Форум » Творчество читателей » Четвертая стража » Ответить
Четвертая стража
адриатика: Автор: адриатика Соавтор: Zirael Пара: А/Ф Рейтинг: NC-17 Размер: макси Права на героев принадлежат А.Голон Краткое содержание: Филипп тяжело ранен под стенами Доля...
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
адриатика: Пролог Филипп ранен! Ее внутренний голос кричал: «Я знала... знала, что это случится!». Город приближался, уже виднелись пушки и ощетинившаяся пиками пехота, вставшая неподвижным каре. Но Анжелика смотрела только на пеструю группу военных около передовых орудий. Когда она подскакала ближе, какой-то всадник отделился от этой группы и помчался ей наперерез. Анжелика узнала Пегилена де Лозена. Она крикнула, задыхаясь: – Филипп ранен? – Да. – Серьезно? – Да. Анжелика побледнела и, если бы не сидела на лошади, ее ноги точно подкосились бы от внезапной слабости, пронзавшей тело. Она попыталась безуспешно найти самообладание, но голос предательски срывался. – Где он? – В палатке, недалеко от передовой. Его состояние тяжелое. – Я хочу его видеть. Отведите меня к нему. Пегилен не двинулся с места. – Сейчас это невозможно, мадам. Ранение очень серьезное и лучше его не беспокоить. Ваш муж рисковал самым бессмысленным образом. Практически на глазах короля он бросился под пули, проявив безрассудство. Голос де Лозена слышался в голове Анжелики эхом, доносящимся откуда-то издалека, а пульс в висках отстукивал барабанную дробь. - Пропустите меня! Я имею права увидеть своего мужа! Вероятно, по ее лицу Пегилен понял, что Анжелику в этом состоянии не остановят ни уговоры, ни угрозы, ни залпы сотни пушек неприятеля. – Хорошо, мадам, я отведу вас к нему, – кивнул он и подобрал поводья. – Следуйте за мной, только будьте осторожны, мы находимся на передовой.
адриатика: Часть I Плесси Глава первая Анжелика сидела на пуфике, положив скрещенные руки на подоконник. Сегодня впервые перестал моросить дождь. В разрывах туч показалось бледно-голубое небо. Косые солнечные лучи пронизывали золотистым светом унылую осеннюю серость, освещая узкие грязные улицы и дома с коричневыми черепичными крышами. Маршалу дю Плесси отвели покои во дворце городского Прево, расположенном вблизи центральной площади. Громкий перезвон колоколов на башне собора Норт-Дам заставил Анжелику выйти из забытья. Она уже знала, что король, приняв капитуляцию Гре, желает по пути в Париж еще раз посетить столицу завоеванной провинции. Ей сообщили, что он хотел бы навестить раненого маршала дю Плесси. Некто из окружения господина Лувуа, прибывшего на день раньше своего повелителя, чтобы уладить кое-какие административные формальности, принес маркизе записку от государя. Людовик въезжал в город полновластным правителем, хотя жители Франш-Конте, оправдывая название своей провинции, мечтали о невозможном нейтралитете, не желая подчиняться ни французам, ни испанцам. Они догадывались, что столь сокрушительным поражением обязаны предательству своих именитых граждан, и это наполняло их сердца горечью. Доль пал после первой атаки Гре сдался не дожидаясь атак Жу и Сент-Аньес отдали без боя ключи Разве, скажите было не так? Французы захватили нас без атак. В этих памфлетах, звучавших на рынках и в салонах, выражалось народное разочарование. Но пока провинция была оккупирована французскими войсками, Его величество встречали как победителя, в его честь звонили колокола, его принимали со всевозможными почестями, пока исполнительный господин де Лувуа диктовал муниципалитету текст присяги наихристианнейшему королю. Из своей маленькой комнатушки, которую приходилось делить с челядью, Анжелика прошла в соседнюю комнату, где под действием лаундаума спал Филипп. В кресле, придвинутом к изголовью кровати, дремал верный Ла-Виолетт. В ноздри ударил сладковато-кислый запах больничного покоя. В комнате было сильно натоплено – духота стояла невыносимая. Врач настоятельно рекомендовал держать раненного в тепле. Анжелика приоткрыла створку окна, впуская свежий воздух. К вечеру Филиппу снова стало хуже. Он метался в бреду, поднялся жар. На пороге черной тенью возник духовник маркиза. – «Маршала надо соборовать, мадам», – говорил аббат де Карет, и красные языки каминного пламени плясали в его глазах. – Не отдам. Уходите все вон, – яростно шипела Анжелика, закрывая собой ложе, на котором бился в горячке раненый муж. Весть о том, что маршал умирает, разнеслась со скоростью лесного пожара. Король так и не пришёл - монархам нельзя смотреть на смерть. Ожидание… И тоскливая безнадежность, помимо воли всплывшая откуда- то из глубины прошлого: мир будто опять погрузился в тревожно-серую мглу, где все пять чувств смешались и притупились, а сознание болезненно отсчитывает удары пульса. Сколько можно еще ждать, заглядывая в глубину сердца, заполненного до краев отчаянием, нанизывать воспоминания на нити судьбы, пытаясь разгадать причудливый узор, выплетаемый неумолимыми мойрами? Сидя у изголовья кровати, на которой лежал раненый Филипп, держа его за горячую неподвижную руку, Анжелика без конца повторяла его имя, как молитву, пытаясь раздуть пламя угасающей жизни. – Филипп… Филипп в розовом… Филипп в голубом… На нем белоснежный с золотом камзол… светлый парик… красные каблуки… Филипп гладит по голове маленького Кантора… Филипп держит новорожденного сына. – Филипп… Филипп мертвой хваткой сжимает горло волка. – Филипп… Филипп дю Плесси-Бельер, настолько красивый, что король называет его Марсом, а художник увековечил его черты на плафоне Версальского дворца – Бог войны в колеснице, влекомой волками. – Филипп… Я люблю тебя… Ты был первым, кто заставил трепетать мое юное сердце. – Филипп… Стаи воронов, облаченных в шелка и кружева, слетелись сюда, дожидаясь известия о твоей смерти, прикидывая, кому достанется маршальский жезл. Анжелика резко открыла глаза, как будто внутренний голос разбудил ее. Испугавшись, что проспала несколько часов, она взглянула на большие часы из светлого оникса, стоявшие на камине и поняла, что прошло, должно быть, не больше получаса. Она с тревогой посмотрела на мужа. «Только бы не стало хуже», – мысленно взмолилась она, но ничего не изменилось, только повязки на груди еще сильнее окрасились алым. Анжелика дернула шнурок звонка, и почти тотчас в комнату вбежал испуганный Ла-Виолетт. – Разбуди врача. Твоему господину нужно сделать перевязку. – Сию минуту, госпожа маркиза. Когда дверь за слугой закрылась, Анжелика подошла к столу, собираясь взять бинты, мази и кувшин с водой, приготовленные заранее, но сначала смочила губку, чтобы вытереть пот и запекшуюся кровь. Она замерла, услышав за спиной тихий стон: – Воды, - еле слышно прошептал пересохшими губами Филипп. Анжелика вскрикнула от радости и, выронив губку, дрожащей рукой потянулась к серебряному кувшину. Подбежав к мужу, она бережно приподняла ему голову, поднося чашу с водой к губам. Бледное лицо Филиппа в обрамлении белокурых волос походило на печальные мраморные лики, украшающие гробницы прежних государей. – Слава Богу! Вы пришли в себя, – с нежностью прошептала Анжелика. Она погладила мужа по голове, откинув слипшиеся от пота пряди, и благоговейным материнским жестом прижалась губами к пылающему лбу. – Где я? Что произошло? – Филипп говорил медленно и тихо, так как был очень слаб. Он попытался приподняться на постели, оглядывая ничего не видящим взглядом полутемную комнату, но ему не удалось, и после нескольких судорожных попыток голова вновь бессильно откинулась на подушку, а лицо побледнело еще сильнее. – Не волнуйтесь, все хорошо, главное, вы живы, я рядом… Филипп как будто узнал голос жены и тут же успокоился. Он накрыл ее руку своей ладонью и легонько сжал кончики пальцев. Это легкое рукопожатие напомнило Анжелике их встречу перед королевским шатром в тот роковой вечер, едва не ставший для них последним. Глаза наполнились слезами, и лицо мужа, белое, как подушка, на которой он лежал, утратило отчетливое очертание. С губ рвался вопрос, полный неизъяснимой горечи: «Филипп, зачем вы это сделали?»… Когда, наконец, явился врач, в сопровождении помощников, маркиза рассказала ему, что муж приходил в себя, и ему стало лучше, но тот воспринял эту новость весьма скептически: – Я не хочу расстраивать вас, сударыня, но краткосрочное улучшение – явление весьма распространенное, за ним обязательно последует кризис. – Замолчите, ради Бога! – прервала его Анжелика. – Не нужно делать никаких прогнозов… Просто осмотрите раны и смените повязку,- устало добавила она. К счастью, личный врач маркиза обладал кротким нравом и в отличие от большинства «этих невежественных Парижских болванов» никогда не спорил ни с больным, ни с его родственниками. За оставшуюся ночь Филипп еще несколько раз приходил в себя, но потом снова впадал в беспамятство. Руки у раненого то холодели, то горели огнем; он тянулся к повязкам, стараясь сорвать их слабеющими пальцами, которые молодая женщина не без труда удерживала в своих ладонях, не давая навредить себе. Он метался и бредил, и Анжелика, склонившаяся над ним с влажной губкой, трепетала, различая среди этих бессвязных речей свое имя. Жар спал только под утро, и Филипп, наконец, уснул. Стоя у зеркала в спальне, а вернее в закутке, отгороженном ширмами от постелей прислуги, молодая женщина устало окинула себя взглядом. Она рукой провела по волосам и внезапно застыла: «Еще одна седая прядь! Что ж! Судьбе угодно писать по золоту!» Ее боль, ее слезы, ее страдания - все запечатано здесь, словно вехи ее удивительной истории. В бессилии опустившись на кровать, она закрыла лицо руками, но потом вдруг улыбнулась рождавшемуся дню: надежда никогда не покидала ее: - «в шести бедах спасет тебя и в седьмой не коснется тебя зло…» «Филипп пережил эту ночь..» - Мадам, мадам, проснитесь. Настойчивый голос проникал в сознание, населенное бессвязными видениями: Филипп в золотой колеснице, запряженной волками, летит во главе Французской кавалерии на штурм города, впереди воздвигается огромная фигура короля, глаза его метают молнии, испепеляя все вокруг… – Мадам, мадам…. Очнувшись, Анжелика резко села на постели. -Что... это Филипп? ... говори… -Нет, нет, госпожа, успокойтесь, с маршалом все в порядке, он спит, – быстро ответила служанка. – Прибыл посланец от короля... Вас хочет видеть месье де Жерве. –Хорошо... Передай, что я скоро выйду. Позови Жавотту и завари мне чашку чая с вербеной. Месье де Жерве ожидал в передней. Он поднялся навстречу маркизе дю Плесси и отвесил низкий придворный поклон, подметая плюмажем шляпы мозаичный пол. – Его величество велел передать вам, чтобы вы ожидали его в самом скором времени. Сейчас он дает аудиенцию главам городских коллегий. По окончании государь навестит вас. Анжелика кивнула. – Благодарю, месье. – Каково состояние маршала? – О, ему гораздо лучше. Кризис миновал и теперь можно надеяться на благополучный исход. – Я рад, – вежливо ответил де Жерве. – Я передам ваши слова Его Величеству. Жавотта разложила перед ней туалеты: шелк, бархат, парча, невесомый газ, сверкающие переливы драгоценной вышивки – Анжелика никогда не переставала почти по-детски радоваться этой роскоши. Но сейчас она отмахнулась, даже не глядя на великолепные платья: – Убери. Я должна выглядеть как женщина, которой нечего терять. Время перевалило за полдень, когда Анжелике доложили о приходе короля. Людовик вошел в сопровождении принца Конде, маркиза Лувуа, графа де Лозена и еще нескольких высокопоставленных дворян из своей свиты. Анжелика встретила монарха в передней, прилегавшей к покоям маршала. Она сделала несколько шагов ему навстречу, затем присела в глубоком реверансе. – Встаньте, сударыня, - мягко прозвучал голос короля. Маркиза повиновалась. Их взгляды на секунду встретились. В карих глазах короля читалась теплота и участие. Людовик взял ее руку и склонился к ней, давая понять этим светским жестом, что беседа будет носить неофициальный характер. – До нас дошло известие, что господин дю Плесси пошел на поправку. – Да, сир, это так. Теперь можно надеяться на благополучный исход. Борьба со смертью дорого обошлась моему супругу. Он очень слаб. Почти все время он находится под действием сонного настоя. - Это поистине счастливая весть. Позвольте, мадам, - он предложил маркизе руку и увлек ее к окну. – Тут больше света. Король пристально разглядывал ее бледное лицо, не выпуская ее ладонь из своей. Анжелику охватила предательская слабость. Решимость таяла с каждой секундой. Понимая одно – тогда, в гостинице, король не поверил ей, она боялась вновь показаться неубедительной. Подспудное желание опереться на надежное плечо, найти отдохновение в мужских объятиях и, наконец, простая женская неудовлетворенность сыграли с ней злую шутку: она сказала «нет», за которым могло послышаться «да». – Беспокойство по-прежнему не отпускает меня, – пожаловалась она, нарушая это опасное молчание. – Понимаю. Когда я увидел вас в то утро, когда ранили маршала, был потрясен глубиной вашего отчаяния. Вы были безучастны ко всему, даже к моим словам. Я вспомнил, какой вы были накануне…– от волнения голос короля зазвучал глухо. – Прошу вас, сир, – тихо взмолилась Анжелика. – Месье дю Плесси мой друг. Известие о том, что он тяжело ранен, сильно опечалило меня. – Сир, я не понимаю, как это могло случиться, ведь крепость с часу на час должна была сдаться. – Маршал убедил нас, что должен провести рекогносцировку лично. Пойманный шпион показал, что испанцы готовятся сделать вылазку и ударить по флангу, а пальба из пушек - всего лишь отвлекающий маневр. Принц Конде не поверил этому сообщению, но маркиз из упрямства не отказался от задуманного плана. Смелый, но весьма рискованный поступок. – Почему вы не остановили его? – вырвалось у Анжелики, и она тут же пожалела о сказанном. Но король, казалось, не был раздосадован ее вопросом. – Войны без риска не бывает, мадам. Мне дорог каждый солдат, который пролил свою кровь ради блага Франции, но славные победы оплачиваются человеческими жизнями. – терпеливо, словно ребенку, объяснил он ей. Анжелика кивнула. Она не находила в себе сил поднять взгляд на короля, сосредоточенно рассматривая золотой позумент на обшлаге королевского рукава. – Довольно же, сударыня. Я не хотел бы напоминать о постигших вас испытаниях. Но что это? Вы держитесь так скованно, так насторожено, словно вас гложет какое-то мучительное сомнение, или я не прав? – король наклонился к ее бледному лицу так низко, что каштановые локоны его парика коснулись ее щеки. – Говорите же, я жду, – мягко велел он. – Вы очень проницательны, сир. Анжелика очень хотела быть откровенной и не тратить время на пустые разговоры. Она сжала руку в кулак так что ногти впились ей в ладонь. Эта боль вернула ей решимость. Глядя королю прямо в глаза, она продолжила: – Я хотела просить у Вашего Величества дозволения покинуть двор и отказаться от своих должностей. – Вот как, – задумчиво произнес король, после некоторой паузы. – И что же послужило причиной для столь серьезного шага? Анжелика молчала. Что ей делать? Рассказать всю правду? Поведать о той страшной догадке, которая мучила ее все эти дни, доводя до исступления? – Сир…– начала было она, но осеклась, искоса глядя в сторону вельмож, стоявших в стороне и жадно ловивших каждое слово. Король, проследив ее взгляд, обратился к своей свите: – Господа, оставьте нас. Придворные повиновались. Почтительно кланяясь королю и маркизе дю Плесси, они один за другим покидали переднюю, оставляя после себя аромат духов и интриг. Когда они остались вдвоем, король вновь возобновил прерванный разговор: – Итак, сударыня, чего же вы боитесь? Отвечайте! – Ничего! Я желаю покинуть двор для того, чтобы занять положение, приличествующее жене и матери семейства, иными словами, я… – Нет! – прервал ее король, на лице которого проступило раздражение. – Я отказываюсь понимать эту ужасную непоследовательность! Мне всегда казалось, что именно этого и добивался маркиз, вы же, наоборот, стремились к свободе, и это стремление, пусть несколько неблагоразумное, выделяло вас на фоне остальных! А теперь передо мной словно другая женщина, я тщетно ищу в вас ту смелую, обворожительную даму, которой вы до недавнего времени были. Сейчас вы похожи на… – король внезапно замолчал, пораженный воспоминанием из далекого прошлого – молодая женщина с блуждающим взглядом, в полутемном кабинете. Он смутился. У него возникло ощущение, что он персонаж трагической пьесы, в которой ему отведена весьма неблаговидная роль. Она стояла перед ним, одетая в строгое платье, опустив глаза, плотно сжав губы, а слегка нахмуренные брови придавали ее лицу сосредоточенное, серьезное выражение. Где та сладострастная Венера, о встрече с которой он грезил? Молчание затянулось. Казалось, каждый из них двоих осознает всю серьезность этого разговора. Король испытывал разочарование, и Анжелика почувствовала это. Ее честолюбие было уязвлено, но она тут же отринула эти неподобающие чувства - суета сует! Зато на сердце стало светлее, а в душе появилась уверенность, что ее счастью ничего не угрожает. Это окончательно укрепило ее в верности сделанного выбора. – Сир, судьбе было угодно преподать мне урок, и я восприняла его правильно. – Даже если я отпущу вас, какой в этом прок? Я не смогу позволить господину дю Плесси оставить свои обязанности. Да и захочет ли этого он сам? – Сир, если это потребуется, чтобы сохранять душевный покой моего супруга, я готова терпеть разлуку, ведь для того, кто любит, нет большей награды, чем счастье любимого человека. – Это золотые слова, сударыня, но вам не потребуется разлучаться, я даю вам слово, – вздохнул король. – Могу лишь повторить: я не стану преградой вашему счастью. Жарко…. Филипп медленно пробирался сквозь толпу наряженных придворных, среди которых не мог найти знакомых лиц, как ни старался. Его мучило чувство, что он куда-то опаздывает, но при всем желании он не мог идти быстрее: не то от жары, не то от усталости кружилась и болела голова и остро не хватало воздуха. Пару раз он был готов наплевать на приличия и расстегнуть тесный камзол, но всякий раз его руку словно что-то удерживало. Внезапно он заметил, что толпа вокруг него расступается – незнакомые люди внимательно смотрели на него и отступали в сторону, освобождая ему дорогу, а за спиной он слышал шепоток, в котором красной нитью проскальзывало его имя. – Вы что-то сказали? – не выдержав, он обернулся к нарядной даме. Та прикрыла лицо веером и медленно покачала головой, пряча под разукрашенными пластинами усмешку. Шаг, и еще один; сам того не заметив, Филипп оказался в первом ряду. На невысокой сцене, наверное, шел спектакль – там стоял король и держал за руку женщину, что-то ей с улыбкой говоря. – Грешно обманывать того, кто верит нам, Но стоит проучить людей, подобных вам... Филипп снова попробовал вздохнуть глубже, и не смог. В стоящей на сцене женщине он узнал свою жену, – словно почувствовав его взгляд, она повернулась к нему, не отнимая у короля своей руки, и ласково улыбнулась: – Филипп… Преодолевая головокружение и дурноту, он на миг закрыл глаза, а когда открыл, вместо праздничного Версаля перед ним оказались пустынные коридоры Плесси, в которых было так душно летом… Он медленно шел по бесконечным переходам, и никак не мог найти выхода на свежий воздух. Вспомнив про камзол, он снова потянулся, чтобы расстегнуть его, вдохнуть наконец полной грудью. В руке что-то было, что мешало ему – Филипп опустил глаза вниз и увидел спелое яблоко. Он должен отдать его. Нужно найти тут диковатую девушку в сером платье, подарить ей яблоко; он ускорил шаг, невзирая на то, что чувствовал себя по-прежнему больным, и позвал ее по имени, пустив легкое эхо по каменному коридору. Как же жарко… Он сделал усилие, вырываясь из тягостного бреда, и открыл глаза. Духота никуда не делась, как и тупая тянущая боль в груди, но он чувствовал неуловимые изменения к лучшему в своем состоянии, во всяком случае, настолько, чтобы отделять наконец сон от реальности. – Мадам?... – он повернул голову на подушке, ища глазами силуэт жены. –Он очнулся! Позовите же доктора!– гулким шепотом вскрикнул Ла-Виолетт, его голос Филипп ни с кем никогда бы не перепутал, хоть и не мог толком рассмотреть при задернутых шторах ничего, кроме смутной фигуры. – Вам лучше, господин маркиз? Филипп облизнул губы и неопределенно качнул головой: – Где… где мадам маркиза? Она спит? – Нет, не спит, господин маркиз, она у Его Величества, – говорил Ла-Виолетт, на простодушном лице которого светилась искренняя радость, что господин пришел в себя. Он деловито вытер губкой лоб Филиппу.– Дать вам воды? – Нет, не надо, – проговорил Филипп. Он закрыл глаза, вдруг охваченный беспокойством: говорят, что на грани жизни и смерти людям являются пророчества, так чем был его сон? Видением скорого будущего, или же бредом от жгучего жара и ран?... Прихода доктора он уже не слышал, вновь соскользнув в дремоту, на этот раз без сновидений. Снова очнулся он нескоро, от жажды. В комнате стало темнее, будто снаружи уже наступили сумерки. – Пить, – попросил он, и даже ему самому собственный голос показался слабым и тихим. Зашуршала ткань, послышался стук отодвинутого табурета, и его губ коснулся влажный край кубка. Филипп сделал несколько жадных глотков, прежде чем открыл глаза. Она не сводила с него блестящих ярких глаз, в которых ему почудились слезы – но она улыбалась. Потянувшись к его руке, она легонько сжала ее, переплетя пальцы со своими, и поднесла к губам: –Теперь все будет хорошо, любовь моя, – прошептала она. – Все будет хорошо.
