появиться в обществе, вырядившись богиней изобилия! Хоть бы король прислушался к благочестивым советам и избавил Двор хоть от этой блудницы. Анжелику, казалось, не беспокоила молва: ее строгий, острый, как клинок, взгляд мигом окорачивал злые языки. Высматривая в пестрой, нарядной толпе знакомые лица, маркиза отметила про себя что д,Эврар на приеме не появился. Вечер был чудесный. После легкого ужина придворные перешли в салон, где выстроились в ряд ломберные столы, над которыми лакеи зажигали двойные висячие светильники. Легкий ветерок врывался в распахнутые окна, колыхая перья на высоких куафюрах дам. Сверкающие платья и парадные жюстокоры обступили игорные поля, отделанные зеленым сукном. Незримым эфиром скользила меж ними капризная Фортуна: по залу прокатывались то счастливые возгласы, то стоны разочарования. Для короля с королевой открыли стол, где по крупной играли в ланднехт. Анжелика решила попытать счастье в брелан; она присела рядом с Великой Мадемуазель и краем уха слушала жалобы герцогини: давно пора состояться их свадьбе с Лозеном, но король все тянет… - Да, моя дорогая, я чувствую себя, как душа в Чистилище. Для меня неопределенность хуже смерти. Пегилен, который в присутствии Его Величества взял тон примерного влюбленного, поглядывал на невесту с видом Дон Жуана. Наблюдая эту идиллию, Анжелика улыбнулась про себя: она была уверена, что дело стало только за священником, а в остальном этот брак уже свершился. И вот король встает из-за игорного стола, чтобы направиться в столовую. Лампы гаснут. Придворные вереницей тянутся к выходу вслед за государем. Постепенно они заполняют большой зал, полукругом расходясь вокруг стола, где король будет ужинать вместе со своей семьей. Первый комнатный дворянин следит за сервировкой, отдавая распоряжения офицерам королевского рта. Наконец граф де Лозен, начальник королевских телохранителей, громко выкрикивает: «Ужин подан!» Король и королева садятся за стол, следом в соответствии с рангом рассаживается все королевское семейство. Месье, болтливый, как дюжина женщин сразу, вносит естественность в эту чопорную церемонию, напоминающее ритуальное действо. Он восхищается Бернини и ругает итальянскую оперу, он расспрашивает о посольстве Великого Могола, и о порядке церемонии. Он хвастается новыми экспонатами в своей коллекции медалей. Людовик заинтересованно кивает, иногда он жестом останавливает брата, чтобы оказать внимание одной из дам: предлагает королеве отведать бекасов в белом соусе, расспрашивает Мадам об английских охотничьих породах собак, в которых ее высочество знает толк. Король – великолепный актер. Даже Бельроз так не сыграет влюбленного повесу, как Его Величество –самого себя. Тихое пение скрипок не перекрывает, а подыгрывает плавному течению разговора. За королевским столом могут сидеть только высокородные дамы; принцессы, герцогини. Единственное исключение –мадам де Монтеспан. Ничто кроме имени уже не связывает простую фрейлину с ее прошлым. Она отказалась даже от цветов мужа, а ее парадные выезды украшает герб Рошешуаров. В кругу придворных Анжелика оказалась рядом с мужем. Когда он успел появиться? Наверное, приехал вместе с Месье. Весь вечер ей не терпелось увидеться с ним, а теперь вдруг поняла, что совсем не готова к встрече. Она нуждалась в утешении, и ей совсем не хотелось пускаться в тягостные, запутанные объяснения. - Сегодня у меня, после того как король ляжет спать, - сказал Филипп, не поворачивая головы и не разжимая губ. Она утвердительно качнула в ответ головой, прикрывшись веером. Лицо мужа было непроницаемо, в прозрачных как лед глазах, обращенных в пустоту, дрожали золотистые капельки света. После ужина король по обыкновению направился в свой кабинет, чтобы покормить собак и отдать последние распоряжения сановникам и министрам, после чего начиналась церемония отхода ко сну. Анжелике не хотелось идти к себе. Она вышла на террасу, намереваясь побродить по уснувшему парку. Холод нещадно вцепился в обнаженные плечи, но женщине было все равно. Ее манили белеющие в темноте скульптуры, черные порталы арок в живой изгороди, беломраморные бассейны фонтанов, каштановые рощицы и канал, поблескивающий в лунном свете. Ее манила прозрачная хрустальная тишина, нарушаемая лишь пением ночных птиц. Она обернулась на дворец: из раскрытых окон лился яркий свет, доносился веселый смех и пение скрипок. В высоких стеклянных дверях мелькали силуэты – вспыхивали в свете фонаря драгоценные камни, украшающие пластрон или перевязь. Прочь! Прочь! Она спустилась вниз. От влажной дорожки, посыпанной мелким гравием, тянуло сыростью. Порывы ночного ветерка доносили свежий запах с реки, к которому примешивался сладкий аромат цветущих каштанов. Анжелика остановилась – вдохнуть полной грудью мешали стальные тиски корсета. Как здесь хорошо! Будто она снова в Плесси! Анжелика запрокинула голову и замерла, угадывая в небе очертания созвездий, охваченная покоем и созерцанием. И вдруг тучей, набежавшей на блестящий лунный серп, в голове толкнулась непрошеная мысль – ровно три года назад в такой же душистый лунный вечер она стала женой Филиппа. И от воспоминаний стало не по себе: пережитое унижение болью отозвалось внутри. Знобкий воздух налился влагой, обещая обильную росу к утру. Холод забрался под корсаж, в рукава, под юбку. Ноги в атласных туфельках начали мерзнуть. - Сударыня, - перед ней склонился пожилой усатый гвардеец, заставив вздрогнуть от неожиданности, - прошу великодушно простить, но по ночному времени в парке находиться не положено. Дольше нельзя было оттягивать неизбежное. Анжелика остановилась перед массивной дубовой дверью и, сделав глубокий вдох, чтобы унять волнение, постучала. Ей открыл Ла Виолетт. Филипп уже ждал. Он сидел в кресле почти что в полной темноте - лишь одна оплывшая свеча теплилась на каминной полке. Анжелика остановилась посреди спальни, выжидающе глядя на мужа. Время тянулось, и пауза становилась нелепой: наконец Филипп шевельнулся и повернул голову. - Подайте-ка мне вон тот пуфик, - попросил он совершенно будничным тоном, кивком указывая в противоположный угол комнаты. Анжелика послала в ответ удивленный взгляд. Молча она подставила к креслу банкетку. Филипп, поддев туфли за задники, скинул их и с явным удовольствием вытянул ноги. - Вы ждали меня за этим, - съязвила Анжелика, любуясь сильными округлыми икрами, узкими длинными ступнями с высоким подъемом, еще не изуродованными подагрой – неизменной спутницей зрелости. Сколько раз она злилась на мужа вплоть до охлаждения и всякий раз его красота заставляла забывать об этом, вызывая в душе невыразимую нежность к нему. - Подойдите ближе, ни черта ведь не видно. Впрочем, и не нужно. Где вы были? – спросил Филипп. Он убрал ноги с банкетки и жестом предложил ей сесть рядом. - Решила прогуляться, - коротко ответила Анжелика, потом спросила напрямик: - Вы помните, какой сегодня день, господин мой муж? Где же ваш хлыст? Филипп встретил вызов улыбкой: - Недалеко. - Вы наверняка уже слышали историю, которую теперь рассказывают при Дворе? – осторожно спросила она, стараясь уловить его реакцию. Филипп молча хмурился. Потом пожал плечами: - Да, занятная побасенка. Кто-то решил съесть мяса в постный день? - Да. Говорят, прямо с вашего стола. - «…И псы едят крохи, которые падают со стола…». Так говорил духовник одному олуху, который был женат на красотке. – Филипп рассмеялся, обнажив белые, ровные зубы, при этом его взгляд остался мрачным и холодным. - Когда пес лезет в тарелку, его следует накормить плетью, – добавил он многозначительно, протягивая руку и касаясь пальцами ее подбородка. - Что вы собираетесь предпринять? – насторожилась Анжелика. Ей не понравился ни тон мужа, ни намеки. «Опять он наводит тень на плетень!» В такие минуты муж казался ей странным и от этого еще более опасным. - Ей богу, ничего. Пока. Впрочем, вас мои дела не касаются. Я позвал вас для другого. - И для чего же? - Для этого, – его указательный палец скользнул по шее, слегка царапая кожу, и остановился в ложбинке между двумя соблазнительными полушариями, утопающими в пене кружев. - Так вы меня ни в чем не вините? – уточнила Анжелика, опасливо поглядывая на мужа, каждую минуту ожидая подвоха. Увы, брак с ним приучил ее к неприятным сюрпризам. Она не могла поверить, что Филипп так просто спустит ей громкий скандал, который грозит ему неприятностями, в том числе и головомойкой от короля. - Вы просто не можете быть виновны. Вы – моя жена, - объяснил он, словно речь шла о прописной истине. - Ручаюсь, что мое доверие к вам не будет подвергаться сомнению в глазах общества. За глаза – пусть беснуются. Но вряд ли найдется тот, кто отважится назвать меня рогоносцем, а вас – шлюхой. Вас это устроит? Анжелика не ответила. Она и сама не знала, довольна или нет. Она опасалась бурной реакции, а сейчас вдруг поняла, что предпочла бы видеть Филиппа ревнивым, несправедливым, быть может, даже жестоким, но чувствующим! Неужто, его волнуют только светские условности? На смену напряжению вдруг навалилась усталость – плечи ссутулились, голова поникла, как чашечка цветка в непогоду. Каким утомительным был этот марионеточный вечер! Филипп поднялся из кресла. Он навис сверху, закрывая ее своей тенью, и протянул ей руку. Анжелика подняла взгляд на раскрытую ладонь: - Идемте, - тихо позвал он. - Вы, правда, этого хотите? У вас неловко выходит изображать страсть, Филипп. Знаете, мне лучше уйти, - она поднялась, отклонив предложенную помощь. И тут же оказалась в стальном капкане рук. Его лицо со сжатыми губами, так что на скулах заиграли желваки, было теперь совсем близко. - Нет. Не лучше, - процедил он. – Вы останетесь, - взгляд не предвещал ничего хорошего. И от этого у Анжелики забурлила кровь. Наконец-то гроза, битва! Но не тяжелое гнетущее безразличие. - Бросьте, Филипп, вы же злитесь, - ее голос прозвучал обманчиво спокойно. - Верно. Но с чего вы взяли, что на вас? Но главное – это ничего не меняет. - Пустите меня, я вас не понимаю, - Анжелика попыталась вырваться, отчего стальные объятия сжимались еще сильнее, - у меня нет настроения разгадывать ваши загадки, я хочу спать. - Зато я вас хорошо понимаю. Мадам маркиза – шлюха поневоле, – Филипп перехватил ее запястья и больно выкрутил их. – Вы бы и рады забросить чепец за мельницу, да гордость не позволяет. Какая трагедия! – он завел ей руки за спину, подавив всякое сопротивление. Оказавшись вплотную прижатой к нему, Анжелика отчаянно вертела головой, стараясь не смотреть на него, не вдыхать его запаха, не чувствовать живого тепла под тонкими тканями жилета и сорочки. Учиненное насилие взбесило ее, она хотела ударить его в пах, как в ту ночь или вцепиться зубами в плечо, но вместо этого шепотом взмолилась: «Пустите меня». Он отпустил. Тогда Анжелика обвила руками его шею, приподнялась на носочки и долгим поцелуем прижалась к его губам. - Пойдемте, - выдохнула она. Темнота, вязкая и липкая как смола, давила на глаза, так что Анжелике казалось, будто она ослепла. Она лежала, бессильно раскинув руки – точь-в-точь как тогда, три года назад. Ей даже почудилось, что она ощущает боль и мелкое содрогание во всем теле. Тогда она ощущала во рту соленый вкус крови, а теперь на кончике языка вкус его пота, его слюны, его семени. Рука оставила влажную простынь, которую несколько минут назад исступленно комкала пальцами, и нащупала запястье Филиппа. Остановилась, пробуя пульс. - Мы совершили много ошибок, - тихо сказала женщина в темноту. - Когда? - Не знаю, – призналась Анжелика: она до сих пор не могла понять, что свело их вместе – рок или счастливая звезда. - Тогда не будем ворошить старый хлам. - Попробуем начать заново. Снова и снова, пока не получится. Пока вы не станете моим, а я – вашей. - Разве… - Молчите лучше, - пробормотала Анжелика, смеживая отяжелевшие веки. Поднырнув к нему под руку, она свернулась клубочком и уснула.
Lutiksvetik: адриатика,ПОТРЯСАЮЩЕ!!!
адриатика: Глава четырнадцатая. Ровно в восемь часов Тереза откинула полог кровати: - Доброе утро, мадам. Анжелика зажмурилась от яркого света, заливавшего небольшую продолговатую комнатку, заставленную разнокалиберной мебелью, от чего она имела вид антикварной лавки. Приятная ломота в теле напомнила о прошлой ночи. Маркиза сладко потянулась, привычным жестом задержав руку на животе. Вдохнула терпкий мужской запах, оставшийся на коже, на подушках и на скомканных простынях. Завернувшись в одну из них, Анжелика потерлась щекой о наволочку с вышитым в углу гербом Плесси-Бельеров и замерла в блаженном бездействии. Чтобы не терять времени даром, она послала камеристку за всем необходимым для утреннего туалета. Одевшись для мессы в темно-синее платье со скромным цветочным орнаментом по подолу, прикрыв легкомысленную «растрепу» черным кружевным капором, Анжелика отправилась в покои Ее Величества. Филиппа она увидела лишь в церкви: – Приветствую Баронессу Унылого Платья, - шепнул он, когда она принимала от него святую воду. По окончании мессы начиналась церемония Большого Выхода. Придворные, толкая друг друга, ринулись к парадной лестнице. Выстроившись в две шеренги, они ждали появления короля, который с минуты на минуту должен был проследовать на заседание Большого Совета. Это было самое благоприятное время, чтобы лично обратиться к Его Величеству с просьбой. Пока шел совет, объявляли имена приглашенных на выходные в Сен-Жермен, где затевался ряд мероприятий для Испанского посольства в честь предстоящего заключения мирового соглашения. По дороге планировалась остановка в Лувесьене – король желал посмотреть место строительства акведука, по которому вода из Сены будет поступать в Версаль. Некий Свалем Ренкен, голландский архитектор, создал проект водоподъемной машины, способной справиться с этой непростой задачей. Под сводами коридоров раздавались звонкие голоса счастливчиков, попавших в списки приглашенных – самое время заняться сборами, пока не начался королевский обед. Выходные сулили бесконечные развлечения: охоты, балы, представления. Придворные, как цыгане или бродячие артисты, проводили жизнь в скитаниях: от замка к замку, от двора ко двору. Их юдоль одинаково непостоянна и однообразна, как два взаимоисключающих числа. Анжелика осталась безразлична, когда церемониймейстер назвал ее имя: на людях ей оказывался тот же почет и внимание, как и до отъезда в Плесси. Но для короля она стала невидимкой. Он отличал ее не больше остальных дам. И даже меньше. Однажды, глядя, как король обменивается многозначительными улыбками с мадам де Субиз, Анжелика почувствовала раздражение. Ночью, прижимаясь к горячему телу мужа, она вспомнила об этом и ужаснулась: а если бы король и дальше испытывал к ней страсть? Какую страшную цену ей пришлось бы заплатить за свое тщеславие? Сейчас Анжелике и вовсе хотелось как можно меньше находиться при Дворе. Она бы с радостью провела выходные в Париже, окутанном душистым ароматом распустившейся сирени. Днем она бы, наконец, выбралась в свою старую контору, поболтать с управляющим о делах, а вечером - покаталась в открытой коляске по Кур-ля-Рен и послушала итальянскую оперу – но, увы, ей, одной из красивейших дам Двора, надлежало украшать королевские праздники. Вернувшись к себе, Анжелика велела готовиться к отъезду. Она едва успела переменить туалет, как на пороге комнаты возник Филипп. Он успел переодеться в белый жюстокор, затканный золотым галуном. На правой руке висела элегантная трость с набалдашником из слоновой кости. Фетровая шляпа, увенчанная белым плюмажем - небрежно зажата под мышкой. - Вы готовы ехать? – с порога спросил маркиз, жестом отсылая служанку. Анжелика удивленно посмотрела на мужа. - Я думала, вы уехали раньше. Разве вы не должны заняться подготовкой к охоте? - Король поручил эту честь графу д,Арманьяку. - Как обидно! Вы, наверное, расстроены. - Ничуть. Король должен быть справедлив ко всем. Анжелика сдержанно улыбнулась. - Вы подаете пример истинного благородства, господин мой муж, – сказала она полушутливым тоном. - Есть еще одна причина, - загадочно улыбнулся Филипп, - я приглашаю вас разделить со мной поездку. Слова мужа растрогали Анжелику. Она сделала вид, будто ищет на трюмо веер. В такие минуты в ней просыпалась маленькая девочка, отчаянно желавшая обратить на себя внимание неприступного кузена. Она видела в его взгляде нежный призыв, и это одновременно радовало ее и пугало: их общая симфония всегда звучала лебединой песней: как в тот день, когда он подарил ей ожерелье, узнав о гибели Кантора; как в тот день, когда он обнимал ее в палатке, перед тем как шагнуть навстречу смерти… В коридорах царило столпотворение: яблоку некуда было упасть. Слуги, переругиваясь друг с другом, тащили хозяйский скарб. То и дело раздавались грубые окрики, возмущенное женское контральто – «смотри куда идешь, наглец», или сочный мужской рев - «ты наступил мне на ногу, свинья!». Герцог де Грамон из переносного кресла, в котором он из-за обострения подагры вынужден был передвигаться по дворцу, ловко работал тростью, раздавая тумаки налево и направо. Анжелика опасливо придерживала юбки – в такой сутолоке недолго быть обчищенной. Филипп же чувствовал себя как рыба в воде - он прокладывал путь в толпе так же легко, как киль корабля режет морские волны - то был придворный до кончиков ногтей. Он приветствовал знакомых, бросая на ходу два-три слова и почти не поворачивая головы. На лестничных пролетах придворные занимали оконные ниши и, собравшись группками, ожидали, пока заложат экипажи, обмениваясь сплетнями и новостями. - У вас подавленный вид, - заметил Филипп, повернувшись к спутнице,- это мое общество так действует на вас? - Нет, с чего вы взяли? – удивилась Анжелика, кивком отвечая на приветствие мадам д, Офтор. Филипп сделал неопределенный жест. - Вы похожи на пташку, которая не поет в неволе. Когда я наблюдаю за вами со стороны, вы смеетесь, щебечете, порхаете с ветки на ветку, но стоит мне подойти ближе, как ваша веселая песенка обрывается. Вам нравится общество Пегилена… А этот сосунок Бардань – что вы в нем нашли? - Право, Филипп, я не знала, что вы обращаете внимания на моих «умирающих». Неужели это ревность? – поддела мужа Анжелика, бросив в его сторону лукавый взгляд. Филипп не ответил, но его щеки под тонким слоем пудры слегка порозовели. Он поспешно раскланялся с герцогом де Бовилье. Окружающая обстановка отлично способствовала тому, чтобы прекратить неудобный разговор. - Погодите, сейчас я подниму вам настроение, - внезапно произнес Филипп, когда обмен приветствиями и любезностями был закончен. Он круто повернулся и помахал шляпой какому-то приземистому толстячку в растрёпанном парике. - Ланже, сколько лет, сколько зим? Не подскажете, который час? Толстяк с готовность вытащил из кармана жилета часы-луковицы на золотой цепочке: - Около трех, милостивый государь. - Как? Быть того не может! - Прошу убедиться, - ответил мужчина, подавая Филиппу часы с нарочитым поклоном. Тот взглянул на циферблат с деланным удивлением, затем покрутил заводное колесико и вернул владельцу. - А теперь? Толстячок смотрел на часы как баран на новые ворота. Анжелика заметила проступившую у него на щеках испарину. Вид у него сделался чрезвычайно жалкий: уши заалели, а лоб прорезали глубокие морщины. - Ну же? Сколько на ваших? – вкрадчиво спросил Филипп, и от этой угрожающий вкрадчивости по спине бежали мурашки. - Полшестого, милостивый государь, - выдавил несчастный. В этот момент Анжелика, ошарашенная поведением мужа, вспомнила - Ланже! Тот самый Ланже, которого жена принудила к публичной консумации брака. Бедняга должен был исполнить свой супружеский долг в присутствии свидетелей суда светского и церковного, а так же всех желающих, пришедших поглазеть на небывалое представление. Говорили – правду или шутя - что билеты стоили дороже, чем на сцене в театре, и тем не менее все были раскуплены тотчас же. Анжелика опустила глаза, испытывая жгучий стыд – человеческое несчастье не вызывало у нее веселья. И тут, как черт из табакерки, перед ними возник Пегилен де Лозен, слышавший окончание разговора. - Ланже! Бог мой! Клянусь святым Приапом и преподобным Стояком, что такое! Как?! А ваша новая супруга, а красотки, которые окружают нас при Дворе? Неужто, даже они не способны поднять ваши стрелки? Смотрите, сударь, - он низко поклонился Анжелике, от негодования лишившейся дара речи, - перед вами воплощенная Венера. Даже прикосновение к этой божественной ручке, подобно прикосновению к святым мощам, лечит от этого ужасного недуга! О, как показала жизнь, эта красота целит самые безнадежные случаи. - О! Господин маршал, покорнейше прошу извинить: мой язык мелет сегодня что-то совсем несуразное,- спохватился граф, выставляя вперед правую ногу в придворном поклоне. Филипп кивнул с самым невозмутимым видом, словно и не заметил вопиющей бесцеремонности Пегилена. - А, месье де Лазан! Как продвигается ваша свадебная тяжба? - Как вы меня назвали, сударь? - Как? - Лазан! Вы сказали – «месье Лазан!» - Разве? Я сказал – «де Лазан». Или у вас туго со слухом? - Да, черт подери, так вы и сказали! И я так сказал – «де Лазан»! - Как пожелаете, мессир де Лазан, - пожал плечами Филипп. Герцог де Граммон, подобно проказнику Меркурию, оказавшийся поблизости, расхохотался из своего кресла. - Экий вы балбес, племянничек, вас только что назвали ночным горшком! – довольный собой, он хлопнул по плечу лакея. - Поднимай! Пегилен вытянулся в струнку, надувая грудь как молодой задиристый петушок, сходство с которым придавал и яркий малахитовый плащ, оттопыренный сзади шпагой, серебряные шпоры и роскошный рыжий аллонж с напомаженным коком. - Я бы надел вам свой горшок на голову, если бы в нем были отверстия для рогов, милостивый государь! – воскликнул граф ломким от гнева голосом. Все разговоры смолкли – на лестнице стало тихо, как в склепе. Придворные с верхних этажей, перегибались через перила и тянули шеи, как взнузданные гуси, чтобы лучше слышать. Филипп молча сверлил Лозена свирепым взглядом, олицетворяя собой ледяное бешенство, в то время как его соперник пылал гневом – живые подвижные черты южанина исказились в яростной гримасе. Анжелика тихо ахнула и слепо вытянула руку в сторону, пытаясь нащупать опору – ноги не хотели ее держать. Кто-то подал ей руку, и она тяжело оперлась на нее. Маршал первым пришел в себя: он круто развернулся на каблуках и пошел сквозь ошеломленную толпу придворных, уступавших ему дорогу. - Идемте, сударыня! – резкий голос мужа пробудил Анжелику от оцепенения. Стараясь сохранять достоинство и не спешить, она последовала за ним. Филипп ждал ее на нижней ступеньке. Увидев на его губах улыбку, Анжелика возмутилась: - Что за безумие! Разве на нашу долю выпало мало испытаний? Или вы опять решили сыграть со смертью в чет-нечет?! Улыбка погасла, лицо мужа разом окаменело, приняв надменное выражение. - Вы слишком драматизируете, сударыня. Если собрались читать мне мораль, то советую не тратить свое красноречие понапрасну. Эти слова, сказанные безапелляционным тоном, рассердили Анжелику. Ощущение безысходности создавшегося положения задевало ее за живое. Мужчина безумствует, а женщина расплачивайся за его ошибки! Ей хотелось высказать Филиппу все накопившееся в душе. Сейчас, не мешкая ни минуты. Она держала его под локоть, чувствовала живое тепло сквозь ткани одежды. Мысль, ужасная, неотвратимая, как дракон Святого Климента, остановила слова, готовые сорваться с губ. «А вдруг их время сочтено, и она потратит последние часы на пустые препирательства?» Они молча спускались по лестнице. Гоня прочь предчувствие беды, Анжелика украдкой заглядывала в лицо мужа. И ей показалась, что печаль затаилась под полуопущенными ресницами, отбрасывающими длинные тени на бледные щеки. Карету маршалу Франции подавали во внутренний двор, куда заказан был выезд простым дворянам. Не успел лакей откинуть подножку, как появился сам принц Конде, окруженный дворянами из своей свиты и ливрейными пажами. Великолепный экипаж ожидал владельца у подъезда. Лошади в попонах из стеганого бархата с фамильным гербом сбоку, нетерпеливо переступали по брусчатке курдонера. - А, это вы дю Плесси! – воскликнул принц, салютуя маршалу тростью. - Эй, маркиз, почему я так редко вижу вас у себя? Клянусь Белонной, любовь совсем одурманила вас, дружище Марс? - Будь я тысячу раз проклят, прежде чем это случится, Монсеньор. Филипп снял шляпу и поклонился принцу. - Тогда пойдемте ко мне в карету. Мой кузен всю дорогу слушает бабьи сплетни. Как он это терпит? Прошу прощения, мадам! – и Конде отрывистым движением выкинул вперед руку со шляпой. Так, словно отдавал своим войскам приказ идти в атаку. Анжелика ничуть не обиделась на принца. Его грубость стала уже притчей во языцех. Нинон, сохранившая к нему дружеское расположение после расставания, смеясь говорила: «Этот великий герой держал мой веер, точно маршальский жезл!» Спустя два часа карета дю Плесси медленно выехала на мощенный двор Сен-Жерменского дворца. В Лувисьене пробыли недолго: королю показали место, где будет проложен акведук; он удовлетворенно покивал, рассматривая макет будущей постройки и миниатюрную модель водоподъемной машины, похвалил блестящую задумку, после чего архиепископ Парижский произнес небольшую речь, благословляя новое начинание, и кареты двинулись дальше. Простой люд, выстроившись вдоль дороги, восторженно гомонил, подбрасывая вверх шляпы: «Король, да благословит его бог! Да здравствует король!» Филипп принял настойчивое приглашение принца, поэтому Анжелике предстояла дорога в одиночестве. В Лувисьене она обзавелась попутчиками: граф де Бриенн и его сумасбродная сестрица выразительно жаловались на невыносимое общество матушки: впрочем, по их словам, та неплохо коротает время с герцогом Сен-Симоном, вспоминая добрые старые времена. - Вы знаете, что он собирается снова жениться? Под предлогом желания иметь наследника во что бы то ни стало, он ищет себе юную скромницу из приличной семьи. О, какой страшный удел - делить ложе со старым сморщенным подагриком! – щебетала мадемуазель де Бриенн, томно закатывая глаза. Граф бросал на нее возмущенные взгляды и страдальчески цокал языком. Анжелика, пряча улыбку под расписными пластинами веера, сочувственно кивала ему. В Сен-Жермене Анжелика узнала приятную новость. Ей выделили великолепные апартаменты, расположенные рядом с покоями королевы. Этой милостью она была обязана ненависти, которую Мария-Терезия питала к мадам де Монтеспан. Употребив свое влияние на усиление позиций мадам дю Плесси, Ее величество наносила фаворитке чувствительный удар. Король выразил супруге свое одобрение. Анжелика узнала еще кое-что: вчера после ужина он прилюдно отчитал бедную мадемуазель де Лавальер. Бриенн «своими собственными ушами» слышал, как Его Величество сказал: - «Ваша многочисленная родня начинает досаждать мне, сударыня». Лавальер начала было оправдываться, но король знаком велел ей молчать, а уходя, бросил: «Можно вынуть человека из грязи, но грязь из человека – никогда». Анжелика отметила, как егозит Бриенн, расточая ей комплименты и поняла - он точно уверен, что король встал на ее сторону в этом грязном деле. После королевской прогулки Анжелика задержалась в парке, где был разбит буфет: в украшенных гирляндами фонариков ларьках подавали мороженое, шербеты, прохладительные напитки, а так же легкие закуски. С утра небо затянуло облаками и даже поморосил дождик, но к обеду развиднелось. Придворные, весело щебеча, рассаживались в коляски, чтобы ехать в Виль д,Аврей. Герцог де Люинь второй год подряд устраивал скачки в этом живописном месте, где ему принадлежало маленькое шато в венецианском стиле. Скачки! Как она могла забыть про них. Ведь в заезде участвует лучший жеребец конюшен дю Плесси – Арго. Филипп непременно будет там, а значит, есть еще время помирить их с несносным Пегиленом. Даже если для этого потребуется взять в сообщницы Великую Мадемуазель. Анжелика послала пажа узнать, уехал ли маркиз дю Плесси, и, когда тот принес утвердительный ответ, очень расстроилась. В довершение всего офицер дома королевы передал ей приглашение от Ее Величества на обед, который устраивался для иностранных послов. Этот новый маневр королевы, по словам очевидцев, привел официальную фаворитку в бешенство. Затеяв в своих комнатах грандиозную перестройку, Атенаис невольно отдала пальму первенства Ее Величеству. «Кто пойдет в этот испанский хлев, - бесновалась она в кругу своих приближенных и родственников, - когда работы будут окончены?! Эти послы будут часами ожидать в вестибюле, чтобы только взглянуть на восьмое чудо света. Все приемы будут проходить у меня. Здесь будет парадиз, куда все устремятся, а двор королевы, точно мрачный Аид, наполнят бесплотные тени, вроде этой дуры Лавальер». Никто не сомневался, что все идет именно к этому, но пока королеве выпал шанс напомнить о себе миру. И она постаралась: в первую очередь созвала самых красивых и остроумных дам, среди которых должна была блистать и маркиза дю Плесси. Не выказывая огорчения, Анжелика поблагодарила юношу и попросила передать Ее Величеству, что она непременно будет. Подавив тяжелый вздох, она поискала глазами знакомые лица. Куда интересно подевался Пегилен? Увидев в кругу дам, наблюдавших за игрой в мяч мадам де Севиньи, маркиза приветливо махнула ей. Анжелика хотела подойти к подруге, но путь ей преградил статный красавец, в котором она узнала графа де Гиша. Наградив маркизу изящным поклоном в купе с вялым безразличным взглядом, Гиш предложил ей руку. В киоске, где подавали оранжад, он взял бокал для себя и спутницы и они пошли прогулочным шагом по главной парковой аллее. Он что-то спросил, она что-то ответила, гадая, зачем Гиш пригласил ее. Между тем они встречали на пути знакомых, тоже гуляющих парочками. Граф наклеил на лицо дежурную придворную улыбку, резко контрастирующую с надменным презрительным взглядом. Он вальяжно помахивал шляпой: " Камиль, голубчик, будьте завтра в Опере", " Жоржетта, прелесть моя, от вашего блеска недолго ослепнуть" - и он театрально подносил руку, затянутую в алую перчатку к глазам. Они свернули в зеленый лабиринт к тихим, увитым дикой розой беседкам, и когда вокруг заметно обезлюдело, граф вдруг остановился и резко спросил: - Сударыня, вам дорого благополучие вашего супруга? - Мне оно по карману, сударь, - колко ответила Анжелика, не заботясь о том, что ее слова могли прозвучать грубо. Она не выносила этого человека за редкостный снобизм, а кроме того считала его лицемером. Его тень неизменно маячила за спиной Месье, который вместе со своим дружком, шевалье де Лорреном, пытался убить ее в Лувре. Де Гиш посмотрел на нее насмешливо: - Вы везде ищете выгоду, как и подобает дельцу. – парировал он, - но речь о вашем супруге, не так ли? Вчера он послал д, Эврару вызов. - Вызов? - эхом откликнулась Анжелика. - О, неужели это так…неожиданно? - приторным голосом спросил граф, изогнув губы в презрительной усмешке. Анжелика проигнорировала вопрос. - Что еще вы хотели мне сообщить? - спросила она, стараясь не показывать своих чувств. Вызов на дуэль! Нет, этого от Филиппа она никак не ожидала. Она отлично помнила его принцип: не драться за честь шлюх. - Нас с маркизом связывают многие годы военной дружбы. И если его благополучие все-таки вам ... по карману, - он сделал в ее сторону преувеличенно учтивый жест, - то вы сообщите ему, причем как можно скорее: Эврар поутру говорил с королем наедине, наш государь велел ему немедленно покинуть двор и ехать в Бель-Иль, где стоит его полк. Эврар не утаил подробностей поединка, сославшись, что связан священными для дворянина обязательствами. Конечно, приказ короля отменяет эти обязательства. Если ваш муж появится на условленном месте, то будет схвачен. Вам понятно? Эврар уже скачет в место своего изгнания. Постарайтесь предупредить маркиза, что на Лугу клерков его будет ждать совсем иная компания. - Откуда вам это известно, сударь? И почему вы не можете сами сообщить об этом маркизу? - Вы напомнили мне, что я говорю с женщиной. Как много вопросов! С чего начать? Вы не слишком обидитесь на меня, если я не стану раскрывать свои источники? На второй вопрос ответить легче: я поклялся своей честью, что ничего не скажу маркизу. Такие клятвы нерушимы, мадам. - Но вы же ее только что нарушили! - Ничуть! Я поклялся не говорить маркизу, а не вам. "Такова гибкость совести этих господ. Честь тоже понятие растяжимое, " - мелькнуло в голове у Анжелики, но вслух она поблагодарила графа, стараясь, чтобы голос звучал сердечнее, чем ей хотелось. - Кстати! – обернулся Гиш, собравшийся было уходить, - что произошло между маршалом и моим несносным кузеном? Анжелика встрепенулась, как гончая, взявшая след. Она рассказала графу о случившемся, присовокупив горячую просьбу остановить это безумие. Гиш ответил ей пренебрежительным смехом. - Помилуйте, сударыня! Хорошо зная обоих, могу заключить, что это под силу только королю. Засим он изящно раскланялся, надел шляпу и пошел прочь, ловко орудуя эбеновой тростью. Анжелика со злости рванула ветку кустарника, но тут же вскрикнула от боли – это оказался шиповник. На пальце налилась рубиновая капля – маркиза поднесла руку ко рту и тут же ощутила на языке соленый вкус крови. Она чувствовала себя растерянной, слабой и больной – вот-вот грянет апокалипсис, она уже видит смыкавшуюся на горизонте тьму, грозный рык небесных громов и вспышки молний, раскалывающих земную твердь. Сильный порыв ветра сорвал с головы кружевной капор, заставив Анжелику рассмеяться своей мнительности: гроза! Гроза проходит стороной – над ней по-прежнему чистое голубое небо. Филипп. Теперь ей надо найти Филиппа. Лазан (lasanum; греч. ночной горшок)
Lutiksvetik: адриатика,право,как оригинал читаешь...Мадам Голон бы обзавидовалась...