адриатика: Глава вторая Париж. Декабрь 1668 год. Карета, вволю помесив грязь парижских улиц, выбралась на широкую дорогу предместья и покатила быстрее. Голые, обледеневшие дубы по обочинам дороги означали, что они въезжают в Венесен. Наконец справа показалась бывшая резиденция Фуке. Несмотря на холод, внутренний двор замка гудел, как улей. Все вокруг было перекопано. Анжелике пришлось поднять юбки, когда она перебиралась через кучу труб, загораживающих вход в дом. Форейтор подал ей руку, помогая перелезть через это нагромождение. – Какого черта Кольбер все раскопал? – Месье Кольбер собирается сделать из этих свинцовых труб несколько тысяч ливров, – ответил тот Внутри дома тоже были следы разрушений. Рабочие сдирали с потолка превосходную лепку. Анжелике не понравился этот вандализм, но она решила не высказывать вслух своего неудовольствия. Ее вели по левому крылу замка. Новый хозяин распорядился убрать следы «бесстыдной экстравагантности» Фуке. Остались лишь голые стены, они так не походили на мраморные залы, которыми гордился прежний министр. Кольбер принял ее в своем кабинете. В смежной комнате, которая раньше служила приемной для бедных, теперь нередко собирался весь цвет Франции. Герцоги, маркизы, графы готовы были часами ожидать под дверью, как простые смертные, когда всесильный министр уделит им несколько минут своего драгоценного времени. Бывало, что моряк, купец или рабочий с верфи проходил в кабинет раньше принца или маршала, но те даже не думали возмущаться — так пожелал Кольбер! Он сидел за столом, читая какие-то бумаги, а выражение лица – серьезное и сосредоточенное, с оттенком мещанской надменности – полностью оправдывало его прозвище: «месье Север». Прошло несколько минут, прежде чем он поднял взгляд на вошедшую: – А, мадам дю Плесси, садитесь, – жестом он указал ей на стул напротив себя. Разговор зашел о морской торговле, и Анжелика с досадой отметила, что далеко не на все вопросы может дать четкие исчерпывающие ответы. Втянутая в круговорот придворной жизни, она полностью переложила коммерческие дела на плечи своих управляющих. А непростые взаимоотношения с мужем, занимавшие последнее время ее мысли, не позволяли переключиться на нудные финансовые отчеты, требующие собранности и концентрации. Впрочем, Кольбер не выглядел разочарованным. – Сейчас Франция готовится расширять свое влияние на восток. В будущем году мы ожидаем посольства Блистательной Порты, а также шахиншаха Сефи II Солеймана, с которым нам предстоит заключить договор о поставке шелка. – Разве вы не собирались открывать мануфактуры в Лионе? – Для этого понадобится время, а для того чтобы шелк из Лиона не уступал по качеству персидскому — еще больше времени. По внимательному взгляду министра Анжелика поняла, что разговор подобрался к самой сути. – И какая же роль будет отведена мне? — осторожно спросила она. – Мне хотелось бы подключить вас к дипломатической деятельности. Обладая всеми исключительно женскими достоинствами, вы имеете практический мужской ум. В вас нет хитрости и коварства, столь присущих вашему полу, но вы осторожны и поступательны в действиях. Я так думаю, и король разделяет это мнение. – Мне лестно это слышать, но я не имею ни малейшего понятия о тонкостях дипломатии и ничего не знаю о странах востока. – К дипломатии надо иметь склонность. Можно знать ноты и не стать музыкантом, но можно стать музыкантом, не зная нот! Разговор с «Великим визирем» Франции заставил Анжелику задуматься: если Кольбер с королем строят на нее далекоидущие планы, опала ей уж точно не грозит. Страсть монарха недолговечна – «с глаз долой – из сердца вон». Через пару месяцев они с Филиппом смогут снова вернуться ко Двору и жить спокойной жизнью. Перед тем как попрощаться, Кольбер неожиданно спросил, чем она намерена заняться по приезду в Париж: –Сборами. Завтра я уезжаю в Плесси. Министр помрачнел сильнее обычного и без обиняков выразил ей свое неудовольствие: – Весьма неблагоразумно сбегать в провинцию, когда вы достигли положения, к которому стремились. – Я ведь женщина, — улыбнулась в ответ маркиза, — а прежде чем заняться государственными нуждами, мне надо разобраться в собственной кладовке! На востоке вставало неяркое зимнее солнце – день занимался ясный. Карета маркизы дю Плесси, покинув постоялый двор, двигалась по ухабистой, раскисшей от частых дождей дороге. Четверо верховых слуг с факелами сопровождали экипаж, за которым ехали доверху нагруженные повозки. Анжелика выглянула в окно. По обеим сторонам от дороги потянулись поля с редкими фермами, впереди вилась узкая лента Севра и чернел деревянный мост, подле него шумела водяная мельница. «Далеко еще», - с досадой подумала Анжелика, откинувшись на обитую бархатом спинку сидения. Вот уже месяц прошел, как они не виделись с Филиппом. Он уехал в Плесси, а ей пришлось остаться в Париже по неотложному делу. Анжелика помнила, как они простились в Доле. Филипп накануне прочитал письмо от короля, где монарх повелевал ему отправляться в провинцию. После этого муж сказал ей в общей сложности две-три фразы и едва мог смотреть на нее. Анжелика держалась мужественно, предвидев такую реакцию. За все время разлуки она не получила ответа ни на одно из множества пылких посланий, которые она регулярно отправляла в Плесси с почтой по средам и пятницам. «Как все-таки противоречивы представления человека о счастье. Нам кажется, что мы будем довольны всегда, лишь бы наши чаяния сбылись, но когда происходит так, как мы хотим, нам вдруг становится мало…» Вздохнув, маркиза поправила чепчик Шарлю-Анри, спавшему на руках у Барбы. Затем, подложив под голову подушку, закрыла глаза, убаюканная однообразием пейзажей, проносившихся за окном. Проснулась она, когда карета подъезжала к имению. Уже отчетливо виднелись между деревьями белые башенки замка. Экипаж проехал по длинной парковой аллее, миновала пруд, подернутый легкой рябью, и по каменному мосту въехал во двор, к парадному входу, где маркизу уже ждали выстроившиеся в две шеренги слуги. Анжелика опустила стекло и выглянула в окошко. Где же Филипп? Почему он не встречает ее? Может быть, ему нездоровится? Маркиза отстегнула маленькое зеркальце, висевшее на поясе и взглянула на свое отражение. Слегка поправив растрепавшуюся прическу, она провела пальцем по линии бровей, затем покусала губы, чтобы придать им яркости. – Мадам, вы выглядите просто обворожительно, - пропищала одна из девиц Жиландон, заметив старания хозяйки. Анжелика рассеянно улыбнулась в ответ. Она расстроилась, не увидев среди встречающих статную фигуру мужа. Экипаж остановился. Лакей соскочил с запяток, чтобы открыть дверцу. У подножки Анжелику ждал управляющий Молин. – Добро пожаловать в Плесси, мадам, - произнес он с низким поклоном, подавая ей руку. Анжелика, еле сдерживая волнение, отвечала на приветствия слуг. – Где господин дю Плесси? Разве он не должен был меня встречать? – Маркиз дю Плесси уехал на охоту и поручил мне вас встретить. – Но почему? – Что вам ответить… Я не знаю, мадам, какими соображениями руководствовался мой господин. Я думаю, он вам все сам объяснит по возвращении. – Что тут можно объяснить, – мрачно сказала Анжелика. – Запаситесь терпением, мадам. Как мне известно, вы одержали сокрушительную победу, – глаза управляющего лукаво блеснули из-под очков. – Маркиз не привык к поражениям, дайте ему время. – Я совсем не чувствую себя победительницей, Молин, - вздохнула маркиза. - Иногда мне кажется, что Филипп подстроил очередную ловушку, что это он дергает за ниточки в этой игре. Они вошли в большую, светлую гостиную, и устроившись в уютных креслах у камина, продолжали разговор. – Я прожил достаточно долго, и за это время неплохо научился разбираться в людях, а маркиза знаю с самого детства, но, тем не менее, я не возьмусь судить с уверенностью о том, что творится в его сердце. Одно я знаю: маркиз не терпит лицемерия и лжи, даже в крайней жестокости он всегда честен в своих поступках. Анжелика молчала, глядя в огонь немигающим взглядом. – Сударыня, еще раз повторяю, время все прояснит. Так всегда бывает. Главное не настраивать себя заранее. А теперь, если позволите, я бы хотел поговорить о вашем отце. – А что с ним? – Его дела идут не очень. Когда я видел его в последний раз, мне показалось, что он болен. Впрочем, он мне ничего об этом не сказал, а я не спросил, по опыту зная, что господину барону это не понравится. Кроме того, его терзает проблема, связанная с наследниками. – А что именно? – Вам лучше спросить у него. Маркиза не успела ответить, так как в эту минуту вошел слуга, и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, спросил, какие будут распоряжения касательно мебели и багажа. – Мэтр Молин, я доверю это дело вам, а сама поднимусь в свои покои – я чувствую себя разбитой. Мы с вами теперь будем видеться часто и еще успеем поговорить обо всем. Я обязательно нанесу визит в Монтелу. Может быть даже завтра… – Да, конечно, мадам, - управляющий поднялся. - Я прошу прощения, что утомил вас разговором, не взяв в соображение то, что вы устали с дороги. Что поделать, старость имеет свои недостатки. Анжелика поднялась в приготовленные для нее комнаты. Те самые где во времена Фронды останавливался принц Конде. Громоздкая мебель времен Генриха IV из черного дерева, выцветшие шпалеры с изображением ветхозаветных сцен, массивные бронзовые безделушки: мрачные декорации, живо напоминавшие о боли, причиненной Филиппом в брачную ночь. Она подошла к старинному эбеновому бюро на выгнутых ножках в виде львиных лап, куда некогда принц спрятал злосчастный ларец. Уж лучше бы она никогда не узнала этой тайны. Она бы встретила Филиппа в парке, он угостил бы ее яблоком и тогда… «Чушь! Мы натворили бы глупостей, да и только!» - Анжелика покачала головой и случайно поймала свое отражение в зеркале – точь-в-точь актриса на сцене Бургундского отеля! Она верила, что любовь способна на многое, но все же не была ни глупа, ни сентиментальна. Филипп! По какому праву он ее так мучает? Она стократно искупила свою вину перед ним. Разве он не признался в любви, когда преподнес ей фамильное ожерелье? Будучи достаточно честным, чтобы признать перед ней свое поражение, он не имел смелости принять его самому. Анжелика почувствовала, как в душе поднимается негодование против мужа: она поняла, что не сдержится, если сейчас увидит его. А ссориться с Филиппом кроме всего прочего еще и опасно: здесь она в его власти, и он вполне способен превратить ее жизнь в ад – в этом не приходилось сомневаться. Она машинально прислушалась: не слышен ли заливистый лай собак, возвещающий возвращение охотников? Нет! Вокруг только звенящая тишина: даже приезд хозяев не мог вдохнуть жизнь в этот спящий белый дворец. – Отец! Я могу поехать в Монтелу, – неожиданно пришло ей в голову, и Анжелика с облегчением уцепилась за эту мысль. Ей захотелось увидеть места, где прошло ее детство- ее Ньель, ее Монтелу – пусть даже в такую унылую пору. Она вышла позвать лакея – сонеток в Плесси не было – и когда тот явился, велела, чтобы для нее оседлали лошадь. Быстроногая кобыла по имени Пандора легко несла свою наездницу. Вот показались серые стены замка, издали похожего на дряхлого старика. Анжелика нетерпеливо подалась вперед, вглядываясь в просветы между деревьями. Она проехала по старому мосту с ржавыми цепями, на которых нахохлившись восседали куры и индюки, как и в старые добрые времена. Соскочив с лошади, Анжелика кинула поводья подоспевшему слуге, больше похожему на крестьянского увальня, чем на расторопного лакея. Миновав полуобрушенный парадный вход, которым нынче почти не пользовались, она направилась к задней двери, ведущей в кухню, по пути вспоминая, как маленькой босоногой девчонкой уносилась в лес, забросив башмачки под ближайший куст. Когда Анжелика вошла в полутемную вытянутую залу с балочным потолком, ей показалось, что она вернулась в прошлое. Время идет своим чередом, оно уже оставило неизгладимый отпечаток на маленькой Маркизе Ангелов, фее, беззаботно порхавшей среди лесов и болот. Но над этим местом время, казалось, было не властно. – Фантина! - тихо позвала Анжелика, застыв на пороге. Две облезлые собаки бросились ее обнюхивать, тыкаясь мордами в полы плаща: не припасли ли для них чего-нибудь вкусненького. Седая старуха, снимавшая с огня чугунный котелок, от которого исходил запах лукового супа, подняла голову и с минуту изумленно разглядывала вошедшую даму, но потом ее лицо, как и прежде темное, а теперь изрезанное многочисленными морщинами, осветилось улыбкой. – Господи, святой Илер, птичка моя, неужели это ты? ... – Я. Фантина Лозье опустила котелок прямо на пол, вытерла руки о грязный передник, и хотела было подойти обнять свою бывшую воспитанницу, но на полпути вдруг оробела. – Ну что ты стоишь, иди, обнимемся, – Анжелика раскрыла ей свои объятия. – Ох, не знаю, у меня руки-то грязные. Боюсь я такой дорогой наряд испортить. Анжелика улыбнулась, вспомнив приезд дядюшки в Монтелу: какими роскошными им тогда показались туалеты гостей, бывшие всего-навсего дорожным платьем! Она подошла к Фантине и сама крепко прижала ее к груди. Когда Анжелика приезжала в старый замок в последний раз, между ней и отчим домом возникла ощутимая дистанция. Бедный барон решил, что отдал дочь самому дьяволу и горько раскаивался, проклиная ловкость Молина и собственную нужду, заставившую его совершить это ужасное кощунство. Он твердо уверовал: даже если его дочь и жива, душа ее безвозвратно погибла. Обитатели замка смотрели на нее со страхом, словно она вернулась с того света. Но ее мальчикам удалось разрушить эту стену отчуждения. – Ты вернулась, моя птичка, – приговаривала старая кормилица. – Ты снова с нами… – Да, нянюшка…– шептала она, сглатывая ком в горле. – Я вернулась... вернулась… ты понимаешь... по- настоящему… – Ну, довольно, довольно, ишь, какой важной дамой стала, а про нас не забыла. – Няня, где отец? Молин говорил, дела в Монтелу идут неважно. Фантина отвернулась, смахнув передником набежавшие слезы. – Болен он, врач приезжал из Пуатье, сказал, как ее… грудная сухость. Батюшка ваш об одном горюет, что имение не на кого оставить… Подумать только, ведь одиннадцать деток народил… – Не торопись, я сама посмотрю, как дела, и поговорю с ним, только ответь, где он. – Ясно где, на конюшне, с мулами с самого утра возится, да вот и он, смотрите. И действительно, в дверном проеме показался барон де Сансе, завернувшийся в старый кожаный плащ, подбитый мехом, до того свалявшимся, что невозможно было определить, какому животному он принадлежит. – Фантина, чья это лошадь во дворе? Тут он заметил Анжелику, и на его лице проступила неподдельная радость. – Дочь моя! Вы ли это? – Я, отец, – Анжелика подошла к отцу, взяла его морщинистую руку и поднесла к губам. Барон де Сансе изрядно похудел и осунулся. Ему было немногим больше шестидесяти, но выглядел он старым, как Мафусаил. Его лицо было так же черно, как и лица крестьян, а руки загрубели от тяжелой работы. Он, как и в прежние времена, носил прическу и бородку времен Людовика Тринадцатого, только теперь волосы были совсем седые, от чего лицо казалось еще темнее. Но, несмотря на все невзгоды, в нем сохранилось неуловимое величие, присущее высокородному человеку. Анжелика улыбнулась своему наблюдению: «Даже суровая жизнь не может отнять у человека благородство. Оно – в крови» – Что же мы стоим! Идемте в гостиную. «Гостиной» у семейства де Сансе именовалась темная зала с высоким сводчатым потолком, освещаемая несколькими факелами на стенах, да дневным светом, скупо поступающим через высокие окна-бойницы. Из четырех огромных каминов топился только один, остальные зажигали лишь во время сильных заморозков. Анжелика, не выносившая холода, плотнее завернулась в плащ и придвинула кресло к огню. – Расскажите о себе, отец. Молин сказал, что вы больны. – Да, болен. Болезнь мою величают старостью. – Что вы говорите, отец! Болезнь надо лечить, а не запускать, и вы проживете еще столько же. – Я проживу столько, сколько отмерил мне Бог, дочь моя, – с достоинством ответил барон. – Я и так уже сильно пережил вашу матушку. Мне жаль, что Молин взволновал вас из-за пустяков. – Отец, но это не пустяки! Возможно, вам нужно будет приехать в Париж, где вашим здоровьем займутся лучшие врачи. -Ну уж нет. Поддавшись уговорам Фантины, я вызвал врача из Пуатье и после его визита более не желаю сталкиваться с этой братией. Анжелика поняла, что дальнейшие споры на эту тему бесполезны. Отец был не менее упрям, чем его любимые мулы. – Я поняла вас, отец, и больше не стану уговаривать. Расскажите же, как идут дела в Монтелу. – Не самым лучшим образом, - вздохнул старик. И отец заговорил о постигших его бедах. Весной случился падеж скота, и многие из его крестьян понесли большие потери, а у него погибли три ослицы и два отличных жеребца-производителя. Кроме того, война принесла в провинцию голод и непомерные налоги, а дороги вновь наводнились разбойниками. Так что весь последний год все обитатели замка жили в страхе, тратя деньги, отложенные за годы процветания. – Война закончилась, отец. Франция