адриатика: Глава пятнадцатая. Запыхавшийся Флипо, на ходу расправляя галстук и приглаживая волосы, влетел в прихожую. Боком проскользнув между геркулесовых столпов из наставленных друг на друга ларей, он нетерпеливо постучал и, не дожидаясь ответа, рывком распахнул дверь. Анжелика стояла посреди комнаты, обозревая царивший вокруг беспорядок невидящим взглядом. - Войди, - велела она слуге, протягивая ему бумагу, запечатанную фамильным перстнем. - Поезжай в Виль, д,Аврей и найди господина дю Плесси. Передай ему письмо, только постарайся сделать это без свидетелей. - Все исполню, мадам маркиза. - Письмо не выпускай из рук под страхом смерти, только лично в руки господину дю Плесси! - Будет сделано, маркиза, - бодро отрапортовал Флипо, рассеяно почесывая то место, о котором неприлично говорить вслух. Анжелика, вот уже столько лет тщетно пытавшаяся привить ему хорошие манеры, со вздохом прогнала его «с глаз долой». Жавотту она оставила в своих комнатах с поручением: если появится Филипп, немедленно доложить об этом ей. Верного Мальбрана отправила патрулировать дворец и парк. Бой часов напомнил ей о бремени придворных обязанностей. Анжелика закусила губу - пора бы уже перестать изводить себя попусту. В худшем случае Филиппу грозит заключение или ссылка: его отправят командовать гарнизоном в какое-нибудь захолустье. Пройдет время, разговоры поутихнут, король сменит гнев на милость и вернет его ко Двору. В конце концов, дуэль ведь не состоится, а за умысел не казнят. Успокаивая себя таким образом, Анжелика чувствовала невыносимую боль при мысли о возможной разлуке. Даже сама эта мысль казалась ей предательством. К тому же (уж она-то знала!) нельзя целиком полагаться на великодушие короля – этого двуликого Януса. Филипп может отделаться заключением или остракизмом, а может, к вящему удовольствию Братства святых Даров, ответить по всей строгости закона в назидание другим. Анжелика с ума сходила от собственного бессилия. Теперь у нее нет никаких рычагов влияния на короля – она добровольно уступила Венерин пояс мадам де Монтеспан, чтобы та могла обворожить Юпитера… Последний раз мелодично тренькнули часы - бронзовые фигурки пастушки и пастушка, сделав последний оборот, замерли. С тихим щелчком за ними захлопнулись миниатюрные дверцы. Стряхнув в себя оцепенение, Анжелика взялась за колокольчик. Около часа спустя туалет был почти закончен. В качестве последнего штриха Тереза заколола широкие рукава парадного роба янтарными аграфами, выпуская наружу каскады кружевных воланов. Тончайшее кружево, прошитое золотой нитью, придало медовому оттенку кожи золотистое сияние. Узкие прозрачные запястья обхватывали браслеты из золотой филиграни инкрустированные рубинами и алмазами. Из зеркала на нее смотрела та самая мадам Багатель, которой она могла бы стать: роскошное и бесполезное украшение королевских досугов. Спустившись в оранжерею, Анжелика велела срезать для королевы бенгальские розы, посаженные по приказу Анны Австрийской к королевской свадьбе. Мадам де Монтеспан, занимавшая должность статс-дамы королевы, всякий раз приходила в ярость при виде этих цветов, живо напоминавших всю эфемерность ее могущества. Чтобы умилостивить фаворитку, король приказал круглый год выращивать в теплицах ее любимые туберозы и заказал для возлюбленной множество цитрусовых деревьев в деревянных кадках, украсивших теперь версальскую оранжерею. Вдыхая сладкий аромат роз, Анжелика мысленно улыбнулась: «Ваша царская диадема, Атенаис, столь непрочна, что однажды вы даже не сможете ею удавиться». От себя маркиза добавила к королевскому букету ирисы, украсив ими также куафюру и приколов один цветок к корсажу Покои королевы отличались роскошью, в которой не было ни капли изящества. Бедная Мария-Терезия, несмотря на все старания, так и осталась испанкой до мозга костей, давая подданным поводы подтрунивать над ней за своей спиной. Но сегодня, разыгрывая свою козырную карту, она как никогда хотела быть королевой Франции. Барочная вычурность, столь любимая католическими величествами, на время отошла в тень: в убранстве залов господствовало изящество французского классицизма, выпестованного величайшим королем в колыбели нового Вавилона. Придворные, тихо беседуя, переходили из одной залы в другую: для желающих сыграть были открыты ломберные столы, в буфете стояли ледяные скульптуры, державшие позолоченные подносы, на которых высились горы сладостей и всевозможных экзотических и несезонных фруктов, лакеи в ливреях королевского дома обносили гостей закусками и напитками. В музыкальном салоне играл камерный оркестр. С застывшей улыбкой отвечая на приветствия знакомых, Анжелика хотела только одного – стать невидимой, или хотя бы менее заметной. Королева зря сделала ставку. Занятая своими переживаниями Анжелика едва помнила имена, которые ей назвали. Людские куклы проходили мимо, точно хоровод глиняных болванчиков, не затрагивая ее мыслей и чувств. Кажется, тот седовласый мужчина, с которым беседует господин де Лион, посол Англии? А этот неприятный тип с липким взглядом – герцог Мантуанский? Вокруг сплошь незнакомые лица – то хищные, то хитрые, то алчные взоры!... Во взгляде маркизы дю Плесси ни искорки веселья, глубоким светом сияют ее изумрудные глаза, но пламень не вырывается наружу, не испепеляет и не опаляет, а лишь манит, как далекий огонек, блуждающего во мраке ночи путника. Она скупа на улыбки, а слова роняет, будто ведет им строгий счет. Безмятежно ее лицо, и мысли за гранью догадок и домыслов. На кончике языка вертится невольный вопрос: какова она на самом деле, эта женщина с ликом богини? Добра ли она, весела ли? Или холодна как лилия на морозе и жестока, как зимняя стужа? Познал ли ее король, как уверяют иные сплетники, или правда, что она отказала венценосцу, оберегая свою добродетель? Каждый мужчина, ослепленный ее красотой, ловил обращенные на нее взгляды других и видел в них те же вопросы, которыми задавался сам. Для Анжелики голоса слились в один жужжащий рой, она слушала пение скрипок и флейт, разглядывала скрытые тенью картины и фрески на стенах. Порыв ветра из окна поколебал пламя свечей в хрустальных жирандолях, дрожью пройдясь по обнаженным плечам. Взор застыл, выхватив из полумрака лик юной красавицы в белых траурных одеждах. Как искусна была работа художника, изобразившего спокойное величие и железную волю под маской полудетской кротости – скрытую красоту цветка в нераспустившемся бутоне. С безмятежностью богоизбранницы взирала с портрета «печальная» королева – Мария Стюарт. - Чтобы как в зеркале, обворожая нас, Явить нам в женщине величие богини, Жар сердца, блеск ума, вкус, прелесть форм и линий, Вас людям небеса послали в добрый час. Раздался рядом голос с шепелявящим присвистом, заставив Анжелику обернуться. Она узнала в собеседнике господина Тавернье, одного из богатейших людей Франции, купца и финансиста, королевской грамотой пожалованного дворянином. Торгово-посредническая деятельность господина Тавернье была весьма прибыльна для королевства. Он вел деловые отношения с голландцами и Анжелика неоднократно пересекалась с ним сфере морской торговли. Во время своего путешествия в Агру он добыл настоящее сокровище Голконды – 115-ти каратный голубой алмаз, который он продал королевскому ювелиру. Именно из этого камня был создан «Голубой француз», знаменитый алмаз короны. Король надевал его во время торжественных церемоний, оправленный в золотой кулон. Путешествия Тавернье были окутаны флером тайны, за его благообразной внешностью угадывался морской простор и дальний отсвет нездешних звезд. За свое богатство и щедрость он был желанным гостем в великосветских салонах. Анжелика позволила себе улыбку. - Да, это кажется работа Клуэ? - Стихи дю Белле, - тонко улыбнулся барон, - но мне нравится, когда люди понимают друг друга с полуслова. Анжелика молча кивнула, ощущая на себе проницательный взгляд пожилого мужчины. - Вы знаете, мадам, я вспомнил эти строки, глядя на вас, а потом уже заметил, как вы разглядываете портрет, – продолжил разговор Тавернье. Он смотрел на собеседницу из-под набрякших век в красных прожилках, сложив перед собой короткие толстые пальцы, унизанные перстнями. Его одежды, богатые и пышные, были сшиты на европейский манер, но тем не менее во всем его облике проступал восточный колорит. - Несчастная королева достойна этих строк. Посмотрите, как она красива, как юна, но в ее лице нет беспечности, свойственной юности. Королевское бремя уже наложило на ее чело свой отпечаток. - Отпечаток рока, - тихо подхватил Тавернье, - смотрите, ее лицо затенено смертью. Смерть сопровождала ее всю жизнь. Все, кого она любила или ненавидела, все они сошли во мрак, а она замкнула это мрачное шествие мертвецов. От этих слов у Анжелики холодок пробежал по спине. Музыка, разговоры, смех теперь звучали словно вдалеке. Перед ней были только черные глаза барона, в которых плескался свет люстр. - Вы думаете? – прошептала она. - О, да. Мария Стюарт родилась в год Тора. Год черного тигра. На Востоке ни один порядочный мужчина не решится взять в жены женщину, рожденную в этот год. Считается, что она принесет в дом несчастья. Анжелика сглотнула тугой ком. - И какая же участь ждет этих женщин? - О, весьма печальная, мадам. Одни становятся куртизанками, другие…впрочем, эти девочки часто не доживают до зрелых лет. Заметив волнение собеседницы, Тевернье улыбнулся: лукаво и чуть-чуть снисходительно. - А ведь наша королева тоже родилась в год Тигра, – сообщил он, понизив голос до шепота. Анжелика подспудно ждала этого. Она уже не первый раз слышала о нависшем над ней дамокловым мечем проклятье. Она родилась восьмого декабря, в год Тора, так же как и проклятая королева Франции и Шотландии. Чтобы разрядить обстановку, она рассмеялась: - Но как же король, месье? Все самые известные астрологи в один голос предсказали ему великую судьбу и долгую жизнь, полную процветания. - О, мадам, - улыбнулся старый путешественник, - для мужчины этот год весьма успешен. Тигр отдает ему свою силу. Мужчине, рожденному в этот год, сопутствует удача во всех свершениях. - Это несправедливо, впрочем, знайте: я тоже рождена в год Тора, – полунасмешливо, но с вызовом сказала Анжелика. - Я знаю, мадам. – спокойно ответил Тавернье. - Я знаю, кто вы. И хорошо знаком с вашим супругом, - добавил он словно между прочим, пригубив бокал с анисовым росолисом. - Да, маркиз, мой супруг, восхищен вашим подарком. - Меч из Киото. – кивнул барон. - Работа великолепная, это бесспорно. Я рад, мадам, что мой дар пришёлся по вкусу господину дю Плесси, но я говорил о вашем первом супруге, графе де Пейрак. Анжелика не ожидала этих слов: так запросто, в покоях королевы, нарушены неписанные правила – произнести имя того, кто предан проклятию памяти - memoria damnata. Она жива только потому, что стерла его отовсюду: забыла его голос, его облик, его объятия… - Не будем об этом. Теперь я – маркиза дю Плесси-Бельер, - отрезала она, и строгим видом, и сухостью тона как бы добавляя – «этим все сказано». Чтобы не создавать неловкой паузы, Анжелика окинула взглядом зал, кивая в ответ на поклоны каких-то иностранных гостей. Во взгляде Тавернье мелькнуло недоумение, но затем проступило понимание: он хитро улыбнулся и даже не подумав сконфузиться, затем низко поклонился, как бы извиняясь за свою бестактность: -Перефразируя Солона, скажу – о счастье человека можно судить только после его смерти. Забудьте мрачные суеверия. Желаю вам удачи, ибо это, по мнению великих, важная составляющая успеха. Пусть Тор будет к вам благосклонен. Анжелика задумчиво посмотрела ему вслед и вдруг сделала для себя одно открытие: он другой. Француз до мозга костей, он не замкнулся в своем тесном мирке. Он видел мир во всей причудливости форм: что для него подсвечник или ночная рубашка, если у папуасов с далеких островов принято подносить на обед вождю свежее сердце врага. Нет, Тавернье знает цену условностям: их многообразию и эфемерности. Таким был и Жоффрей, но в нем не было купеческого практицизма, позволяющего переждать шторма на безопасной глубине. Он сам был достоин участи вождя. «Король все равно убил бы его». Анжелика тряхнула головой, словно избавляясь от гнетущего морока: вместо портретов на стенах из мрака всплывали печальные лица – молчаливые тени прошлого. И тут она увидела: тень, которую так искусно уловила кисть знаменитого художника. «Они уже были обречены. И поэтому я выбрала их. Поэтому я их любила... Но не наоборот… не наоборот! Все они… Жоффрей, Николя, Клод и … Филипп? Я должна предотвратить эту дуэль!» Когда ей удалось вырваться из клещей придворных обязанностей, она поспешила сначала к себе в покои. Там Мальбран и Жавотта отчитались перед ней: Филипп в Сен-Жермене не появлялся. Анжелика отдала приказ закладывать карету и хотела уже ехать в Виль, д, Авре, но потом передумала. Флипо не подведет, а ей лучше вернуться в Париж, на случай, если муж решит заглянуть домой. Битый час, пока экипаж мчал ее в Париж, ей пришлось слушать монотонно-гнусавый голос Мари-Анн. Она отчитывалась в суммах благотворительных пожертвований, сделанных на Пасху. Анжелика ценила усердие девушки, но не чувствовала к ней расположения. Чтобы отвлечь себя, она думала, где взять новую наперсницу, которой она могла бы доверять: не такую чопорную святошу, но и не кокетку. Когда кованые ворота особняка распахнулись, Анжелика первым делом увидела во дворе карету Филиппа. Спускаясь с подножки, она была вынуждена облокотиться на Мари–Анн: тающее внутри напряжение отзывалось слабостью в теле. Филипп сидел за столом в полутемной гостиной: один - единственный канделябр стоял на столе подле него. Анжелика застыла на пороге, любуясь рембрандтовской игрой света и тени. Дом вдруг показался ей полным опасной, таинственной тишины, как затаившийся в чаще зверь. Даже обстановка, которую маркиза полностью изменила, не изгнала отсюда мрачности смутных времен, ознаменовавших конец прошлого столетия. Тем временем Филипп заметил ее и даже как будто не удивился - возможно, уже привык к ее неожиданным появлениям. Он жестом указал лакею, чтобы стул для маркизы поставили не против него, а рядом. Анжелика бросила плащ и перчатки на руки подоспевшему Роджерсону: тот рассыпался в извинениях. Повара и половину прислуги он отпустил, решив, что господа останутся при Дворе на все выходные. Анжелика взмахом руки отправила его прочь. Супруги обменялись несколько сухими приветствиями. Пытаясь угадать настроение мужа, Анжелика спросила про скачки. Оказалось, Арго пришел вторым: - Мне очень жаль, Филипп, - посочувствовала она, стараясь чтобы ее голос прозвучал тепло и проникновенно, словно не нарочно накрывая рукой его ладонь. Ей хотелось позволить себе какой – нибудь нежный жест – например погладить его по щеке – но она не решилась. Филипп казался расслабленным, но его рука под ее ладонью непроизвольно сжалась в кулак. И тут же, будто спохватившись, безразлично пожал плечами, показывая тем самым, что ему теперь все равно. Анжелика промолчала. Любые слова могли усилить неловкость между ними, тогда как тишина, вдруг утратившая мрачность - объединяла. Для них двоих в этом не было странности. Тишина давала передышку, наполняла сам воздух вокруг покоем. Та лихорадочность, с которой Анжелика весь день ждала известий о нем – ушла. Важное сообщение, вертевшееся на языке, она оставила на потом. Во время ужина Анжелика от всей души наслаждалась холодной говядиной с горошком. Глядя, с каким аппетитом ест Филипп, она радовалась этой уютной атмосфере, случайно созданной по нерадению слуг. Сегодня они сблизятся в тусклом свете ночника и, прижавшись друг к другу на ложе, согреются, отдавая тепло своих тел, как двое самых близких на свете людей. И все же этой гармонии не хватало завершающего аккорда. Преодолев мысленный барьер - ей так не хотелось, чтобы эти слова прозвучали – Анжелика поведала мужу разговор с де Гишем. - Скверно вышло, - только и сказал Филипп, то ли раздосадованный неожиданным бегством противника, то ли тем, что жена оказалась в курсе его дел. - Вышло лучше некуда. Эврар оказался трусом. Вы получили над ним моральное преимущество, в то же время избежали неприятностей. - Вы плохо меня знаете,- странно улыбнулся Филипп, - впрочем, все, что не делается - к лучшему. – Он первым поднялся из-за стола и подал жене руку. Пока он провожал Анжелику по коридору к ее комнатам, она снова чего-то напряженно ждала. Вот-вот должно случиться что- то плохое. Оно притаилось за поворотом и уже окутывает их невидимым черным облаком. И воздух стал иной: вязкий, слипшийся… Маркиза почувствовала острый приступ дурноты и была вынуждена приостановиться и сделать несколько глубоких вдохов. Филипп, погруженный в раздумья, наконец вспомнил о ней, бросив короткий взгляд на ее побледневшее лицо. Перед дверьми, ведущими в ее апартаменты, он остановился. - Я должен оставить вас. – Коротко сказал он и сделал движение, чтобы уйти – вот так, без всяких объяснений. Анжелика машинально удержала его за руку, сопроводив этот жест пронзительным взглядом. Филипп остановился: - Мне нужно вернуться к себе, затем я должен уехать, - сказал он, мягко освобождая руку из захвата. Уехать? Куда, зачем – завертелось на языке, но вместо этого она выдавила удивленное «что?». - Уехать. Мне нужно уехать, - громко и членораздельно повторил Филипп, словно разговаривал с больной. Эти несколько слов были произнесены безапелляционным тоном, пресекавшим любые расспросы. Натолкнувшись на стену отчуждения, которую он возвел между ними, Анжелика на миг растерялась. Но чувство внутреннего достоинства сдерживало эмоциональный порыв, заставляя ее сохранять спокойствие. Медленно, глядя прямо в глаза, Анжелика с преувеличенной учтивостью сделала мужу реверанс. - Как вам будет угодно, господин мой муж, - пока с губ слетали равнодушные слова, взгляд кричал – «вы не доверяете мне! Как мы можем любить друг друга, если между нами нет доверия, Филипп?!» Маркиз дрогнул, точно услышав этот немой упрек, и отвел глаза в сторону. - Спокойной ночи, мадам. Не ждите меня сегодня. – Его голос прозвучал глухо: в нем не было той леденящей вкрадчивости, с которой он говорил только что. Филипп вдруг взял ее руки и поочерёдно поднес к губам, покрывая их бережными невесомыми поцелуями. - Доверьтесь мне, - быстро заговорил он, - ваше положение при Дворе не изменится, ручаюсь вам. Сделайте для меня только одно: ничего не предпринимайте. Ведите себя, точно ничего не произошло. Анжелика смотрела на него, не веря своим ушам. Выходит, Филипп идет в ловушку добровольно?! Стоит ли расценивать это как какой-то хитрый план? Вряд ли. Она и забыла, какой мощной бывает сила, ведущая человека к саморазрушению. Резко отстранившись от него, она взглянула на мужа совершенно по-новому: перед ней стоял незнакомец, принявший облик дорогого ей человека, но так и оставшийся чужим. Было это предчувствием будущего или безразличием, накатившим от усталости? Так бывает, когда тонешь, и борьба еще сильнее затягивает в воду. Тогда, преисполнившись безразличием даже к самой жизни, просто отдаешься на волю судьбе. Не найдя подходящих слов, Анжелика просто кивнула в ответ и отвернувшись, взялась за ручку двери: - Желаю вам удачи, - сказала она, удивившись своему голосу: ровному и отчужденному. Внутри нее, в области груди, разрасталась, ширилась черная звенящая ярость. Но снаружи она была само спокойствие: как затишье перед бурей. Закрывая за собой дверь, Анжелика в последний раз увидела лицо мужа, мелькнувшее в проеме. Оно было печальным и подавленным. С какой- то материнской нежностью Анжелика узнала эту юношескую застенчивость, проступавшую под маской высокомерной надменности в самые интимные минуты. Это чувство на миг заслонило злость и обиду. - Тереза! - резко позвала Анжелика. Не глядя на появившуюся заспанную служанку, она отдалась во власть ее ловких рук, почти ничего не чувствуя. В привычных действиях она пыталась найти толику успокоения - для ее деятельной натуры не было ничего хуже ожидания: любая развязка давала телу и нервам желанную разрядку. Но ожидание ... о, ожидание - это пытка на медленном огне. И это теперь ее удел. Ждать.
Леди Искренность: Спасибо за новую главу. Мы уже обсуждали как-то, что все трое: Луи, Анж и Жоффрей рождены в год тигра, выкладывали характер знака и гадали случайна ли разница в 12 лет и один год рождения Анж и Луи, или авторская привязка к гороскопу все же имела место быть. Я думаю да, а вы? Интригует зачем появился Тевернье со своими пророчествами и непонятным упоминанием о Пейраке. Что надо гражданину? Ну и куда собрался Фил конечно же...
МА: Адриатика, спасибо! Чудесная глава, и держит в напряжении. Так много вопросов без ответов... Буду очень ждать хотя бы некоторых
адриатика: Глава шестнадцатая. Новость об аресте маршала дю Плесси, которому в ближайшее время прочили герцогство и Пегилена де Лозена, без пяти минут супруга Великой Мадемуазель, взорвала двор перед утренней мессой. Из уст в уста передавались уже известные подробности и предположения, и громче всего звучало слово «дуэль». Взбудораженные придворные не могли успокоиться, и отцу Босюэ, читавшему Confiteor, пришлось повысить голос, чтобы перекрыть гул голосов. Его Величество возвышался на балконе как Юпитер, грозящий покарать нечестивцев потопом: придворные присутствующие при одевании короля рассказывали, что он с самого утра мрачнее тучи. Обязанности Лозена при короле исполнял господин де Кувуа. Место маршала дю Плесси зловеще пустовало. «На этот раз обоим – конец», - сообщила довольная мадам де Сирсе своей подруге, когда они после мессы спешили занять свои места в ожидании короля, следующего на заседание Совета. Никто не видел и мадам дю Плесси. Особенно внимательные уверяли, что к мессе она так и не появилась. Должно быть, бедняжка подверглась остракизму вслед за мужем, вздыхали женщины, пряча улыбки за расписными веерами. И вот – придворные уже выстроились в две шеренги, ожидая короля, – вошла та, кого уже видели пакующей сундуки для поездки в Плесси. В сопровождении негритенка и пажа, одетого в роскошную ливрею. В великолепном платье из алой тафты с бирюзово-золотистым переливом при малейшем колыхании ткани. Шуршащий до неприличия подол «секретницы» на миг приоткрыл мыски золотистых сафьяновых туфелек, как только она ступила на лестницу. Оделяя знакомых мимолетным вниманием, охмеляя сладким шлейфом духов - не как изгнанница, но как царица - она заняла свое место среди ошеломленных придворных. «Уж не приезд ли Клеопатры в Тарс перед нами разыгрывают», - прошептала мадам де Севинье своей родственнице, мадам де Куланж , легонько стукнув ее по плечу веером. – «Убранством себя изукрасив…» - процитировала мадам де Куланж, не поворачивай головы. Когда раздался удар жезла и церемониймейстер торжественно объявил: « Его Величество король», зал смолк. Последний трепет пробежал по толпе: заволновались веера, всколыхнулись перья на шляпах, вспыхнули и потухли драгоценности и вышивки в свете люстр и бра. Придворные замерли – точь в точь часовые фигурки, закончившие движение и подчиненные механизму часовщика. Король медленно шествовал по живому коридору, иногда приостанавливаясь, улыбкой, взглядом или словом вознося на небеса или низвергая в пропасть. Пробегая взором по лицам, он встретился с дерзким взглядом зеленых глаз, и замер. Точно решившись на что-то, король остановился против маркизы дю Плесси. Едва заметным кивком головы он дал ей право говорить. Но она молчала. Лишь смотрела на короля: и почтительная поза и напускная кротость не погасили бесстрашия в ее глазах, казалось, она ждет, когда он заговорит первым. «Какая дерзость, она ведет себя так, будто заняла место Атенаис!» - подумал кто со страхом, а кто с удовольствием. Напряжение росло, пауза становилась опасной, походя на безмолвный поединок. Зоркий глаз разглядел румянец на щеках короля, сменившийся – дурной знак! – мертвенной бледностью. Но привыкший читать во взгляде книгу души, заметил бы: в зеленом блеске не было борьбы и металла, он был полон ясной глубины и обманчивого спокойствия, как озерная гладь, скрывающая невиданные сокровища. От природы не ведал он страха и не мерк, потушенный чужой волей. - Мадам дю Плесси, вы сегодня великолепно выглядите. Продолжайте и дальше радовать нас вашей красотой, – значительно произнес король, едва раздвинув губы в улыбке, и последовал дальше. В воздухе раздался тихий шелест: усиленный эхом многократный выдох. Двери за королем закрылись, и все вокруг снова пришло в движение. Исчезновение д,Эврара осталось незамеченным. Придворные смаковали главную новость дня, обраставшую все новыми и новыми подробностями: - Лозен ранен! - Дю Плесси сам привез его, залитого кровью в Бастилию, затем сдался согласно королевскому приказу об аресте! Анжелика держалась отстраненно, делая вид, что пересуды ее никоим образом не касаются – она отмалчивалась, храня неприступный вид и мгновенно пресекая любые попытки разузнать что- нибудь интересное «из первых уст». Память снова и снова рисовала ей весь ужас прошлой ночи, которую она провела в бдении, измеряя шагами свою душную тюрьму, в которую превратилась ее спальня. И лишь под утро явился Ла Виолетт, чтобы сообщить ей – Филипп в Бастилии. Он арестован за дуэль с Лозеном. С Лозеном! Как?! - «О Святая Мария! Член Юпитера! Все демоны Ада!» «Значит, жив, по крайней мере», - вслух прошептала Анжелика, цепляясь ослабевшими пальцами за руку верной Жавотты. У Ла Виолетта не было времени для разговоров: он приехал в карете без гербов, которой пользовались, чтобы сохранить инкогнито. Ему позволили разделить заключение с господином и велели живо обернуться, захватив кое-какие вещи маркиза. - А для меня ничего? Он… Ничего не передал? – спросила Анжелика. Ей было плевать на голос, охрипший от волнения, на свой безумный вид. Перед глазами крутилось огненное колесо костра. Бастилия – это приемная Смерти! - Нет, ничего, госпожа, - пробормотал Ла Виолет, отступая назад и потупив взор, будто он виноват в том, что принес дурные вести. Анжелика, заметив отпечаток страха на его лице, не стала его задерживать. Резко вырвавшись из рук служанки, она прянула к окну и, распахнув его настежь, стала вглядываться в серый предрассветный мрак, туда, где возвышалась мрачная древняя крепость - символ и оплот Парижа. Сколько раз она вот так глядела в темноту, мысленно посылая свою любовь, тому, другому, тому, кто был для нее всем. И теперь заколдованный круг делает новый оборот. Она снова посылает надежду сквозь налитую утренней росой мглу, туманной кисеей опустившуюся на город, пытаясь разглядеть сквозь нее окно в темной башне, за которым томится одинокий пленник. Ее возлюбленный, ее муж. Но утром из зеркала на нее смотрела уже не Анжелика- то была маркиза дю Плесси, амазонка, достойная носить ожерелье де Бельер. Она посмотрела на портрет своей предшественницы, где на раме было выгравировано посвящение - Прекрасной лакедемонянке – и улыбка предстоящего триумфа на миг коснулась ее губ. Aut Caesar, aut nihil. Да, это по ней, как сказал один почти забытый друг! Все утро она мучилась тревожным ожиданием: вот-вот появится королевский офицер с особым приказом, не позволяющим ей являться ко Двору. Но тени становились все короче, а вестник от короля так и не явился. Придворная суета словно отдалилась: дом плавал в сонном утреннем мареве, точно летейские воды отделяли его от Сен-Жермена и Версаля. Даже просители, вечно осаждавшие особняк, схлынули: прочь от опалы, от верной гибели! Так крысы, предчувствующие бурю, выбираются наверх, к спасению. Король молчит, чтобы обрушить на нее карающую десницу в самый неожиданный момент. Тогда маркиза решила: пришло время исполнить свой долг. Она должна спасать будущее дома дю Плесси. «Вы собираетесь, будто на войну», - охнула Мари-Анн, заметив размах приготовлений. - Жребий брошен! Ей, голубушки, подайте-ка мне доспехи! - окликнула Анжелика Жавотту, державшую шкатулку с фамильными украшениями. «Жребий брошен», - мысленно повторила Анжелика, откидывая крышечку, загипнотизированная загадочным мерцанием драгоценных камней. Филипп оказался прав - ничего, предвещающего опалу, не происходило: в понедельник Двор снова вернулся в Версаль. Придворные роптали – их не радовал вид стройки с кишащими там и сям муравьями-рабочими. «Повсюду эти мерзкие илоты, видеть их нет больше сил!» - стенали утонченные дамы и господа, выглядывая из окон своих роскошных гостиных. Эта стройка, похожая на кладбище без мертвецов, разжигала огонь энтузиазма в глазах короля. Говорили, что порой монарх, напрочь позабыв о своем высоком сане, находит усладу, гуляя среди ям и груд кирпича, беседуя с простыми рабочими и садовниками. «Его Величество хочет быть близок к народу.» «Ах, оставьте, он любуется своим дворцом, как красотка лицом!» Сегодня Анжелика, как обычно, попала в свиту короля во время послеобеденной прогулки. И тут произошло кое-что, окончательно убедившее ее в монаршей милости. Беседуя с Мадам Генриеттой и принцессой Баденской, король остановил процессию и, встретившись глазами с маркизой дю Плесси, сделал ей знак подойти. Приноравливаясь к мерной чеканной поступи государя, Анжелика ждала, когда с ней заговорят. - Как вы находите фонтан Латоны, мадам? – спросил, наконец, король, поворачиваясь к собеседнице. - Он великолепен, сир. Особенно удачно выбрана аллегория, - не удержалась она от тонкого подтрунивания. Латона вместе с детьми, Аполлоном и Дианой, высится на мраморной скале, обращаясь ликом ко дворцу, а вокруг из воды выступают головы и спины лягушек – точь-в точь поплатившиеся крестьяне со страниц Метаморфоз, метавшие грязь в божественную матерь. Король понимающе улыбнулся: «Каждый должен знать свое место и помнить о расплате за неповиновение», - казалось, говорил его взгляд. - Позвольте, я покажу вам весь бассейн, - король жестом велел придворным ждать, а сам увлек маркизу дю Плесси поближе полюбоваться на великолепное творение братьев Марси - своеобразный памятник усмиренной Фронде. «Маркиза дю Плесси в милости, - объявила вечером мадам де Куланж на суаре у мадам де Лафайет, - король во время прогулки уделял ей много внимания и даже беседовал с ней наедине!» Анжелика, отослав служанку, сидела перед зеркалом, расчесывая густые золотистые волосы. Из распахнутого окна дул прохладный ветерок и доносились трели соловья, своим прекрасным пением тревожившие душу. Во время беседы с королем ни слова не было сказано о случившемся с ее мужем. Интуитивно Анжелика поняла – сейчас это было бы лишним – и промолчала, проявляя покорность, столь ей не свойственную. Филипп просил ее не вмешиваться, но сама мысль о том, что он заперт в Бастилии – в Бастилии! – сводила с ума. Тем не менее, король ясно дал понять: ее положению ничто не угрожает. Это не победа, но из шаткого ее положение стало устойчивым. «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю», - сказал Архимед Сиракузский. Эти слова можно было бы высечь на ее надгробье! Пока Анжелика дю Плесси прочно стоит на ногах, она найдет способ вызволить мужа из заточения, а до тех пор надо скрепя сердце ждать удобного случая. Было еще кое-что, какая-то внутренняя отчужденность, не позволившая ей, не раздумывая, кинуться королю в ноги, как это было прошлый раз. Филипп пошел на это добровольно, зная, чем может обернуться его упрямство для них обоих. Она помнила его надменный отстраненный тон в тот вечер. Неужели между ними так и не будет доверия? Тихий стук в дверь прервал ее размышления. В комнату вошел лакей и с поклоном передал ей письмо. - От господина де Безмо, мадам. Анжелика торопливо сломала печать и подвинула ближе свечу. Она постаралась умилостивить коменданта Бастилии, чтобы Филипп ни в чем не терпел нужды. Господин де Безмо в лаконичной манере, соответствующий его мрачной должности тюремщика, сообщал: насчет маршала никаких особых указаний не было, а потому ему не было отказано в привилегированном положении знатного заключенного: еда ему доставляется со стола коменданта, ему разрешено окружить себя некоторым комфортом и даже оставить у себя камердинера, днем маршал может совершать прогулку вокруг крепости, а также к нему не возбраняется допускать посетителей. «… Но не стану скрывать: месье дю Плесси отказывается и от прогулок, и от общества. Дни напролет он предпочитает проводить у себя в камере...» - писал Безмо, в заключение же он посылал мадам свое уважение и благодарность за подарок – попугай ара – несказанно обрадовавший его маленькую дочь. Дочитав письмо, Анжелика почувствовала облегчение: мужа содержат нестрого – это хороший знак. Король часто журил таким образом провинившихся дворян – пара недель в Бастилии охлаждала пыл ослушника, напоминая о карающей деснице монарха. Но Дамоклов меч и сейчас висел над ними, и даже осиянная королевским вниманием, Анжелика близко чувствовала холод его стали. Тарпейская скала недалеко от Капитолия. И в этом случае старинная поговорка могла оказаться пророческой. «Вздыхая, делу не поможешь», - повторяла себе Анжелика вновь и вновь одну из премудростей, почерпнутую из лексикона мэтра Буржю. Ждать, терпеливо полагаясь на судьбу: мудрость – дитя опыта - сменяет в свое время легкомыслие юности. «Удобный момент наступит», - пообещала себе Анжелика. Она сняла пеньюар, подошла к окну и раздвинула тяжелые пыльные портьеры. Лунный свет разлился по комнате: в серебристых «лужицах» на полу плавали причудливые тени, преломляясь и колыхаясь, словно льдинки в бокале шампанского. Не пытаясь искать в этом таинственном танце знамений грядущего, Анжелика, прикрыв окно, погасила свечу и легла в постель, завернувшись в теплое одеяло. В какой- то момент усталость сковала ее члены, сообщая разуму полный покой: она обязательно придумает, как освободить Филиппа. После всего, что было, они не могут вот так разлучиться: это казалось ей до крайности нелепым, как если бы небесный купол раскололся, осыпав землю градом осколков-звезд. Но пока их звезды сияют рядом на небосводе - им обоим уготована общая судьба. Это была последняя мысль, перед тем как Анжелика погрузилась в сон. Дни убегали, покрывая леса и поля молодой зеленью, вспахивая тучные нивы. Ползучие лозы плюща, обнявшие серый городской камень, наряжались весенним убранством. Сирень уже отцветала и город заполонили крикливые цветочницы с букетами ландышей. Девицы украшали ими корсажи и шляпки, а кавалеры прикалывали бутоньерку с нежным цветком своей дамы к груди. Кавалькады охмелевшей молодежи мчались на прогулку в Булонский лес, а по вечерам – к реке: кататься на лодках с факелами. Когда на город опускались сумерки, от предместий Парижа доносился звуки волынки и веселые песни крестьян. Виноградари молили святого Урбана и Геновефа даровать им по осени добрый урожай. Филипп по-прежнему томился в Бастилии. Анжелике рассказали, что принц Конде уже просил освободить маршала, но король остался глух: это и неудивительно; при Дворе к принцу прислушивались меньше, чем к покойнику. После памятной прогулки, которая растревожила весь Двор, король не подал маркизе дю Плесси ни единого знака – казалось, он вовсе не замечает ее. Мадам де Монтеспан, награждавшая Анжелику при встрече лишь свирепым взглядом, наконец, успокоилась и принялась поносить соперницу в своей обычной презрительной манере. « Я спросила короля, почему он был так холоден к бедняжке маркизе», - говорила Атенаис во всеуслышание, гуляя по парку под ручку с братом, герцогом де Вивонном. Их окружала внушительная толпа клевретов, жадно ловившая каждое слово фаворитки. - Так вот, он очень удивился,- продолжила она, лениво обмахиваясь веером. Арапчонок, одетый на восточный манер, держал над ней зонтик, защищающий от солнца. – Разве маркиза была среди дам? – спросил он. «Она очень подавлена, сир. И даже посерела от горя, - возразила я. – И действительно: муж, которого она обожает, презирая ее честь, устраивает какие-то петушиные бои. Говорят, все ее тело обезображено какой- то болезнью, которую она подцепила в притоне, когда жила в нищете и до сих пор посещает тайком. Наверняка дю Плесси с радостью сменил ее альков на тюремную камеру». Когда об этом рассказали Анжелике, она лишь усмехнулась в ответ: змеи, как известно, не травятся собственным ядом. И все-таки предчувствие подсказывало: что-то должно случиться. Анжелика прибыла в Версаль с самого утра, чтобы сопровождать Ее Величество к мессе. Широкая площадь перед дворцом была битком забита каретами. Анжелика, не имевшая привилегии въезжать во внутренний двор, пробиралась между экипажами, зорко высматривая знакомые лица. Кто-то походя успел шепнуть ей новость: королеву сегодня посетил супруг – когда отдернули полог королевского ложа, она хлопнула в ладоши. Анжелика улыбкой отблагодарила информатора и последовала дальше, стараясь в толчее сохранить степенность и не испортить наряд и прическу. Верный Флипо, одетый в роскошную ливрею обшитую галуном, с важным видом следовал за своей госпожой. - Эй, маркиза, - вдруг воскликнул он, забыв о приличиях, – вон фараон, ваш приятель. Анжелика обратила взгляд, куда показывал палец слуги (она тут же ударила по нему веером) и увидела карету де Ларени, начальника полиции, из которой вслед за патроном вышел его заместитель, мэтр Дегре. Молодая женщина несознательно рванулась было в его сторону. В этот момент Дегре повернул голову в ее сторону, и она натолкнулась на его взгляд, в котором читалось предостережение. Анжелика заметила, что мужчины направляются в сторону лестницы, ведущей в королевскую приемную. Она вздохнула - так ей хотелось поговорить со старым знакомым, но ее ждали придворные обязанности. Во время мессы мадам дю Плесси полагалось подавать молитвенник ее Величеству. Когда король проследовал в рабочий кабинет, где с минуты на минуту должен был состояться совет по финансам, Анжелика, воспользовавшись свободным временем, решила пройтись по саду. Она отослала Флипо раздобыть ей оранжада, а сама спустилась в оранжерею полюбоваться миниатюрными цитрусовыми деревцами в кадках и побыть в одиночестве под сенью зеленых беседок. - Ба, какая встреча, видимо, это судьба. Что скажете? – Анжелика обернулась и в тени портика увидела полицейского. Мэтр Дегре, скрестив на груди руки, лениво облокотился колонну. Ничего в нем не напоминало худого, как тростинка, юношу с вытянутым изможденным лицом, на котором гнездились десятки забот: разве что осторожный, рыщущий взгляд. Сейчас перед ней был блестящий образчик мещанской дородности: бархатный жюстокор, атласный жилет, леонское кружево, выглядывающее из обшлагов рукавов, часы-луковицы на золотой цепочке и, наконец, шпага у пояса. Провинциальный глаз принял бы все это за светскую роскошь, но для Анжелики разница была очевидна: так одевались сыновья богатых буржуа и молодые финансисты. Анжелика искренне улыбнулась старому другу и сделала ему знак веером. Дегре коротко кивнул. В этот час было немного гуляющих: придворные прятались от полуденного зноя в тенистых аллеях или в дворцовых кулуарах. Анжелика присела у беседки, густо увитой розой, и, не отрывная взгляда от причудливого рисунка газона, сказала: - Приветствую вас, господин полицейский. - К вашим услугам, мадам маркиза, - Дерге остановился в двух шагах от нее: не слишком близко, чтобы не давать повода неуместному любопытству, но так, чтобы можно было обмениваться фразами, не повышая голоса. К тому же с этой позиции он хорошо видел лестницу и мраморную балюстраду террасы. - Мы не виделись, кажется… - Довольно давно, - сухо перебил Дегре, вертя в руках трость с абсолютно праздным видом. - Как Сорбонна? - Жива, но ей осталось недолго. И чтобы сэкономить время: я жду месье де Ларени, он беседует с господином Сеньеле. - Я вижу, ваши дела идут в гору, - сказала Анжелика, цепко ухватившись за нить беседы, хотя Дегре этого похоже совсем не жаждал. - Куда лучше, чем когда мы познакомились, мадам. Я честно хотел сочетаться браком с правосудием, но, увы, моя суженная оказалась крива на один глаз. – Дегре мельком взглянул на нее и довольно ухмыльнулся, словно припоминая что-то приятное. - А ваши дела, я слышал, переменчивы. - Мой муж в Бастилии, это вы знаете, - сухо обронила Анжелика, окидывая собеседника точно таким же быстрым взглядом. Лицо полицейского теперь обратилось к ней, довольно привлекательное, но как-то грубо скроенное, толстокожее, изрытое преждевременными морщинами и следами от оспы, но глаза все те же, серые, проницательные, в которых попеременно загорался то саркастический, то веселый огонек. - Я слышал, - спокойно сказал он, затем заговорил медленнее, словно подбирая слова, - мое дело к королю, мадам, несколько связано с вашим. Пару дней назад в монастырь капуцинов близ Шайо доставили труп молодого вельможи. Человек, сделавший это доброе дело, сказал, что нашел его на дороге и счел случившееся за разбойничье нападение. Он щедро заплатил монахам, чтобы покойного передали родственникам, причем настолько щедро, что те даже забыли спросить его имя. Личность убитого была тут же опознана – при нем были все бумаги. Вы уже верно догадались, о ком идет речь? - Эврар? Он был убит? Шпагой? – еле выговаривая слова от волнения, перебила его Анжелика. - Скажете тоже – шпагой! Ржавой рапирой, правда, удар нанесен ловко – прямо между ключиц. Вы знаете – древние греки верили, что там находится место, откуда душа покидает тело. Конечно это всего лишь фантазии: вряд ли бродяга- разбойник разбирается в столь тонких материях. Это всего лишь случайность. А его слуга, кстати, тоже убит, более прозаическим способом – ему свернули шею. – Дегре хитро прищурился, оценивая произведенный эффект. – Как же тянет вытянуть ноги у камина и выкурить трубку, только об этом и думаю, ей богу... - Значит разбойники, - кивнула Анжелика, устремляя взгляд на парк в зеленеющем убранстве, окаймленный пышными рощами, на дрожащие, изломанные на солнце, тени деревьев. – Вы так и сказали королю? - Да, составил рапорт по всем правилам, мадам. Это у меня отлично выходит, я же профессиональный крючкотвор. В тех местах часто появляются охотники за наживой. Валят на дорогу деревья, преграждая путь одиноким путникам, – полицейский развел руками. – Правда месье д,Эврар вовсе не был одиноким путником. Он приказал своим людям ехать с экипажем следом, а сам поскакал навстречу смерти. Что это, по- вашему, значит? Анжелика не ответила, поглощенная своими мыслями. Дегре вынул из-под мышки шляпу и поклонился, преувеличенно копируя придворный поклон: расшаркиваясь, точно он в претенциозной гостиной, и чиркая плюмажем по полу. - Мой патрон уже, наверное, освободился. Прошу извинить меня, мадам. Я дал вам почву для размышлений и никоим образом не хочу мешать вам думать. Анжелика, которой требовался друг и советчик, схватила его за руку. - Дегре, приходите сегодня вечером ко мне! - С волнением воскликнула она. - О мадам, я более чем польщен таким приглашением, но предпочту отказать вам. Я в который раз убедился, что любить и желать вас – опасно. Будьте здоровы. - Пошел к черту, фараон, - прошипела она, отдергивая руку, и услышала в ответ тихий смех. Когда Дегре уже поднимался по лестнице, она вдруг сорвалась с места и, наплевав на то, что этот маневр могут заметить, бросилась к нему. - Дегре, - она вскинула голову и умоляюще посмотрела на полицейского. – Мой муж. Король…он накажет его за убийство… - Тише! Не делайте глупостей, дорогая маркиза. Если все пойдет хорошо, король вполне удовлетворится официальной версией. А теперь напустите на себя чванный вид и помашите тому расфуфыренному господину – он глаз с вас не сводит. Опомнившись, Анжелика вновь вернулась к прежней роли изнеженной маркизы, а полицейский поспешил прочь с довольной, как у кота, улыбкой, про себя проклиная все женское племя.
Violeta: Как обычно, сначала на Фикбуке, потом здесь. Интрига с Эвраром - отличный ход, поведение Анж - выше всяких похвал, как обычно, восхитительные описания. Смутило одно: адриатика пишет: «О Святая Мария! Член Юпитера! Все демоны Ада!» Это наша Анж так думает?!
адриатика: Violeta пишет: Как обычно, сначала на Фикбуке, потом здесь. Интрига с Эвраром - отличный ход, поведение Анж - выше всяких похвал, как обычно, восхитительные описания. Спасибо! Violeta пишет: Это наша Анж так думает?! Эээ, понимаю, получилось не в характере, но мне хотелось вставить какое-нибудь крепкое словцо, даже наш старый добрый мат, чтобы показать степень ее потрясения. Все таки Анж среди бандитов и нищих какое-то время вращалась, да и при Дворе тоже иной раз выражались покрепче. Римская тематика была в моде вот и вставила этот пассаж.
Violeta: адриатика пишет: Эээ, понимаю, получилось не в характере, но мне хотелось вставить какое-нибудь крепкое словцо, даже наш старый добрый мат, чтобы показать степень ее потрясения. Все таки Анж среди бандитов и нищих какое-то время вращалась, да и при Дворе тоже иной раз выражались покрепче. Римская тематика была в моде вот и вставила этот пассаж. Что наша Анж ругалась - это бесспорно, у Голон был момент, когда она Кловиса в Вапассу приложила крепким словцом. Меня, как вы правильно отметили, смутила римская тематика в этом аспекте. Но, возможно, именно так при дворе тогда и ругались.
Леди Искренность: Порадовали очередным отрывком, спасибо. Уже не раз писала, что восхищаюсь вашим кругозором, не удержусь и сейчас, ибо лично я, к своему стыду, даже не знаю о чем речь в этой фразе: адриатика пишет: Уж не приезд ли Клеопатры в Тарс перед нами разыгрывают» Дегре хорош, порадовал появлением, а раз появился, значит дела не фонтан и похуже, чем мелкие неприятности, я права? Но, если честно, я б на месте мадам пришла к выводу, что все мужики ослы от уже даже не дежавю, а третьего случая в жизни, когда муж попадает в Бастилию, и дала ему возможность выпутываться самому на пару с Лозеном.
адриатика: Я очень извиняюсь за свою небрежность. Обязательно займусь сносками. Если коротко, то это знаменитая сцена соблазнения Клеопатрой Антония. Клеопатра, разузнав через Деллия о характере Антония и прежде всего о его влюбчивости, тщеславии и любви к внешнему блеску, прибывает на судне с вызолоченной кормой, пурпурными парусами и посеребренными веслами; сама она восседала в наряде Афродиты, по обе стороны от неё стояли с опахалами мальчики в виде эротов, а управляли кораблем служанки в одеяниях нимф. Корабль двигался по реке Кидн под звуки флейт и кифар, окутанный дымом благовоний. Это из вики. Вместо того чтобы прибыть на суд как обвиняемая, она прибыла как царица, чем совершенно очаровала Антония.