подпишет мир с Испанией еще до начала весны. Барон де Сансе пожал плечами. – Эта закончилась, другая начнется. Но ты не думай, что я ропщу. Как еще мы докажем надменным державам свое превосходство, как не силой и доблестью оружия? Нет, дочь моя, я горжусь нашей великой отчизной. Дела мои плохи от того, что мой славный род вынужден прозябать в нищете и забвении, хотя я жил, стараясь не гневить Господа-Бога и дал жизнь одиннадцати детям. Я рад, что вы стали женой маркиза дю Плесси. Вот достойный сын древнего рода. А ведь дом де Сансе не уступает де Бельерам в знатности! – с горечью воскликнул барон. – А Жослен? От него никаких известий? – тихо спросила Анжелика. Услышав имя старшего сына, барон вздрогнул, затем тяжело вздохнул: – Нет! Ни единого письма, ни строчки! Но он жив, с ним все в порядке. – Почему вы так уверены? Вам что-то известно? – Я виделся с одним человеком, он вернулся из Америки. Жослен живет в Монреале, женат, имеет дочь. Он долгое время находился на службе у англичан. – Ну и что? – быстро сказала Анжелика, видя, как расстроен отец этим последним обстоятельством. – Между нами и Англией давно установился мир. Господин Кольбер всячески содействует тому, чтобы молодые дворяне поступали на морскую службу к англичанам и голландцам и набирались опыта у лучших мореходов Европы. – Да, вы, наверное, правы. Я молюсь лишь о том, чтобы он не пошел по стопам своего дядюшки и не сменил веру. Анжелика в свою очередь пожала плечами. Ей было все равно, останется ли Жослен католиком или станет гугенотом. К вопросам веры она относилась с вызывающим безразличием. «Ваши отношения с Всевышнем – чистой воды формальность», - отмечала проницательная маркиза де Севинье. – Но все же я не понимаю, почему он не написал вам, отец. – Необычайно горд потому что, – проворчал барон. – Он пошел в свою матушку так же, как и вы, дочь моя. Де Сансе тоже хороши: скрытны, чертовски упрямы и умеют хранить старые обиды. – Это не гордость, а глупая гордыня! – пылко возразила Анжелика. – Не говорите так! В том, что произошло, значительная доля моей вины. Он ушел ночью, не получив отцовского благословения. Вы помните, как был с ним резок старый барон, а я слушал и ни разу не нашел в себе сил вступиться за сына! – Отец, только не вините себя, умоляю вас. Вы почитали своего отца, и Жослену надлежало делать то же самое! Я всегда была на его стороне, потому что он умел следовать судьбе, которую избрал сам, но некоторых его поступков я одобрить не могу. – Не злитесь на него, дочь моя. Главное, он жив и живет, кажется, достойно, и как знать, возможно, имя де Сансе еще зазвучит за океаном. Они замолчали, думая, какими причудливыми тропами ведет судьба детей де Сансе. – Жослен уехал в Америку, Раймонд стал иезуитом, Ортанс вышла за прокурора, Мари-Агнесса приняла постриг во цвете своей юности. – Раймонд сейчас в моде: дамы оспаривают его друг у друга, наша прокурорша бывает на званых обедах у вельмож чаще чем я, а Мари-Аньес, благодаря протекции Ее Величества, стала аббатисою, а вслед за этим настоятельницей, отец – напомнила Анжелика, пытаясь вернуть отцу бодрость духа, зная, что более всего на свете его заботит процветание отпрысков и мулов. Она вдруг вспомнила узкое личико младшей сестры, напоминавшее кошачью мордочку и странные слова, которыми она напутствовала ее, что, находясь при Дворе, нужно делать выбор между Богом и Дьяволом, и следовать своему выбору до конца. «А я так и не заняла ничью сторону, вот отчего я чувствую себя чужой в этом придворном балете, где каждый исполняет свою партию». – Альбер и Мари-Жан еще молоды, – продолжал вздыхать старик, реагируя на слова дочери лишь невеселой улыбкой. – Альбер хочет избрать духовный путь. Он говорил мне, что мечтает стать настоятелем Ньельского аббатства. – Да, я что-то слышал об этом от Дени. Он один избрал военное поприще, чему я несказанно рад. Это моя последняя надежда, что в нем возродится былая слава дома моих предков. Анжелика с жалостью взглянула на отца. Как можно надеяться на Дени, этого легкомысленного юношу, которого не интересует ничего, кроме выпивки, карт и хорошеньких женщин! Да его карманы подобны Данаидовым бочкам: в них не задерживается ни единого су! А во время военной кампании он отличился только тем, что проиграл в карты свою лошадь и снаряжение, которые ей пришлось выкупать. Бедный, наивный отец! В ней поднялась волна злости на брата, и она уже была готова рассказать отцу всю правду. Но взглянув на осунувшееся лицо, на слегка заострившиеся черты и глаза, обведенные темными кругами, она сдержала свой порыв. Ему осталось совсем немного! Анжелика вдруг поняла, что со смертью отца последняя нить, связывающая ее с Монтелу, оборвется навсегда. Когда хозяином в замке станет Дени, она сюда больше не приедет. Но сейчас ей не хотелось думать о смерти: любовь к жизни струилась по ее венам, как проходит сок земли по стеблю цветка, насыщая его влагой и давая ему возможность подниматься после бури невредимым. Барон с дочерью еще немного поговорили. Отказавшись от обеда, Анжелика с удовольствием лакомилась тарталетками с заячьим паштетом. Молодая женщина видела, что, несмотря на все жалобы, отец очень рад ее приезду. Он принялся расспрашивать, какие дела привели ее в Плесси и как долго она намерена пробыть здесь. – Почти всю зиму, отец. Я приехала вместе с мужем и младшим сыном. – Как, маркиз тоже здесь? Но почему вы не приехали вместе? Я бы с удовольствием поговорил с зятем, – удивился барон. Анжелика вспомнила с каким презрением Филипп разглядывал темный зал старого замка, и покачала головой: – Маркиз не знает, что я здесь. Он охотился, когда я, встревоженная словами Молина, отправилась к вам. Старый барон нахмурился. – Вы плохо поступили, дочь моя. Ваш муж будет волноваться о вас. «Филипп?», – она мигом представила его холодный, слегка рассеянный взгляд, которым он награждает докучающих ему людей и горько усмехнулась про себя: - «Скорее всего, он ничего не заметит!» – Если вы останетесь в Плесси до весны, мы сможем часто видеться и поговорить обо всем. Но теперь вам пора возвращаться. – Да, отец, - ответила Анжелика. «Мне пора, наконец, встретиться лицом к лицу с мужем», – мысленно прибавила она. Отец, несмотря на возражения, пошел провожать ее. В кухне она вновь увидела Фантину, хлопотавшую над обедом сеньора, который в последнее время оставался почти нетронутым. – Ты уже уезжаешь, деточка? – Да, но я еще приеду. – Приезжай, и деток захвати. – Шарль-Анри приехал со мной, а Флоримон в Париже, выполняет обязанности виночерпия, – ответила Анжелика с ноткой гордости. – Я так плакала, когда услышала о горе, постигшем тебя, доченька, – продолжила Фантина, и по ее лицу снова покатилась слеза. – Мы все так привязались к маленькому Кантору. Как он был похож на Жослена, когда тот был ребенком…. – Фантина! – разозлился старый барон. – Зачем ты расстраиваешь мою дочь, напоминая ей о постигших ее несчастьях! – Ничего, – тихо ответила Анжелика, – я никогда не забуду своего мальчика, и в ваших сердцах пусть сохранится память о маленьком трубадуре. Вспоминайте, как он веселился, как он пел, и больше не плачьте. Уже у самого выхода она вдруг остановилась. – Фантина, а Белая Дама Монтелу появляется? – Недавно я ее видела, а до этого долго не было. – Жаль, – задумчиво промолвила Анжелика, – я думала, что она обрела, наконец, покой. Кивнув Фантине, Анжелика вместе с отцом пересекла небольшой двор, направляясь туда, где была привязана лошадь.
адриатика: Глава третья За то время, пока Анжелика гостила в Монтелу, погода испортилась. Молодая женщина заметила это, когда прощалась с отцом, но это обстоятельство не могло повлиять на ее решение вернуться в Плесси. Она помнила, что зимой в Пуату частые перемены погоды — дело обычное, но грозы, хоть и свирепые, были короткими. Если она поторопится, то, возможно, успеет миновать ненастье. Небо было затянуто черными тучами, порывы ветра становились все сильнее, они яростно колыхали ветви деревьев, срывая с них последнюю желтую листву. Теперь миновать бурю не было никаких шансов. Анжелика пришпорила лошадь. Она успела сто раз пожалеть, что поехала верхом, а не взяла двуколку. «Не стоило поступать импульсивно, поддавшись чувству обиды», – корила она себя, но было уже поздно. Дорога была покрыта толстым ковром опавших листьев, и Анжелика боялась гнать лошадь слишком быстро, опасаясь, как бы копыта лошади не попали в рытвину или заячью нору. Пошел дождь. Сначала она почувствовала крупные редкие капли на своем разгоряченном лице, затем начался настоящий ливень. Вода лилась сплошным потоком, словно на небе открылись невидимые шлюзы. Одежда моментально стала мокрой и налилась свинцовой тяжестью. Анжелика чувствовала, как ледяные струи стекают по ее телу. Лошадь перешла с галопа на рысь. Она тревожно ржала, прядала ушами и фыркала. Маркиза чувствовала ее страх и пыталась то ласковым словом, то хлыстом заставить ее повиноваться. Вдруг раздался оглушительный треск. Дерево, нависшее над дорогой, терзаемое порывами ураганного ветра, уронило огромный толстый сук прямо перед копытами лошади, та, заржав от ужаса, вздыбилась, и для испуганной Анжелики земля на миг поменялась местами с небом. Анжелика покрутила головой, отплёвываясь от воды, заливавшей ей лицо. Пошевелив руками и ногами, она убедилась, что ничего не повредила себе при падении. Она поднялась и в отчаянии позвала кобылу: – Пандора! Пандора! Ее голос срывался. Шум дождя, вой ветра и скрип терзаемых бурей деревьев заглушили его. Что же ей делать: Монтелу остался далеко позади, а до Плесси еще около лье через лес? Она попыталась сообразить, где находится ближайшая деревня. Мысли путались, кроме того, ее начало трясти от холода. Она брела между деревьями, продираясь сквозь заросли орешника, то и дело спотыкаясь, падая и утопая в мокрой листве, ветви больно хлестали ее по лицу, но она почти не чувствовала этого. Только не останавливаться, не сдаваться, идти вперед –билась у нее в голове одна и та же мысль. Надежда таяла с каждой минутой. Усталость и бессилие тянули ее к земле подобно мокрой одежде. Сколько еще можно бесцельно плутать? Если она не найдет убежище, ночь настигнет ее в лесу, она умрет от холода или ее растерзают дикие звери. Быть может, Филипп отправит слуг в Монтелу, чтобы узнать о ней? Быть может, он сам отправится на ее поиски? Голос разума, безжалостный и холодный, как дождь, хлеставший ей в лицо, вернул ее к действительности. Филипп решит, что она заночует у отца, и его это вполне устроит. В жизни ей надо надеяться только на себя. Она ожесточенно стерла влагу со щеки – это дождь… всего лишь дождь. …А ливень начал постепенно выдыхаться. Он уже не лил сплошным потоком, ветер тоже утихал. Анжелика взглянула в просвет между деревьев, увидела в разрывах туч закатное небо. Она внезапно поняла, где находится. Это было сердце Ньельского леса. Вот там справа тропинка уходит вниз через небольшую лощину, она ведет к древнему капищу друидов, к камню фей, а слева – скалистый холм, поросший мхом и диким плющом, а на нем, в расщелине между камней, пещера колдуньи Мелюзины, куда она в детстве тайком сбегала из замка. Она спасена! Анжелика вдруг почувствовала покровительство колдуньи, оберегающее маленькую фею, Маркизу Ангелов. Здесь в этом лесу, ЕЕ лесу, никакая опасность не угрожает ей. Она вспомнила доброе лицо Мелюзины, смуглое, обветренное, изрезанное глубокими морщинами, ее живые черные глаза, быстрые руки с длинными пальцами, порхающие над больным, как крылья бабочки. Ледяные когти отчаяния отпустили ее, теперь она была не одинока посреди леса, терзаемого ненастьем. Собрав последние силы, Анжелика пустилась бегом по тропинке, ведущей к пещере колдуньи. Тяжелая от влаги одежда очень мешала ей, путаясь в ногах, прилипая к телу, сковывая движения. Анжелика сорвала с себя насквозь промокший плащ и вдохнула полной грудью холодный лесной воздух. Она взбиралась по скользким валунам, хватаясь занемевшими пальцами за выступы. Вот и расщелина, вход в пещеру, как и раньше, скрыт от глаз лозами плюща. – Мелюзина! Мелюзина! – ей ответило лишь гулкое эхо. Анжелика развела рукой оголенные ветви и вошла внутрь, вслед за ней проник тусклый серый свет уходящего дня. Все было таким же, как и много лет назад: глиняные плошки и котелки расставлены на каменных выступах, сверху подвешены связки трав, снизки сушеных грибов, посредине очаг, сложенный из камней, дым от которого выходил через отверстие в своде, справа – тюфяк набитый соломой, по стенам развешены овечьи и воловьи шкуры, перед очагом свернулся клубочком черный кот, а на шесте протянутом между стен пещеры, спит сова. Чудно, кажется, время тут остановилось. Анжелика огляделась вокруг. В пещере никого не было, но здесь по-прежнему жила Мелюзина, но не та, которую знала Анжелика, а другая. Она слышала о ней, когда вернулась из монастыря перед первой свадьбой. Как давно это было! Сколько воды утекло с тех пор, как она в последний раз была тут. Вода! Холод, уже давно терзавший ее тело, вернул ее к действительности. Осмотревшись, Анжелика решила развести огонь и обсохнуть у очага. Она стянула грязные перчатки и принялась снимать с себя мокрую одежду, что оказалось делом весьма непростым: онемевшие пальцы не желали слушаться, а мокрая шнуровка никак не поддавались, к тому же маркиза отвыкла обходиться без помощи слуг. Она отстегнула перочинный ножик, висевший на поясе среди прочих полезных вещиц, и разрезала шнуровку. Наконец, справившись с одеждой, Анжелика осталась в тонкой нательной сорочке и нижних юбках. Она как следует выжала платье и разложила его на большом камне близ очага. Теперь ей нужно было развести огонь. Анжелика поискала глазами хворост для разжижки и кремень для высекания искры. Встав на колени напротив очага, она принялась за дело и когда заплясали веселые языки живительного пламени, она поблагодарила судьбу за то, что она послала ей в жизни столько испытаний. Теперь она, попав в затруднительное положение, знала, что нужно делать. Анжелика улыбнулась и наклонилась к огню, чтобы подложить сухих веток. Такой, коленопреклоненной перед пылающим очагом, прекрасной и загадочной, точно лесная фея, ее и увидел Филипп. Она не услышала, как он вошел, задумчиво глядя на танец языков пламени, и огненные блики отражались в ее широко раскрытых, прозрачно зеленых, как молодая листва, глазах. Филипп замер на пороге, боясь разрушить волшебство мгновения. Он вспомнил гордую девушку в нелепом платье, чья ладонь, будто птица, трепетала в его руке. Вся злость, которую он испытывал до этой минуты, куда-то испарилась. Сердитая складка на лбу разгладилась, и еле заметная улыбка тронула его губы. – Анжелика, – он едва ли не впервые произнес ее имя, чего не делал прежде даже в мыслях. Сова, сидевшая под потолком, проснувшись, громко ухнула и забила крыльями. Анжелика вздрогнула и обернулась. Она улыбнулась, вначале неуверенно, будто не поверила своим глазам, но потом, когда она поняла, что перед ней не призрак и не видение, радость осветила ее лицо. – Филипп! – она поднялась и протянула к нему руки. – Филипп, неужели вы пришли! Он растерялся: что делать? Задать ей хорошую взбучку или стиснуть в объятиях? Но она уже летела к нему, и Филипп прижал к себе жену, так сильно, что у нее перехватило дыхание. Анжелика, не помня себя от счастья, прильнула к мужу. – Филипп… Филипп, – повторяла она без конца, будто не веря, что он рядом. – Что с вами случилось? – спросил он, наконец, отстранил ее от себя и бегло осмотрел: – Вы не ранены? – Нет, любовь моя. – Рассказывайте, – со вздохом велел он. – Я позову конюхов, чтобы забрали лошадей, – не дожидаясь приказа господина, Ла-Виолетт зашлепал по лужам к конюшням. Стены замка защищали от ветра, но гигант-слуга казался даже меньше ростом в попытках закутаться в плащ. – Поможешь отвести лошадей и отправляйся на кухню, – Анжелика повернулась к Флипо, который дрожал не меньше, чем она. – Скажи поварам, что я велела дать тебе горячего бульона, сколько сможешь выпить, и горячего вина со специями… – Лучше бы наоборот, – буркнул приободрившийся Флипо; она отвесила мальчишке легкий подзатыльник: – Еще чего! И не забудь переодеться в сухое, а то никакое вино не спасет! От конюшен уже спешил слуга, готовый позаботиться о лошадях, и Филипп нетерпеливым жестом подтолкнул жену к двери. После пронизывающего холода даже коридоры Плесси показались ей восхитительно теплыми. Анжелика отбросила мокрый капюшон и двумя руками пригладила назад растрепанные ветром волосы. – У вас любопытные отношения со слугами, – заговорил наконец шедший следом Филипп. Анжелика остановилась и обернулась: – Флипо был со мной рядом, когда… когда времена были тяжелее, чем сейчас. Вероятно, тому причиной был холод, который Анжелика всегда переносила плохо, но промокшая одежда и усталость вдруг напомнили ей о беспросветной жизни во Дворе Чудес. Она вздрогнула, словно была не в Плесси с любимым мужчиной, а снова поднималась по лестнице в Ньельской башне к Николя, слушая взрывы пьяного хохота за спиной… – Ваш слуга больше напоминает подданного Двора Чудес, – заметил Филипп как ни в чем не бывало, и на его лице в полумраке коридора Анжелика не могла прочесть ровным счетом ничего. – Никогда бы не подумала, что вы обращаете внимание на моих слуг, – пожав плечами, заметила Анжелика, неприятно поразившись наблюдению мужа. Почему Филипп завел этот разговор? – Не более, чем это того требует, – Филипп отворил дверь и жестом пригласил молодую женщину войти. – Вам тоже не помешало бы согреться, – вы найдете тут все необходимое. Я велю прислать ваших девушек. – А… вы когда придете? – вырвалось у растерянной Анжелики, - широко распахнув глаза, она с удивлением и мольбой смотрела на мужа. – Мне нужно еще кое-что сделать, – уклончиво отозвался Филипп, – Если вы устали, то не ждите меня. Не ждите меня! Те же слова он сказал, когда уходил от нее под Долем, навстречу смертельной опасности. Сидя в горячей воде, испускавшей пар с запахом летних трав, Анжелика уговаривала себя, что ее тревога глупа, что в собственном замке Филиппу ничего не может угрожать…. Она дождалась, пока служанки помогут ей выйти из ванны и обернут ее тело в разогретую простынь, затем велела им принести ее платье и драгоценности. Все время, пока умелые руки шнуровали ей корсаж, вдевали серьги, укладывали волосы, она не могла расстаться с мыслью, что через какой-то час Филипп избавит ее от этого. Едва с туалетом было покончено, Анжелика отправила девушек спать. В комнате было тепло. Молодая женщина присела на пуфик, глядя на окна с приятным содроганием, которое посещает вернувшегося домой в непогоду путника. У камина она заметила низкий эбеновый стол, сервированный для двоих, и это укрепило ее уверенность, что Филипп должен скоро прийти. Комнату освещали всего три серебряных канделябра. Мягкий свет рождал золотистые всполохи на хрустале, играл в гранях драгоценных камней, многократно отражаясь в зеркалах, обрамленных тяжелыми позолоченными рамами. – Сударыня! – услышав голос мужа она резко обернулась. – О, на ваши щеки вернулся румянец.