адриатика: Глава семнадцатая Вернувшись домой, Анжелика обнаружила записку от господина де Безмо. Она несколько раз просила его о свидании с мужем: наконец, комендант согласился удовлетворить ее просьбу. К девяти часам вечера, когда уже стемнело, карета без гербов подкатила к знаменитой крепости со стороны Арсенала. Лакей в черной полумаске легко соскочил с козел, откинул подножку и отворил дверцу. Из кареты показалась фигура дамы, закутанная в темный бархатный плащ. Лицо скрывала густая вуаль. Как только она сошла на мостовую, кучер тронул лошадей: экипаж свернул с освещенной улицы и притаился в переулке. Дама и слуга миновали ворота сада – их пропустили без единого вопроса: часовые, вероятно, были предупреждены. Они пошли по тёмному туннелю каштановой аллеи – переплетенные над головой ветви образовали свод, через который не проходил свет взошедшей луны. Продвигались медленно – даже в такой темноте дама не решалась откинуть вуаль. Слуга в маске, придерживающий ее под руку, служил поводырем. Он то и дело оглядывался, прислушивался, положив свободную руку на рукоять пистолета, скрытого под плащом. Наконец, впереди замелькал свет. Караульный уже ждал их у входа. Когда фигуры посетителей вынырнули из мрака, он, не говоря ни слова, повесил фонарь на крючок и потянулся к связке ключей на поясе. Тихо щелкнул замок. Дверь отворилась беззвучно – видимо, петли смазывались совсем недавно. Караульный снова взял фонарь и жестом показал следовать за ним. - Жди меня здесь, - велела дама своему сопровождающему. Однако сама не двинулась с места. Ее рука, затянутая в черную перчатку дрогнула и непроизвольно сжалась в кулак. - Мадам, не мешкайте, следуйте за мной, - подал голос мужчина. - Да, - прошептала женщина. Вздохнула и решительно вступила под мрачную вековую сень. Она не смотрела по сторонам, бездумно глядя сквозь вуаль на широкую спину караульного, высоко поднявшего фонарь, чтобы таинственная посетительница не споткнулась в темноте. Они прошли через внешний крепостной двор: нависающие сверху башни Безиньера и Бертодьера источали безмолвную холодность камня. Толстые стены надежно хранили тайны – тайны чистилища для грешных душ. Поднявшись по маленькому подъемному мосту, они вошли в тюремное чрево. Анжелика быстро шла за своим провожатым по узкому проходу, их шаги многократным эхом отражались от каменных стен. У нее появилось гнетущее чувство, будто их сопровождают призраки: узники, обреченные на безвременное заключение в казематах страшной крепости, оторванные от дома и родных, не знающие порой, в чем их вина перед Богом и королем. Наконец, поднявшись по лестнице, они оказались в широком коридоре, где по обе стороны расположились массивные дубовые двери. Между ними на стенах были закреплены железные держатели для факелов: здесь было довольно светло. Пока Анжелика осматривалась, к ним подошел офицер господина де Безмо. Младший по званию караульный быстро откланялся и поспешил на свой пост. - Прошу вас, мадам, - офицер открыл дверь, ведущую в залу, где заключенным разрешалось видеться с посетителями, и почтительно пригласил ее войти. - Мадам дю Плесси, приветствую вас. Мне неловко, что наша встреча состоялась при столь неприятных обстоятельствах, тем не менее вы – моя гостья, а я - ваш преданный слуга, – на пороге ее встретил де Безмо собственной персоной. Анжелика откинула вуаль и подала ему руку. - Я благодарна за вашу отзывчивость, месье. Когда я смогу увидеть мужа? - спросила она, не тратя время на обмен любезностями. Но господин Безмо, поймав ее взволнованный, молящий взгляд, понимающе улыбнулся. Привыкший видеть лица без светской маски, очищенные от придворной шелухи – надменности и спесивости – он умел разбираться в людях. - Через несколько минут, я полагаю. Я отдал приказ заранее. Приходиться соблюдать некоторые формальности – без этого никак. Здесь, во время свиданий заключенных с родственниками должен присутствовать часовой - таковы правила. Но вот та неприметная дверца, - он кивнул на низенькую дверь, притаившуюся в углу залы, - ведет в чулан. Там вы можете поговорить наедине. - Благодарю вас месье, ваша доброта, несомненно, вернется к вам, – проговорила Анжелика, показывая, что она ценит оказанное ей доверие Господин де Безмо тяжело вздохнул: - Я – тюремщик, мадам. Надеюсь, когда на небесах будут взвешивать мои грехи, им будет что положить на другую чашу. - Несомненно… - Я готов пойти на уступки, если вы дадите слово, что не будете передавать месье дю Плесси запрещенных предметов… или писем, – с солдатской прямолинейностью прибавил комендант. - Даю вам слово, месье Безмо! - Тогда это все, что я хотел… - стук в дверь прервал его на полуслове. В залу вошел часовой и бойко отрапортовал: - По вашему приказу, арестованный маршал прибыл. Анжелика резко обернулась. Сердце застучало быстро, словно вот-вот вырвется из груди. Часовой снова исчез за дверью, и через мгновение на пороге появился Филипп. Обменявшись коротким приветствием с де Безмо, он подошел к жене и склонился к протянутой руке с небрежным изяществом, будто они встретились при дворе или в модном салоне. Анжелика ощутила на коже обжигающее прикосновение его губ. Де Безмо что-то тихо сказал часовому и, одарив Анжелику деликатной улыбкой, вышел. - Идемте, - взволнованно прошептала Анжелика. Она взяла у часового фонарь и потянула мужа к двери, на которую указал комендант. Комната, где они оказались, походила на каменный мешок. Из обстановки – лишь грубо сколоченный стол и табурет. Анжелика поежилась: стены этого карцера вдруг надвинулись со всех сторон, сжимая в тиски. Это место вызывало у нее отвращение, – уж лучше было остаться в просторной зале. Но демонстрировать свои чувства перед безразличными взглядом тюремщика, каждый день взиравшего на слезы отчаяния, было выше ее сил. Поставив фонарь на стол, она быстро обернулась и стиснула ладонь Филиппа – обжигающе-горячую в ее холодных пальцах – словно пытаясь еще раз убедиться, что он рядом. Его лицо в скудном свете фонаря казалось неожиданно постаревшим, словно прошло несколько лет с их последней встречи. Тень четче выделила скулы и подбородок, добавляя чертам резкости. Худую шею в небрежно распахнутом вороте сорочки пересекали толстые жгуты жил. Он поднял на нее взгляд, от которого Анжелика, уже готовая обвить его шею руками, вдруг оробела. Он молчал, точно подбирая нужные слова. Наконец уголки губ дрогнули и он произнес. - У вас руки как у Прозерпины. Ледяные. - Я умерла, когда вас отняли у меня. Моя душа спустилась в Аид, в то время как тело обречено существовать на земле. - А! Вы красиво говорите. – Филипп легко прикоснулся пальцами к ее щеке, поглаживая бархатистый пушок около уха. - Когда я читаю ваши письма, всегда слышу ваш голос. Он отдается у меня в голове с невероятной ясностью… - он вдруг осекся. - Вы улыбаетесь! Я сказал глупость? - Нет! Продолжайте! Говорите! Неважно что, дайте мне послушать ваш голос, – Анжелика качнулась вперед, преодолев расстояние полушага, разделявшее их. Она думала о поцелуе. Но - так странно! - не было не обжигающей волны желания, ни сладкой истомы внизу живота. Только радость встречи, переполнявшая до восторженной дрожи. - Я люблю вас, - слова, идущие из сердца, сорвались с губ сами собой. Она тут же пожалела о сказанном. Как неловко и неуместно прозвучало ее признание в тюремном чулане, но что еще хуже – под тяжелым задумчивым взглядом Филиппа. Горькая вертикальная складка прорезала его лоб. Он набрал воздух, точно собираясь что-то ответить, но промолчал. Сильнее сжал ладонь, и Анжелика заметила, как на его впалых щеках обозначились желваки. - Тогда сделайте для меня кое-что, – глухо произнес он. - Все что угодно! - Оставьте... все это. Анжелика застыла от удивления. О чем он говорит? Неужели она опять виновата без вины? Миг волшебства прошел. Холод тюремных стен вонзил в нее свои стальные когти. - Я исполнила вашу просьбу, Филипп, и ни во что не вмешиваюсь, – сказала Анжелика, стараясь сохранять спокойствие. - Мне доложили, что принц Конде уже просил короля за вас, но боюсь, правы те, кто говорит, что при Дворе к нему прислушиваются меньше чем к покойнику. Так больше нельзя. Вы должны выйти отсюда как можно скорее. - Отсюда я выйду. - Вам кто-то сказал? - Какая разница, – Филипп отпустил ее руку и шагнул в сторону стола, на который тяжело оперся. – Все зависит от короля. А он пока молчит. - Филипп, я... – начала Анжелика. Но он жестом остановил ее. - Я хотел с вами поговорить. Именно об этом. Вы должны понимать, что мне грозит ссылка. Или заключение в одной из крепостей. - Я предвидела такую возможность. Я поеду с вами. - Нет! – Филипп ударил ладонью по столу, а его взгляд сверкнул сталью. О, этот неумолимый взгляд, так хорошо ей знакомый! Безжалостный взгляд придворного, цепного пса, готового вцепиться в горло и разорвать по мановению руки короля. – Вы останетесь. Король снова благоволит к вам, а могущество Кольбера послужит вам надежной опорой при Дворе. Нельзя упускать такую возможность из-за глупости! Я доверяю вам блюсти в мое отсутствие интересы дома дю Плесси. Интересы ваших сыновей. Моих сыновей, – с нажимом сказал Филипп и его взгляд скользнул по ее располневшей талии. - Нет. Я не оставлю вас. Жена должна следовать за своим мужем, рожать и воспитывать его наследников. Честь дома - это забота мужчин! Он рванулся к ней, крепко схватил ее за запястье и поднес руку к ее лицу. - Посмотрите внимательно на это кольцо, - хрипло произнес он, кивком указывая на фамильный перстень дю Плесси на ее указательном пальце. - Это кольцо до вас носила моя мать. У этой женщины стальной позвоночник – никто не мог заставить ее склонить голову. Принц Конде называл ее прекрасной лакедемонянкой… Истинное величие требует жертв, мадам. - Я сама буду решать – уехать мне или остаться! – выкрикнула Анжелика, яростно вырывая руку. В голове мелькнула мысль, что их может услышать стражник, но ей было наплевать на это. За несколько минут она пережила всю палитру чувств: от любви до разочарования. - Кричите сколько хотите. Это тюрьма, здесь толстые стены, - подхватил Филипп, словно прочитав ее мысли. – Вы можете бесноваться, топать ногами, но вам придется послушаться меня. В конце концов, вы поступите как должно. - Нет, – отрезала она, глядя на него со спокойной неотвратимостью. Пусть узнает, что у нее тоже несгибаемая воля. Зеленые и голубые глаза, метающие молнии, скрестились взглядами, как клинки. Наконец, Филипп сморгнул. Запрокинув назад голову, он устало прикрыл глаза. Анжелика тяжело дышала, ее расширенные ноздри гневно трепетали. Выражение непримиримого упрямства обозначилось на лице, разрушив обманчивую мягкость черт. Филипп молчал. Он так и стоял с закрытыми глазами и вдруг начал будто оседать. Он покачнулся, отступил и тяжело опустился на табурет. Длинная тень скользнула по стене, отражаясь в расширенных от страха зрачках Анжелики. Она вдруг увидела то, чего не замечала до этого: мутноватый блеск глаз, испарину над губой и на лбу, неестественный румянец, пятнами выступивший на лице, плечи, поникшие точно под тяжестью непосильного бремени. Куда подевалась величественная стать, который мог позавидовать даже король? Анжелика протянула руку и коснулась его лба. И тут же отдернула ее, точно обжегшись. - У вас лихорадка, - пробормотала она и с ужасом отметила, что Филипп на грани беспамятства. Не помня себя, Анжелика выбежала в приёмную залу и крикнула часовому: - Врача! Быстрее!
МА: Адриатика, спасибо! Читаю Ваш фанфик с таким удовольствием! У вас прекрасный слог!
адриатика: МА , Спасибо)
адриатика: Глава восемнадцатая. Конец II Части По городу поползли первые тревожные слухи; сообщения сменялись одно за другим: чума, черная оспа – передавалось из уст в уста, от дома к дому. Всюду вспоминали чуму, свирепствующую в Англии несколько лет назад и унесшую меньше чем за год около трети населения. Неужели Черная смерть перебралась через Ла-Манш? Господи, пощади же несчастную Францию! Тем, кому было куда уезжать, в панике паковали вещи. У всех ворот Парижа царила неимоверная сутолока – лошади, кареты, горожане, толкающие впереди себя тачки с нехитрыми пожитками, повозки, доверху груженные добром, хаотично смешались, перекрыв дорогу. Нетерпеливые восклицания господ заглушала грубая ругань, ржание лошадей и крики ослов. В по-летнему знойном воздухе плыл густой запах конского и людского пота, проникающий в окна ближайших домов даже сквозь закрытые ставни. Обеспокоенные слуги хором уговаривали Анжелику покинуть город, но она ничего не желала слушать. Каждое утро она отсылала Флипо с письмом в Бастилию и запретила ему возвращаться прежде, чем он получит отчет о состоянии Филиппа. Рассвет заставал ее уже на ногах: закончив очередное письмо, она принималась за проверку счетов, которые управляющий аккуратно предоставлял каждый месяц, – чтобы хоть как-то отвлечься. Мари-Анн Анжелика отправляла в Сен-Сюльпис заказать обедню о здравии. За вереницей неутешительных известий - казалось, хуже и так быть не может - грянула новая беда. Заболел Шарль-Анри. Анжелика едва села обедать, когда перепуганная служанка влетела в комнату: переводя дыхание и бурно жестикулируя, она сообщила – у юного дю Плесси сильный жар. Хрустальный бокал с подкрашенной кларетом водой выпал из ослабевших пальцев. Отстраненным взглядом Анжелика наблюдала, как розовое пятно быстро расползается по скатерти. Пустой фужер скатился с края стола, и, спустя мгновение, раздался звон разбивающегося стекла. Маркиза машинально выхватила у лакея салфетку и бросила перед собой, чтобы вино не пролилось на платье. Малыш Шарль – Анри болен! Младший сын редко занимал ее мысли: когда Барба уводила его с глаз долой, Анжелика, захваченная мыслями о муже, тут же забывала о нем. Но сейчас внутри точно что-то оборвалось. Как же так? Бог не может забрать ее прекрасное дитя, ее мальчика, такого же крепкого и сильного, как его отец! Не помня себя от волнения, Анжелика поспешила в детскую. Когда она вошла, взору предстала испуганная челядь наследника. Две няньки и кормилица обступили Барбу, качающую на руках ребенка. Она тихонько напевала колыбельную, слезы катились по ее круглым румяным щекам. У Анжелики, замершей в дверях, разрывалось сердце. Она тихонько подошла к кружку женщин. Встретившись взглядом с Барбой, она, без единого слова, приняла пылающего ребенка. Он оказался гораздо легче, чем она ожидала – почти невесомым. Прижимая к себе горячее податливое тельце, она вдруг осознала, что жизнь этого маленького существа важнее всего на свете, всех остальных жизней вместе взятых. «Пусть он живет», - мысленно взмолилась она, обращаясь не к Богу, в которого не верила, но к всесильному Провидению. Всю ночь они по очереди с Барбой дежурили у постели малыша. Пока преданная служанка дремала тут же, в комнате, Анжелика не смыкала глаз: она смотрела на мятущегося в жару ребенка. Он тяжело дышал, постанывал во сне, приоткрывал мутные глазки. Анжелика сходила с ума от бессилия, пытаясь напоить его хотя бы водой. Как только она подносила к его рту бутылочку, он отворачивался и начинал хныкать. После очередной неудачной попытки она давала ему забыться лихорадочным сном. Ночной мрак просачивался в окно и подкрадывался к кроватке: еле теплившийся свет ночника не мог отогнать наползавшие со всех сторон тени. Страхи, точно клубящаяся за окном темнота, заполняли душу мрачными предчувствиями. Она смотрела немигающим взглядом на свои сцепленные в замок руки, лежавшие на бортике кроватки, и видела перед собой образ Филиппа. Его тяжелый, неотвратимый взгляд терзал ее словно клюв орла – прикованного к скале Прометея. Что она скажет ему, если… о, она не отваживалась даже мысленно перешагнуть через это «если». Филипп доверил сына ей, а она не сдержала обещание. «Не сберегла», – легло на сердце каменной скрижалью. Анжелика не знала сколько времени длилось ее дежурство: не чувствуя себя от усталости и бессонницы, она подскочила от неожиданности, когда на плечо легла красная, пахнущая сливками, ладонь. - Идите спать, госпожа, в вашем положении без отдыха нельзя, – ласково обратилась к ней Барба. Анжелика кивнула ей, не поворачивая головы. Ощущения вернулись: живот внизу сильно напрягся. Она явственно ощутила частые толчки, похожие на легкие подрагивания - словно рыбка в воде бьет хвостом – это ребенок дает о себе знать! Барба права, нужно защищать и его тоже. За окном уже начало светать. Скрепя сердце, Анжелика вернулась к себе в покои. Зевающая во весь рот Тереза предложила помочь госпоже раздеться, но она отослала ее на кухню за вербеновым чаем. Самостоятельно расшнуровав корсаж, Анжелика сняла верхнюю юбку и упала на постель в оставшейся одежде. Она хотела дождаться служанку с чаем, думая, что не сможет уснуть. Анжелика свернулась клубочком поперек кровати, подложив под щеку ладонь и остановив взгляд на танцующем пламени свечки. Смежив усталые веки, она не слышала, как вернулась Тереза, заставшая госпожу спящей глубоким сном праведника.
адриатика: Тем временем, самые страшные опасения не подтвердились. Болезнь, свирепствующая в городе, оказалась не чумой и не оспой. Доктора называли ее – инфлюэнция. Как бы то ни было, смерть собрала богатый урожай – в основном, конечно, это были дети, которые не могли вынести долгой изнуряющей лихорадки. Анжелика отвергла услуги семейного врача: от прописываемых средств – рвотного и кровопускания - больные отправлялись к праотцам еще быстрее. Она послала Черного Хлеба к Большому Матье, который теперь обзавелся небольшой лавочкой у Гревской площади. Предложенные им порошки мгновенно сбивали жар. Сама Анжелика, помнившая с детства кое-какие рецепты колдуньи Мелюзины, поила ребенка травяными настоями и компотами из протертой с сахаром малины. Благодаря неусыпной заботе через каких-то пару дней ребенку стало лучше: однажды, когда Анжелика вернулась с воскресной проповеди, счастливая Барба доложила, что маленький господин съел целиком весь свой завтрак. На радостях Анжелика распорядилась сделать щедрое пожертвование приходу Сен-Сюльпис, к которому принадлежала. За всеми этими заботами Анжелика ни разу не забывала о муже: в тюрьме соблюдался карантин, но она ухитрялась передавать пузырьки со снадобьями и подробную инструкцию для ЛаВиолетта. Каков бы ни был этот рыжий громила, но на него всегда можно было положиться. Оставаясь в Париже, Анжелика перестала бывать при Дворе, который теперь остановился в Сен-Жермене. Пока в городе свирепствовала эпидемия, Двор жил по привычному расписанию, несмотря на то, что толпа в вестибюле королевских покоев заметно поредела. Отменили только большие приемы, дававшиеся три-четыре раза в неделю. И вот, когда архиепископ Парижский объявил, что Господь смилостивился над Францией и болезнь пошла на спад, и по этому случаю был объявлен бал с фейерверком, Двор облетела тревожная новость – Дофин болен. Господин де Монтозье, гувернер наследника, принес королю дурную весть после Большого выхода: утро прошло как всегда: подали завтрак, затем явились учителя. Дофин был разве только чуть более апатичный, чем обычно, и мучился жаждой, но Монтозье списал это на жару. Далее события развивались стремительно: к полудню мальчик был уже на грани беспамятства. Кулуары дворца наполнились тревожным гулом. В этом плотном, вялом подростке было сосредоточено будущее королевского Дома. Он был единственным ребенком короля и королевы, пережившим младенчество, не считая чахлой девочки, которую Ее величество произвела на свет в позапрошлом году. Узнав о болезни сына, Мария-Тереза немедленно отправилась в дворцовую часовню и провела весь день коленопреклоненная перед распятием. Новость достигла отеля де Бельер как раз в том момент, когда Анжелика запечатывала послание для аббата де Ледигьера. Поднявшись из-за бюро, маркиза посмотрела на письмо, нервно постукивая пальцами по столешнице. Дофин болен, а Флоримон находится при Дворе! Анжелика строго-настрого велела аббату не покидать Сен-Жермена, не возвращаться в отравленный смертельными миазмами Париж. И вот теперь, как только Шарль-Анри начал поправляться, опасность грозит Флоримону. Не решаясь пока что оставлять младшего ребенка, она поддерживала ежедневную связь с наставником сына. Де Ледигьер сообщил, что мальчик уже порывается навестить наследника, в те часы, когда он свободен от своих обязанностей виночерпия. Господин Монтозье не пускает его в покои, где лежит больной, опасаясь, как бы излишнее возбуждение не усугубило ситуацию. Но это ничуть не останавливает господина Флоримона: он уговорил комнатного лакея держать дверь приоткрытой, чтобы переговариваться с Дофином, не входя в комнату. Аббат де Ледигьер пытался вразумить воспитанника, но тот упрямо стоит на своем: его визиты развлекают Монсеньора, изнемогающего от назойливого внимания докторов, пичкающих его рвотным. Наконец, пришло время оставить выздоравливающего Шарля-Анри на верную Барбу и вернуться ко Двору. Первым делом Анжелика отправилась засвидетельствовать почтение Ее Величеству. В покоях королевы было душно – камин топился, несмотря на жару за окном. Баркароль колотил палкой по задернутым портьерам, пытаясь согнать вниз маленькую обезьянку, уцепившуюся лапками за карниз. «Дзинь-дзинь» - звенели колокольчики на колпаке карлика. Пыль, столбом стоявшая в воздухе, тут же набивалась в рот и в нос. Королевские дамы, сидевшие кружком возле своей повелительницы, зачихали и закашляли, прикладывая ко рту батистовые платочки. Королева, которую пажи обмахивали опахалами, подняла взгляд от карт, и бросила своему любимцу несколько слов по-испански. Баркароль, состроив потешную гримасу, начал кланяться, отставив свою коротенькую ножку, в подражание придворным шаркунам. Дамы покатились со смеху, а королева, наконец, обратила внимание на вошедшую маркизу. Анжелика сделала Ее Величеству почтительный реверанс. Королева собиралась что-то сказать, но в этот момент маленькая Мадам, восседавшая на бархатных подушках подле своей матери, громко захныкала, уронив погремушку. Мадам де Монтозье проворно подхватила малышку на руки, чтобы унести в детские покои. - Мадам дю Плесси, сыграйте с нами, – обратилась королева к Анжелике, указывая на освободившееся место. Королева играла увлеченно, но очень бестолково, вследствие чего постоянно проигрывала. Королю оставалось лишь терпеливо оплачивать астрономические долги супруги. Но разве можно было осуждать ее за этот единственный недостаток? Ведь она так редко напоминала о своем существовании, безропотно уступая свое место рядом с ним красавицам-фавориткам. Увы, карты, карлики и обезьяны составляли единственную радость бедной испанки. Анжелике удалось увидеть сына только во время королевской трапезы. Острый материнский глаз угадывал изменения, происходившие в мальчике: он вытянулся, стал шире в плечах – из ребенка он начинает превращаться в юношу - подростка. Только уж слишком худощав – щеки впалые, шейка с проступившим кадыком, тоненькая, как у птенца. Он, как и другие пажи, ел на скорую руку и когда придется, вечно недоедал и недосыпал. Она тоже изменилась за последнее время: настенные зеркала в золоченых рамах отражали силуэт тонкой как стебелек девушки – пожалуй, теперь она снова смогла бы легко пройти по карнизу к башенке-машикулю в Плесси. Новый фасон платья, введенный в моду мадам де Монтеспан, скрывал изменения в талии. Анжелика таяла на глазах: чтобы надеть сегодня платье из лимонного атласа, сшитое для нее заранее, ей пришлось вызывать белошвейку – ушивать лиф. Во время обеда король прибывал в отличном расположении духа. Он предложил Месье, согласно этикету выполнявшему функции метрдотеля, разделить с ним трапезу. Герцогу Орлеанскому тут же поставили прибор, подвинули стул. Король наблюдал за дефиле офицеров королевского рта, державших в руках позолоченные подносы с закусками, подававшимися по мере приготовления. Кивком головы монарх указывал на блюдо, которое желал отведать. Придворные, стоя за балюстрадой, провожали взглядом каждый кусок, который король отправлял в рот. Будет о чем написать родственникам, не имевшим счастья находиться при дворе. После королевского обеда, Анжелика отправилась разыскивать Флоримона. Вечерами, когда тоска накатывала особенно сильно, она вспоминала его в возрасте Шарля-Анри: вот он ковыляет, старательно переставляя пухленькие ножки, путаясь в подоле детского платьица, черные кудряшки топорщатся в разные стороны, как их не приглаживай. Иногда такие мгновения отпечатываются в памяти, вплоть до мельчайших подробностей. Жаль только - больше не повторяются. Прошлого не вернуть - ее мальчик вырос. Он больше не нуждается в матери. Под сердцем снова шевельнулся ребенок, и Анжелика с болью подумала – детство этого малыша тоже пройдет вдали от нее. Когда он сделает первый шаг или скажет первое слово, она будет при Дворе, смотреть, как обедает король! Анжелика давно заметила: никакие потрясения – ни войны, ни стихии, ни эпидемии - не мешают Двору жить в обычном режиме, а придворным – развлекаться. Знойным майским полднем прохладная вода и тень ракитовых зарослей манила к себе молодых людей. Шумными ватагами, с мимами и музыкантами, они отправлялись на реку, купаться или плавать на гондолах. Чересчур смелые руки касались ее запястий, губы шептали на ухо комплименты, веселые голоса звали на прогулку. Анжелика отрицательно качала головой в ответ на приглашения. Участие в публичных развлечениях казалось ей предательством по отношению к Филиппу. Разве можно кружиться в сумасшедшем вихре придворной жизни, когда обессиленный болезнью муж томится в крепости? У стеклянных дверей, ведущих в парк, Анжелика заметила господина Дюшеса, королевского метрдотеля, и подошла к нему, чтобы разузнать о Флоримоне. Месье Дюшес развел руками. Он и сам желал знать, куда подевался маленький паж: он хотел дать ему поручение к мессиру де Клерману, но по окончанию королевской трапезы мальчик успел улизнуть. Госпожа де Сожак рассказала, что мальчик помог достать с консоли кошку, но потом куда-то убежал. Он побывал то там, то здесь, но когда Анжелика спешила туда, где Флоримона видели в последний раз, его уже и след простыл. Когда Анжелике вконец надоело бегать по всему замку, она вдруг вспомнила рассказ аббата де Ледигьера. Она вернулась на половину королевы, к покоям, которые занимал Дофин. Флоримона не было. От долгого пребывания на ногах у Анжелики ломило поясницу, она решила подождать сына в вестибюле, устроившись на канапе возле дверей. Коротая время, она отстегнула висевшее на поясе зеркальце и принялась изучать свое отражение. Боже, как она похудела! Кожа да кости, и это буквально за месяц. Щеки впали, исчезли даже ямочки на щеках, обозначив твердый треугольник скул и острый подбородок. Вокруг глаз залегла тень, отчего они стали казаться огромными: их яркая зелень контрастировала с бледностью лица. Но вместе с тем нельзя было сказать, что она подурнела, наоборот; над женщиной, смотревшей на нее из зеркала, будто приоткрылась таинственная завеса вечности. Ее возраст почти невозможно было определить: кожа, слава богу, все еще была гладкой и упругой, зато исчезла пухлость, придающая лицу аристократическую холеность и довольство. Анжелика пришла к выводу, что она похожа на голодную кошку, какой была во времена Двора Чудес. Только взгляд изменился - стал старше, мудрее, да в темном золоте волос прибавилось седых прядей. Захлопнув серебряную крышечку, Анжелика вернула зеркальце обратно на пояс. Устало прикрыв глаза, она откинулась на бархатную спинку канапе. Мысли, перетекая в образы, лениво плавали в голове, Анжелика чувствовала, как погружается в дремоту. Громкий щелчок дверного замка заставил ее открыть глаза и резко выпрямиться. Анжелика увидела на пороге госпожу де Монтозье с маленькой Мадам на руках. Ребенок громко всхлипывал и выворачивался из рук гувернантки. - Все в порядке, Жюли? – Анжелика вскочила на ноги и поспешила перехватить маленькую принцессу, чьи всхлипывания