—рассеяно обронил он. Анжелика машинально поправила завившийся влажный локон у щеки, со счастливой улыбкой глядя на вошедшего Филиппа. – Как мне хотелось увидеть вас! - Я тоже хотел увидеть вас… наконец. - Да! Но нас столько всего разъединяло! Подумать только, сегодня у нас первое свидание по всем правилам галантной науки. А ведь нашему сыну скоро исполнится два года! Два года, Филипп! Все это время я была влюблена в вас. И вы тоже, пусть и не сразу признались даже себе в тех же самых чувствах. Ах, Филипп, я испытываю печаль и сожаление при мысли, сколько времени упущено, прошло даром. Но тем дороже этот момент, когда мы подошли к самому главному. Сейчас я знаю - даже ту боль, которую мы причиняли друг другу, буду вспоминать с особым упоением, ведь этот путь вел к счастью… - К счастью? – переспросил Филипп, удивленный столь сумбурной и стремительной речью. - А, да-а... Но вы чересчур увлеклись, мадам, - добавил он, улыбнувшись – боюсь, поварам придется готовить ужин заново. - О, Филипп, полно. Расскажете о себе. Вы совсем не писали, вопреки моим настойчивым просьбам. - Здесь почти ничего не происходит. Не о чем было писать…Одну минуту, сударыня. Филипп позвонил в серебряный колокольчик. Бесшумно вошли слуги с подносами, уставленными яствами, и так же бесшумно удалились, оставив супругов наедине. - Вот и еда. Надеюсь, вы голодны? Анжелика подцепила вилкой ароматный кусок мяса – седло косули с каштанами и луком-шалот. Филипп с пристальным вниманием наблюдал за ее манипуляциями: как она резала розовую, сочную мякоть, из которой сочилась кровь, накалывала на вилку и с аппетитом отправляла в рот. Заметив, что муж не притрагивается к еде, Анжелика слегка забеспокоилась: - Почему вы не едите? - Смотрю на вас. - И как? Вам нравится, как я выгляжу? – игриво промурлыкала она, приопустив тяжелые темные ресницы, делавшие взгляд маняще-чувственным. Ей владело неестественное возбуждение: хотелось много смеяться, флиртовать, обмениваясь шутливыми признаниями, балансирующими на грани пристойности, а под конец, в полумраке алькова, заниматься любовью всю ночь напролет. – Красный вам очень к лицу, - согласился Филипп с обычной сдержанностью, не делая попытки поддержать заданный тон. По его губам блуждала загадочная улыбка. Как же она любила эту улыбку! Сколько таилось в ней скрытого очарования, а красота Филиппа в этот момент становилась поистине неземной, и она любовалась им как божеством – с благоговейным трепетом. Не найдя ниточек для поддержания беседы, Анжелика вернулась к еде, уж очень она проголодалась, а мясо было восхитительным. С Филиппом можно было молчать, не ощущая при этом неловкости. - «Великая волчица Франции». Что верно, то верно, – нарушил он тишину, прерываемую только звоном столовых приборов. - Вкусно? - М-м-м, божественно! – ответила Анжелика, делая глоток вина. - Еще бы. Я собственноручно убил эту косулю утром, чтобы вы могли насладиться ее нежной плотью за ужином. Он резко поднялся, опрокинув бокал. Глядя как по скатерти расползается кроваво-красное пятно, Анжелика инстинктивно отшатнулась. Филипп рванул ее за руку к себе. Теперь он удерживал жену стальной хваткой, обняв за талию. - Восхитительно, правда? – процедил он сквозь зубы, наклоняясь совсем близко к ее испуганному лицу. - Еще недавно косуля резвилась в лесу, а теперь покоится на блюде, чтобы доставить нам удовольствие съесть ее… А вы? Мне хочется запустить зубы в эту сочную мякоть! - он с силой потянул корсаж вниз, отчего шнуровка затрещала и несколько застежек лопнуло. Анжелике кое-как удалось вырваться из его рук – справившись с корсажем, Филипп в нетерпении рванул край нижней сорочки и сжал молочно-белое полушарие, оставив на коже красные следы от колец. Ошеломленная, сбитая с толку, Анжелика отпрянула к стене, путаясь в длинных юбках. - Филипп, вы сошли с ума! Что с вами? – воскликнула она, судорожно поправляя платье. Сердце колотилось как проклятое. Она была на грани истерики. - Со мной – ничего! Это вы уехали от меня. Для чего же? Я разгадал ваш маневр - чтобы дать мне возможность загнать зверя самому. Я так и сделал. Вы, женщины – как олени: за вами нужно побегать! - Но вы же маркиз, а не мясник! Так обращайтесь с добычей по крайней мере нежно! - Тогда проявите покорность. Или вам не известно, что город, стоивший многих жертв, не принято щадить? Анжелика не ответила: она не заметила ни жадный блеск его глаз, ни скрытого в них лукавства. Отвернувшись к окну, задернутому алыми портьерами, она почувствовала, как глаза защипали горячие слезы. Красное пятно на скатерти, красные занавески, красное платье – все залито кровью, кровью, вытекшей из ее сердца. Еще одна надежда рухнула – хотя чего она, собственно, ждала? Ее предупреждали, каков Филипп с женщинами, и разве она вполне не убедилась в правдивости этих слов? Не будучи безумцем, человеку трудно поверить в безумие: он пытается найти рациональные доводы, не сознавая, что насилие может просто-напросто доставлять удовольствие. Твердая горячая ладонь легла на ее обнаженное плечо. - Вы плачете, мадам? – в голосе мужа звучала растерянность и досада. – Где же ваш боевой пыл? Может, они не поняли друг друга? - Я растратила его в бесконечных сражениях. Иногда мне хочется быть просто слабой женщиной, Филипп. - Так будьте уж ею, черт бы вас побрал! Филипп резко убрал руку. Через плечо, боковым зрением, Анжелика увидела, как он направился к выходу. Она почувствовала себя обманутой: проклятый Филипп; решил уйти сам, не дожидаясь, пока она укажет ему на дверь! - Куда вы? - К себе, сударыня. Я не буду ужинать. Мясо уже остыло и утратило нежность, – с холодной насмешливостью объявил он. Гордость отчаянно боролась в ней со страхом: если он уйдет сейчас, они окончательно заблудятся в лабиринтах взаимных обид и противоречий, откуда им никогда не выбраться. За ночь яд разочарования отравит их сердца: завтра они едва смогут смотреть друг на друга. И многого ли стоит быть самой красивой женщиной Двора, если не можешь соблазнить собственного мужа? Страх – извечный женский страх не быть желанной - победил. - Останьтесь! - Зачем? Женские страдания прекрасны только на сцене. - Я вознагражу вас за терпение. Хорош охотник, загнавший добычу и не довершивший дело до конца. Что за удовольствие в победе без триумфа? – на этот раз в ее голосе звучал вызов. Филипп устремил на нее свои светло-голубые глаза и Анжелике почудилось, что в них загорелся интерес. Или, может, желание? Анжелика быстро расшнуровала корсаж. Тонкая нижняя рубашка соскользнула с плеч, обнажив гибкий изящный стан женщины. Она заметила в нем борьбу: между собственным высокомерием и желанием проучить ее как следует, с чувством, которое он вопреки своей воле испытывал к ней. Анжелика решилась на первый шаг – «все-таки мужчины бывают упрямы как мулы». Она подошла к застывшему в нерешительности мужу, и приподнявшись на носочки, обвила его шею руками. - Мой старший кузен, позвольте мне руководить вами, – выдохнула она ему на ухо. Его руки сомкнулись вокруг ее стана. Он гладил ее обнаженную спину, поднимаясь от талии к теплым подмышечным впадинам, пока ее пальцы расстегивали пуговицы камзола и развязывали кроват. Она прижималась к нему, целуя подбородок, шею, кадык и ямочки между ключиц, потом отстранялась, быстро заглядывая в лицо. Наконец, она буквально повисла на нем, томно откинув голову назад, разглядывая его сквозь подрагивающие, слипшиеся от слез, ресницы. - Отнеси меня в постель. Он так и сделал. Уложив ее на шелковое покрывало, он ненадолго отстранился, чтобы раздеться. Анжелика следила за быстрыми движениями мужа, любуясь причудливой игрой света и тени на гибком мускулистом теле. Оставшись совершенно нагим, Филипп занялся одеждой жены: снял юбки: одну, вторую третью – они легли у подножия ложа, подобно алым волнам, покрытым бело-золотистыми барашками кружев; шелковые чулки отправились следом. Филипп заключил Анжелику в объятия, прижавшись к ней всем телом, точно желая расплющить. Опираясь на локти, он взял ее лицо в ладони, проводя большими пальцами по высоким скулам, по приоткрытым влажным губам, дотрагиваясь до розовых мочек с жемчужными каплями сережек; он склонялся над ней все ниже, пока их горячее дыхание не смешалось. Анжелика не делала попытки первая поцеловать любовника. Она гладила его спину, шею; то зарываясь в мягкие шелковистые волосы, то опускалась к узкой талии, требовательным жестом подталкивая его навстречу, когда желание уже достигло апогея. Филипп коленом раздвинул ее бедра и сразу вошел до предела: она не сдержала болезненный вскрик и инстинктивно попыталась отстраниться. Но Филипп не желал причинить ей боль: его движения стали медленными и длинными, пока она достаточно привыкла к нему и обхватила ногами его спину, глубже впуская в себя. Анжелика то искала взгляд Филиппа, проникая в него до самого сердца, то со стоном откидывала голову, открывая взору подрагивающую жилку на шее, точно обмирая; и воскресала снова, ощущая на коже жар его рта. Наконец ее пронзила дрожь: острое наслаждение распространялось по телу подобно морскому приливу. Филипп издал хриплый стон, в котором слышалось извечное торжество победителя: он стал ее полновластным господином. Теперь он тоже мог отдаться страсти: короткие сильные толчки заставляли ее конвульсивно вздрагивать, Анжелика задыхалась в кольце его тела, пахнущего медом и жасмином, тяжелое прерывистое дыхание, нательный крестик на шее мужа, танцующий у нее перед глазами, приводили ее в исступление. И вдруг все кончилось: обессиленный, Филипп придавил ее собой, и они замерли в блаженной истоме. Охваченная сладостной судорогой, Анжелика едва сумела сдержать стон, инстинктивно прикусив кожу на плече мужа и тут же, опомнившись, нежно лизнула место укуса, чувствуя соленый вкус мужского пота на языке. Ночник погас, окутав их тьмой. Разомкнув объятия, они отдыхали, постепенно выравнивая дыхание. Анжелика повернула голову, с волнением ожидая, когда Филипп заговорит. Глаза понемногу привыкли к темноте, и она начала различать его очертания. Филипп лежал тихо и неподвижно, и ее вдруг пронзила ужасная догадка: он уснул! Но нет! Он тихонько вздохнул и просунул под нее руку, так что ее голова улеглась на сгиб его локтя. - Принести свечи? – это было первое, что он сказал ей. - Зачем? - Зачем? – переспросил он,- подождите. Филипп подошел к окну и отдернул портьеры. Серебристый лунный свет, проникший комнату обозначил его темный силуэт на фоне оконного проема. Вернувшись, он лег рядом, пальцем легонько очерчивая ее профиль. Она перехватила его руку, прижав к своим губам: - Помните тот вечер в Плесси... – прошептала она мечтательно. - Да, вы были Баронессой Унылого Платья. Теперь вы совсем другая. - Лучше или хуже? - Другая. И все. Женщина… даже слишком, - загадочно закончил Филипп. Он улыбнулся, а может, ей это лишь показалось, потому что его лицо было скрыто тенью. - А вы как были гадким мальчишкой, так им и остались. И что же? Филипп не ответил. Он поцеловал ее глаза. Прижался ртом к ее губам, проникая между ними горячим языком. Анжелика ощутила покалывания во всем теле – кровь снова прилила к коже, болезненно пульсируя внизу живота и на сосках, но теперь, когда первое желание было удовлетворено, она не хотела сводить все к простому физиологическому акту. Существовало множество способов доставить друг другу удовольствия: со временем они испробуют все; она хотела знать каждый шрам на его теле, каждую родинку, вдыхать его запах, пробовать его на вкус. Темнота придала ей смелости. Филипп поддразнивал ее, называя «волчицей» не без умысла и наверняка был удивлен ее талантами: она то с готовностью подчинялась его самым непристойным желаниям, то ускользала от него, доводя до исступления, но не давая прийти разочарованию. Опытная любовница, она могла распознать в мужчине скрытый потенциал: Анжелика не знала, станет ли Филипп когда-нибудь хорошим любовником, но в ту ночь поняла, что страсть к нему будет длиться дольше, чем любовь. «Любовь - это свойство кожи испускать взаимопритягивающие флюиды», - пришло ей в голову, перед тем как сон сменил блаженное утомление, – «кто же это сказал?» Когда Анжелика открыла глаза, комнату заливал предрассветный сумрак. Филипп спал рядом, раскинувшись на постели. Она некоторое время смотрела на него: следила за малейшими движениями лица, за подрагивающими во сне веками; провела рукой по гладкой атласной коже груди, задержав пальчики на свежем уродливом шраме, покрытом бурой коркой. Сердце сжалось от воспоминания о пережитом ужасе. Она едва не потеряла его. «Любимый мой!». Но вместе с тем ее счастье нуждалось в одиночестве. Анжелика тихонько выскользнула из-под одеяла. Холод каменного мозаичного пола обжег босые подошвы. Она прошла к окну и села в кресло, завернувшись в теплый кашемировый плед. За ночь значительно похолодало, и пошел снег – нечастый гость в этих краях. Анжелика, как завороженная, смотрела, как за окном кружатся крупные снежинки. Аллея парка и каштаны, посаженные вдоль нее, уже укутались белым пушистым покрывалом. После дождливой серости, зима, наконец, облачилась в свой самый роскошный наряд. Лес, видневшийся за границами парка, был тоже уже одет в белые одежды. В такую пору особенно счастливы дети: крестьянские ребятишки, визжа от радости, носятся дотемна, играя в снежки или лепят снежных баб. Анжелика улыбнулась, представляя себе разрумяненные детские личики, глаза, блестящие от восторга. Перед ее мысленным взором проплывали счастливые лица сыновей, братьев, сестер. Даже чопорная Ортанс, когда они были детьми, принимала участие в снежных забавах… Увлечённая чередой воспоминаний, она не заметила, как подошел Филипп. Только когда почувствовала его прикосновение, повернула голову и подняла на мужа сияющий взгляд. Он не сказал ни слова, но теперь его молчание не пугало ее. Его пальцы ласкали ее затылок, а когда скользнули по шее вниз, ее охватила сладостная дрожь. Она медленно закрыла глаза, готовая замурлыкать, как довольная кошка. Он подхватил ее на руки и усадил к себе на колени. Анжелика прижалась к груди мужа: теперь он смотрел на кружащийся снег, а она смотрела на него. - Я вчера навещал сына, – неожиданно произнес он, точно угадав ее мысли о детях. – Он подрос. Когда я его видел в последний раз, он едва ходил, а теперь уже разговаривает: он назвал почти все предметы, которые я ему показывал. Он знает солдат, только род войск пока не отличает… Что? –недоуменно спросил он в ответ на тихий смех жены. - Род войск! Он даже на горшок пока не ходит, а вы уже хотите сделать его кадетом. Филипп положил подбородок на ее темя, зарываясь губами в густые волосы Анжелики. - Мне нужно возвращаться к себе, – прошептал он, крепко прижимая ее к себе и покачивая точно малое дитя. - Давайте побудем так еще немного. – тихо попросила Анжелика, закрывая глаза и растворяясь в объявшем ее покое. Они надолго замерли, точно прислушиваясь к звенящей тишине. Молчание это явило в себе новый, особый смысл, понятный им двоим. Только в тишине можно услышать истинную музыку души, и только два любящих сердца способны наслаждаться ей.