начали переходить в плач, у мадам де Монтозье. - Все летит кувырком! О! Благодарю вас, мой ангел, – облегченно выдохнула герцогиня. – Только подумать! Ну где же эта ненормальная нянька! – мадам де Монтозье приложила пальцы к вискам, слегка массируя их. Обязанности, возложенные на нее королевой, были тяжелы для ее преклонных лет. – Мадам все время должна находиться на руках. Она рыдает вот уже два часа. Я так испугалась, что она больна. Эта ужасная зараза может ее доконать. Но месье Валло сказал: у нее всего лишь режутся зубки. Вам не кажется странным, что она еще не ходит? Я уже забыла, какими должны быть дети в ее возрасте. Анжелика взглянула на маленькую принцессу, притихшую у нее на руках. Она поймала себя на мысли, что у девочки такой же робкий затравленный взгляд, как у одной из обезьянок ее матери. Чахлый огонек жизни едва теплился у нее в глазах. Увы, похоже, и этому королевскому отпрыску предстоит вскоре присоединиться к сестрам в усыпальнице Сен-Дени. Анжелика как будто въяве увидела, как над безжизненным тельцем опускается крышка гроба, и инстинктивным материнским жестом прижала ребенка к груди. - Ах, смотрите! Она засыпает, - радостно воскликнула госпожа де Монтозье и тут же, спохватившись, прижала пальцы к губам. – Вы успокоили ее, будто добрая фея из сказки, дорогая. Прошу вас, побудьте с ней несколько минут, пока я отлучусь ненадолго. - Конечно, мадам, - заверила ее Анжелика, Мадам де Монтозье скрылась в дверях, а Анжелика вернулась на канапе. Она склонилась над ребенком, мерно покачивая его и мурлыкая под нос «Зеленую мельницу». Анжелика вспоминала своего малыша, который, к счастью, выздоравливал, и размышляла о возвращении в Париж. Снова хлопнула дверь. «Она уснула», - прошептала Анжелика, не поднимая головы, решив, что вернулась госпожа де Монтозье. - Прелестное дитя, не правда ли, мадам? – раздался сверху тихий голос, в котором слышался оттенок грусти. Анжелика вздрогнула всем телом и подняла глаза, встретившись взглядом с королем. – Сир, я не думала что это вы, - пробормотала она, и сделала движение, чтобы подняться, но король жестом остановил ее. - Не вставайте, мадам. Признаюсь, я залюбовался – вы с ребенком составляете очаровательную композицию. В ответ Анжелика слегка улыбнулась и потупила взор. - Мадам дю Плесси-Бельер, - задумчиво протянул король, приложив палец к подбородку. – Мы давно не имели чести видеть вас при Дворе. - Я польщена, сир, что вы обратили внимание на мою скромную персону… - Вернее, на ее отсутствие, - веско вставил король. Бросив на Людовика быстрый взгляд, Анжелика заметила улыбку на его губах. Она тоже позволила себе улыбнуться и смелее продолжила: - Мой младший сын был болен. Материнское чувство не позволило мне оставить мое дитя. - Вот как? – переспросил король, слегка нахмурив лоб. - Хм, нам ничего об этом не сообщили. И как чувствует себя наш крестник? - Слава богу, все позади, сир, – Ответила Анжелика и, вспомнив о том, что привело сюда короля, задала встречный вопрос: – А Его высочество, Монсеньор, он вне опасности? - Доктора считают, что опасность миновала, - коротко ответил король, не отрывая взгляда от порозовевшего лица молодой женщины. - Среди многих обязанностей, одна из главных, наложенных на нас самим Господом - обязанность родителя. Я не стану упрекать вас за желание остаться с сыном. Но вы должны были дать знать об этом, чтобы мы… не волновались за вас, - закончил король менее суровым голосом. В этот момент вошла мадам де Монтозье в сопровождение двух нянек. Вся троица застыла, увидев короля и, будто по команде присела, в низком поклоне. Король, обернувшись на звук, важно кивнул и приложил палец к губам. Мадам де Монтозье молча забрала у Анжелики спящую девочку. Малышка тихо всхлипнула во сне, когда ее светленькая головка легла на согнутый локоть гувернантки. Еще мгновение Анжелика чувствовала ее тепло, и ей стало жаль расставаться с ребенком. Она проводила взглядом мадам де Монтозье, бесшумно скрывшуюся за дверью и снова обернулась к королю. Теперь Анжелика осталась с ним лицом к лицу. Сердце забилось быстрее. Вот тот момент, которого она подсознательно ждала. После всех несчастий судьба вернула ей свое расположение. Если она не воспользуется шансом сейчас, другого может и не представиться. - Сир, здоровье сына не единственное, что в последнее время волновало меня. Участь моего мужа… - Теперь, когда роковые слова были сказаны, отступать было некуда. Набрав в грудь побольше воздуха, Анжелика нырнула в омут: - Он тоже заболел: господин де Безмо сообщил мне… он до сих пор очень слаб, ему нужен хороший уход, но Бастилия, сир, Бастилия… - воскликнула она и осеклась – название проклятой тюрьмы снова встало между ними. Корсет душил, немилосердно впиваясь в ребра, а в ушах начало шуметь. Слова то теснились в голове, то разлетались, как осенние листья на ветру. Анжелика испугалась, что не сумеет в таком состоянии сформулировать свою просьбу. Король, вероятно заметивший ее мучения, остановил ее примирительным жестом: - Я ожидал, что вы снова попросите об аудиенции или попробуете передать прошение через месье Кольбера. И был немало удивлен: с каких пор мадам дю Плесси изменила своим привычкам? - Вы смеетесь надо мной, сир! – с горечью воскликнула Анжелика. - Отнюдь нет, мадам. Я пытаюсь понять вашу тактику. - Я думала, вы не пожелаете говорить со мной, – честно сказала Анжелика. Король заложил руки за спину и сделал два шага в сторону, потом развернулся и раздраженно бросил: - Позвольте королю самому судить о своих желаниях, мадам! Анжелика закусила губу. После продолжительной паузы она снова осмелилась взглянуть на монарха. - Вы освободите моего мужа, сир? – робко спросила Анжелика, с надеждой заглядывая в глаза королю. Она даже не пыталась пустить в ход главное женское оружие – обольщение, увлечь искусной игрой слов, не зная, что это произвело на Людовика куда большее впечатление чем любые попытки флиртовать. Молчание Его Величества можно было трактовать по-разному, но Анжелика почувствовала близкую победу. И в этот решающий момент снова открылась эта проклятая дверь! Анжелика метнула яростный взгляд на вошедшего, которым на этот раз оказался Флоримон. Увидев мать и короля, мальчишка не растерялся. Он трижды поклонился, подметая паркет перьями берета. - Ваше Величество, я пришел навестить Монсеньора Дофина, могу ли я увидеть его? – звонко отчеканил он. Король одарил мальчика благосклонным взглядом. - Если доктора сочтут, что Дофину уже можно общаться с приятелями. И господин Монтозье не будет против, – с улыбкой ответил Людовик. - Господин Монтозье будет против, - насупился Флоримон. – Он считает, что Его Высочеству вредно волноваться. Но Монсеньор сказал, что после моих визитов ему становится лучше. Он пожелал видеть меня после обеда. - Вот как! Значит, невзирая на запрет, вы каким - то образом умудрились связаться с Дофином? Этот твердый, внушительный голос, повергавший в трепет иностранных послов и принцев крови, ничуть не испугал маленького пажа. Не опуская глаз, маленький хитрец напустил на себя простодушный вид и выложил уже известную Анжелике историю с посредничеством комнатного лакея. - Сегодня я хотел показать Монсеньору карточные фокусы, - добавил Флоримон, с невинным видом доставая из кармана колоду карт. Анжелика мысленно простилась со всеми надеждами – момент был упущен. Флоримон со своими глупостями вызовет раздражение короля. Она почувствовала опустошающее безразличие. Сейчас она хотела лишь поскорее оказаться в спасительном полумраке экипажа, несущего ее в Париж. Король, благосклонно внимавший Флоримону, после минутной паузы, произнес: - Ну что же, я даю вам свое разрешение. Если господин де Монтозье будет против, сошлитесь на мой приказ. С утра нам доложили, что Дофину значительно лучше. Пожалуй, общество друга пойдет ему только на пользу. Лицо Флоримона просияло от радости и гордости. Он горячо поблагодарил короля, отвесил еще один изящный поклон, и поспешил через залу к дверям спальни Дофина. Анжелика услышала за спиной быстрый стук каблучков по паркету. Вопреки ее опасениям, король не спешил отпускать ее. Анжелике показалось, что он забавляется этим разговором, и готовит какую-то особенную развязку. - Ваш сын гораздо смелее своей матери, мадам, - заметил король. - Опасное безрассудство юности, сир. - Ха! Помните, я однажды сказал, что ваш сын не похож на вас? С тех пор я успел к нему приглядеться. И понял, что ошибся. Теперь глядя на мальчика, я вижу – это может быть лишь ваш сын, мадам! У него преданное сердце. Анжелика молчала, не зная, как расценивать его слова в сложившейся ситуации. Значит ли это, что король вернул ей свое расположение и исполнит ее просьбу? Зная его макиавеллиевскую хитрость, она остерегалась делать преждевременные выводы. - Прежде чем дать вам ответ, я хочу рассказать одну историю. – не спешно продолжил король, не сводя с нее испытующего взгляда. - Когда мне было пятнадцать лет, я сильно заболел. Был момент, когда доктора сочли мой случай безнадежным. Все те, кто еще вчера клялся мне в верности, покинули меня на произвол судьбы. Все, кроме моей матери-королевы и кардинала, бросились искать милости у моего брата. Даже комнатные слуги побоялись оставаться в одной комнате со мной - в их глазах я был уже покойником. Королева лично заняла при мне место сиделки. Она отворила окно, зная, как приятен мне свежий воздух. До сих пор помню, как на пороге забытья вдруг зазвучала музыка – мои любимые вещи из опер, исполненные под гитару. Когда я достаточно оправился, мне захотелось узнать, кто были те таинственные музыканты, не покинувшие умирающего повелителя. Должно быть, вы понимаете, к чему я веду, мадам? Это был жестокий, но полезный урок. Лишь трое преданных друзей остались до конца со своим королем, и один из них был господин дю Плесси, – король взял паузу и значительно посмотрел на Анжелику. - Тем не менее, господин дю Плесси нарушил закон, мадам, и только случай освободил его от более тяжкого преступления. Да будет вам известно, что маркиз д,Эврар погиб от рук мародеров, следуя к месту своего изгнания. Анжелика опустила голову, готовая выслушать приговор. - Вы получите назад своего несносного супруга, Безделица, - изрек король, глядя на собеседницу сверху вниз. Анжелика кивнула, сглатывая тугой ком. Усталость последних дней, сильнейшее волнение, тяжелая беременность, подточившая ее здоровье, в конце концов сказались на ее состоянии. Гул в ушах нарастал, а перед глазами бегали черные точки. Ноги каким-то чудом держали ее, но она их не чувствовала. Но слепившую дурноту пронизывала острая, обжигающая радость. Она победила! Достало бы сил не упасть без чувств, пока она не выйдет из комнаты. Из последних сил борясь с беспамятством, Анжелика увидела, как меняется лицо короля. – Да что с вами? Неужели римляне были правы, утверждая, что радость бывает смертоносна? Будто в подтверждение этой гипотезы прозрачно-зеленые глаза маркизы широко раскрылись и застыли, улыбка на миг блеснула на губах, и прежде чем король успел понять, что случилось, Анжелика осела к его ногам. Птицей сорвавшись с берега, она устремилась в сверкающую высь, золотившую морскую гладь, туда, где лазоревый купол, сливается с зеленью волн… Так как все происходило на половине королевы, на крики Его Величества сбежались придворные дамы. Король, отвергнув помощь, лично донес на руках и уложил маркизу на кровать в одной из зал. Он остался у ее изголовья, пока она не пришла в себя. Бледный и молчаливый, он стоял, скрытый за пологом, потупив взор. По комнате разнесся острый запах нюхательной соли. Уловив на ее лице первые признаки возвращающегося сознания – затрепетавшие веки, выдох, вырвавшийся из приоткрытых губ, король смущенно отступил, прячась в тень. Не оглядываясь и ни с кем не говоря, он быстро пошел прочь, как юноша, забыв о степенности, приличествующей его сану. В зале кордегардии, где его ждала личная охрана, король остановился. Перед глазами мелькали образы, от которых он не мог отделаться: она сползает к его ногам, ее головка безвольно откидывается назад, как срезанный бутон, с поразительно громким стуком ударяясь о пол… Наверное, прошло не больше мгновения, прежде чем он бросился к ней, но за это время он запомнил ее вплоть до мельчайших деталей. И потом, когда он поднимал ее на руки, то случайно коснувшись лицом ее макушки, он ощутил тонкий аромат ее волос... Взгляд скользил от длинной шеи с тонкими лиловыми венами, проступающими через кожу, к ямочке между ключиц, и ниже, туда, где виднелись скрытые в декольте соблазнительные полушария… Его ладони еще помнили тепло ее тела, а на атласном жюстокоре остался тонкий аромат вербены. Король почувствовал необоримое желание вернуться, прижаться губами к ее губам, слиться с ней телом к телу, плоть к плоти. Жажда обладать ею была невероятно сильна - по всему телу прошлось быстрое покалывание. Чтобы избавиться от наваждения, король сделал несколько глубоких вдохов и мысленно досчитал до пяти. Наконец, справившись с собой, он обернулся к застывшему в ожидание гвардейцу и отдал приказ: сейчас он должен вернуться к себе, чтобы переодеться, а после отправиться в покои мадам де Монтеспан.
адриатика: Глава девятнадцатая. Часть III. Когда ты заглядываешь в бездну... Давным-давно отзвучали выстрелы Фронды. Темная громада Лувра, ставшая ареной стольких знаменательных событий, высилась теперь точно опустевший склеп – тело, лишенное души. Король покинул этот дворец, населенный призраками прошлого. Отделив себя от предшественников, он определил для Франции новый курс под эгидой абсолютной королевской власти. Придворные променяли столичные отели на тесные комнатушки в Версале и Сен-Жермене. Бравурный дух Двора перенесся за пределы Парижа, уступив арену светской жизни разъевшимся магистратам, финансистам и их степенным женушкам. «Деловым людям» - как, с оттенком презрения, говорили о дворянстве пера. Без сомнения, эти «выскочки», выходцы из третьего сословия, медленно, но верно забирали у старинного дворянства его исконные привилегии, приводя герцогов и маркизов, исчислявших свое родословие веками, в неописуемый гнев. Париж менялся, скрипело колесо истории: вычерчивалась строгая геометрия новых широких проспектов, проложенных вместо узеньких грязных улочек, где не могли разъехаться два встречных экипажа. Благодаря реформам префекта полиции, господина Ларейни, центральные улицы осветились фонарями, исчез печально известный Двор Чудес, и жизнь в Париже стала куда безопаснее. Старый город с его разительными контрастами - между блеском и нищетой, грубостью и манерностью - постепенно уходил в прошлое. Но кое-что, к счастью, оставалось неизменным. По субботам, с двух до пяти, на улице Бос, мадам де Скюдери принимала в своей голубой гостиной всех, кто желал отведать духовной пищи и приобщиться к искусству светской беседы. Особую прелесть этому месту придавало то, что ум здесь ценился превыше титула и громкого имени. Поэтому у графини никогда не скучали. Когда мадам дю Плесси вошла в салон, гости уже расположились кружком вокруг алькова с большой кроватью, на которой возлежала хозяйка. Анжелика села на стул, кивая в ответ на приветствия: кроме дам в обществе присутствовал один мужчина. Поль Пеллисон - верный Акант, старинный друг мадам де Скюдери – занимал место по правую руку от нее. Беседа была в самом разгаре: опоздавшая Анжелика сочла неприличным сразу вмешаться в разговор. Удовлетворившись пока ролью слушательницы, она украдкой разглядывала собравшуюся публику. Кроме завсегдатаев – маркизы де Севинье, мадам де Лафайет и Поля Пеллисона – здесь были еще несколько дам, чьих имен Анжелика не помнила, мадам де Паражонк, которая приходилась Мадлен дальней родственницей, неожиданная гостья – герцогиня д,Альбре, благочестивая матрона не имевшая ни крупицы ума, и, к приятному удивлению Анжелики, мадам Скаррон. Ее тоненькая фигурка почти скрывалась за грузным телом мадам д,Альбре. Франсуаза на первый взгляд выглядела весьма скромно. Но зорким глазом деловой женщины Анжелика легко отличила венецианское кружево на рукавах и корсаже, от лионского. Темно-вишнёвый атлас необычайно подчеркивал оливковую кожу и черные бархатные глаза вдовы. На тонком пальце поблескивало кольцо – одно единственное, зато с крупным бриллиантом. Анжелика очень удивилась этим не бросавшимся в глаза, но значительным переменам: откуда у бедной вдовы деньги на подобные изыски? Одолжила у благодетельницы? Или может быть это подарки любовника? В этом смысле маркиза дю Плесси была согласна с Нинон: с такой внешностью оставаться в одиночестве – преступление против природы. А вдова Скаррон и правда была красивой! Пожалуй, даже слишком! Одна из тех женщин, чья красота расцветает с возрастом, когда другим приходит пора увядать. - …Представьте, дамы, - взяла тем временем слово мадам де Севинье, - моя дочь изобрела моду приставлять к любому косвенному обращению – господин. Она ужасно смешит меня, когда в приватном разговоре упоминает: господин мой муж сделал то, или господин мой отец говорил это. Должно ли наше стремление придать речи пышности и витиеватости доходить до такого невероятного каламбура? В обществе, куда я вчера была звана к обеду, один господин из Лиможа пытался блеснуть остроумием. Стремясь во всем подражать придворной манере, он говорил умопомрачительные глупости: «Это, сударыня моя, превосходная кобылица, а не какой-нибудь, сударь мой, плешивый осел». Каково? Это вызвало шквал неприличного веселья. Бедняга, по-моему, так и не понял, что смеются над ним. Занятный анекдот, который позволил мне увидеть простую истину: он не был бы так смешон, не будь воплощенной карикатурой на наше блестящее общество. - Позвольте, драгоценная моя, - округлила глаза мадам де Паражонк, приятельница Анжелики, безнадежно устаревшая старая дева, чья молодость прошла в салоне Рамбуйе. - Вы считаете, что мы изъясняемся слишком уж витиевато? Но и люди благородные не обращаются друг к другу по крестильным именам, как это принято у простолюдинов. Разве предметы, окружающие нас, не требуют того же почтения, с каким стоит обращаться друг к другу? Разве не этому учат нас музы? Не изящнее ли вместо грубого – взошла луна, сказать - богиня ночи зажгла свой факел. Так, изменив форму, но оставив содержание, мы возвышаем обыденные вещи до нашего пьедестала. Если мы позволим себе огрубеть среди материального, чем младенец, кормящий грудью муз будет услаждать наш драгоценный слух? Дамы, чьих имен Анжелика не помнила, горячо поддержали мадам де Паражонк – им во что бы то ни стало хотелось стушевать мадам де Севинье. Герцогиня д,Альбре жевала губы, нервно поглядывая на соседок – она явно не понимала, о чем идет речь. - Я думаю, здесь нет ошибки: все правы, – умиротворяюще произнесла мадам де Скюдери. – Аллегория – инструмент поэзии, но должно ли в беседе называть роман - приятной ложью или глупостью мудрецов? Должно ли говорить вместо «книги» – немые мастера? Давайте не будем забывать, что между нами присутствуют мужчины, чьи повседневные занятия отличаются от наших и разговоры о предметах чуждых и непонятных заставляют их томиться от скуки. Ведь на полях сражений не слышно гласа муз, там грохочут Марс и Белона. Что скажете, любезный Акант? - Вы правы, несравненная Сафо! И ваше тонкое замечание напомнило мне анекдот, ходивший в обществе некоторое время назад: принц Конде, услышавший как мадам де Лонгвиль читает письмо к своей подруге, воскликнул: «Клянусь громом, испанцам надобно учиться шифровать свои письма у наших дам!» - Так что же - оставим аллегорию в удел поэзии? - Речь сам по себе столь прекрасный инструмент, что не нуждается в искусственных прикрасах, - последовал ответ. Мадам Скаррон поднялась со своего места; своим негромким, но звучным, ясным, голосом она продекламировала. - Ее глаза на звезды не похожи Нельзя уста кораллами назвать, Не белоснежна плеч открытых кожа, И черной проволокой вьется прядь. С дамасской розой, алой или белой, Нельзя сравнить оттенок этих щек. А тело пахнет так, как пахнет тело, Не как фиалки нежный лепесток. Ты не найдешь в ней совершенных линий, Особенного света на челе. Не знаю я, как шествуют богини, Но милая ступает по земле. И все ж она уступит тем едва ли, Кого в сравненьях пышных оболгали. (130 сонет Шекспира, перевод С.Я Маршака) Слушая мадам Скаррон, Анжелика невольно вспомнила странное предсказание Ла Вуазин. Тогда она от души посмеялась над нелепым предположением: Франсуаза Скаррон – королева Франции! Но сейчас, разглядывая тонкий профиль вдовы, слушая ее чистый, немного грудной голос, она вдруг подумала: «Зря Атенаис так легкомысленно держится с этой женщиной, гордыня затмевает ей разум. Будь на ее месте я – держала бы мадам Скаррон подальше отсюда, подальше от короля!» Тем временем мадам Скаррон кончила читать и потупила взор, принимая овации. - Прошу вас благодарить не меня, я лишь глашатай великого мэтра. Прочитав этот сонет, я хотела отметить, как опрометчиво пренебрегать естественностью речи и грешить излишней помпезностью. - Увы, это правда! – сказала мадам де Лафайет, - если так выражались в салоне мадам Рамбуйе, это не значит, что так должно говорить по сей день. Основа остается неизменной – остальное лишь прихоть времени, в котором мы живем. Не станем же мы, в самом деле, одеваться по моде двадцатилетней давности! - Сколько мнений, сударыни! Мадам, решите наш спор, – обратилась хозяйка к Анжелике. - Эта честь принадлежит вам, Сафо! Я ни в коем случае не посягну на нее. Мне понравилось сравнение мадам де Лафайет. Я добавлю лишь, что платье должно подходить к сезону и к случаю. То же самое и с манерой вести светскую беседу. В ином обществе полезно блеснуть книжным знанием. В другом это сочтут педантизмом. Где-то можно сыпать остротами, а где-то необходимо соблюдать серьезность. Без сомнения, в ином случае, подойдет пышная аллегория, в остальных - естественность речей только добавит беседе обаяния. - Вы блестяще сопоставили высказанные мнения, мадам. Мне нечего добавить, кроме того, что всякий собеседник хорош по разуму. Если в обществе скучают, вина за это лежит в равной степени на всех собравшихся. Итак, мы распутали Гордиев узел! Последовала небольшая овация, после чего разговор перешел к новому творению мадам де Скюдери - «Клеанира, или версальская прогулка», затем плавно перетек в обсуждение вопроса о знаменитом споре «О Древних и Новых», так взволновавшим все просвещенные умы столицы. В пять часов гости начали расходиться. Анжелика хотела поговорить с мадам Скаррон, но та ускользнула, когда маркиза подошла прощаться с госпожой де Скюдери. Ощутив укол разочарования – таинственность, окружавшая вдову, вызывала жгучее любопытство – мадам дю Плесси расцеловалась с хозяйкой и направилась к выходу. - Вы прибыли в портшезе, сударыня? – осведомилась графиня де Лафайет у Анжелики, которая задержалась в прихожей, закалывая кружевной капор. - Я в открытой коляске, мадам, – ответила Анжелика, бросая последний оценивающий взгляд в зеркало и вешая на запястье веер. Мадам де Лафайет не удержала завистливого вздоха. – У вас столько экипажей! Какой должен быть каретник, чтобы их вместить! Анжелика деликатно улыбнулась: - Это коляска моего мужа, мадам. Он тратит огромные деньги на свои выезды. - Ах, мне ли не знать! – воскликнула мадам де Лафайет, когда они, держась под ручку, спускались со ступенек. – Мои обязанности требуют постоянного присутствия при Дворе, рядом с Мадам. В моей карете меняют внутреннюю обивку, а тряски в портшезе я не вынесу, да еще в такую жару. Чтобы прибыть сюда, я воспользовалась наемным экипажем. Он не более удобен, чем гроб на колесах. Анжелика тут же предложила приятельнице свои услуги. Когда дамы садились в коляску, к ним присоединилась мадам де Севинье. Несмотря на то, что особняк Скюдери отделяла от ее дома всего одна улица, маркиза хотела немного поболтать с подругами. Прежде всего, с мадам дю Плесси, которую давно не видела. За время, которое требовалось, чтобы проехать по переулку, она успела заговорить их чуть ли не до смерти: маркизу до сих пор волновало замужество дочери. Ходили слухи, что король собирается назначить де Гриньяна губернатором Прованса. Материнское сердце обливалось кровью - маркиза боялась расставаться со своим любимым ребенком, дочерью - единственным утешением молодости, полной унижений, когда мадам де Севинье приходилось терпеть бесчинства мужа-гуляки и его многочисленные связи, о которых судачил весь Париж. Анжелика уже давно знала из светских сплетен историю любви господина де Гриньяна и мадемуазель де Севинье, счастливо увенчавшуюся свадьбой. Находясь на тот момент в Плесси, она не смогла присутствовать на торжестве. Высадив маркизу у особняка Карнавале, коляска развернулась и покатила по широкой улице Паради. - Король сказал «нет». - Прошу прощения, мадам? – Анжелика оторвалась от созерцания магазинчиков, под которые были отданы первые этажи ближних к дороге домов. - Король сказал «нет», – терпеливо повторила мадам де Лафайет. - Я имею в виду женитьбу графа де Лозена на Мадемуазель де Монпасье! Анжелика раскрыла глаза от удивления. - И как был принят этот удар? – спросила она, думая о новой главе придворной хроники под названием «Выходки месье де Лозена». - Все прошло на редкость благополучно. Очередное заключение в Бастилии сбило с Пегилена спесь. Говорят, он только и сказал в ответ: «Воля Вашего Величества для меня закон, сир». - А Мадемуазель? - О, она убита горем. Но все же нашла в себе силы поблагодарить его величество за освобождение Пегилена. Мадам де Монтеспан с утра прибыла в Тюильри, чтобы ее утешить. Зато Принц и Герцог ликуют. Ее высочество кричала, что никогда их не простит. После того как она спасла голову Принца, можно было ожидать хоть толику благодарности! - Дела давно минувших дней, кого они волнуют, - пробормотала Анжелика, затем добавила, обращаясь к собеседнице: Бедная Мадемуазель! Столько надежд, и вот теперь ее сердце разбито. - Из всего королевского дома только Мадам проявила сочувствие и деликатность. Она, как и все, была противницей этого брака, но у нее доставало такта не вмешиваться в это дело. Ах, бедная дочь Карла Стюарта, с какими унижениями приходиться ей сталкиваться в собственном доме… Пока госпожа де Лафайет читала панегирик Мадам, угнетаемой миньонами мужа, Анжелика задумалась над только что услышанной новостью. Ловко же король нашел время, чтобы взять свое слово назад. Как давно он вынашивал эту мысль? Голос мадам де Лафайет утопал уличном шуме, и Анжелика скоро утратила нить разговора. Наконец графиня оставила ее в покое. «Вы совсем не слушаете меня, душенька, – вздохнула она, откидываясь вглубь коляски. - Я вас понимаю, эта тряска наводит на меня сон». Стуча колесами по мостовой, экипаж въехал на Новый мост. Анжелика подалась вперед, делая вид, что разглядывает лотки торговцев…