адриатика: Глава четвертая Снег, укрывший землю после памятной бури, продержался меньше недели. Теплый ветер, налетевший с юга, слизал своим дыханием белое покрывало, оставив только редкие грязноватые пятна среди голых деревьев и пожухлой травы: привычный зимний пейзаж для этих краев. * * * Утром Анжелика занялась обустройством своих покоев, состоявших из трех помещений: передней, спальни и небольшого кабинета. Также тут имелся закуток где располагалась ванная, устроенная на манер флорентийской купальни. Анжелике нравилось самой надзирать за процессом: она расхаживала из комнаты в комнату раздавая указания, куда что повесить, или поставить. Выцветшие ветхозаветные сюжеты сменили легкомысленные купидоны и пастушки, тяжелую старинную мебель – изящные вещицы работы Буля, мозаичные полы, по которым стелился холод, покрылись пушистыми персидскими коврами. Кругом нашли себе место милые сердцу безделушки: статуэтки, картины, жирандоли, бра, серебряные столики и этажерки, вазы, напольные амфоры, перчаточницы, а также две клетки с попугаями, привезенными с Антильских островов. Днем Анжелика устроила себе отдых – тело после лесных приключений немного ломило. Нежась под теплым одеялом, она вспоминала, как ночью дрожала от желания, подчиняясь мужской страсти. Париж с Кольбером и королем остался где-то безмерно далеко, младший сын и Филипп были рядом. Что ей еще может быть нужно, говорила она себе, стараясь при этом не слишком скучать по Флоримону — он уже взрослый, к тому же с ним верный Мальбран и аббат де Ледигьер. Пока не стемнело, Анжелика велела оседлать для себя лошадь и отправилась на прогулку по парку – ей хотелось воскресить в памяти моменты юности. Увиденное огорчило ее: управляющий худо-бедно следил за центральными аллеями, ведущими к замку, однако, чем дальше она углублялась в парк, тем более запущенным он выглядел. С приходом зимы никто и не подумал убрать опавшие ветви и листья, почистить старинные статуи, которые предок Филиппа привез из Рима еще в XVI веке, подровнять кусты и укрыть на зиму нежные южные растения. Пустив лошадь шагом, она прикидывала в уме, какие распоряжения необходимо дать Молину, чтобы к лету парк выглядел так же, как при жизни старого маркиза. Перестук копыт вывел ее из задумчивости – по боковой аллее рысью приближался всадник, в котором она узнала Филиппа. Она встретила его ослепительной улыбкой: – Вы решили присоединиться ко мне? Муж коротко кивнул, осаживая своего коня рядом с нею. – Знаете, Филипп, я как раз думала о том, как бы… – Я хотел бы кое-что вам показать, – перебил он ее, не обратив внимания на ее слова. Без предупреждения он пришпорил коня, и тот взялся с места в карьер, заставив кобылу Анжелики испуганно шарахнуться. Едва успокоив лошадь, Анжелика издала гневный возглас и поскакала следом. Когда она подъехала к границе парка, Филипп уже ждал ее, поглаживая коня по шее; тот, явно недовольный долгой остановкой, мотал головой, но не смел тронуться с места. – Вы хорошо держитесь в седле, – заметил Филипп, и в его голосе она услышала слабый отзвук того восхищения, с которым он говорил с нею накануне. – Вы хотели оценить мои навыки? – ответила Анжелика резче, чем хотелось. –Нет, – приподнявшись в стременах, Филипп рукой указал ей на тропинку, уходящую между кустов дальше в лес. – Я хотел, чтобы вы взглянули вот на это. Заинтригованная Анжелика заставила лошадь подойти ближе – на девственно-чистом снежном ковре виднелись крупные следы, похожие на собачьи. – Волки? Филипп снова будто не услышал ее вопроса. После короткой паузы он повернулся к ней: – Отныне я запрещаю вам выезжать одной. Вы обладаете особым талантом попадать в неприятности. – Но, Филипп… – Вы поняли меня, сударыня? – вновь перебил ее он. – Конечно, Филипп, – пожав плечами, ответила она с деланным равнодушием, но безлюдное запущенное место и волчьи следы на снегу вызвали у нее безотчетный страх: она впервые подумала о том, как же, должно быть, испугался за нее муж. – Хорошо, – Филипп коротко кивнул, словно поставив точку, и развернул коня. – Желаете продолжить прогулку в моем обществе или вернемся в замок? — спросил он как ни в чем ни бывало. Особый интерес Анжелики вызывал замок, на который в юности она смотрела с замиранием сердца. С тех пор прошло немало лет, и она уже была далека от наивных мечтаний своего детства, однако красота этого здания до сих пор трогала ее до глубины души, пусть даже величие белокаменного замка было омрачено заметной запущенностью, словно для фамильного имения Плесси пришла неизбежная старость. Замок Плесси-Бельер был построен на рубеже XV и XVI веков. Массивность крепостных стен уступила место изяществу итальянского Возрождения, оставив лишь последний вздох уходящей готики—островерхие аспидные крыши с люкарнами, отражавшимися в водной глади большого квадратного рва, окружавшего замок по периметру. И ров, и ажурный каменный мост были скорее элементами декора, чем служили для оборонительных целей. С четырех концов замок украшали выпуклые башни, соединенные между собой декоративным дозорным поясом с резными машикулями и карнизами. Путнику, желавшему попасть в Плесси, нужно было проехать по широкой аллее парка, обогнув небольшое озеро, соединенное каналом с предзамковым рвом, и позвонить в бронзовый колокол, установленный рядом с кордегардией. Большой внутренний двор имел квадратную форму. Вдоль восточного и западного крыла тянулись аркадные галереи, увитые диким плющом и шиповником, добавляя итальянской изысканности этому строгому ансамблю четких линий. В северном крыле замка, с правой стороны от входной арки, располагалась капелла Святой Аделаиды, служившая так же фамильной усыпальницей дома де Бельер. Обязанности хозяйки замка вынуждали ее присутствовать на мессе, которую служил аббат де Каретт. Несмотря на то, что господская ложа была скрыта от посторонних глаз, ее посетители не оставались незамеченными. Когда Анжелика пропустила мессу на второй день приезда, Филипп выразил ей свое недовольство: – Сударыня, вы не забыли свое имя? – Какой странный вопрос, Филипп, право же.. – В таком случае, что еще могло помешать вам исполнить долг хозяйки поместья? Вы должны были явиться к мессе. – Я не слишком религиозна, Филипп, вы же знаете. – Меня не интересуют ваши отношения со Всевышним, но, если бы вы удосужились познакомиться с историей дома к которому теперь принадлежите, вы бы поняли, о чем я говорю. – ровным голосом пояснил Филипп. – однажды я упоминал об этом: когда надел на вашу шею фамильное ожерелье дю Плесси. – Я поняла вас, – со вздохом ответила Анжелика. – Завтра я буду на мессе. «Филипп начинает устанавливать свои правила», – недовольно подумала она, но тут же одернула себя — не этого ли она сама хотела? Привыкшая к светской суете, Анжелика приготовилась отчаянно скучать в провинции. Но жизнь в Плесси оказалась вовсе не такой скучной. Сперва она решала ознакомится с делами поместья. Склонившись над амбарной книгой, она с помощью Мари-Анн, выполнявшей при ней функции секретаря, разбирала убористый подчерк Молина. Владения семейства дю Плесси были обширными: почти весь Ньельский лес, кроме нескольких десятин, принадлежавших аббатству, деревни, две водяные мельницы, пекарня, фермы и рыбные затоны, а также виноградники, раскинувшиеся на холме, в полульё от замка. Она доверяла Молину, но зная его склонность вести несколько дел одновременно, хотела во все вникнуть сама. Почти сразу по приезду она поняла, что муж ей в этом деле не помощник. Большую часть времени Филипп проводил у себя в кабинете, среди карт, военных книг и писем. Он много читал, но только то, что касалось его интересов – ни романов современников, обсуждаемых в обществе, ни стихов, ни книг для легкого чтения, он не открывал; Филипп был до крайности непростым и весьма невежественным собеседником, правда, если какой-нибудь остроумец пытался указать на это шутки ради, то сам же и оказывался в дураках. Маркиз вел переписку со многими известными военачальниками: в числе его адресатов был маршал Тюррен, который хоть и недолюбливал этого «аманта принца», но ценил его за отвагу и военный талант, и даже имперский главнокомандующий Монтикуколли, под чьим командованием Филипп сражался во время австро-турецкой войны. Однажды войдя в покои мужа, Анжелика услышала его голос, доносившийся из кабинета. Он надиктовывал секретарю текст письма и Анжелика поразилась страстности тона, вовсе ему не свойственной. Таким же образом она узнала, что Филипп уже весной может уехать в расположение своей армии. Когда Анжелика вошла в кабинет, Филипп казалось не заметил ее: он пересматривал и отбрасывал какие-то записи, а палец его жадно скользил по карте. Анжелике стало даже жаль его: прошлое кануло в Лету; король не нуждался в полководцах, затмевающих его славой. Сам Филипп иногда с горечью констатировал, что времена Ахиллесов уходят, но без колебания готов был пожертвовать почестями, лишь бы ему позволили полагаться на собственное усмотрение. Он был военным по призванию: для него маршальский жезл был лучшим доказательством его успешности в деле, которому он отдавал себя целиком. Второй его страстью была охота. Каждый день он выезжал спозаранку, до завтрака успевая загнать кабана или оленя. Он тратил огромные средства на содержания своих конюшен и псарен. У распорядителя волчьей охоты была одна из самых больших свор в королевстве. Все связанное с любимыми псами и лошадьми проходило под его пристальным надзором. Он присутствовал при случках и родах, а если был в отъезде, то требовал в подробностях сообщать ему обо всем письменно. При этом личные обстоятельства клиентов и арендаторов мало беспокоили его: он не почтил своим вниманием ни на одно семейное событие последних, будь то свадьба, крестины или похороны. Эти обязанности целиком лежали на плечах управляющего Молина, а теперь и маркизы дю Плесси. Сама Анжелика удивлялась тому, сколько дел разом навалилось на нее. Решительно, жизнь в Плесси она представляла по-другому. Хотя супруги почти не виделись, она убедилась, что их отношения иногда волнуют мужа. Однажды она решила дать Филиппу совет: - Вы совсем не знаете, как обращаться с женщинами, мой дорогой, и поэтому превратно судите о них. Если вы не хотите читать блестящих романов наших современников, обратитесь к нетленной античности. Почитайте, к примеру, Овидия или любовную лирику Катулла. Филипп ответил: ему не зачем читать Овидия и Катулла, раз она обещала быть его проводником в Стране Нежности. Вот пусть и обучает его любовным премудростям. - Ах, любовь моя. Если нам с вами все же удалось достигнуть острова Цитеры, то на карте Страны Нежности ваши позиции пока на подступах к деревне Почтения! - Если меня и оттуда вышибут, это будет ваша вина! Оба посмеялись, а вечером Анжелика обнаружила на его столе, рядом с «Записками о Галльской войне» и «Походом Александра», томик Катулла. Иногда Филипп откровенно скучал: становясь либо раздражительным и заставляя всех трепетать перед собственным деспотизмом, либо безразличным ко всему и даже вялым. Днем, после охоты, он изнурял себя в оружейном зале физическими упражнениями, а по вечерам запирался в кабинете, где просто сидел в кресле, лениво перебирая бумаги или вовсе витая мыслями в облаках. В эти периоды затворничества он запрещал кому бы то ни было входить к нему. Только Ла Виолетт по требованию приносил ему вино или чай, столь любимый соседями по ту сторону Ла Манша, по вкусу и цвету, однако же, напоминавший жидкую смолу. Анжелику очень беспокоили эти приступы меланхолии. Как-то ближе к вечеру, она зашла к мужу, чтобы прикрыть окно. На Филиппе поверх сорочки был только легкий камзол, а в комнате стоял цепенящий холод, но маркиз, казалось этого не чувствовал. На столе перед ним сгрудилась целая флотилия корабликов из писем. Когда Анжелика молча, едва не крадучись, прошла к оконной нише, Филипп вдруг взвился с кресла и грубо вытолкал ее вон, пригрозив, что, если она еще раз нарушит его покой без разрешения, он выгонит ее пинками. После этой безобразной сцены Анжелика велела на ночь запереть дверь в свои комнаты. Перед сном она попыталась отвлечься чтением, посмеиваясь над злоключениями героев «Любовной истории галлов» за которую остроумный братец мадам де Севинье был подвергнут опале. Правда и в изгнании он не утратил бодрости духа, выпустив не менее скандальное дополнение к роману: «Карту страны легкомыслия», где самым непристойнейшем образом осветил похождения многих известных персон. Но вот перед глазами забегали черные точки, и сонное оцепенение сковало Анжелику. Филипп ранен! Ее внутренний голос кричал: «Я знала... знала, что это случится!». Город приближался, уже виднелись пушки и ощетинившаяся пиками пехота, вставшая неподвижным каре. Но Анжелика смотрела только на пеструю группу военных около передовых орудий. Когда она подскакала ближе, какой-то всадник отделился от этой группы и помчался ей наперерез. Анжелика узнала Пегилена де Лозена. Она крикнула, задыхаясь: – Филипп ранен? – Да. – Серьезно? – Да. - Где он. Я хочу его видеть. - Не стоит мадам, прошу вас! – ответил Пегилен, преграждая ей путь своей лошадью. - Он... он умер?- глухо пробормотала она. Плотная, тяжелая, вязкая темень сгустилась вокруг нее, и ледяной голос шепнул: да, так и есть. Но в тоже время она знала – это неправда. Он жив! Жив! - Я сожалею, мадам. Красавцу маршалу оторвало голову ядром. Рука, сильная и гибкая, как змея, обвила ее стан. Повернувшись, она увидела перед собой глаза, привыкшие метать молнии – глаза короля. - Пойдемте, сударыня, вам не место здесь. - Но мой муж… я хочу увидеть его! - Зачем? О нем уже позаботились. Разделите мой триумф, Безделица. Вы уже видели Версаль? Разве где-нибудь есть нечто более величественное? Это дворец, откуда я буду править миром. Вы со мной, моя красавица? Двери распахнулись, и церемониймейстер громко объявил его Величество, короля. Придворные расступались в две шеренги, низко кланяясь венценосному идолу. Монарх занял свое место под голубым балдахином, расшитым золотыми лилиями. Анжелика подошла к трону королевы и опустилась в реверансе перед Ее Величеством. Та медленно повернула голову, и маркиза вскрикнула от удивления: - Франсуаза! Мадам Скаронн! - Тише, моя дорогая, тише. Меня теперь величают по-другому. Кто-то легонько тронул Анжелику за руку. Обернувшись она увидела Мадам, принцессу Генриетту. Но что за жалкий вид был у внучки Генриха IV! Платье роскошное, но какое-то несвежее – юбка совсем вытерлась, кое-где ткань истлела до дыр, высокую куафюру украшал венок из черных увядших роз, распространявших сладковатый запах гниения. - Он так ее любит! Даже вы ничего не можете поделать с этим. Пойдемте я покажу вам сад. - Мой муж, он погиб. Мне не говорят, где он, Мадам. - Пойдемте же, быть может, вы найдете то, что ищете. А может, и нет… Они спустились по белым мраморным ступеням. Впереди лежал широкий проспект, а по бокам выстроились могильные камни и склепы, украшенные согбенными ангелами, оплакивающими людскую смертную долю. «Кладбище невинных мучеников!». Скелеты в беседках, казалось, вели обычную повседневную жизнь: сидели кружком за игрой в карты, ели, пили, ходили друг к другу в гости, стояли визави, соединив костистые руки, точно сойдясь в контрдансе. - Прощайте, сударыня, я должна вас оставить, у меня назначено важное свидание. – принцесса поспешила в сторону склепов и беседок. Анжелика хотела остановить ее, но крик застрял в горле. «Прочь! Прочь отсюда!» Она бежала, не оглядываясь в белесом сумраке, поднимавшемся от зияющих провалов могил и вдруг плотная стена тумана расступилась перед ней: Анжелика стояла на зеленом холме, а перед ней, на сколько видно глазу простиралось море, сверкающее в солнечных лучах. Шум прибоя, крики чаек и запах, щекотавший ноздри - острый, соленый и свежий, как сама жизнь. Море окаймлял песчаный берег, а справа высилась скалистая гряда, покрытая низким кустарником. Анжелика замерла, глядя как на горизонте прозрачная голубизна неба сходится с бирюзовой водной гладью. И вдруг почувствовала теплые руки на своей талии и подавшись назад, точно ступив в надежное убежище, оказалась в объятиях мужчины. - Филипп! Филипп… Минуту-другую Анжелика не понимала, что происходит: она металась в постели, путаясь в тяжелом покрывале. - Жавотта! – маркиза попыталась нащупать шнурок звонка, но тут вспомнила, что в Плесси их нет. Ночник потух, и она находилась в кромешной тьме. Отдернув полог, она снова позвала служанку. Когда появилась заспанная девушка со свечей в руке, Анжелика накинулась на нее с упреками. Та принялась канючить в ответ: - Но мадам, я проверяла, клянусь. Свет горел… - Хорошо, зажги ночник, – устало прервала ее маркиза, – и ступай, приготовь мне травяной чай. И впредь, когда я ночую одна, ты спишь в моей комнате. Жавотта ушла, а Анжелика, во влажной от пота сорочке, откинулась на постель, дожидаясь ее. Сон почти выветрился из головы, и она принялась думать о Филиппе. Как сблизиться с ним? Почему она должна идти на уступки, а он даже в ничтожной мере не может осознать своей неправоты? Любит ли он ее? Сама она испытывала к нему сильное чувство, которое порой сама не до конца понимала. Возможно ли это – любить, довольствуясь лишь снисхождением? И как долго это может продлиться? Ответов на эти вопросы у нее не было. Их отношения – вот один большой вопрос! Позавтракав у себя в комнатах, Анжелика решила заняться своими украшениями. Во время сборов их сложили кое-как, а теперь их предстояло почистить и распределить по шкатулкам. Она велела положить ковры внахлест, а сверху накидать подушек. Расположившись по-восточному, Анжелика принялась раскладывать драгоценности подле себя. Жавотта, в бархатных перчатках, вооружившись губкой и замшевой шкуркой, сначала тщательно протирала вещь, полировала, а потом складывала в ларец, который указывала маркиза. Музыкант Паоло развлекал их, играя на скрипочке. Занятая сравнением колец, Анжелика не сразу заметила фигуру мужа в дверях, а заметив, демонстративно сделала вид, что поглощена своим занятием. Филипп подсел рядом. Скрипочка смолкла, а Жавотта, тихо ойкнув, вскочила и бросилась к двери. Филипп молчал. Анжелика злилась: ситуация принимала комичный оборот, но сдаваться она не собиралась. Дай лобзаний мне тысячу сразу И к ним сотню и тысячу вновь, Сто еще, и к другому заказу Вновь настолько же губки готовь. Продекламировал Филипп и, наклонившись к ней, прикусил мочку уха. – Катулл. Такое поведение мужа, вкупе с дразнящей болью, больше рассердило Анжелику, чем настроило на игривый лад. - Вы только что вернулись? – холодно поинтересовалась она, отодвигаясь. - Да. - От вас пахнет конским потом и псарней. - Хорошая была охота, – ответил Филипп, пропуская между пальцами нить жемчуга - Кстати, вы же любите бывать в лесу без сопровождения. Как будете действовать, повстречавшись с волком? Анжелика удивленно посмотрела на мужа. Он хранил бесстрастный вид, лишь в глазах мелькнула насмешливая искорка. - Ну же, отвечайте! Озадаченная Анжелика попыталась вспомнить, как нужно вести себя с собакой. - Нельзя показывать страх. Смотреть прямо в глаза. - Смотреть в глаза нельзя, если не собираетесь драться. - Попытаюсь убежать, залезть, к примеру, на дерево. - Вы уже однажды пытались, верно? Нет, вам не хватит быстроты и проворства. А если даже и хватит… Волки очень терпеливы. - Тогда научите, как мне быть, – процедила Анжелика. Она не могла понять, к чему Филипп завел этот дурацкий разговор о волках. Он придвинулся вплотную, оглядывая ее из-под полуопущенных ресниц - ни дать ни взять волк, стерегущий добычу. - Отступайте назад, не поворачиваясь спиной. Медленно и бесшумно, шаг за шагом. Опустите глаза, избегая зрительного контакта со зверем… Анжелика замерла, а сердце, наоборот, забилось быстро-быстро, она инстинктивно качнулась назад и – хлоп! – задела рукой крышечку шкатулки. От неожиданности Анжелика потеряла равновесие и упала на шелковые подушки. Филипп тут же навалился сверху. - Все кончено, мадам. Теперь берегите горло! После этого последовала короткая, но жаркая схватка. Анжелика пыталась столкнуть мужа, ругая его на все лады. Она извивалась, пока он задирал ей юбки, другой рукой удерживая их вокруг талии. Она принялась кричать, призывая своих слуг, но Филипп тут же закрыл ей рот своим ртом. Отвлеченная этим маневром, она ослабила защиту своих основных позиций. Противник молниеносной атакой утвердил над ними власть – его ладонь проникла между ее сомкнутых бедер. Дальше сопротивление было невозможно – сражение было проиграно. Крепость выслала парламентеров, умоляя принять капитуляцию – ее пальцы, расстегнув кюлоты, судорожно искали завязки нижних панталон. Удовлетворив первую страсть, они решили повторить еще раз, но уже более обстоятельно. Они помогли друг другу раздеться донага и снова соединились в тесном объятии. Филипп взял длинную нитку жемчуга и обмотал вокруг шеи жены, затем вокруг своей. Анжелика выгнулась, гортанно вскрикнув от наслаждения, пронзившего ее тело. Нитка лопнула и жемчужины разлетелись перламутровыми брызгами, как капли росы, скатываясь по золотисто-прозрачной коже.