адриатика: На следующий день после памятного разговора, Анжелика увидела Его Величество только во время мессы. Придворные, образовав полукруг, смотрели, как посередине капеллы, на небольшом возвышении, молится монарх. Очередной спектакль: король встает, король одевается, король молится, король гуляет. Никто в часовне не вспоминал о боге, придворные, глазея на короля, думали исключительно о делах мирских. Во время Большого Выхода Анжелика застыла в реверансе, опустив голову и не смея взглянуть ему в глаза. В полдень прибыл гонец из Парижа, сообщив об освобождении маркиза дю Плесси. Не помня себя от счастья, Анжелика взлетела по ступенькам в свои покои, где велела слугам закладывать для нее экипаж. Томясь в дороге от духоты – стоило опустить стекло, как шквальный ветер бросал в лицо дорожную пыль – Анжелика считала минуты до встречи с мужем. Она помнила его усталым и больным, но теперь ее заботами он снова вернется в прежнюю форму. Она предвкушала предстоящее свидание в тени алькова, первое после долгого перерыва, и ее охватывало сладостное томление. Тем временем треклятую карету нещадно трясло: подскочив на кочке, Анжелика, не удержав равновесия, упала и ударилась крестцом о край скамейки. Жавота бросилась к ней, подкладывая подушку под ушибленное место, но Анжелику волновала вовсе не спина, а резкая боль внизу живота. Когда карета въехала в ворота отеля, маркиза увидела пустой двор. Привратник сообщил ей, что маркиз отправился ко Двору. Тяжело опираясь на плечо камеристки, Анжелика жестом велела ему убраться с глаз. Филипп уехал. В том, что они разминулись, она увидела тревожное предзнаменование. Правда, в тот момент ее больше волновало собственное состояние. Позволив служанкам раздеть себя и уложить в постель, она велела послать слугу к повитухе, мамаше Корде. Пока Жавота, приподняв подол сорочки, протирала ее губкой, Анжелика кусала губы, боясь увидеть на ней кровавые разводы. Прислушиваясь к своим ощущениям, она ждала, чтобы младенец в ее чреве пошевелился. Пока тянулось ожидание, она проклинала себя за опрометчивый отъезд. Первый раз она сталкивалась с тяжело протекающей беременностью, и ее волевой нрав яростно протестовал. Здоровье никогда не подводило ее, и она не привыкла с ним считаться. Перед глазами вставал образ баронессы де Сансе – некогда первой красавицы Пуату. Иссушенной, увядшей от частых родов и болезней, в конце концов ее доконавших. «Я становлюсь старухой» - мрачно думала Анжелика. Чтобы хоть как-то отвлечься, она велела принести образцы стенных панелей для отделки комнат к летнему сезону. Мадам Корде не обнаружила решительно никаких признаков приближающихся родов. Ещё раз, пощупав живот перед уходом, она посоветовала Анжелике оставаться в постели весь день, а также помолиться святой Колетте, покровительнице будущих матерей. Слушая гнусавый голос Мари-Анн, читавший житие святых, успокоенная Анжелика постепенно погружалась в дремоту. Явный толчок в животе заставил ее блаженно улыбнуться. Несчастья миновали. Филипп на свободе! Все наконец-то закончилось. Она вдруг вспомнила о Шарле-Анри и хотела послать за ним служанку. Но голова, которую она хотела приподнять с подушки, точно налилась свинцом. Анжелике ничего не оставалось, как подчиниться могуществу Морфея. Разбудил ее заливистый лай Хризантемы. «Почему никто не догадался выгнать эту паршивую собачонку!» - промелькнуло в полусне. Анжелика открыла глаза и хотела окрикнуть служанку, чтобы отчитать ее за нерадивость. Щурясь от яркого света - полог был поднят - она повернулась и едва не вскрикнула от удивления: на стуле подле кровати сидел Филипп. Он лениво забавлялся, протягивая Хризантеме куриную кость, и как только собачка хотела ухватить ее зубами, его рука резко взмывала вверх. Хризантема тявкала, нелепо подпрыгивая и кружась на задних лапах, как цирковая левретка. - А! Вы проснулись, мадам, - протянул Филипп, кидая кость в угол комнаты, куда следом бросилась собака. Анжелика приподнялась, облокотившись спиной на подушки. Улыбнувшись, она неуверенно протянула к нему руку, чтобы окончательно убедиться, что это не сон. Муж перехватил ее и поднес к губам. - Почему вы не разбудили меня, Филипп? – ласково спросила она, легонько щекоча пальцами внутреннюю сторону его ладони. Он слегка пожал плечами: - Мне сказали, что вы больны, – сказал Филипп, слегка нахмурившись. В его голосе звучали тревожные нотки. - Вы показывались врачу, мадам? - Да, я вызывала мадам Корде. Ничего опасного. Я немного ударилась по пути домой, когда экипаж наехал на кочку. Филипп откинулся на спинку стула, отпуская ее руку: - Вам нужно беречь себя, сударыня, - пробормотал он после некоторой паузы, рассеяно вертя перстень на указательном пальце. Анжелика почувствовала, как в душе шевельнулось разочарование. Что-то было не так. Конечно, она не надеялась, что Филипп поведет себя с несвойственной ему пламенностью чувств. Но все же она ожидала не столь холодного приема. Неужели им впрямь нечего сказать друг другу после долгой разлуки? - Вы вернулись, чтобы увидеться со мной? – спросила Анжелика, подозрительно глядя на мужа. - Не совсем, - вздохнул Филипп, отводя взгляд в сторону. – Король велел мне отбыть в расположение армии. Я уезжаю утром. - Значит, все-таки вас держат в опале! А Лозен, он тоже сослан? – звенящим голосом спросила Анжелика. Она резко выпрямилась на кровати: от разнеженной слабости, с которой она встретила его, не осталось и следа – теперь она готовилась к бою. - Лозена освободили, но я понятия не имею, что с ним, - пожал плечами Филипп. - Я пробыл при Дворе не больше часа и большую часть этого времени беседовал с Лувуа. Он передал мне приказ. Вы знаете, что открывается летняя кампания во Франш-Конте? Король пошел на уступки за столом переговоров, но желает продемонстрировать Европе мощь нашей армии. Разумеется, в будущем он намерен вернуть Франш-Конте… - Филипп, прошу вас! – резко воскликнула Анжелика, прижимая пальцы к вискам..- Я не понимаю, еще вчера король был настроен доброжелательно по отношению к вам. Я думала, вместе со свободой вам возвращается и монаршее расположение! Филипп ответил тихим смехом, в котором слышалось раздражение: «Вы думали.. Вы полагали… Какая разница, мадам? У короля имеются свои причины. В любом случае, отъезд станет для меня облегчением. Наконец-то выпала возможность освободиться от утомительной службы при Дворе. С тех пор как король заключил мир, меня гложет скука. Я играю, чтобы хоть как-то развлечься. Разве вы не устали жаловаться Молину на мои безумные траты? Здесь, в Париже, я бесполезен. Признаюсь даже – я ненавижу Париж! – он бросил эту последнюю фразу с какой-то неизъяснимой горечью. Теперь он смотрел ей прямо в глаза, чуть склонив голову набок. До боли знакомая, загадочная улыбка играла на его губах. Эта тирада, произнесенная тоном уставшего от света философа, заставила Анжелику взорваться от негодования: - Что за глупости! Вы нужны мне! К тому же разве заключение в крепости не избавило вас от обязанностей, столь вам неприятных, пусть на какое-то время. Разве вам не хватило времени пофилософствовать в тиши своей камеры, месье? Филипп удивленно приподнял брови. Его бесстрастные голубые глаза насмешливо блеснули. - Продолжительная лихорадка не дала мне ни единого шанса, мадам. К тому же я подцепил вшей. Так как Анжелика инстинктивно отшатнулась назад, Филипп опять рассмеялся. - А! Пришлось побрить голову. Пожалуй, я не буду пугать вас своим видом без парика, сударыня. Анжелика поджала губы. Эта последняя деталь, которую он сообщил с солдатской прямолинейностью, показалась ей замаскированной издевкой. - Вы были бы очень добры, если бы оставили подробности для своего камердинера, сударь, - холодно отрезала Анжелика и тут же пожалела о сказанном. Неужели она набралась возвышенных чувств в салонах жеманниц? Но Филипп никак не отреагировал на ее отповедь. Он пересел со стула на край постели, снова взял ее руку в свою, поглаживая большим пальцем каждый пальчик по отдельности. - Отдыхайте, сударыня, - произнес он, разглядывая ее ладонь. – Это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Вам нельзя долго оставаться в постели. Я слышал, король был недоволен вашим отсутствием? При упоминании короля Анжелика взволнованно посмотрела на мужа. - Филипп, король уже простил меня. Он сказал об этом лично. Я знаю, вы просили меня не вмешиваться, но я просто не могла не воспользоваться случаем… Слепой, не моргающий взгляд мужа сбил ее с мысли. - Так значит своей свободой я обязан вам? – медленно произнес Филипп, буквально придавливая ее взглядом к подушке. - Нет, исключительно самому себе! Король высоко ценит вашу преданность. Моя просьба лишь подтолкнула короля к этому решению. - Что же! Я рад, что могу высоко ценить вашу преданность. Конечно, Вы поступили так, как подсказывала вам совесть. Я благодарен. Филипп наклонился и быстро поцеловал ее в лоб. - Отдыхайте, мадам. Он вышел слишком быстро, ни разу не обернувшись на пороге. Бездумно глядя на дверные створки, за которыми только что скрылся Филипп, Анжелика предалась тяжким размышлениям. На следующее утро она проснулась спозаранку. Комнату заливал серый, утренний свет, за окном шумел ливень. Анжелика выглянула во двор: карета маршала дю Плесси стояла у подъезда: слуги в промокших плащах, втянув головы в плечи, устанавливали на запятках сундуки и фиксировали их веревкой. Накинув пеньюар поверх ночнушки, Анжелика бродила по комнате. Ей хотелось спуститься, чтобы попрощаться с мужем, но гордость требовала поступить по-иному: если он желает, пусть сам поднимется к ней. Мучая себя таким образом, она увидела в окне Ла Виолета. Сейчас выйдет Филипп. Он поднимется в карету, кучер тронет лошадей... ОН уедет. И разлука снова будет долгой… Она не выдержала и бросилась к двери. Филипа она настигла уже в прихожей. Он поймал ее в объятия и прижал к себе с такой страстью, что в сердце не осталось не единого сомнения. Анжелика подняла на него выразительный взгляд. Сохраняя приличия на глазах у слуг, она взяла его за руку и увела в кабинет. Заперев за собой дверь, она бросилась к нему на грудь, лихорадочно расстегивая одежду, гладя и трогая его кожу не с лаской, а с какой-то первобытной страстью, будто стремясь вобрать его в себя. Наконец, взяв себя в руки, Анжелика отстранилась и позволила увлечь себя вглубь кабинета, к небольшой софе. Ее охватило почти незнакомое ей доселе чувство, – ледяное нервное пламя, не похожее на привычное возбуждение перед любовной встречей. Ей не нужны были сейчас мужские ласки – едва заметно ноющий живот предостерегал ее от этого, и ее снедало другое желание – доставить удовольствие своему мужчине. Она раз и другой уклонилась от его рук, и наконец, Филипп оставил попытки, подчинившись ее страсти – сейчас она, вероятно, могла даже напугать, похожая на неистовую жрицу Кибелы. Анжелика стремилась отдать свою силу и любовь, через касания, поцелуи, объятия… Анжелика понимала – она не готова к полноценной любовной встрече. Да ей было все равно, она хотела почувствовать в себе Филиппа, не важно как. Было множество способов доставить мужчине удовольствие: умелая любовница не должна пренебрегать ни одним. Ей нравилось ласкать мужа не меньше, чем получать ласки от него. Целуя его в живот, она расстегнула кюлоты и отодвинула край панталон, позволив себе полюбоваться им, прежде чем с развратной неторопливостью приступить к делу. Склонившись перед Филиппом, она наслаждалась, слушая, как он с присвистом втягивает воздух через стиснутые зубы, испуская короткие стоны на выдохе. Ощущение собственной власти наполняло ее ликованием. Он принадлежит ей, ей одной – с яростью думала она, удваивая натиск под его тяжелой требовательной рукой, сжимающей ее затылок. Это останется только между ними, будет принадлежать им одним. Эта страсть, которая связывает их сильнее других уз. Однажды она откроет им дорогу к полному взаимопониманию. Анжеликой овладел какой-то вакхический транс: неистовый танец страсти все ускорялся, и она почувствовала приближающуюся кульминацию. Вместе с накатывающим волнами удовольствием Анжелика ощутила терпкий привкус унижения. В одно мгновение из госпожи она превратилась в покорную рабыню, в публичную девку, над которой Филипп получил полную власть. Его рука, в судороге сжавшая ее волосы почти до боли, постепенно расслабилась, и Анжелика ощутила легкое поглаживание, ласку благодарности за доставленную сладость, и это касание наполнило ее сердце покоем. Анжелика полулежала на софе и смотрела, как Филипп, все еще тяжело дыша, поправляет перевязь. Победная улыбка скользнула по ее губам. Он протянул руку к ее лицу, взял ее за подбородок, проводя большим пальцем по верхней и нижней губе. Она слегка куснула его, коснувшись ногтя кончиком языка. Не найдя слов, выражающих чувства, он только покачал головой. Между ними повисло молчание. Казалось, сам воздух был наполнен тягучей липкой сладостью. Она видела его глаза, охмелевшие от пережитого наслаждения, и ее пронизывала дрожь. Наконец Филипп кашлянул, прочищая горло и сказал: - Пора, сударыня. Карета давно подана. Анжелика кивнула. Она перехватила его руку и запечатлела на ней благоговейный поцелуй. - Храни вас бог, любовь моя, – проговорила она низким грудными голосом. - И вас, мадам, - преодолев себя, он отвел взгляд в сторону и быстро, так же как и накануне, вышел. Только спустя несколько минут после того как за ним закрылась дверь, Анжелика пошевелилась. Время страсти прошло, и новые испытания призрачной тенью замаячили впереди. Но на губах до сих пор был его вкус, а рубашка едва уловимо пахла жасмином и рисовой пудрой. Анжелика снова и снова переживала исступление, недавно владевшее всем ее существом: решительно, среди океана невзгод есть островок счастья, за который стоит бороться.
адриатика: Глава двадцатая Однажды после воскресной проповеди в Сен-Сюльпис Анжелика отправилась на Мост Менял, чтобы заказать рамку для портрета Гонтрана, который она забрала из Монтелу. Это было одно из самых старинных мест Парижа, но название - Мост Менял - утвердилось за ним сравнительно недавно. После пожара 1621 года он был отстроен заново по проекту Андре де Сирсо. Теперь мост напоминал широкую улицу с двух сторон застроенную одинаковыми четырехэтажными домами. На первых этажах размешались лавки торговцев и ремесленников. Портшез маркизы дю Плесси медленно плыл мимо пестрых вывесок. Откинув велюровую шторку, Анжелика лениво разглядывала витрины ювелиров, граверов, кожевенников, литейщиков, парфюмеров. Подмастерья выкрикивали имена мастеров, объявляли о скидках и распродажах, расхваливали качество товаров. Зазывалы сообщали о проведение аукционов, оглашая список лотов. Дюжие молодцы предлагали услуги грузчиков и носильщиков. Какой-то вшивый мальчишка, просивший милостыню, бойко распевал куплеты: Хоть сделали тебя прескверно и вечно чинят — не беда! Мостом Менял ты назван верно: Ведь ты меняешься всегда. Сердце Анжелики защемила светлая грусть. Незримый дух Грязного поэта скользил над Парижем, точно неприкаянный призрак бродил он по улицам города, которому безраздельно принадлежал при жизни. «Где ты, Малыш Клод? Тебе бы легким бризом скользить над заливными лугами Берри, а не стыть в прогорклом Парижском мареве. Тебе бы росой проливаться на рассвете над зелеными холмами, а не липнуть уличной грязью к башмакам прохожих и колесам телег. Где ты, Малыш Клод?» На мгновение ей показалось: вот-вот она увидит его тощий силуэт; соломенные волосы, ироничный взгляд умных задумчивых глаз, блеснувший из под шляпы с облезлым пером... Анжелика часто заморгала – точно соринка в глаз попала: жил ли когда-нибудь Клод на самом деле? Может это всего лишь легенда старого Парижа? Очнувшись от размышлений, Анжелика увидела прямо перед собой черную фигуру. Нескладный, долговязый, седые волосы клоками торчат из-под замусоленной фески, а козлиная бородка топорщится как у джина из восточных легенд. Ну конечно, это ее старый знакомец - аптекарь Савари! Его стол, заставленный ретортами, ступками и пузырьками пристроился под козырьком у парфюмерной лавки. Дела старого аптекаря видимо совсем пришли в упадок – выставленный товар не интересовал даже многочисленных зевак. Анжелика велела слугам остановиться и приветливо помахала старику. Мэтр Савари издал радостный возглас и, подобрав полы длинного аптекарского одеяния, опрометью бросился к портшезу. - Ах вот и вы, вот и вы, о несравненная роза Версаля! - воскликнул он, комично размахивая руками. У Анжелики возникло ощущение, что его тело не до конца слушается хозяина. - С тех пор как вы вернулись ко Двору, у меня не было возможности переброситься с вами даже словечком. – Обиженным тоном произнес Савари, состроив жалостливую гримасу – точь-в-точь малышка Пиколло, когда у нее отбирали лакомство. Анжелика припомнила, что видела мельком его в Сен-Жермене, когда король давал аудиенцию торговым коллегиям. Старик делал ей какие-то знаки, но у маркизы не было времени дожидаться его. - Теперь я не бываю при Дворе в дни больших приемов, только в домашние, - снисходительно объяснила Анжелика. - Но раз мы уж встретились, мэтр Савари, я попрошу приготовить мне того чудодейственного средства от головной боли, что вы давали мне однажды. – и бросив быстрый взгляд на его стол, она добавила, - я хорошо заплачу вам. - Для приготовления этого лекарства нужно минеральное мумие, мадам. - расстроенно произнес Савари. Он опустил голову, ссутулив плечи, от чего черное аптекарское одеяние на его худом маленьком тельце обвисло, точно на вешалке. - Но ради вас я готов расстаться с теми крохами, которые я хранил на черный день, - внезапно просветлел лицом старый аптекарь. - Я буду уповать, что когда светлейший Бахтриари-бей почтит визитом Францию, мои запасы пополняться. Благодаря вам, сударыня! - мечтательно закончил он. - Не делите шкуру неубитого медведя, мэтр! - со смехом ответила Анжелика: ну и плут же этот Савари! – Вот что мы сделаем: завтра вы придете ко мне в отель на Фобур – Сен-Антуан и мы обстоятельно побеседуем. До завтра, месье Савари! Я буду ждать вас после часу. - Анжелика высунула из окошка изящную ручку, затянутую в шелковую перчатку и старик, вспомнив светские манеры, склонился над нею. - Трогай! - распорядилась маркиза. Слуги подняли портшез, и скоро Анжелика опять переключилась мыслями на витрины магазинчиков. Когда маркиза вернулась – двое лакеев несли за ней покупки - ей доложили, что прибыл гонец от Филиппа. Анжелика перевела взгляд с посыльного на ящик, который он поставил на стол перед ней. Она взяла письмо, лежавшее сверху, и с нетерпением сломала печать. Пробегая глазами по строчкам, она закусила губу, чтобы не обнаружить волнения. Слуга в запыленном дорожном плаще, замер поблизости в выжидательной позе. Погруженная в чтение, Анжелика отвлеклась, услышав, как он переступил с ноги на ногу – тишину нарушил перестук каблуков по гладкому навощенному паркету. - Можешь пойти отдохнуть с дороги. – Бросила она, не отрываясь взгляда от бумаги. Письма Филиппа обычно были короткие: одно-два небольших замечания о ходе кампании; – «…Во время переправы через Сону повстанцы обстреляли наш арьергард. Испанцы наотрез отказались брать на себя ответственность за провокацию. Мы застряли в деревушке под Долем, откуда я шлю вам эти очаровательные дары – пока идет дипломатическая тяжба. У меня печальная новость – Арго был ранен во время стычки. Я пробыл с ним всю ночь, чтобы пристрелить на рассвете. Это единственная услуга, которую я мог оказать ему, в то время как он был моим незаменимым товарищем в битвах.» Забавный анекдотец: «…Вчера, когда король покинул ставку, Лозен закатил у себя в шатре пирушку. Молодой Вандом блистал среди дам…» Мелкие поручения: «В Меше я приобрел отличную четверку для парадного выезда. Закажите для них попоны, достойные вашего вкуса…» Традиционные пожелания: «Позаботьтесь о себе, сударыня. Единственное, чего я желаю – увидеть вас снова в добром здравии.» Они и в сравнение не шли с длинными красочными романами, которые читались вслух на суаре у герцогини де Лонгвиль или госпожи Главной. Но Анжелику муж отнюдь не баловал вниманием, поэтому она радовалась каждому клочку бумаги, исписанному его собственной рукой. Разглядывая ровные вытянутые буквы, она узнавала его без помощи графологических карт. Дочитав письмо, Анжелика снова взглянула на ящик: на этот раз муж прислал ей луковицы тюльпанов: «…их тугие розовые бутоны похожи на ваш упрямый рот, когда вы сердитесь. Я решил, что вы захотите любоваться ими в собственной оранжерее.» Так на прошлой недели она получила ящик превосходного пива – «…Только не выпейте все за раз, здесь пинту меняют на две бутылки шампанского», а до этого шаль из тончайшего кружева, «…которое, по словам Бруэ ткут слепые монашки – девственницы. Причем, как ни странно, на последнем он особенно настаивает…» За королевским демаршем во Франш-Конте пристально следили тысячи глаз. Курьеры загоняли почтовых, передавая новости из королевской ставки. Газетт де Франс освещала это событие, провозглашая Людовика новым Александром. Но самой яркой звездой этой кампании стал Пегилен де Лозен. Ни одна милость не могла восполнить его потери, но все же король постарался подсластить горькую пилюлю – Пегилен получил патент главнокомандующего, что поставило его в один ранг с маршалами. И все же, как говорили эта милость была принята им почти равнодушно, - Вчера я был герцогом Монпасье, а сегодня я лишь командующий армией: какое понижение, друзья мои! – Эти слова, с горечью брошенные им в кругу близких родственников, теперь ходили среди придворных в качестве анекдота. На следующий день, после того, как маркиза дю Плесси узнала о суровом решении короля, она навестила принцессу в Тюильри. Та встретила ее в слезах, лежа в постели: «Его место здесь, здесь» - рыдала она, указывая на вторую половину кровати. На следующий день после обеда мажордом доложил Анжелике о Савари. Она велела проводить его в рабочий кабинет. Анжелика вошла не слышно – дверь была приоткрыта. От резкого хлопка ученый подскочил и выронил книгу, которую только что увлеченно читал. - Прошу прошения, мадам, - засуетился он, поднимая с пола увесистый том. - Нашел на столе. Аристотель? Вы увлеклись схоластикой? Говорят, этим господам нынче холодно на «соломе» и они штурмуют светские салоны. - Нет, увы! Я использовала Аристотеля как пресс для бумаг, да простит меня этот ученый муж. - Улыбнулась Анжелика. Ее ужасно забавлял этот нескладный старый «кузнечик». - Я принес лекарство! Савари склонился над своим сундучком, зазвенел склянками и наконец выудил оттуда стеклянный пузырек: - С вашего позволения, мадам, расскажу, как принимать это средство... Савари не терпелось рассказать о своих делах. Анжелика, чей день не был занят, пригласила его присесть и предложила вина с сыром и гренками. Он с радостью принял приглашение: отпив из бокала и закусив Рокфором, он довольно нахохлился и повел свой рассказ: Фортуна не баловала старика свое благосклонностью. Сейчас он снимал антресольную комнатушку над кухней на мосту Менял. Она служила аптекарю одновременно и спальней и лабораторией. Хозяину ювелирной лавки, мэтру Бальдини, это очень не нравилось: он жаловался на вонючий дым, распугивающий клиентов и боялся пожара. Стол аптекаря загораживал часть его витрины, из-за чего у Савари с ювелиром случались каждодневные стычки. Наконец домовладельцу приелись жалобы Бальдини, и он попросил Савари съехать. В довершение ко всем бедам, ему грозило исключение из гильдии - вот уже несколько месяцев он не вносил ни единого су в общую кассу. - Придется перебираться на Новый мост, - вздыхал Савари. - Но разве там я могу посоперничать с продавцами орвьетана и полливиля! Горе мне, что я не мошенник! Какие бы средства я имел, сделавшись шарлатаном! И мне бы даже не пришлось стараться, коль скоро люди сами желают быть обманутыми. Мне предлагали горы золота, за то, чтобы я, облачившись в алхимическую хламиду прочитал несколько магических формул! А сколько бы я получил сверху, если бы желание клиента ненароком сбылось? Но увы, я уж лучше буду влачить жалкое существование, чем участвовать в торжестве человеческого скудоумия! - И все же вам удается сводить концы с концами.- заметила Анжелика в ответ на эту пламенную тираду. - Да, кое как.- буркнул Савари. - Не далее как позавчера я добился встречи с господином Гурвилем, чтобы предложить ему средства от подагры для Принца. Оно помогает куда лучше, чем свежие птичьи сердца. Но мне ответили отказом - хвала невежественным докторишкам! Они вцепляются в своих клиентов как пиявки, которых они так рьяно рекомендуют. Мне удается держаться на плаву благодаря любовным притираниям: на них спрос стабильный. - Вот как? Значит вы торгуете любовными порошками? - фыркнула Анжелика. - Нет! Это несколько другое! – смутившись, воскликнул Савари. - Любовные порошки - если вы конечно имеете ввиду возбуждающие эссенции на основе шпанской мушки - крайне вредны для здоровья. Эти притирания наносятся ...хм..местно, и помогают либо сдержать пылких лошадей страсти, либо пустить их во весь опор. - Пылких лошадей страсти? - насмешливо вскинула бровь маркиза. - Я много лет прожил на востоке, мадам. Там принято выражаться пышно и велеречиво, даже более чем во Франции. .. Ты подобна бутону белой розы, а нежностью стана — Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна. Нет, любой твоей речи я ни словом не стану перечить. Без тебя мне нет жизни, без тебя мне и радость бедна. - нараспев прочитал Савари, и его морщинистое лицо, вновь окрасилось мечтательностью. - Это Саади, персидский поэт. - сказал ученый, вернувшись с небес на землю. - Говорят, молодой Бахтриари - бей не только самый прославленный воин при дворе Сефи Солеймана: он знает наизусть сотни стихов и сам сочиняет для двора шахиншаха. Он тонкий ценитель прекрасного и не сможет устоять перед чарами красавицы. Он легко угодит в ваши сети, мадам. - Придержите ваших пылких лошадей, господин Савари! - рассмеялась Анжелика. - Как на эту ловлю будет смотреть мой муж? К тому же есть некоторые обстоятельства, не соответствующие вашему грандиозному замыслу. - она красноречивым взглядом показала на располневший живот, которого уже не скрывал свободный крой платья. - О, мадам! Персидское посольство прибудет только к зиме. К тому времени обстоятельства уже разрешатся. Утро вечера мудренее - там посмотрим, сударыня! Главное - добыть мумие. Оно не должно попасть в лапы невежд, которые и понятия не имеют о его свойствах. Это преступление против науки! - в его взволнованном взгляде, Анжелика увидела страх. Бедняга наверняка представлял себе как к драгоценной бутыли тянутся нечистые руки. - Успокойтесь мэтр, мы не позволим кощунству совершиться. - мягко сказала Анжелика. - Давайте сделаем так: вы знаете мой отель на улице Ботрейн? Во флигеле есть прекрасная квартира: три комнаты и кухня. Вы сможете без помех устроить в одной из них лабораторию. - Но я ... Но я... за всю жизнь не смогу отблагодарить вас - всплеснув руками, залепетал аптекарь. - Я... мне нужно только мумие. Не ради себя, а ради торжества науки! - Мэтр Савари, некоторые дамы покровительствуют искусству и поэзии, а хочу помогать науке. Чтобы с пользой отдаваться этой страсти, нужно быть избавленным от забот о хлебе насущном. Разве не так? Ученый быстро кивнул и она продолжила: - Сейчас я напишу управляющему, господину Роджерсону. Анжелика присела к изящному бюро из красного дерева, за которым принимала просителей и деловых партнеров и достала из ящика перо и бумагу. Закончив, она запечатала письмо и передала его Савари. - Благословенны боги! - воскликнул он, прижимая конверт к сердцу. - Клянусь Гермесом Трисмегистом, наука вам этого не забудет! Вы можете рассчитывать на меня в любое время суток, мадам! - Хорошо. - Улыбнулась Анжелика. В этот момент в дверь постучали: вошел слуга доложить о визите мадемуазель де Паражонк. Анжелика со вздохом велела проводить гостью в гостиную. Мэтр Савари рассеяно улыбался, мечтательная пелена заволокла его взгляд. Опомнившись наконец, он поспешил к выходу, едва не свалив по дороге подставку для вазы. - До скорого свидания, мадам! До скорого свидания! – воскликнул он на пороге, прежде чем скрыться в дверях. Мадемуазель де Паражонк полулежала на софе в карикатурно-томной позе. Поджав губы, чтобы рот казался маленьким и распахнув глаза, отчего она делалась похожей на старую сову, она лениво обмахивалась веером. Ее набеленное лицо на фоне накладных каштановых буклей напоминало застывшую маску. - Вот и вы, моя драгоценная. Мне сказали, вы принимали внебрачного сына Гиппократа? - пропищала она. - Своего аптекаря, - уточнила Анжелика, усаживаясь в кресло напротив приятельницы. - Кстати, дорогая, ваша болонка повела себя чересчур преувеличенно, вот у этих верных стражей. - Фелонида сделала жест в сторону выхода. Пытаясь сохранить серьезное выражение лица, маркиза вызвала звонком лакея: - Хризантема нагадила у дверей. - бесстрастно перевела она.