адриатика: Глава пятая Анжелику периодически охватывала тревога. Она с тоской всматривалась в плотную стену деревьев, черневших за границами парка, чувствуя, что у нее осталось неоконченное дело — Ньельский лес, окутанный молочной туманной пеленой, ждал ее. Мелюзина! Она должна вернуться и поговорить с ведьмой. Несколько раз она была близка к тому, чтобы отправиться в дорогу, но всякий раз ее останавливало присутствие Филиппа и его предупреждение… Конечно, он был прав, но Анжелика не знала, кому из слуг, кроме Флипо, может доверять настолько, чтобы взять с собой к колдунье. К тому же, все ее самые верные люди — «ангелочки» Двора Чудес — были плохими наездниками и не умели обращаться с огнестрельным оружием. «Надо просто дождаться подходящего момента», – мысленно решила Анжелика. Этот момент представился в самом скором времени. Собираясь идти к обеду, она столкнулась на пороге с Ла Виолеттом. Слуга отскочил в сторону и согнулся в низком поклоне. – Да простит меня госпожа маркиза. Меня прислал сеньор дю Плесси. Он велел передать, чтобы вы обедали без него. К господину маркизу прибыл адъютант Его высочества принца Конде, и они заперлись в рабочем кабинете. – Хорошо, — рассеянно кивнула Анжелика. Ла Виолетт откланялся и сделал движение чтобы уйти. – Постой, — окликнула его Анжелика. — Ты знаешь, что с Пандорой? Мне сказали, что она повредила ногу, а нынче утром мой муж снова осмотрел ее. – Господин маркиз сказал, что она немного прихрамывает и ездить на ней опасно. «Надо написать Роджеру, чтобы доставили сюда мою Цереру», – мелькнуло в голове у Анжелики. – Госпожа маркиза, — замялся Ла Виолетт, — мы тогда все так за вас испугались. Ведь месье дю Плесси нашел вас в пещере у колдуньи, вот страх-то! Анжелика нетерпеливо отмахнулась: – Скажи мне, а ты знаешь что-нибудь о ней? – Нет, мадам, но матушка говорила, что она заключила сделку с дьяволом. Если хотите послушать страшных историй, вам надо поговорить со старухой, ходят слухи, что она шастает к Мелюзине, — доверительно сообщил Ла Виолетт. – О ком ты говоришь? Что за старуха? – Да старая Алтея, кормилица господина, она тут часто бывает. – Я хочу поговорить с ней, – решительно заявила Анжелика. – Как угодно вашей милости, она и сейчас в замке, сидит на кухне у очага, греет свои старые кости. Все, что ей нужно, это кусок свиного окорока и стаканчик доброго винца. Хотите, я велю ей подняться к вам? Видя рвение слуги, маркиза покачала головой: чего доброго, наябедничает Филиппу. – Нет, я передумала, ступай! Подождав, пока Ла Виолетт скроется за поворотом, Анжелика развернулась и быстрым шагом поспешила по коридору. Она спустилась вниз, туда, где находились подсобные помещения. На большой просторной кухне шли приготовления к обеду. Вокруг все кипело, бурлило, шкворчало: в воздухе аппетитный запах бульонов и жареной дичи смешался со сладкими ароматами ванили и корицы, исходившими от десертов. Поварята сновали туда-сюда: взбивали муссы, резали мясо, помешивали супы и соусы в сверкающих начищенной медью кастрюльках, грели воду в чугунных котлах, подвешенных вдоль стены над большими жаровнями. Толстые краснощекие кухарки, окруженные плетеными корзинами, щипали птицу и чистили овощи. Затем корзины опускали на большие весы, установленные в центре залы, и подмастерье, предварительно сделав запись в толстой тетради, отправлял их в кладовую. Старший повар, мэтр Жубер, надзирал за процессом готовки с поварешкой в руке: если кто-то, по его мнению, выполнял работу не слишком добросовестно, поварешка с размаху опускалась на голову провинившегося. Анжелика не слишком пеняла на него за эти строгие меры — ее стол по праву считался одним из лучших в Париже. Жестом Анжелика дала понять, чтобы на нее не обращали внимания. Мэтр Жубер, привыкший к причудам хозяйки, тактично кивнул и отошел в сторону. Маркиза скользнула взглядом по длинной, вытянутой зале и, наконец, заметила в углу скрюченную фигурку старухи. Остановившись поодаль, она с интересом рассматривала женщину, – единственную женщину, кроме нее, – которую когда-либо любил Филипп. Худая, сгорбленная, с костлявыми руками, на которых змеились синие толстые вены, она напоминала чахлую облезлую кошку. Беззубым ртом она сосала кусок окорока, а в руке у нее была большая кружка, к которой она то и дело с удовольствием прикладывалась, сладко причмокивая. Пожалуй, Ла Виолетт был прав - по части винопития старуха была далеко не новичком. – Вы Алтея? — тихо спросила Анжелика, приблизившись к ней. Женщина вздрогнула, услыхав свое имя, и подняла изрезанное морщинами и рытвинами от оспы лицо. –Да, это я,— ответила она скрипучим старческим голосом. – Я маркиза дю Плесси. Старая крестьянка моргнула по-совиному выпученными глазами: один был затянут слепым бельмом, но второй смотрел остро, с любопытством. – Знаю, — коротко ответила она. «В самом деле, ведь эта женщина была на нашей с Филиппом свадьбе», – запоздало вспомнила Анжелика. Она машинально отметила поведение старухи: в нем не было угодливого низкопоклонства, присущего слугам, много лет прослужившим в господском доме. – Алтея, мне сказали, что вы знакомы с колдуньей, живущей в пещере. Расскажите мне о ней. На сморщенном лице старухи обозначилось недоверие, она вся сжалась, прижимая к груди недопитое вино. – Все врут, — пробормотала она. – Успокойтесь, — мягко сказала Анжелика. — Я напугала вас своей прямотой, но клянусь, я не хотела. Я ни в чем вас не обвиняю, просто расскажите мне, что вам известно о Мелюзине. —Я лишь брала у нее снадобье из гадючьего яда для своих старых коленей, – забубнила старуха. — Поговаривают, что теперешняя Мелюзина самая сведущая и опасная из тех, что жили в этих местах. Она лечит лихорадку змеиным отваром, подагру золой мокриц, глухоту муравьиным маслом. Говорят, ведьма может избавить от рака: она точно находит место, где он сидит и заклинаниями выманивает наружу, потом заключает его в скорлупку от ореха, которую нужно зарыть под папоротником в полночь. А еще… —голос старухи зазвучал зловеще, —к ней наведываются согрешившие девицы и те, кто устал ждать смерти старого родственника с большим наследством. По слухам, к ней обращался герцог Ла Мориньер, чтобы извести своего дядю-католика. Хе-хе-хе… – Так значит, она занимается темными делами, — задумчиво протянула Анжелика, слушая дребезжащий старческий смех. – Она помогает не всем. Сначала она просит вещь человека, а потом уж решает, можно ли его вылечить или дать отвар, от которого он уснет вечным сном. Поблагодарив женщину, Анжелика поднялась к себе, не зная, можно верить россказням выжившей из ума пьяной старухи или нет. Но решения повидать колдунью она не изменила: как и в детстве, жуткие истории только сильнее подогревали в ней любопытство. «Сейчас!» Крикнув служанку, Анжелика приказала ей найти Флипо. Когда мальчик приоткрыл дверь, просунув голову в проем, она торопливо начала перечислять: – Сначала распорядись, чтобы для меня седлали лошадь, потом иди на кухню и захвати с собой корзинку: туда пусть положат черной кровяной колбасы, топлёного сала, окорок и мешочки с сахаром и солью, понял? Беги, только живо! Отослав Флипо, она быстро переоделась в платье для верховой езды и накинула на плечи плащ, подбитый мехом. Анжелика подвязала к поясу кошелек, полный золотых монет и кисет с нюхательным табаком. Затем поспешила во двор, то и дело оглядываясь. Держась за камень, она откинула полог из плюща, прикрывающего вход в пещеру. Тем временем в глубине раздался шорох, зашаркали шаги, из-за полога высунулась иссохшая рука, и в сумеречном свете замаячило лицо глубокой старухи. Она походила на заскорузлый ствол мушмулы с потрескавшейся бурой корой, но вокруг головы клубилась пышная белоснежная копна волос с торчащими во все стороны пучками мертвых прядей. Часто моргающие глаза уставились на Анжелику, и та спросила на местном наречии: — Ты колдунья Мелюзина? — Я. Что тебе, птаха, нужно? — Вот, я тебе принесла кое-что. — Пришелица протянула старухе корзинку с дарами. Старуха внимательно изучила все содержимое и, показав горбатую, спину, удалилась вглубь пещеры. Анжелика молча последовала за ней. Она присела на плоский камень и стала ждать. Так она поступала и раньше, когда ей нужен был совет колдуньи Мелюзины. Тогда этим именем называла себя другая женщина. Она была еще древнее этой и выглядела еще более обугленной. Ее повесили на дубовом суку крестьяне, обвинив в том, что в колдовских целях она убивала детей. — Чего же ты хочешь, дочь моя? — наконец произнесла колдунья строгим надтреснутым голосом. — Узнать свою судьбу? Приворожить любимого? – Я уже приходила сюда, спасаясь от грозы, и теперь снова пришла, чтобы поблагодарить тебя. -- Я знаю. Он нашел тебя здесь, Fariboul Loupas, —ведьма опустила тяжелые набрякшие веки, и Анжелика увидела, как в щелочках засветились желтоватые белки. Спустя мгновение Мелюзина снова уставилась на молодую женщину своими ежевично-черными глазами, казавшимися яркими и неожиданно молодыми на безобразном старческом лице. – Дай руку, и я предскажу твою дорогу. — Что ты знаешь о моей дороге? — прошептала Анжелика. – Я вижу свет, потом раскаленное солнце и бурю. Огонь молчит, но угли уже тлеют. Анжелика хотела спросить о проклятии, про которое ей говорил мэтр Людовик, но сдержалась и молча поднялась. – Хочешь, я расскажу тебе еще? – старуха словно угадала ее мысли. Она зашаркала в другой конец пещеры, склонилась над большим деревянным ларем и достала оттуда платье, которое Анжелика оставила у нее во время грозы. Глядя, как сухая костлявая рука щупает бархатную ткань, молодая женщина не выдержала: – Не нужно. Я сделала то, зачем пришла. - Она забрала у колдуньи платье, свернула его и спрятала под плащ. Когда Анжелика уже была у выхода, сзади снова раздался скрипучий голос старухи: – Ты родилась для любви. Пламя выжжет твой путь, но тебе суждено укротить огонь. Погруженная в свои мысли Анжелика отпустила поводья, пустив лошадь шагом. Огонь выжжет твой путь, сказала Мелюзина. Что она имела в виду? Огонь костра, забравший у нее любимого, спаливший ее жизнь дотла? Огонь на грязных улицах Парижа, на которых сгинули Николя и Клод? Огонь войны, едва не отобравший у нее Филиппа? К чему ведет путь, если на нем ей суждены одни потери? Против воли она представила себе, что возвращается в замок, где нет никого, кроме слуг, где не слышен голос господина, вдохнувшего жизнь в старые стены фамильного жилища, и ничьи руки не согревают ее по ночам – маркиза закусила губу, отгоняя жуткое видение. К черту старую колдунью с ее предсказаниями – ведь ей есть к кому возвращаться; Анжелика сжала коленями бока лошади, побуждая ее перейти в галоп. Замок Плесси-Бельер был самым большим поместьем в округе, а громадный парковый ансамбль привлекал приезжих со всей провинции. Многие дворяне следовавшие в свои имения, делала крюк, чтобы посмотреть на здешние красоты. Даже в мертвый сезон здесь можно было встретить гуляющих – торговцев, приехавших по делу, фермеров с семьями и другой разнообразный люд, разбредавшийся после мессы по извилистым аллеям парка. Днем, после полудня им выпадала честь увидеть знаменитую церемонию «собачьего супа» в исполнении главного распорядителя волчьей охоты короля. Анжелика тоже приходила полюбоваться на это варварское, но не менее великолепное зрелище. Толпа зевак собиралась у решетчатого забора. Муж находился во внутреннем дворике псарни, служившим для выгула. Настало время кормления. Посреди двора было сложено угощение – освежеванные куски дичи вперемешку с потрохами. Внутри крытого загона слышался лай и возня — собаки, отчаянно воя, в нетерпении скребли лапами в двери. Филипп стоял рядом с кровавой массой, от которой шел еле заметный пар, вооруженный только хлыстом. Он поднял руку, и трое псарей одновременно отодвинули задвижки, выпуская свору наружу. Казалось, собаки вот-вот набросятся на еду, сметая все на своем пути, но приблизившись, они резко замерли по щелчку кнута. Скалясь и рыча, они рвались к вожделенному лакомству, не смея преодолеть невидимую преграду – железную волю хозяина — строптивые, ярые, но уже покорные ему. Мгновение, и Филипп отдал команду. Злобная свора, утробно воя, набросилась на угощение. Филипп, как обычно, отстранённо наблюдал за их грызней, сохраняя полную бесстрастность, лишь иногда вмешиваясь, когда спор за сладкий кусок грозил перерасти в свалку. Анжелика наблюдала это зрелище через прутья решетки, разрываясь от противоречивых чувств так же, как когда увидела это впервые: каким прекрасным он казался ей – светлый ангел, среди этого животного безумия, оскаленных пастей, перепачканных кровью острых зубов, впивавшихся в свежую плоть. Терпкий запах псины, смешанный со сладковато-тошнотворным запахом потрохов вызывал у нее отвращение. И вместе с тем, глядя на мужа, молодая женщина каждый раз испытывала какое- то постыдное вожделение, от которого она дрожала будто в ознобе. Как-то раз Анжелика отправилась на поиски Филиппа – ей захотелось пригласить его на верховую прогулку. Ла Виолетт, открывший ей дверь, передал, что маркиз занят: случают его любимую суку Торпедо. Так как фаворитка большую часть времени жила в его покоях, то все действо происходило тут же. Сука с кобелем стояли в замке. Торпедо дрожала. Ее бока работали как кузнечные меха; она поскуливала, обводя комнату затуманенным взглядом, шерсть на холке стояла дыбом. Когда задние лапы начинали подгибаться, Филипп удерживал ее, нежно, но с силой. Он поглаживал блестящую шерсть, тихим голосом успокаивая свою любимицу, пока псарь влажной губкой вытирал слюну, капавшую с ярко-красной пасти. Анжелика, еще в детстве спокойно наблюдавшая случку животных, отчего-то смутилась при виде этой сцены. А когда Филипп поднял на нее свой холодный взгляд, она и вовсе покраснела, как девица. - Вы, мадам? – проговорил он. Не дав Анжелике опомниться, Филипп приблизился к ней вплотную, при этом не сводя слегка сощуренных глаз с собак. – Она устала, держи ее крепче. – бросил он слуге. Сучка очередной раз взвизгнула. Кобель утробно зарычал, нежно покусывая холку подруги. - Смотрите, как она ему нравится. Он мучает ее уже около часа, но дело того стоит. – Филипп повернулся к жене и рассеянным жестом убрал с ее лица выбившийся локон. От беглого взгляда и особенно от прикосновения ей стало совсем уж не по себе. Перед глазами вспышками вставали картины увиденного: лощеный Филипп; длинная узкая кисть в обрамлении кружевного манжета, изящные тонкие пальцы, унизанные кольцами, ласкающие грязных похотливых животных; его безразличный, с тенью надменности взгляд, мимолетно коснувшийся ее. - Вам не кажется, в этом есть..нечто отвратительное, – сдавленно пробормотала Анжелика. - Отвратительное? – удивленно переспросил Филипп – Я вас не понимаю. Вам, быть может, дурно - вы покраснели. Зачем вы хотели меня видеть? - Я уже не помню, – призналась Анжелика. – Вы придете ко мне позже? - Я надеюсь. – пожал плечами Филипп, едва усмехнувшись уголками губ. Анжелика вышла в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь. Вернувшись к себе, она в изнеможении бросилась на постель. Возможно, все дело в том, что наступили дни месяца, когда таинственная женская сущность проявлялась сильнее всего? Ее влечение к мужу многократно усилилось, а чувства обострились. Засыпая после объятий, она ощущала в себе его семя: ей снова хотелось понести ребенка. Анжелика приложила руку к животу, представляя, как внутри нее, быть может, уже зарождается новая жизнь. На следующее утро она хотела отправить к Молину слугу с запиской — ее давно занимала мысль съездить на рудник Аржантьер. Правда, к этому желанию примешивался подспудный страх встретиться со своим прошлым. «Это место навсегда связано с Жоффреем..» – но голос разума так же напоминал ей, что рудник теперь является ее собственностью и перейдет в наследство Флоримону. Рука уже потянулась к колокольчику, но тут внимание привлекла хлюпающая носом служанка: – Что произошло, милая моя Жавотта, я же вижу, у тебя заплаканные глаза? – Беда, мадам. Барба заболела…Я к ней зашла, а она лежит вся в лихорадке и стонет, будто умирающая. Я хотела сразу рассказать, да не решалась вас отвлекать. – Надо взглянуть, – решительно сказала Анжелика. – Подай-ка мою шаль. Этого еще не хватало! Только вчера, когда Анжелика заходила проведать сына, Барба была жива–здорова. По дороге в крыло, где жили слуги, ей мерещились всякие ужасы: кажется, в Бордо была эпидемия оспы, а повозки регулярно привозили оттуда вина и сыры к их столу. Но, оказавшись в комнате служанки, маркиза почувствовала невероятное облегчение: даже беглого осмотра было достаточно, чтобы понять – страдания Барбы сильно преувеличены. – У тебя всего лишь простуда, милочка моя, надо поменьше обретаться на кухне: там сквозняки. Я прикажу заварить тебе отвар из трав, и меньше чем через пару дней все пройдет как прошлогодний снег. Но Барба была настроена далеко не так радужно, как ее госпожа. – Да я не за себя, мадам, за малютку переживаю. Вдруг это заразно? Ох, как представлю, что эти дурынды пустоголовые с ним целый день, так сердце кровью обливается. Они и покормить забудут. Как бы не извели вовсе… – Извели?! Ты говоришь о моем мальчике? Но Шарль-Анри наследник рода дю Плесси, к тому же у его нянек безупречные рекомендации, и вид у них очень респектабельный. Опять ты все придумываешь! – Конечно, респектабельный, ежели по несколько минут в день на них смотреть, — пробурчала Барба. На ее румяном от лихорадки лице появилось выражение несчастное и решительное одновременно. – Ты ведешь себя неподобающе дерзко! – Анжелика задохнулась от возмущения. – причиной тому, как мне кажется, твое новое положение! – Нет, мадам, уж поверьте, я вас знаю давно с тех пор, как вы сами жили в нужде, и меня уж выслушайте! А скажу я вам вот что: изменились вы сильно, как стали маркизой и ко двору были представлены. Младшему сыну вы радуетесь, как красивой кукле: наряжаете, играете, а потом не навещаете его днями, а порой и вовсе неделями. Оно, конечно, для вашего теперешнего положения это нормально, негоже знатной даме о детях думать. Только раньше у вас под саржевым корсажем сердце было материнское, а теперь вы его на титулы и привилегии разменяли! – Барба! – резко прервала ее маркиза, чье лицо теперь пылало не хуже лица служанки. – С меня довольно! Если бы не твоя болезнь, я бы тебя наказала! Ты не хуже меня знаешь, сколько мне пришлось выстрадать ради моих сыновей! Несмотря на владевший ею гнев, она понизила голос: – Если бы я так и осталась служанкой, что было бы с ними? Или ты забыла судьбу Лино? – Нет, мадам, – теперь на глаза Барбы навернулись слезы. – Тогда попридержи язык впредь, и запомни: ты обязана мне всем. – Да простит меня госпожа маркиза… – служанка разрыдалась, вытирая слезы краем одеяла. – Я… только не подумайте, что я забыла, сколько вы для меня сделали… Ох, не знаю… жар, видимо... Бес попутал, вот и наговорила вам! Несчастный вид женщины вкупе с искренним раскаянием, заставил Анжелику смягчиться. – Барба, я охотно тебя прощаю. Только