адриатика: Мадемуазель де Паражонк удалось спровадить не скоро. Она по-детски радовалась возможности поболтать со старой приятельницей и узнать из первых уст придворные сплетни. В некотором роде, часть успеха маркизы при Дворе Фелонида приписывала себе. Паражонк любила вспоминать, какой простушкой Анжелика появилась в Свете, а она старательно прививала ей благородные манеры, растолковывая, как нужно вести себя в обществе. «Зато сейчас ваше имя заставляет дрожать саму Атенаис» - лукаво отметила Фелонида. Анжелика, понимая, к чему она клонит, сменила тему. Когда старая жеманница, расцеловавшись с маркизой на прощание, выплыла из гостиной, в дверь ужом юркнул Флипо. - Маркиза... мадам, у вас есть минутка? Анжелика подняла на юношу сердитый взгляд: никак, опять пришел клянчить карманных денег вперед жалованья. - У тебя выросли запросы, мой милый. Выбрал подружку не по карману? Флипо слегка покраснел и уставился на носки своих туфель. - Эээ...нет, я не об этом, – буркнул он. – Вы помните Розину? Ну ту девчонку, жену Великого Кесра… Анжелика нахмурилась, быстро приложив палец к губам. - Конечно же помню! К чему ты ведешь, говори скорее! – понизив голос, потребовала она. И Флипо выложил все как на духу: он встретил Розину тут неподалеку, когда возвращался...ну... эээ... не важно откуда – ходил по делам. Девушка сразу его узнала: она рассказала, что приходила в отель де Бельер, но привратник прогнал ее, пригрозив собаками: - И то верно, маркиза. Выглядит она как самая настоящая бродяжка. Я бы не узнал ее, если бы она меня не окликнула. - Где она? – Анжелика поднялась с софы. – Ты привел ее сюда? - Нет, маркиза. Я не знал, захотите ли вы ее видеть. Но я расспросил, где ее если что можно найти. Если желаете, я сбегаю за ней: тут не далеко. - Нет, пойдем вместе. Возьми фиакр и жди меня на углу соседнего дома. Анжелика почувствовала прилив бодрости от предстоящей встречи. Розина, маленькая куколка с лицом мадонны! Еще один осколок ее прóклятого прошлого. В своей спальне она накинула поверх платья тёмную атласную накидку с широким капюшоном и достала из шкафа маску, полностью скрывающую лицо. Стараясь не привлекать к себе внимания слуг, она вышла на улицу через черный ход. На углу ближайшего дома, как было условлено, ее ждал фиакр. Флипо назвал адрес, и возница тронул лошадей. Он довез их до Гревской пристани, туда, где располагались оптовые склады. Анжелика и Флипо шли под руку между деревянных бараков, принадлежавших торговой компании мадам Моренс. Утопая по щиколотку в грязи смешанной с помоями, Анжелика сто раз прокляла свою опрометчивость: нужно было позволить Флипо самому привезти Розину в отель. К тому же рабочие и грузчики откровенно глазели на нарядную даму в маске, чьи бархатные туфельки покрылись грязной коркой. Флипо косился по сторонам, предостерегающе выставив на показ весь свой арсенал: пистолет и рапиру у пояса. На одном из складов, между полками с мешками какао-бобов и специй, на грязной подстилке они увидели свернувшуюся клубочком девушку. - Розина, - тихо позвала Анжелика, - Розина, это я. Девчушка встрепенулась, уставившись на пришелицу своими огромными голубыми глазами. - Маркиза ангелов, - прошептала она. Подскочив с подстилки как кошка, она без раздумий бросилась к Анжелике на шею. История, которую поведала Розина, когда схлынула первая радость встречи, была стара как мир. Казалось, совсем недавно они с мужем покидали Париж в обозе герцога де Бельгарда. Новоиспеченные супруги твердо смотрели в будущее, думая, что перед ними открылась дорога к счастью. Но пути Господни неисповедимы: Блез умер спустя полгода. Объелся требухи и на следующий день скончался от острого приступа перитонита. В хозяйском доме челядинцы, верой и правдой служившие семье, получали надежную защиту и не знали забот о хлебе насущном. При желании слуга обретал кров и стол, о нем заботились во время болезни. Даже в старости он продолжал жить в доме хозяина. Все время службы гарантией свободы было достойное жалованье. Для многих это так оно и было, но только не для юной красавицы-вдовы. Еще при жизни мужа Розина служила на кухне, помощницей кладовщицы. Блез был помощником старшего повара, поэтому на нее распространялось уважение, которое оказывали мужу. Теперь же каждый повар, поваренок, слуга или паж, что целыми днями ошиваются на кухне, считал своим долгом зажать Розину в углу кладовой. Каждый вечер девушка горько плакала, разглядывая свое тело, покрытое синяками от грубых лапищ. Наконец старуха-кладовщица не выдержала и попросила управляющего подыскать Розине место среди горничных герцогини. Белый передничек и накрахмаленный кружевной чепчик так подчеркивали возвышенную красоту девушки, что герцог де Бельгард увидев ее, не донёс до рта чашку, уронив ее на пол. Жизнь Розины в господском доме, подобно этой чашке, разлетелась вдребезги – осталось лишь подбирать осколки. Наутро после своего падения, Розина долго молилась в опустевшей после мессы часовне. Строгие лики святых не выражали ни капли сострадания, а впереди полыхало адское пламя. Блез, ее набожный, добрый муженек, смотрел на нее с небес с укоризной. В последний раз утерев слезы краем передничка Розина вернулась к своим обязанностям – все пришло на круги своя. Быть любовницей герцога оказалось не так плохо, как думалось вначале. Немолодой Бельгард был добр с юной «амантой». Частенько она выскальзывала из его покоев, сжимая в руке подаренную безделушку: цепочку, часики, иконку в серебряном окладе. Так продолжалось пару лет, пока у Розины не случился очередной выкидыш прямо в покоях герцогини. Бельгард, испугавшись скандала в доме, передал девушку на попечение управляющему, оборвав с ней любовную связь. Тогда то Розина и узнала, что такое подлинный ад. Управляющий, питавший склонность к смазливым пажам и молодым лакеям, не имел к ней личного интереса и стал использовать в корыстных целях, угрожая ей разоблачением перед госпожой. В доме у наместника проходила вся светская жизнь провинции: когда кто-то из почтенных гостей оставался ночевать во дворце, Розина вместе с бутылкой фалернского, скрашивала им досуг. Что-то в ней умерло вместе с Блезом, раз она позволяла грязно себя использовать – она будто плыла по течению, не видя берегов, скрытых мутной туманной дымкой. Наконец воля начала подниматься в ней; девушка не выдержала драконовых условий управляющего: она запустила в него дорогой китайской вазой, да так, что тот едва не отдал дьяволу душу. Началось дознание: часть правды все таки дошла до ушей герцогини. Та, в ужасе оттого, что подобное безобразие творится у нее под носом, приказала дать Розине дюжину палок, а затем, обваляв в смоле и перьях, выкинуть из дому. Но девушка не стала дожидаться экзекуции: тем же вечером она сбежала, бросив все свои вещи – небольшая заначка на черный день была зашита у нее в лифе. Но куда податься несчастной сироте? В Париж, в Париж – отстукивало в висках барабанной дробью. Домой, в Красную маску, под крылышко мэтра Буржю и мадам Моренс. Розина не решилась путешествовать в дилижансах, да и денег могло не хватить. Она забиралась в телеги с сеном и овощами, пристраивалась на хвост обоза, следовавшего до ближайшего города. Завязав в узелок краюху хлеба и крынку молока, она шла пешком, ночуя в стоге сена или в сарае у какого-нибудь сердобольного фермера. Деньги, отложенные на черный день, она тратила только на еду. И вот однажды утром, после двух месяцев скитаний, Розина въехала в Париж на телеге с репой. Она дома! Но то что она увидела, добравшись до места, повергло ее в отчаяние. Там, где была таверна, теперь красовался новый дом, на первом этаже которого расположилась мясная лавка. Взглянув на свое платье, превратившееся в лохмотья, Розина не посмела войти внутрь. Она слонялась по улице, надеясь встретить знакомых, которые могли бы рассказать ей о судьбе таверны и ее хозяев. Наконец девушка догадалась пойти на старую квартиру мадам Моренс. Ее вспомнили в мастерской жестянщика: - Та красотка с детьми давно съехала, - рассказывал подросток-подмастерья, с которым Розина когда-то играла в пятнашки. - "Красная маска" сгорела дотла и папаша Буржю вместе с ней. Это было лет пять тому назад. Не теряя надежды, Розина принялась перечислять знакомых: услышав имя Давида Шайо парень многозначительно округлил глаза: конечно, Шайо теперь респектабельный буржуа. Он пустил в продажу невиданный здесь доселе напиток – шоколад, он богат, его дела идут в гору. Шайо снимает часть особняка на улице Вивьен – недавно он сделал у жестянщика большой заказ. Розина распрощалась со знакомым и поспешила на улицу Вивьен: она притаилась у подъезда, ожидая кого-нибудь из слуг или, если повезет, самого хозяина. На этот раз удача сразу улыбнулась ей. Около часа спустя подъехала бричка: оттуда показался нарядный молодой человек под ручку с дамой. Розина бросилась к нему наперерез сомневаясь однако, что он станет ее слушать. Давид стушевался, бросив на спутницу виноватый, растерянный взгляд, и не говоря ни слова вошел в дом, но по румянцу на лице юноши, Розина поняла – он ее узнал. Минут через пятнадцать к ней вышел лакей. Он велел девушке идти к черному ходу, откуда ее проводят в дом. В полумраке кабинет Розина с открытым ртом слушала рассказ Давида. Трактирщица мадам Моренс, бывшая Маркиза Ангелов стала настоящей знатной дамой! Воровская красючка теперь маршальша? Она одна из тех, кто среди сияющих и благоухающих пудрами и духами господ стоит позади короля, когда черни разрешается поглазеть, как он обедает. Розина оторопела: ей, серой мышке, и подойти не позволят к этой благородной птице. Но память упрямо возвращала ее в день свадьбы, когда она была готова лететь навстречу новой жизни: - «обещай мне, что, если ты почувствуешь, что я тебе нужна, ты найдешь способ сообщить мне об этом. Я приду, я прибегу. Я все брошу, лишь бы быть рядом с тобой.» Конечно, слова ничего не значили. Сколько слов, брошенных на ветер, слышала Розина, сколько признаний и обещаний, сорвавшихся в порыве страсти или добродетели. Но что-то подсказывало – Анжелика не похожа на других, может, в этом и кроется причина ее невероятной судьбы? Давид пообещал найти Розине работу, а покамест, если она не против, может переночевать на складе, где хранились бобы и специи. Он дал ей записку к кладовщику и предостерег от соблазна принять приглашения рабочих. Розина усмехнулась: она жила на дне, а потом в господском доме, так что она знает как вести себя с дикими зверями. Ночь на складе ничем не отличалась от ночей в открытом поле или грязном коровнике. В предвкушении завтрашнего дня Розина заснула как праведница, не опасаясь больше за свою судьбу. Ну а что было дальше, маркиза наверняка уже знает: Розина встретила Флипо на улице Сен-Антуан и попросила его замолвить за нее словечко перед бывшей благодетельницей. Рассказ подошел к концу. Розина выжидательно взглянула на Анжелику из под засаленной, надвинутой на лоб косынки. - Судьба благоволит тебе, Розина, - улыбнулась Анжелика, глядя на девушку долгим задумчивым взглядом. – Я давно подумываю взять себе компаньонку, которой смогу полностью доверять. Ты появилась как раз вовремя. Тебя научат письму, хорошим манерам, за верность и хорошую службу я дам тебе приданное и ты сможешь составить куда лучшую партию, чем твой несчастный Блез. – Она протянула девушке руку. – Идем, дитя. Больше ты не будешь игрушкой для похотливых Селадонов. Пора начинать новую жизнь! Розина сначала неуверенно взяла предложенную руку, но потом ее пожатие вдруг окрепло. - Ты второй раз спасаешь меня, маркиза. Видно Богу угодно, чтобы я служила тебе до последнего вздоха. Флипо накинул на плечи Розины свой плащ. Они поспешили обратно к ожидавшему в переулке фиакру. Девушка легко вспорхнула в экипаж вслед за новой госпожой: ее глаза блестели от слез радости. Солнечный луч упал на ее юное личико: Анжелика с теплотой увидела в нем ту чистоту, за которую она полюбила когда-то это несчастное создание. «Ты будешь очень счастлива, Розина. Я обещаю тебе»
адриатика: Глава двадцать первая - Ляг сегодня со мной, - потребовала она, оторвавшись на мгновение от его губ. Стоя на коленях на краю кровати, Анжелика повисла на шее мужа. Рука Филиппа скользнула вниз по спине к выгнутой пояснице, требовательным жестом привлекая ее к себе. Серебряные пуговицы жюстокора болезненно впились в грудь сквозь тонкую ткань сорочки. Но боль лишь подстегивала ее безрассудное желание. Вот же его губы - чувственные, слегка припухшие от поцелуя - в головокружительной близости, в дюйме от ее… На этот раз она закрыла глаза, истомно откинув голову на согнутый локоть, подставив ласкам мужа длинную шею. От жарких поцелуев кожа горела, а болезненно-сладкая пульсация внизу живота заставила забыть об осторожности. Рука Филиппа прошлась по спине и, переместившись на выпуклый живот, замерла. - Вы уверены в этом? – услышала она хриплый шепот сквозь сладостную пелену. Анжелика физически ощущала силу его страсти – он весь напрягся, точь-в-точь зверь перед прыжком. Одно слово, короткий жест и он бросится, сметая преграды на своем пути. Она видела перед собой его искаженное нетерпением лицо: только ей удавалось убрать с него холодную маску безразличия. Плотно сжатые губы, тонкие трепещущие ноздри, раздувающиеся, как у взявшей след гончей. Восторг пронзал ее, подчиняя тело внезапной слабости и, вместо ответа, она, отпустив его шею, соскользнула на шелковые простыни, раскинувшись на них, подобно первобытной Венере. Сквозь ресницы она смотрела, как муж буквально срывал с себя одежду и бросал, промахиваясь мимо стула. Тонкая сорочка бесстыдно демонстрировала его возбуждение. Закусив губу, Анжелика ждала, дрожа от предвкушения. Сейчас ее охватывало то самое всепоглощающее желание, о котором она почти позабыла за долгие месяцы беременности и разлуки. … Филипп приехал из армии всего на несколько дней. Близился день Людовика Святого, именины короля. Муж, будучи кавалером Ордена Святого Духа, должен был присутствовать на торжественной мессе в Сен-Шапель, а после участвовать в праздничном параде на площади Карусель. Утром они увиделись лишь мельком. Из-за большого срока беременности Анжелика не посещала двор, а Филиппу нужно было засвидетельствовать почтение королю. Вернувшись около полуночи, он сразу же пришел к ней в спальню… - Филипп, - муж лег рядом и Анжелика, повернувшись на бок, прижалась к нему спиной. Вытянув руку за голову, она подставила его ласкам грудь, прикрытую тонкой паутиной кружева. Дрожащей от страсти рукой он прошелся по ее боку, поднимаясь к теплой подмышечной впадине, отодвинул вырез сорочки, находя теплое молочно-белое полушарие; Анжелика зажмурилась от остроты чувств – кожа на груди, как и положено, в последние дни как будто истончилась, едва сдерживая наливающуюся плоть, и каждое прикосновение ощущалось небывало ярко. Он, едва прикасаясь, погладил ее живот, округлое бедро и нетерпеливо потянул вверх подол сорочки: - Снимите, - шепотом велел он. Она повиновалась, отметив, какими неловкими стали ее движения. Беременность лишила ее прежней гибкости и кошачьей грации. Приподнявшись на локте, он разглядывал ее наготу. Анжеликой вдруг овладело смущение под его бесцеремонным взглядом: она быстро накинула на выпирающий живот покрывало, оставив мужскому взору спину и округлое бедро. Филипп не стал спорить: слишком долго он пересиливал себя. Ее положение поневоле обязывало его быть деликатным. В круговерти ласк она чувствовала, как он нервничает, боясь причинить ей боль: над тонко очерченной полоской усов она заметила блестящие капельки пота. Он действовал медленно, не сводя с нее пытливого взгляда. Когда же она, наконец, расслабилась, позволив себе привычно отдаться во власть ощущений, он, с ее горячего одобрения, усилил натиск. Свет ночника на прикроватном столике мерцающей звездочкой покачивался перед ее затуманенным расфокусированным взглядом. Удовольствие нарастало как морской прилив, и вдруг свет рассыпался на мириады золотых искр... День королевских именин обещал быть сухим и жарким. Колокольный перезвон рано поднял Анжелику. Она походила по комнате, чтобы размять отяжелевшие члены: огромный живот выступал вперед, точно нос корабля. Анжелика остановилась у окна. Отдернув занавеску, она равнодушно разглядывала геометрический рисунок клумб сада, уединенные беседки, перед которыми белели мраморные фонтанчики для питья. Позади слышались шаги прислуги – Жавотта раскладывала на трюмо принадлежности для утреннего туалета, а Тереза заправляла постель. Анжелика прислушалась к себе – радость от встречи с мужем усыпила ее осторожность. Впрочем, срок был приличным – ребенок уже готов к появлению на свет. Последние два дня ее самочувствие улучшилось, перестал ныть живот – тело молчало. Анжелика попыталась вспомнить предыдущие беременности, но от них остались лишь смутные впечатления. В то время она была поглощена совсем другими делами: смерть первого мужа, преследования второго - не давали ей возможности разобраться в своих ощущениях. Когда Жавотта раскладывала перед ней платья в темных тонах, со скромной вышивкой – Анжелика собиралась навестить детский приют при монастыре урсулинок, над которым взяла патронаж – внезапный спазм скрутил низ живота. Анжелика тяжело ухватилась за спинку кресла – возможно, тревога ложная, – но на всякий случай решено было отменить поездку. Спустя два часа сомнений уже не было. Началось. Анжелика послала Флипо к мадам Корде. Мари-Анн предложила почитать житие Святой Маргариты, но раздраженная Анжелика отослала ее в церковь, молиться о благополучном родоразрешении. С ней осталась только Розина: по-девчачьи задорная, но по-женски опытная, она стала неоценимой помощницей для Анжелики. Когда спустя час явилась повитуха в сопровождении девушки-ученицы, Анжелика накинулась на нее с вопросами: почему роды начались так рано? Разве она не должна рожать к концу следующего месяца? Госпожа Корде велела ей лечь: после осмотра она, нахмурившись, сообщила: - В вашем случае это нормально, мадам. У вас двойня: такие роды начинаются гораздо раньше, но хлопот куда больше. Да успокойтесь, сударыня, я знаю свое дело! – она твердой рукой уложила Анжелику обратно, когда та попыталась встать. Двойня! А ведь у нее были подозрения на этот счет. Интуиция подсказывала ей – детей двое, но она упорно не хотела слушать внутренний голос. Схватки усиливались постепенно, и поначалу Анжелика сносила их стоически: по прошлому опыту она помнила: боль, хоть и сокрушительная, не продолжалась долго. Не было ничего, с чем бы я не справилась, повторяла она себе, кусая губы во время скрутившей все тело судороги. Кто-то из служанок спросил ее, не нужно ли отправить гонца к месье маркизу; Анжелика раздраженно отказалась: лощенному, надушенному Филиппу не место здесь. Она не хотела, чтобы он вновь видел ее такой: слабой, сломленной болью. Это тот самый момент, когда муж, даже самый любимый, не может помочь: он принадлежит только матери и ее детенышу. Время шло к вечеру, постепенно силы покидали ее, и, когда на верхушки деревьев опустились первые сумерки, она вдруг поняла, что что-то идет не так. Схватки, сильные и опустошающие днем, стали ослабевать, боль в спине и животе уже не прекращалась, а ребенок так и не появлялся на свет. Повинуясь указаниям мадам Корде, служанки несколько раз повернули Анжелику с боку на бок, как тяжелый корабль, и она не смогла сдержать крика. – Что… что происходит? – сорванным голосом спрашивала она, инстинктивно обхватив руками огромный напряженный живот, в котором чувствовались движения ребенка, такие слабые. – Почему ребенок никак не рождается? - Первый неправильно лежит, - отрывисто пояснила повитуха, кивком головы велев служанкам снова повернуть тело роженицы. – Сейчас мы ему поможем развернуться как надо, осталось потерпеть чуть-чуть. Анжелика больше не могла терпеть. Боль окутывала ее отравленным облаком, из которого не было выхода, и она смертельно устала. Чужие руки, терзавшие ее тело, не могли принести ей облегчения, не могли ослабить страдания, раз за разом вырывавшего из ее уст хриплый крик. – Филипп, - простонала она сквозь зубы, мотая головой. Он столько раз приходил к ней на помощь, когда она не просила об этом, когда они были врагами – неужели сейчас он оставит ее одну?... – За месье маркизом уже послали, - ответила мадам Корде и поднесла ей чашку с чем-то прохладным. Анжелика отвернула голову, – больше всего на свете ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, – и тогда повитуха жестко, словно лошади, раскрыла ей рот, заставляя выпить вино с подмешанными туда травами. – Пейте, вам нужны силы. Глотая горькую жидкость, молодая женщина вдруг поняла, что на лице мадам Корде видна боязнь – и так же внезапно пришла простая и оглушающая мысль: «Я могу умереть». Страдание лишило ее страха, напротив, она испытала облегчение, что муки, наконец, закончатся – и тут же стыд и острую жалость к детям, которые все еще внутри нее. Сейчас она не могла думать ни о муже, ни о сыновьях, – они казались бесконечно далекими. Только мгновения, когда боль ослабевала, имели смысл. Она даже не кричала, не растрачивая драгоценные жизненные ресурсы, сосредоточив их на рождении ребенка. – Тужьтесь! – крикнула повитуха. – Теперь сильнее! Анжелика хотела сказать, что у нее не осталось сил, но язык не повиновался ей. Она вновь ощутила горечь на языке и машинально сглотнула; следом пришла схватка и, подчиняясь очередному приказу, она напрягла все мышцы. – Тужьтесь! Вино привело ее в чувство, и она, захлебываясь стоном, выталкивала из себя средоточие боли, раз за разом боясь, что силы снова оставят ее. Она крутила головой в немом отрицании: когда уже придет спасительное забытье? Она сдавалась, препоручив себя судьбе. - Теперь следующего! Не сдавайтесь, все идет хорошо. Ну же, тужьтесь! Она хотела крикнуть: «Я не могу!». Но в предобморочной пелене она вдруг увидела склонившееся к ней лицо Филиппа: - Я здесь. Не надо бояться, моя красавица, моя девочка... У тебя все получится. Вспомни – ты сильная. Вспомни, кто ты. Моя жена! Она нашла его руку и вцепилась в нее изо всех сил. Изо рта вырвалось нечеловеческое рычание: она родит этого ребенка! Сосредоточив всю свою волю, она заставила разбитое измученное тело подчиниться командам акушерки. Наконец все кончались: словно сквозь толщу воды, Анжелика увидела окровавленного ребенка, извивающегося в руках мадам Корде: - Мальчик! Анжелика услышала громкий плач, к которому сейчас же присоединился голос того, кто родился первым. Его, уже обмытого и завернутого в кружевную пеленку, покачивала на руках помощница повитухи. - Мои сыновья! – воскликнул Филипп, забирая сверток у девочки. - Это девочка, месье маркиз, – сообщила повитуха, льстиво прибавив: - Клянусь Девой – передо мной первая красавица двора. - Конечно, наша дочь будет красивой, - высокомерно бросил Филипп, разглядывая ребенка. – Черт возьми, она и сейчас не такая страшненькая, как мальчик! Взгляните, мадам… У Анжелики хватило сил лишь едва приподняться на локтях: тело сотрясала крупная дрожь. Как только Анжелику переодели и уложили в нагретую кровать, она потребовала: - Дайте мне мою дочь! Мальчик интересовал ее куда меньше: она трижды рожала сыновей. К тому же он родился последним, и Анжелика подспудно винила его в своих страданиях. Но девочка! Каким удовольствием будет наряжать ее, причесывать длинные волосы, собирая их в прическу. Она представила, как гуляет с ней по притаившимся в тени деревьев тропинкам Ньельского леса. Она передаст ей знания, которые получила когда-то от колдуньи Мелюзины. Она будет делиться с ней своим опытом, мудростью: теми вещами, какие девушка должна узнавать от своей матери. Филипп передал ей малышку: она смотрела на нее до тех пор, пока веки не налились свинцовой тяжестью. Маленькое розовое личико в кружевной пеленке было последним, что она видела, впадая в забытьё. Осложнения развивались стремительно. На следующее утро маркиза дю Плесси уже металась в жару. Мадам Корде, которую буквально выволокли из постели, констатировала родильную горячку. - Сделайте что-нибудь. Что угодно, вы меня поняли? – голос Филиппа звучал вкрадчиво, заставляя несчастную повитуху испытать больший страх, чем если бы он осыпал ее бранью. - Я сделаю что возможное, но все во власти господа, - пролепетала женщина. - Зато в моей власти отправить вас к нему на встречу раньше срока, помните об этом,- сказал дю Плесси, медленно поднимаясь из кресла. Бедная женщина упала на колени, но тут вошла одна из компаньонок маркизы, Розина. Прижавшись к двери, она робким голосом предложила послать за аптекарем мадам, он человек ученый и сведущий. Колючий взгляд Филиппа пригвоздил девушку к двери, как бабочку. - Зовите всех, кто может помочь, если это не пустые болтуны. И помните, если она…если что-то случится, я спущу шкуру с каждого, кто не пошевелил пальцем ради ее спасения! – он обвел присутствующих медленным тяжелым взглядом. Десять минут спустя Флипо уже бежал со всех ног на улицу дю Ботрейн. Только бы старик был дома!