подумай, через сколько нам пришлось вместе пройти… И ты знаешь, что во мне ничего не поменялось, просто тебе трудно понять ту жизнь, которую мне приходится вести. А теперь поспи, я велю принести тебе отвар, чтобы ты поскорее поправлялась на радость своему воспитаннику. Анжелика вышла из комнаты Барбы в некотором смятении, которое царило в душе. Упреки этой женщины, столько лет преданной ей, уязвили ее до самого сердца. Какое-то неясное беспокойство поселилось в душе. Конечно, бедная Барба не знала, о чем говорит. Нельзя поменять сердце на титулы и привилегии, при дворе сердце просто никому не нужно, а нужны ум, красота, честолюбие, умение подчинить более слабых и ловко угодить сильным, использовать любую возможность для возвышения, не брезгуя идти по головам, вести тонкую интригу, скользить по лезвию и танцевать на кончике иглы. При дворе игра ведется нескончаемо и каждый стремится разыграть свои козыри. Постоянная эта игра вырабатывает новые ценности, открывая новые светила, новых богов, требующих поклоняться им на свой собственный лад. Сейчас эта мысль сопровождалась кислым, вяжущим привкусом, словно оставшимся после вина из местного винограда. Словно желая снять груз с души, Анжелика направилась в детскую, чтобы взглянуть на сына. Она распахнула дверь и с глубоким изумлением увидела ту самую няньку с безупречными рекомендациями вместе с одним из лакеев, примеряющими на себя роли нимфы и сатира с гравюры Арентино. Глаза няньки округлились, будто она увидела ангела, сошедшего с небес, чтобы покарать ее за грехопадение. – Ма-аадам…госпожа маркиза, – девушка лихорадочно принялась поправлять одежду, а ее любовник, опустив глаза, прижался к стене. – Да простит меня госпожа… я не ожидала… это мой жених! – и она толкнула парня вперед, пытаясь спрятаться за его широкой спиной. – Жених?! Да мне плевать, кто он! Комната моего сына не подходящее место для интимных встреч! Надеюсь, ты понимаешь, Нанет, что в твоих услугах я больше не нуждаюсь, – Анжелика едва сдерживалась, чтобы не надавать обоим тумаков, и ее останавливало только то, что это была детская. – Где господин Шарль-Анри? – Он всегда отдыхает в это время. Я его уложила, мадам, – пролепетала девушка. Анжелика прошла в соседнюю комнату: в комнате царила полутьма, портьеры были задернуты, а в алькове, где стояла детская кроватка, горел ночник. Она остановилась подле, любуясь своим сыном: в золотистом свете, падающим ему на лицо, мальчик был похож на маленького Иисуса, спящего в яслях. Светлые волосы покрывали лобик, а длинные ресницы отбрасывали лиловые тени на круглые щечки. Она смотрела на него, не отрывая взгляда, чувствуя, как в груди становится тесно от переполнявшей ее нежности. Как же заблуждается Барба! Ребенок тихонько вздохнул во сне. Анжелика наклонилась над ним, чтобы поцеловать и тут же отпрянула. Она обратила на стоящую в проеме няньку потемневший от гнева взгляд, и та будто вросла в пол. – Почему от ребенка пахнет вином? Отвечай! Ты давала ему вино, чтобы он спал и не мешал тебе предаваться разврату?! Где остальные? Живо найди вторую няньку и кормилицу. Лакей, скрючившийся у стены, опрометью бросился вон со словами «сию минуту, госпожа маркиза». Когда в комнату ввалилась запыхавшаяся нянька и заспанная кормилица, Анжелика отвесила им обеим звонкие пощечины. – А ты, Нанет, убирайся из моего дома немедленно и молись о том, чтобы месье маркиз не узнал, иначе он сживет тебя со свету! Расстроенная и подавленная, Анжелика заперлась в своих покоях, приказав слугам немедленно доложить ей, когда Филипп вернется с охоты. Конечно, она не собиралась говорить ему о проступке служанки, опасаясь, что он велит выпороть девушку, но ей было как никогда необходимо его присутствие. Сначала она бесцельно бродила по комнате, поочередно хватаясь то за книгу, то за вышивание, потом, вздохнув, села за бюро, чтобы написать аббату де Ледигьеру. В самом деле, нужно уделить больше времени воспитанию мальчиков и тщательней отнестись к выбору прислуги. Горько упрекая себя за допущенный промах с Шарлем-Анри, она задумалась и о Флоримоне: сколько же она не видела старшего сына? Около двух месяцев, с тех пор, как он навестил ее в Париже, но тогда ей было не до этого. Сейчас же она ощутила острую потребность увидеть его. За это время она получила только одно коротенькое письмо от аббата де Ледигьера, а вот господин Флоримон, который и пяти минут не способен усидеть на одном месте, не соизволил написать матери ни строчки. Она подточила перо, откинула крышечку чернильницы и на минуту остановилась, живо представив себе смуглое личико сына в обрамлении черных как смоль кудрей. Решено, аббату де Ледигьеру она поручит привезти Флоримона в Плесси, чтобы оба ее мальчика находились под материнским надзором хотя бы до тех пор, пока ей не придется вернуться ко Двору. Перед ужином Анжелика велела одеть маленького Шарля-Анри потеплее и вывести его погулять. Короткая пора снежного великолепия уже кончилась, оставив грязь и серость, но малыш был далек от любования природой - его интересовали лишь упавшие на землю веточки, перья птиц и побуревшие листья. Кормилица попробовала было запретить ему возиться на земле, но Анжелика сухо велела ей идти в замок и проследить за приготовлением ужина для молодого сеньора. Она справится с ребенком сама. Оставшись одна, она задумчиво сунула ладони в муфту, прогуливаясь вокруг и следя, как Шарль-Анри возится с такими интересными игрушками — вопреки опасениям кормилицы, он не тянул их в рот и не пачкал одежду, грязными были только перчатки. Но зато какими сияющими были его глаза!... Она все невольно сравнивала свои чувства к старшим детям и к младшему сыну. Да, Флоримону доставалось больше любви — но тогда она жила в наполненной безмятежным счастьем Тулузе, а не сражалась за право быть при дворе... Да, она рассказывала сказки Кантору темными вечерами, пока мэтр Буржю закрывал харчевню на ночь, - но медленно подниматься наверх со дна оказалось проще, нежели удержаться на вершине. Сейчас у нее есть семья. И шанс все исправить...
адриатика: Глава шестая Вскоре их пребывание в Пуату утратило прелесть уединения – мало-помалу Плесси наполнился гостями. Провинциальные дворяне со всей округи считали своим долгом засвидетельствовать свое почтение маршалу и его жене. От скуки Филипп позволил всем желающим охотиться вместе с ним. Любители загнать зверя, всецело разделявшие эту страсть с маркизом, прибывали с утра к назначенному месту встречи, а по возвращении могли находиться в покоях хозяина, пока он совершает туалет, а затем оставаться до обеда: когда Филиппу приедалось одиночество, он любил, чтобы вокруг царила пустая суета, развлекавшая его. Среди дворян, одним из первых, кто нанес визит в Плесси, был герцог Ла Мориньер. Истовый кальвинист, он в глубине души презирал этих высокомерных выскочек, Плесси-Бельеров, но, будучи страстным охотником, не мог отказать себе в удовольствии, которого он сам никак не мог позволить. Поймав на себе его острый, пронзительный взгляд, брошенный исподлобья, Анжелика сразу распознала в Ла Мориньере фанатичную натуру – в его глазах она, как и все красивые женщины, была воплощением греховной праматери рода человеческого, навлекший на потомство свое кару Божию. У маркизы сразу испортилось настроение, так как она терпеть не могла религиозных фанатиков. Улучив момент, Анжелика принялась пенять мужу: нехорошо-де, принимать у себя враждебно настроенного гугенота, про которого вдобавок ходят такие недобрые слухи; будто он «выстрелом в суп» убил своего дядюшку-католика. - Позвольте мне самому решать, кто чего достоин, сударыня, – таков был ответ. Однако вскоре Ла Мориньер впал в немилость без вмешательства со стороны: Филипп относился к герцогу с почтением, как того требовал его титул, но, при бедности последнего, эта предупредительность больше походила на утонченную насмешку. Герцог же в своей пуританской надменности принимал все за чистую монету. Он начал мнить о себе невесть что, доходя в своих суждениях до крайности и позволяя себе наглые, вызывающие выходки. Так как один из пажей Филиппа, шевалье де Шантильон, оставил службу, получив должность при дворе герцога Орлеанского, маршалу требовался юноша на его место. Добродушный толстяк де Круасски, приходившейся дю Плесси дальним родственником, начал брать с собой сына, чтобы при удобном случае обратить на него внимание маркиза. Однажды Ла Мориньер, в силу давней вражды, начал прилюдно поносить де Круасски, упрекая его в греховности и в том, что его отец из продажности отпал от своих единоверцев: – Господь видит жадную до наживы душу и воздает каждому по делам его, – глумился герцог, намекая на затруднительные обстоятельства семейства де Круасски, связанные с наследственными тяжбами, полностью разорившими последних. Холеричный по натуре, благодаря мавританской крови предков, Ла Мориньер легко впадал в неистовство и имел столь грозный вид, что бедный барон дрожал как осиновый лист, бормоча под нос какие-то жалкие оправдания. Его сын, юноша не старше восемнадцати лет, нашел в себе мужество заступиться за родителя, честными и разумными доводами пытаясь образумить герцога. В конце концов, Ла Мориньер в приступе гнева едва не поднял на него руку. Дело грозило принять скверный оборот, если бы Филипп вовремя не разрубил этот Гордиев узел: с убийственной вкрадчивостью, способной охладить пыл любого буяна, он посоветовал Ла Мориньеру упражнять религиозное красноречие в другом месте и запретил обоим семействам бывать в Плесси. Наблюдая из окна, как герцог садится на лошадь, Анжелика подумала, что он похож на зверя: усмиренного, но затаившего внутри злобу. Де Круасски же был просто уничтожен: он рассыпался в извинениях, подметая пол облезлым плюмажем, и, смолкнув на полуслове от замешательства, попятился к дверям. Сын почтительно, но вместе с тем твердо, взял его под руку и увел прочь, положив конец этой унизительной сцене. Достоинство, с каким держался юноша, произвело на Анжелику впечатление, и за ужином она принялась заступаться за де Круасски, но видя, что муж ее не слушает, оставила попытки. Утром Филипп сам отправил к барону слугу с запиской, разрешая ему снова явиться в Плесси. На следующий день, после охоты, Филипп послал за Анжеликой. Когда она вошла в покои мужа, мужчины – де Мальезе, де Круасски с сыном и трое дворян, принадлежавших к дому маркиза, – торопливо поднялись ей навстречу, стараясь перещеголять друг друга в любезности. Обошлось, впрочем, без целования ручек и лобзания подола платья. Маркиза учтиво приветствовала собравшихся изящным кивком и присела на табурет, который указал ей Филипп. Под предлогом жары, стоявшей в помещении, он снял с ее плеч шаль, открыв взорам низкий соблазнительный вырез бархатного платья. Участвуя в разговоре без всякого интереса, с выражением скуки на лице, маркиз несколько оживился, обратив свое внимание на юного де Круасски: он задал ему пару вопросов о планах на будущее, потом подозвал к себе, чтобы тот помог ему выбрать кольца. Когда молодой человек блестяще справился с заданием, обнаружив вдобавок к рассудительности тонкий вкус, Филипп наклонился к жене и тихо сказал: - Побеседуйте немного с этим шевалье, я хочу знать, как вы находите его ум. Анжелика понимающе кивнула в ответ. С чарующей улыбкой она подошла к юноше и подала ему руку. - Мне хочется немного поговорить с вами, любезный шевалье, пойдемте к окну, чтобы я могла вас как следует разглядеть. После обеда Анжелика улучила минутку, чтобы отчитаться о проделанных наблюдениях. - Благодарю вас, мадам, – перебил ее Филипп, – то, что я хотел знать, я узнал. - А именно? - Какое впечатление произведет на него ваша красота. - Вы опасаетесь, что я увлекусь вашими пажами? – насмешливо вздернула брови Анжелика. - Я опасаюсь, что они увлекутся вами. Или другими юбками… Какая разница кем? Где женщины, там интриги. - В таком случае он прошел испытание, не правда ли? - Думаю, да. Анжелика просунула руку под локоть Филиппа, и они медленно пошли через анфилады комнат. Украдкой бросая взгляд на мужа, любуясь его греческим профилем, Анжелика думала о том, что он ей сказал. Действительно, юноша не смутился и не покраснел, когда она коснулась его руки, не пытался заглянуть в ее соблазнительное декольте, не вел себя, как большинство мужчин, на которых ее красота оказывает гипнотическое действие. И вдруг ее осенила догадка: «Для этого мальчика, немногим старше Флоримона, я, верно, уже старуха». Неприятно поразившись этой мысли, Анжелика с волнением поймала свое отражение в большом настенном зеркале и почувствовала облегчение: ее красота находилась в самом зените. «Нет, дело явно не в этом. Наверняка, юный де Круасски придерживается тех же взглядов, что и Шантильон. Решительно, эти эфебы на итальянский манер не делают никакой чести моему мужу». Когда она попыталась изложить эти соображения Филиппу, тот безразлично пожал плечами: нет, слухи его совершенно не интересуют. - Значит, корень всего зла вы видите в женщинах, – резюмировала Анжелика. - А вы разве нет? – спросил Филипп, удивленно приподнимая брови. - Знаете, Филипп, если женщины и лживы, то только потому, что мужчины позволяют им себя обманывать. Почему, к примеру, Самсон открылся Далиле в третий раз, когда дважды убедился в ее злонамеренности? Филипп некоторое время молчал. Задержавшись у лестницы, он обратил на жену долгий задумчивый взгляд. - Он знал, чем кончится, - медленно произнес он, наконец. – Знал, но был один-единственный шанс, что она все же не предаст. - Глупо, не правда ли? - Вы сказали, – заметил Филипп, рассеянно постукивая пальцами по перилам, – все в этом мире является следствием чьих-то ошибок, по словам отца. - Очень верная максима, – со вздохом констатировала Анжелика, подавая мужу руку для поцелуя. – Вы зайдете ко мне перед ужином, господин мой супруг? - Я рассчитываю на это, – ответил Филипп, и откланявшись, удалился своей чеканной походкой. Анжелика, застыв на нижней ступеньке, долго смотрела ему вслед. Иногда чету дю Плесси навещали их парижские знакомые, ехавшие в свои поместья по делам. Шевалье де Мере, гостивший здесь три дня, сокрушался, что не имел чести посетить этот приют наяд и дриад – «Зеленую Венецию», воспетую в салонах еще герцогом де ЛаТремуйем – в пору цветения. Анжелика, изрядно уставшая от старомодных витиеватых оборотов, которыми щедро были сдобрены речи этого пожилого жеманника, лишь улыбалась, поддакивая в ответ. Еще большее разнообразие внес в их жизнь визит герцога и герцогини де Навайль, приехавших в Плесси за неделю до Рождества. После обеда, когда мужчины отправились сыграть партию в фараон, Анжелика подсела к мадам де Навайль, чтобы послушать придворные сплетни. Итак, король решил провести зиму в Тюильри. После серии празднеств в честь блестящего завершения военной кампании, их величества вернулись в Париж. Теперь даже в «домашние дни» устраиваются пышные приемы. Балы венчает представление в театре Тюильри, а после, с вечера до утра, играют в карты. Игра ведется по крупной, и за неимением денег на кон ставятся родовые поместья, жены, дети и даже собственная жизнь. Мадам де Монтеспан предпочитает ландснехт, где за вечер может спустить бюджет целой провинции. Компанию ей обычно составляют сам король, Месье и Мадам, принц Конде и Монсеньор герцог. Тот, кто желает играть за одним столом с королем, должен раскошелиться. Недавно господин Главный проиграл 5000 тысяч пистолей за одну ночь, хотя что может быть ценнее личного благоволения его величества? В высоком положении мадам де Монтеспан не сомневается даже слепой и глухой – о нем знают в самых отдаленных уголках Европы, а может и дальше. Мадам де Монтеспан принимают за королеву, как некогда жена Дария приняла Гефестиона за Александра, и в этом король, кажется, уподобился Великому герою: Атенаис имеет покои из двадцати комнат, тогда как в распоряжении законной государыни - только девять. Король очарован своей «прекрасной госпожой», он пленен любовью к ней и ни в чем ей не отказывает, ни в едином капризе. Мадам де Монтеспан чрезвычайно любит всякие шутки и розыгрыши. Это чистое ребячество, но, если это развлекает Атенаис, значит, придворные, и даже сам король, взапуски участвуют в любых сомнительных проделках. Насыпать соли в напиток, подлить чернил в кропильницу, переворачивать стулья дам—любые средства хороши, лишь бы рассмешить маркизу. Так выяснилось, что у некоторых дам нижние юбки в заплатах, а кое-кто не носит чулок. Маркиза весь вечер высмеивала этих дам. Наконец, «бедняжки» нашли повод и удалились в великом смущении. «Прекрасная госпожа» выпустила им вслед парфянскую стрелу, заметив, что не следует появляться при Дворе тем, кому это не по карману. В ее салон теперь могут попасть лишь избранные. А ведь это одно из немногих мест, где можно лицезреть короля в неофициальной обстановке. Он бывает у маркизы каждый день – развлекается разговорами дам, играет в карты или слушает музыку. Мортимары, в особенности Атенаис и ее брат де Вивонн, часто устраивают маленькие домашние концерты. Король неизменно остается доволен и даже попросил герцога сочинить что-нибудь для Двора. С приходом к власти блистательной Атенаис роскошь правит балом, она во всем задает тон. Дамы в ответ на комплементы кавалеров шутливо просят сравнивать их не с Венерами, а с улитками, ведь они-де тоже носят на себе свой дом. Русское посольство прислало королю множество даров, в числе которых снежный барс для Зверинца и огромное количество редких мехов. Мадам де Монтеспан облачилась в эти шкурки с головы до пят: муфты из белки «величиной с тыкву», как презрительно выражаются модники, уже не носят. Нужно, чтобы меховые каскады облекали руки чуть ли не до локтей и свободно спускались вниз. Чтобы вконец не разориться, придворные ищут дополнительных доходов. В Париже много говорят об аферистах: кое-кто скупает акции липовых компаний в надежде на большие дивиденды, а кое-кто и вовсе отдается в руки колдунов и шарлатанов всех мастей. Все эти рассказы маршальша перемежала с тяжелыми вздохами. Герцог, назначенный военным губернатором Ла-Рошели, будто бы навлек на себя неудовольствие короля, и поэтому ему пришлось оставить Двор. Но Анжелика догадывалась – придворные ищут в своих фамильных имениях хотя бы временного спасения от безжалостных кредиторов. Война, пышные придворные празднества, парады, званые приемы и выезды требуют колоссальных затрат. Чтобы сводить концы с концами нужно искать новых милостей от королевских щедрот. Анжелика улыбнулась. Пускай на нее косо смотрят, называя за глаза «Мадам – шоколад», зато ее жизнь не целиком зависит от монарших капризов. Перед самым Рождеством случилось долгожданное событие. Анжелика, только что вернувшаяся с крестин сына одного из арендаторов, находилась во внутреннем дворе. Раскатистый звон медного колокола, оповещавший о визите гостей, заставил ее задержаться у входа. Когда во двор, громко цокая копытами по обледенелой брусчатке, въехала пегая лошадь, маркиза вскрикнула от радости при первом же взгляде на всадника: - Флоримон!