адриатика: Мир населен демонами. Она одиноко блуждает среди нарядной толпы, хватает за руку одного, второго, третьего и едва сдерживает крик: люди поворачивают к ней «безликие» лица. Чья-то рука обнимает сзади, увлекая прочь от жутких восковых масок: черное кожаное лицо склоняется над ней все ниже. - Раненная малышка. – это ЕГО голос она слышит, но не видит, как он произносит слова, или голос звучит в ее голове? - Ты отдала себя другому. Ты смешала кровь, которая принадлежит мне, с чужой кровью. – в его голосе не было ни капли сочувствия: холодный, выверенный, как клинок в руке мастера. Он выносил ей приговор. А потом смех: страшный, обвиняющий. Она попыталась закрыть уши руками. Он резко отшвырнул ее от себя. Больше не было опоры, ничто не удерживало от падения, и она падала в пропасть. А наверху мелькал свет. Она кое- как разлепила тяжелые веки: знакомые очертание комнаты проступили перед глазами, но женщину, которая склонилась к ней, она не знала. - Кто ты? – прохрипела она, и тут же сильная рука всунула ей в рот вязкую горечь, отчего она едва не захлебнулась. Теперь она была в чистилище: она все еще видела полог, резные столбики кровати, но демоны уже разрывали ее плоть раскаленными клещами. Запредельная боль охватила ее, впитывая в себя капля за каплей. Свет начал меркнуть. Она в маленькой скорлупке посреди бушующего моря. Волны неправдоподобно огромные, такие, что страх отступает перед величием стихии. Вода захлестывает: темнота затягивает в спасительное небытие, пока чья-то рука не тянется к ней через толщу воды. - Анжелика! Она не может разглядеть лица – вода искажает черты. Где-то над ней яркий свет… - Анжелика! Только знак на груди виден отчетливо: красный, словно родимое пятно, там, где находится сердце. Она знает это пятно: столько раз она прикасалась к нему губами…И ей хочется наверх, туда, к свету, к нему. Отчаянно хочется вернуться. -Анжелика! – Она протянула руку и вынырнула наружу. - Смотрите на меня, ну же! - прошептал Филипп, склоняясь над ней. – Она пришла в себя. Савари, проснитесь, дайте ей свое снадобье. Анжелика поднесла ко рту бокал с коричневой жидкостью и одним махом осушила его, после чего скривилась. Болезнь сильно изнуряла ее, но теперь она был уверена что будет жить. На следующий день, вернее около полуночи, когда лихорадка ослабла, снова появилась та женщина, которую она видела в бреду. За ее спиной маячила черная фигура Савари. - Это госпожа Мириам, - шепнул он Анжелике, пока женщина снимала плащ и ополаскивала руки, – доверьтесь ей. Нам несказанно повезло, что она все еще в Париже. В прошлом я оказал ей немалую услугу, только поэтому она согласилась прийти сюда. Она приобщена к тайнам халдейской медицины… - Лишние пусть выйдут, - скомандовал низкий грудной голос госпожи Мириам, возникшей в изножье кровати. Анжелика закрыла глаза, отдавшись во власть ловким длинным пальцам знахарки. Смертельное кольцо разжалось, но эта битва далась Анжелике нелегко: она чувствовала себя развалиной. Выжатой, как губка, выпитой до дна. Но один-единственный луч света способен прогнать самую непроглядную тьму: Филипп был рядом. Впервые он ласкал ее вне любовного ложа, подолгу оставаясь подле нее, пока она лежала в постели. Она просыпалась и засыпала, чувствуя, как его пальцы перебирают ее липкие от пота волосы. Однажды вечером он сообщил ей о своем скором отъезде. - Я и так пробыл в Париже дольше, чем следовало. Король не даровал мне окончательного позволения вернуться. Неизбежный день разлуки был хмурый – как всегда. Рано утром Филипп вошел к ней облаченным в строгий дорожный костюм, позвякивая шпорами: шляпу и перчатки он оставил на столике возле двери. Отстегнув шпагу, он поставил ее у стены и прошел к алькову, где его ждала Анжелика. - Вы уже собрались? – она хотела подняться ему навстречу и уже поставила босую ступню на пол, но Филипп мягко удержал ее, усевшись рядом на постель. - Да, как видите. Мне доложили, что вы сегодня хорошо поели. - Мне гораздо лучше: я даже задумалась о ванне, но Савари строго-настрого запретил ее, пока я нечиста. Ах, Филипп, сегодня мне наконец-то принесут детей! Филипп обнял ее за плечи и притянул к себе. - Думайте сейчас в первую очередь о здоровье, сударыня. Это ваша основная обязанность, как маркизы дю Плесси-Бельер. Я ставлю перед вами эту задачу. Когда я вернусь, хочу, чтобы меня встретили, как подобает. - А вы навещали наших малышей? - спросила Анжелика и, заметив, как он заколебался, быстро добавила: - Я знаю, вам было не до того. Вы были рядом в самые тяжелые минуты, я чувствовала ваше присутствие. А что чувствовали вы, Филипп? - Злость на себя… и на вас. Я бы не хотел пережить вас, мадам. - Какой эгоизм! Значит, вы предпочитаете, чтобы страдала я? Филипп тихо рассмеялся. Откинувшись на подушку, он посмотрел на нее долгим взглядом. - Ха! Стоит земле осесть на моей могиле, как вы уже поднимете головку, словно цветок после бури! – он рассеяно щелкнул пальцами по кисточке кроватного полога. - Зачем вы говорите такие ужасные вещи, Филипп? Чтобы подразнить меня? - Отчасти. Меня забавляет, когда вы выпускаете когти. Вы бываете чертовски хороши в такие минуты… Я не могу видеть ваших слез. Лучше оказаться под артобстрелом, чем быть свидетелем ваших страданий. Я часами смотрел, как вы боретесь за жизнь. Вы напомнили мне одного щенка, которого переехала телега. У него оторвало всю заднюю часть, но он продолжал ползти на передних лапах, пока какой-то сердобольный прохожий не размозжил ему голову камнем. - Это были не вы? Я бы хотела, чтобы в случае крайней надобности на вас можно было положиться. - Нет. Он был обречен и сдох бы спустя час или два. Его провожала толпа, словно королевский кортеж. Чернь ждала какого-то чуда свыше. А он все полз. Маленький глупец! Конечно, у животных не может быть мужества, ими движут инстинкты. Но черт подери, я думал то же самое о женщинах, пока не встретил вас! - Наверное, я схожу с ума, или начинаю привыкать к вам. Но готова биться об заклад - вы признаетесь мне в любви! – Анжелика провела по его плечу, словно расправляя невидимую складку, откинув шелковистые локоны его парика. Филипп, обхватив ее за талию, уложил на кровать рядом и прижался прохладным лбом к ее щеке. - Я уже давно не отрицаю своей любви к вам. Только поэты красиво занимаются словоблудием. Оставим это для салонных стихоплетов… Он отстранился: взял ее тонкую руку и поднес сначала губам, а потом к сердцу. - Вы у меня здесь, мадам. И будете, чтобы не случилось. Неважно, уйдете ли вы первая или… Он не договорил: Анжелика быстро приложила палец к его губам, легонько коснулась подбородка, скул, очерчивая благородный контур. - Опять прощание? Нет, нет, нет! Замолчите! Я не желаю слышать этих глупостей. Филипп ушел. Оставшись одна, Анжелика легла под одеяло: она не захотела, ни провожать его, ни даже смотреть, как кортеж маршала отъезжает от подъезда. Она слишком больна, слишком расстроена для этого. Неужели так будет всегда: им суждены короткие встречи и длинные прощания?
адриатика: Как только Анжелика достаточно окрепла, начались бесконечные визиты. От желающих проведать новоиспеченную мать не было отбоя. Жена маршала дю Плесси была чересчур важной и влиятельной особой, поэтому каждый стремился первым выразить ей наилучшие пожелания. Рядом с кроватью роженицы стояла резная колыбель для близнецов, украшенная вставками серебра и лиможской художественной эмали – подарок королевской четы. Анжелика с гордостью показывала малышей, скрытых от прямых взоров за кисейным пологом. Она не без удовольствия ловила завистливые взгляды подруг – за три года брака она подарила супругу троих детей. Дети по совету мадам Корде приняли малое крещение сразу после рождения. День их появления на свет совпадал с днем ангела короля – они вышли из материнской утробы под буханье пушек, стрелявших праздничный салют. Первые крестильные имена – Луи и Луиза – близнецы получили по святкам. Вторые по традиции - от родителей матери: Арман и Аделаида. Язвительная мадам де Севинье предложила окрестить малышей в Свете Фебом и Артемисой, но Анжелика сухо отнеслась к предложению, заподозрив неуместную аллегорию: - Поверьте, дорогая, между мной и Латоной нет ни единой параллели. - А ведь Латона братьев Марси не только мне напоминает вас, душа моя. Говорят, король лично внес поправки в проект перед отъездом во Франш-Конте в прошлом году. Анжелика с громким щелчком захлопнула веер. Память некоторых знакомых чересчур хороша! Они напоминали в обществе, что прежде чем уехать в провинцию, маркиза дю Плесси некоторое время пробыла в Париже одна! - Это Ваш двоякий взгляд добавляет двойственность вашим суждениям, дорогая Мари. Лицо маркизы де Севинье окаменело. Анжелику захлестнуло раскаяние, смешанное с толикой удовольствия. Срезав подругу, она коснулась больного места: глаза мадам де Севинье действительно были разного цвета, о чем ее кузен, Бюсси-Рабютен, не преминул упомянуть в своем скандальном сочинении «Любовная история галлов». Родственники поругались насмерть после того, как в широкую печать попал словестный портрет маркизы под именем госпожи де Шенвиль, не пощадивший ни единого ее недостатка. Мадам де Севинье пришлось публично ответить на критику, разорвав с Бюсси-Рабютеном всякие отношения. Стоял один из тех теплых солнечных дней, на которые так щедра ранняя осень. Анжелика, не обращая внимания на ворчание Барбы, открыла окно пошире, позволив легкому ветерку гулять по комнате. Анжелика покачивала на руках Аделаиду, пока малыш Арман сосал грудь кормилицы. Горячка не оставила Анжелике ни единого шанса. Повитуха уверяла: даже если молоко придет, оно будет горьким и вредным для детей. Единственное, о чем нужно заботиться мадам – это о своем здоровье. Обессиленная Анжелика без возражений дала перебинтовать грудь. Теперь она с ревностью поглядывала на пышнотелую краснощекую девицу, кормившую ее сына. Дети уснули и женщин, вслед за ними, разморила дремота. Звук тяжелого удара об пол разорвал тишину, заставив Анжелику подскочить. Шарль-Анри, тихонько игравший в солдатиков в ногах у гувернантки, взял с трюмо банку с румянами и уронил ее. Анжелика сердито посмотрела на Барбу, которая не уследила за воспитанником - эти румяна смогут ей приготовить только послезавтра! Шарль – Анри испуганно сжался: - Я больше так не буду, мамочка, - залепетал он. Страх ребенка заставил Анжелику смягчиться: - Пустяки, мой дорогой, - сказала она, поглаживая сына по светлым кудряшкам. - Сейчас все уберут, - но мальчик продолжал испуганно смотреть на нее своими большими голубыми глазами. - Тебе нравится твоя маленькая сестричка, малыш? – Анжелика отодвинула край пеленки, показывая кукольное личико девочки. - Да, мамочка, - Шарль-Анри опустил глаза в пол и принялся вертеть пуговицу на своей нарядной курточке. Анжелика снова попыталась его погладить, но мальчик вывернулся и бросился к Барбе, уткнувшись носом в ее дородный живот. Его поведение вызвало у Анжелики досаду, и она строго спросила: - Почему вы прячетесь в юбках своей няни, сударь? Разве так пристало вести себя настоящему мужчине? Ребенок тихо всхлипнул. Анжелика с возрастающим раздражением смотрела на его вздрагивающие от плача плечики. - Ладно, ладно, – забормотала Барба, гладя мальчика по голове. – Чего так расстраиваться, вас никто не ругает. Ваша матушка хочет знать, любите ли вы своего братика и сестричку. - Я люблю Флоримона. – всхлипнул мальчик. – Тут скучно. Можно я поиграю на улице? Барба вопросительно взглянула на хозяйку. Анжелика раздражённым жестом велела младшей няньке увести его. Не хватало, чтобы плач разбудил детей. - С этим ребенком что-то не так, - пожаловалась Анжелика, когда дверь за нянькой закрылась. - Он плохо развит для своих лет. - С ребенком все в полном порядке, мадам. - В голосе Барбы прозвучала обида за ее любимца. - С Флоримоном он играет, когда тот наезжает домой. И болтает без умолку, ровно ваш попугай Коко. Месье маркиз брал его с собой в манеж. Мальчик катался на ослике: он уже держится в детском седле без посторонней помощи. А когда господин маркиз прокатил его вместе с собой, вы бы слышали, как малыш верещал от радости! Он не менее смышлёный, чем был Флоримон, мадам. Уж я-то знаю, о чем говорю. Только с вами немного теряется. - Филиппа он не боится, а меня боится. Ну надо же. А ведь я его мать и провожу с ним куда больше времени, чем отец, - с горечью воскликнула Анжелика, забыв понизить голос. - Нет, он вас очень любит. Когда я рассказываю ему сказку про фею Мелюзину, он называет вас феей. Анжелика молчала: она вспомнила о другом мальчике, с его безрадостным детством богатого сеньора, слишком красивого, слишком богатого и никому не нужного. Шарль-Анри своим недоверчивым замкнутым характером очень напоминал отца. Девочка у нее на руках закряхтела и зашевелилась, полностью завладев внимание матери. - А ты, моя сладкая, будешь играть со мной, когда подрастешь? – с нежностью спросила Анжелика дочь. Та, наморщив свой крохотный носик, сонно взглянула мать своими странными голубыми глазками. Семейную идиллию прервал стук в дверь. Вошел лакей, доложив госпожу Фалло де Сансе: желает ли мадам ее принять? «Нет, не желаю, пусть катится ко всем чертям.» Но правила вежества требовали дать другой ответ: - Проводите ее ко мне. Анжелика хотела оставить детей, ведь сестра пришла навестить роженицу, но Барба запротестовала: мальчик спит, а девочек нельзя показывать до двух месяцев, иначе их могут сглазить. С этим резоном Анжелика не могла не согласиться: Ортанс всегда завидовала ей. Маркиза не без сожаления отдала спящую малышку Барбе и позвала камеристок, чтобы они помогли ей привести себя в порядок: заколоть волосы и надеть поверх сорочки домашнее платье из шелкового дамаста. Глядя в зеркало на свое бледное похудевшее лицо, она еще раз пожалела о разбитых румянах. Ортанс несомненно будет в восторге! Сестра вошла в сопровождении сына и двух младших дочерей. Следом вошел слуга, державший круглый кожаный короб. Поставив его на стул рядом с кроватью, он с поклоном удалился. Анжелика разглядывала сестру, отметив, что дела прокурорши идут превосходно. Лиловый атлас, богемские ленты, фламандское кружево, жемчуга в ушах и на шее, дорогие безделицы у пояса – теперь ничто не могло отличить супругу состоятельного чиновника от знатной дамы. После церемонного приветствия Ортанс велела подойти детям, застывшим на пороге. - Поприветствуйте вашу тетушку. Мальчик лет десяти подошел к кровати первым. Опустившись на одно колено, он поцеловал Анжелике руку: - Господь создал вас совершенством, милая тетушка! – воскликнул он тоненьким чистым голоском. - Не будь я сражен в сердце вашей красотой, свет ваших бесчисленных добродетелей ослепил бы меня. Теперь я твердо убежден – и среди людей и среди ангелов нет прекрасней и добрее вас. Поверьте слову девятилетнего мальчика, чье сердце невинно! С этого момента оно бьется ради вас, мадам! Анжелика кивнула мальчику с милостивой улыбкой: - Встаньте, дитя. Вы галантны, как и подобает юному дворянину, мальчик мой. – Она поймала полный гордости взгляд сестры. Настала очередь девочек. Анжелика обратила внимание: та, что постарше - точная копия Ортанс, зато младшая была довольно мила: белокурая, с веселым круглым личиком. Когда она грациозно присела в реверансе, Анжелика не сдержалась и воскликнула: - У тебя прелестная дочь, Ортанс! Невыразительное лицо сестры озарилось нежностью: - Характером она пошла в свою дражайшую тетушку – такая же несносная! - Полна достоинств. Добра, весела и приветлива: для тебя это невыносимо, милая сестрица. Ортанс поджала губы, но спорить не стала. Анжелика обратилась к детям: - Подите-ка поздоровайтесь с кузеном дю Плесси. В детской вас ждет сладкий стол, а потом, если пожелаете, господин Роджерсон проводит вас в сад или в манеж. При слове «манеж» у мальчика заблестели глаза: как и любой парижский юнец, он был наслышан о конюшнях и псарнях маршала дю Плесси. Разглядывая его дорогой кафтанчик, затканный галуном и обшитый лентами, Анжелика подумала – прокурор не жалеет денег, чтобы в будущем его дети стали на одну доску с потомственными дворянами. Анжелика трижды дернула шнурок сонетки: когда на пороге возник дворецкий, она препоручила ему детей. Губы Ортанс превратились в нитку. Она опасалась выпускать детей из-под надзора: как бы варварская роскошь и развращенные бездельники-слуги не сбили их с пути добродетели. В ней боролись противоречивые чувства, и Анжелика с удовольствием наблюдала за этой борьбой. Наконец верх одержала рассудительность: губы сестры растянулись в сладкой улыбке. - Что это? – спросила Анжелика, с любопытством разглядывая коробку. - Открой и посмотри. Я уверена, ты будешь в восторге, дорогая сестра. Бросив на Ортанс недоверчивый взгляд, Анжелика сняла крышку. Перед ее пораженным взглядом предстало то, что она меньше всего ожидала увидеть: платье из золотой парчи, в котором юная графиня Пейрак блистала на королевской свадьбе. Она медленно достала его из коробки. Золото заискрилось в лучах солнца из распахнутого окна: гладкая парча, травчатая парча, золотое кружево, шитье из золотых нитей. Анжелика машинально приложила платье к себе. Она повернула голову, поймав в настенном зеркале свое отражение. Из-за тяжелой беременности и послеродовой горячки она сильно похудела, и по странной иронии судьбы Анжелика напоминала сейчас ту юную девушку, впервые представленную королю на Фазаньем острове. Она перенеслась в тот день, девять лет назад, когда Марго перед зеркалом помогала ей облачиться. Анжелика заново пережила то чувство, когда увидела свое отражение. Isis Aurea – языческий золотой идол. За спиной выросла незримая тень Великого Хромого из Лангедока. Анжелика смяла в кулаке колючую шуршащую ткань: в ушах снова звучал его безжалостный язвительный смех, который она слышала, находясь между жизнью и смертью. «Почему ты опять явился мне?» - Анжелика! Я вижу, что угодила тебе, - резкий голос Ортанс вернул Анжелику в настоящий момент. - Ты даришь мне мое собственное платье? Очень мило, дорогая, - скривилась маркиза. Она разжала ладони, позволив золотой материи с тихим шорохом опуститься на кровать. - Обрати внимание, - не выдержала Ортанс, - что я могла продать его и более того: имела на это законное право. Ты долго жила у нас, да и после твоя тень долго преследовала нас с Гастоном. Из-за тебя мы оказались на грани нищеты… Анжелика не слушала причитаний сестры. Она снова коснулась шероховатой ткани. В тот день она впервые увидела короля: только на мгновение их глаза встретились…Могла ли она подумать что заглядывает в бездну ада? - Так и знала! Мне здесь не рады. Прости, но я не знала, что еще подарить богатейшей женщине Парижа. Ты, верно, перепутала меня с королевой! – Ортанс вскочила, по ее лицу пошли уродливые красные пятна. – Прощай, Анжелика! – пафосно прошептала она и развернулась к дверям с маской оскорбленной добродетели на лице. Анжелика успела перехватить ее и усадить на место: - Не сотрясай воздух, Ортанс. Твое внимание вдвойне приятно своей неожиданностью. Я вижу, ты и правда хотела угодить мне. Тем временем лакей внес серебряный поднос, на котором разместились вазочки со сладостями и две фарфоровые чашки с дымящимся шоколадом. Такое задабривание оказалось как нельзя кстати: Ортанс смягчилась. Она присела к низкому серебряному столику. Лакомясь эклерами и конфетами, женщины принялись обсуждать свежие парижские сплетни. Они поругали президентшу Ламуанон: Анжелика была убеждена – именно ее салон главный рассадник беспочвенных сплетен о ней и короле. Обсудили культурные новости столицы: Ортанс, постоянная участница литературных дебатов, горячо отстаивала сторону древних авторов в споре «О Древних и Новых»: - Представь, что будет с классическим образованием, если каждый бумагомаратель возьмет на себя обязанности ментора? Ортанс была умна, не лишена остроумия. Не будь она противной ханжой, ее дружба могла бы оказать влияние на духовное развитие Анжелики. Сколько раз в Отеле Веселой Науки она чувствовала себя неловко, оттого что ничего не знает о предмете спора? Во время научных диспутов она мучилась бы от скуки, если бы Жоффрей не умел превращать самый скучный разговор в остроумную беседу, в которой могли участвовать даже непосвященные. В Париже Анжелика старалась восполнить провалы в образовании, прислушиваясь к подругам - интеллектуалкам вроде мадам де Скюдери или госпожи Лафайет. И все же, как и в детстве, она не тянулась к книжным знаниям. - Кстати, - воскликнула Ортанс, откусывая кусочек пастилы. - Ты же помнишь вдову скрюченного Скаррона? - Конечно. Она моя хорошая знакомая. – Анжелика припомнила их последнюю встречу в мадам де Скюдери. С тех пор она ничего не слышала о мадам Скаррон. - Я узнала о ней кое-что любопытное, но прежде чем расскажу, поклянись, что сохранишь это в тайне. - Мне поклясться на крови? – насмешливо подняла брови Анжелика, - Кроме того: мне все равно. Я не люблю чужих тайн. - Пфф! Как же ты собираешься удержаться при Дворе? Ты привыкла получать все благодаря своей красоте, но она не вечна. Тебе уже за тридцать, дорогая сестрица. - А ты дорогая сестрица, почем знаешь как нужно вести себя при дворе? Ведь в свои почти сорок ты ни разу там не была. - Нет, это невыносимо! Почему бы мне не послушать Гастона? Но нет! – я все надеюсь, что ты повзрослеешь. Но ты, Анжелика, все такой же ребенок: дерзкий, избалованный, упрямый… - Чем бранить меня попусту, лучше расскажи, что ты узнала про мадам Скаррон.- взмахом руки Анжелика прервала излияния сестры. Она устало откинулась на подушку: чудо, что она может вынести Ортанс больше получаса. – Я обещаю хранить тайну. - Что с нами не так? – философски вздохнула Ортанс, подперев щеку рукой. – Мы начисто лишены семейственности, когда для большинства дворян это смола, которой покрывают днище корабля, прежде чем спустить его на воду. В течение минуты или около того они просто смотрели друг на друга: Анжелика всегда думала, что со смертью отца потеряет Монтелу. Но Ортанс была также неразрывно связана с домом: они всегда останутся там вместе - на огромной кровати, покрытой жестким соломенным тюфяком, рядом с Мадлон, дрожащие под одним одеялом друг с дружкой от страха и любопытства после рассказов Фантины о Жиле де Ре. Ортанс - частичка ее родного Монтелу. И было странно, что они, такие не похожие друг на друга, - все же сестры. Что одна и та же благородная кровь текла в их венах... Ортанс опомнилась первой: словно извиняясь за излишнюю сентиментальность, она быстро вернулась к мадам Скаррон. - Я встретила ее на улице и даже помахала ей. Но она как будто не узнала меня и торопливо перешла на другую сторону. Я почувствовала себя оскорбленной - что за важной птицей она себя возомнила, чтобы пренебрегать знакомством со мной? Но потом поняла: тут какая-то тайна. Признаюсь, любопытство не давало мне покоя, и я расспросила обо всем свою служанку. Она сестра Нанон, камеристки мадам Скаррон, которая попала к ней по моей рекомендации. Оказывается, моя Аннет давно не встречается с сестрой. Но вот что она узнала через прачку, их общую подругу: Нанон живет вместе с госпожой на улице Вожирар, в уединенном доме за высокими стенами. Эти простолюдинки ужасно любопытные, они знают больше полицейских шпиков. Аннет выяснила, что вместе с Нанон и мадам Скаррон живут какие-то дети. Дуреха, конечно, ничего не поняла: она думает, благочестивая вдовушка прижила себе детей от любовника. Дети - вот что скрывает мадам Скаррон! - У них наверняка высокопоставленные родители, - медленно проговорила Анжелика. - Родились они не на той стороне одеяла – вот это точно! - подхватила Ортанс. «Дети мадам де Монтеспан и короля!» Анжелика заметила блеск в глазах Ортанс: той очень хотелось поговорить о тайне мадам Скаррон. Но небрежно брошенная на кровати груда золотой материи, напомнила ей горький, но важный урок. Даже у стен есть уши. Если бы она держала язык за зубами, тайна проклятого ларца никогда не всплыла бы наружу, а ее жизнь потекла бы по другому руслу. Но память снова нарисовала карие глаза короля, в которых полыхали золотые искры. - А может, мадам Скаррон и вправду нашла любовника? Называют Вилларсо. Недурно! Он достаточно богат, чтобы обеспечить ей и бастардам достойную жизнь. Лицо Ортанс вытянулось, но она взяла себя в руки и понимающе кивнула. - Думаю, это вернее всего. Анжелика выразительно посмотрела на часы: не пора ли, в самом деле, уже прощаться. Но Ортанс не заметила этого жеста, сосредоточенно глядя на свои сложенные на коленях руки. - Анжелика, - ее голос вдруг зазвучал неожиданно глухо и робко. - Я знаю, ты была с нашим отцом незадолго до его ухода. Расскажи мне про старика. Как там наш Монтелу? Глаза защекотали слезы. Анжелике пришлось сделать несколько глубоких вздохов, чтобы сестра не заметила ее состояния. Наконец она справилась с собой и повела свой рассказ о родительском доме….
Nunziata: адриатика необычная и пронзительная ау! окончание этой части просто рвет душу
Violeta: Шикарная глава, впрочем, как и каждая в вашем замечательном произведении. Рождение близнецов мне показалось очень логичным, да, именно так могло быть - мальчик и девочка, которая наконец-то смягчит Анж. Приятно отношение Филиппа, очень понравилась Ортанс, платье в тему, воспоминания о Жофе... Прям жалко, что так быстро закончился текст - неторопливый, глубокий, образный - читала бы и читала...
адриатика: Nunziata , Violeta Спасибо Violeta пишет: очень понравилась Ортанс Да, она очень вписалась в композицию. Мне стихотворение из ВК вспомнилось, первое четверостишие: В истинном золоте блеска нет, Не каждый странник забыт, Не каждый слабеет под гнетом лет - Корни земля хранит.
полная версия страницы