адриатика: Глава седьмая - Матушка! – мальчик легко соскочил с лошади и бросился к матери. Он уклонился от объятий, отдав дань уважения галантным поклоном. Анжелика, подыгрывая, протянула юному кавалеру руку для поцелуя. Позади уже спешивался аббат де Ледигьер. Анжелика ответила рассеянной улыбкой на его учтивое приветствие. - А почему верхом? Где ваш экипаж, сын мой? - На постоялом дворе, близ Руйе, - небрежно махнул рукой мальчик. – У нас отскочило колесо. Мы решили не задерживаться в вонючем трактире, набитом клопами и крысами. Поговорить с сыном Анжелике удалось только вечером. Флоримон, подняв переполох в детской, побежал осматривать замок: особенно его заинтересовала оружейная зала. Он любовался парадными доспехами, украшенными искусной чеканкой, снимал со стен ружья и арбалеты, с любопытством изучая устройство замков и спусковых механизмов. Правда, здешняя коллекция и сравниться не могла с той, что была в Париже, в отеле Сент-Антуан. Также Филипп, по примеру своего деда, коллекционировал холодное оружие: ножи, мечи и сабли из разных стран, и среди них были весьма диковинные: например, меч из далекой страны Эдо, подаренный маршалу господином Тавернье. Как только с осмотром было покончено, Флоримон, ускользая от докучливого воспитателя, отправился играть с младшим братишкой. Анжелика с нежностью улыбалась, слушая звонкие детские голоса, эхом отражавшиеся от массивных каменных стен. Она скучала за вышиванием, когда комнатный лакей доложил, что сын желает ее видеть. Флоримон придвинул табурет к ее креслу и положил на колени корзинку с нитками, как это делали пажи. Анжелика то и дело поднимала взгляд от вышивания, украдкой любуясь сыном. Галантный юноша, он станет самым авантажным придворным кавалером. К тому же писаный красавец: смуглая, оливковая кожа, вьющиеся, темные волосы, которые доходили ему до плеч, невероятно густые и блестящие, энергичные, но резковатые черты лица, смягченные детской миловидностью. Но главное - с какой удивительной непринужденностью он держался! Истинная аристократичность угадывалась в жестах, в осанке, в поступи, в умении поклониться, а также носить плащ и шпагу. Анжелике вспомнился Филипп: как он кладет левую руку, затянутую в кожаную перчатку, на эфес, слегка отставив локоть в сторону или небрежным, немного картинным жестом придерживает во время ходьбы полу плаща. Этой врожденной величавостью, ставшей редкостью даже среди наивысшей знати, сполна обладали оба ее супруга. Флоримон словно воскресил для нее образ своего отца. Анжелика не удержалась от ласки и погладила мальчика по голове. - Расскажите, сын мой, как вам живется в Париже? Флоримон начал рассказывать сплетни, которые она частично знала из писем мадам де Севинье и от придворных, наезжавших с визитами в Плесси. В основном они касались короля и мадам де Монтеспан: Флоримон, например, был в восторге от их шалостей. - Вы даже не представляете, матушка! Король обычно такой сдержанный и важный, а тут шалопайничает, как мальчишка. Кстати, вы тут совсем отстали от моды, мама. При дворе дамы носят прически-чудачки и платья – распашонки, как у мадам де Монтеспан. Они не то чтобы красивые, зато скрывают… - и он выразительным жестом изобразил большой живот. Анжелика решила, что такие намеки чересчур для одиннадцатилетнего мальчика и поспешно перевела тему на другое: - Как вам новая должность? Нравится? - О, матушка, еще как! Разве я мог мечтать, что так быстро сумею добиться столь высокого положения! Мальчики из самых влиятельных семейств завидуют мне, - лицо Флоримона приняло озабоченное выражение. - Но мне нужно опасаться интриг! Вы не представляете, сколько человек хотят занять мое место! Анжелика рассмеялась: - Вы настоящий маленький придворный, сын мой, но мне кажется, вам еще рано думать о подобных вещах. Флоримон посмотрел на мать с нескрываемым негодованием: - Матушка! Как можно так говорить! Все очень серьезно! Он оглянулся на дверь и, понизив голос, сказал: - Вы знаете, что месье Дюшес несколько раз пытался отравить короля? Я сам видел, как он засовывал под ноготь какой-то белый порошок, сыпал его в королевский кубок, после того как сам пробовал вино, и передавал его королю. - Это невозможно, мальчик мой, и потом, разве король после этого заболел? - Нет, но кто знает, может быть, яд не подействовал или он медленнодействующий, я слышал, что есть яды, которые действуют несколько месяцев… - Не говори глупостей, - сухо оборвала его Анжелика, - кто вообще вбил тебе в голову эти мысли об отравлениях, о каких-то медленнодействующих ядах? - Ах это...- Флоримон пожал плечами. – Как-то раз герцогиня де Витри попросила меня заложить для нее экипаж. Она отправилась в Париж к Ля Вуазин. Я подслушивал у замочной скважины, о чем она говорила с колдуньей. Она просила подходящую отраву для своего престарелого мужа. Сначала она пробовала избавиться от него при помощи своего любовника, мессира де Клермана, вы бы видели, матушка, какие комедии она разыгрывала перед ним! Она хотела спровоцировать ссору и дуэль, кстати, заодно избавившись от обоих, так как мессир де Клерман давно надоел ей. Она хочет снискать расположения герцога де Вивонна…. - Флоримон, ты хоть знаешь, насколько опасно рассказывать подобные сплетни? Кто же захочет иметь пажа, который выбалтывает тайны хозяина? - Я не сплетничаю, матушка! - воскликнул Флоримон, топнув ногой, так что корзинка с нитками упала на пол. - Я просто хотел вам рассказать, с чем мне постоянно приходится сталкиваться при дворе! Конечно, отравления - это крайние меры. Вот, например: графу де Лузе хотелось получить должность господина де Майе, так он намекнул господину Лувуа о связях маркиза с Пор-Роялем. Господин де Лувуа уговорил короля лишить Майе этой должности, а через некоторое время граф Лузе добился своего через госпожу де Роклор. Флоримон посмотрел на Анжелику с оттенком превосходства. В его взгляде, однако же, сквозила юношеская наивность, он будто искал в глазах матери одобрения – ну, как я разбираюсь в тонкостях придворных интриг? Анжелика только покачала головой и попыталась внушить сыну, что все это является в большей степени плодом его фантазии: - Вы сгущаете краски, дитя мое, ваше воображение… - Да причем здесь воображение! - крикнул Флоримон со слезами в голосе, - я просто, похоже, говорю с глухой! Я сам лишился бы своей должности, если бы не нравился господину де Вильруа! Анжелика онемела: -Что... что значит, нравился? - пробормотала она, от волнения стиснув кулаки, так что кольца больно врезались в кожу.- Вы, надеюсь... вы не хотите сказать, что…- ее голос задрожал. - Нет, конечно, я не стал его любовником. Но мне кажется, он этого хочет. Однажды он заступился за меня перед Дюшесом, когда я совершил оплошность, а в другой раз пригласил к себе на чашку шоколада. С тех пор его пажи льстятся ко мне, предлагая дружбу и всяческие услуги. Я не хочу терять расположения столь видного человека при Дворе, поэтому вожу его за нос... - Довольно! — отрезала Анжелика, прижимая руки к вискам. - Довольно! Я не потерплю ничего подобного. Вы открыли мне глаза - Двор не место для мальчиков вашего возраста! Вы отправитесь в иезуитский колледж, чем раньше, тем лучше, слышите! Флоримон вскочил. С минуту он с яростью смотрел на мать: в его глазах блестели слезы. Но потом ему удалось справиться с собой: он отвесил нарочито глубокий, церемонный поклон, выдававший всю степень его гнева и разочарования, и с чувством собственного достоинства, высоко вскинув подбородок, направился к дверям. Стоило ему выйти, как Анжелика услышала сдавленный всхлип и быстро удаляющийся топот бегущих ног. Оставшись одна, Анжелика принялась яростно метаться по комнате, потом велела вызвать к ней аббата де Ледигьера. Аббат выслушал все обвинения, почтительно опустив глаза долу. - Мальчик еще слишком юн и чист, он не лжет, мадам. - В таком случае это ваша вина! - Возможно, так и есть, мадам. Я уже дважды дрался на дуэли, но наступит момент, когда я не смогу защитить его. В первую очередь от него же самого. Анжелика тяжело опустилась в кресло. Боевой пыл в ней угас, и она почувствовала, что замерзла. Зябко поежившись, она накинула на плечи шаль. - Вы можете идти, господин аббат, – устало произнесла она. – Только проследите, чтобы впредь мой сын держал язык за зубами. Многие знания умножают скорбь – объясните ему это. Оставшись одна, она придвинула кресло ближе к огню и некоторое время неподвижно смотрела на пламя. Она так стремилась, чтобы ее дети попали ко двору, но не учла опасностей, угрожающих им. В этом мире не редкость, когда триумфальное шествие заканчивается траурной процессией. Филипп раскрыл ей глаза на это блестящее общество. Филипп… ….Вильруа? Да вы с ума сошли! Послушать вас, так я должен перебить всех королевских гетеров! - Конечно! Ведь это же не ваш сын! Филипп, пожав плечами, повернулся к трюмо. Задумчиво разглядывая себя в зеркале, он провел пальцем над губой: - Как думаете, мне вернуть усы или оставить так? - Усы вам были очень к лицу, но и так тоже хорошо. Вы выглядите юным и прекрасным, как эфеб с берегов древней Эллады. Но прошу вас, отвлекитесь хоть на миг от созерцания своей богоравной красоты и сосредоточьтесь: мне очень нужен ваш совет. Филипп снова обратил внимание на жену. По его лицу скользнула тень недовольства, но он, очевидно, взял себя в руки и рассудительно произнес: - Ваш сын в том возрасте, когда хочется быть значительнее, чем есть на самом деле. Я знаю Вильруа и не слышал, чтобы за ним водились подобные грехи. - Тогда зачем Флоримону наговаривать на него? - Может, он принимает желаемое за действительное? – усмехнулся Филипп. – Право же, сударыня, Вильруа прошел хорошую придворную школу. Возможно, он хочет привлечь симпатии мальчика, чтобы таким образом угодить вам. В любом случае не забивайте себе голову этой болтовнёй: молодой зверь точит когти, вот и все. - Филипп, может быть, вы и правы. Но эти новые речи ужасно тревожат меня. Нравственная чистота моего ребенка нарушена – я вижу это! Мне страшно, что он по собственному желанию решит встать на эту скользкую дорожку, вдохновляясь примером шевалье до Лоррена и прочих бесстыдников. Я хочу, чтобы вы с ним поговорили, только не в вашей солдатской манере – Флоримон очень ранимый. Действуйте с ним мягче, умоляю вас. Попытайтесь донести до него суть, но как-нибудь… иносказательно! Филипп с минуту молчал, глядя в пространство «слепым» взглядом, потом вздохнул, возводя глаза к потолку, показывая тем самым, что соглашается на это с величайшей неохотой. - Ну, хорошо. Я постараюсь. Идите в спальню, чтобы он вас не увидел. Войдя в спальню, Анжелика приникла к неплотно прикрытой двери. Щекой ощущая прохладу, исходившую от деревянной плиты, она вдруг вспомнила про своих младших братьев. Будучи совсем юношами, они уже вкусили отравленные плоды порока. Альбер вообще отличился, достигнув в своем бесстыдстве самого дна: он, будто бы, переодевшись женщиной и напялив на лицо маску, посещал городские лупанарии, чтобы торговать своим телом. И если ее брат решился на такую мерзость отчасти из нужды – у него вечно не было денег – то Единственный брат короля, как говорили, промышлял тем же самым исключительно забавы ради. Перед мысленным взором проходила вереница строгих ликов - предков де Сансе. Если бы они знали, как низко падет потомок первых крестоносцев, в жилах которого течет кровь Иерусалимских королей! И вдруг, затмевая предыдущие образы, ей представилась одинокая фигура перед крестом. Неужели сына Жоффрея де Пейрака ждет та же жалкая участь? Нет! Она не допустит этого! Тем временем в смежной комнате раздался стук в дверь. - Войдите! – ответил Филипп. Анжелика замерла, обратившись в слух, когда услышала голос сына: - Вы звали меня, господин маршал. - Да. Мне хотелось побеседовать с вами с глазу на глаз. Вы надолго приехали? - Не больше, чем на пару недель. Мне жаль, но придется вернуться ко Двору. - Понимаю ваше нетерпение. Я слышал, новая должность пришлась вам по душе. - Да! Очень! Вот только матушка…Она грозилась отправить меня в Клермонский колледж. Но я не хочу, разве можно потерять такое выгодное место? Тем более, я получил назначение от самого короля! - Желания короля - закон, но вдвойне приятно, когда они совпадают с нашими собственными. Однако ведь что-то побудило вашу мать пренебречь почестями. - Матушка… Она... она, мне кажется, очень чувствительна и склонна делать из мухи слона, – голос Флоримона зазвучал извиняюще, и в нем появилась неприятная льстивая нотка. - Вот как? – повисла пауза, и Анжелика услышала звук шагов, точно Филипп медленно прохаживался по комнате. - Нет, вам не нужен иезуитский колледж, сударь, – раздался его ровный, звучный голос. - Правда?! - Именно. Как только вы достигнете совершеннолетия, я определю вас кадетом. Жизнь при дворе изнеживает. Вам известно, что и господин де Тюррен начинал свою карьеру рядовым солдатом в армии Морица Оранского? - Но… А как же моя должность? Еще я ведь вхожу в круг товарищей дофина… - Никаких но, сударь, – безапелляционным тоном прервал мальчика Филипп. - Вы начали путь к славе не с того конца, месье. Вы читали жизнеописание Цезаря? - Да, господин дю Плесси. - Тогда вы должны помнить случай из юности Цезаря, когда он, находясь в Вифинии, стал любовником тамошнего царя Никомеда. Недоброжелатели в насмешку прозвали его за это Вифинской царицей. Много лет спустя, во время празднования Галльского триумфа, римская чернь и даже солдаты в его войске, выкрикивали это оскорбительное прозвище. - Но разве оскорбления грязной толпы умалили его подвиги? Повредили хоть в чем-то его славе? – голос мальчика задохнулся от возмущения. - Нет, конечно. Но Вифинской царицей стать гораздо легче, чем великим Цезарем, вы не находите? – насмешливым тоном ответил Филипп. На какое-то время воцарилось молчание, и Анжелике очень хотелось увидеть, что происходит в комнате, но она не решилась обнаружить себя. - Я понял вас, господин маршал, – прошелестел Флоримон. После этого случая Филипп прибавил к дневным занятиям с аббатом еще военную муштру. А по ночам заставлял мальчика нести караул на крепостной стене. Глядя, как заспанный сын тащится поутру в оружейную залу, у Анжелики разрывалось сердце. Но поделать она не могла ровным счетом ничего. Спорить с Филиппом значило вызвать очередную бурю. К тому же она понимала – в воспитании мальчика долго недоставало твердой мужской руки. В конце концов, она сама не хотела, чтобы Флоримон вырос беззаботным придворным щеголем, разнеженным и развращенным. Ее беспокоило только одно – как бы сын не затаил на нее обиду и не отдалился от матери. Но вопреки этим опасениям, мальчик оставался все так же почтителен и нежен, только стал более скрытен, чем раньше. Анжелика, решившая, что он усвоил урок, была этим вполне довольна. Приближалось Рождество. Так случилось, что Сочельник они отмечали почти в семейном кругу. Герцог де Навайль приглашал их приехать в Ла-Рошель на все Святки, но за две недели до Сочельника резко потеплело и пошел затяжной дождь, отчего катастрофически поднялся уровень болот и речушек, а дорога превратилась в топь. Так что в Плесси приехали только ближайшие соседи, на которых обращали внимание не больше чем на дворян, принадлежавших к Дому маркиза. Анжелика не огорчилась отсутствием важных гостей. Слуги постарались на славу. Большая гостиная - старый пиршественный зал—был по традиции украшен омелой, кизильником и остролистом. Возле камина располагался вертеп: святое семейство—искусно вырезанные ясли с младенцем Иисусом и Дева Мария с Иосифом, в окружении животных и ангелов. Наступило Богоявление, венчавшее новогодние и рождественские торжества. После традиционной раздачи пожертвований, хозяева и гости, собрались за длинным столом, уставленным начищенной до блеска серебряной посудой. Лакеи поочередно вносили самые изысканные блюда во главе с ля Галетт – королевским пирогом. Флоримон был вне себя от счастья – ему снова выпала честь быть бобовым королем. После того, как на него с шумом и смехом возложили корону, мальчик выбрал для себя королеву – прелестную дочку графа де Мальезе. Когда он, с неизменным изяществом, подал ей руку, «королева» зарделась от смущения. «Еще каких-нибудь несколько лет, и мой мальчик станет мужчиной, - с нежностью подумала Анжелика.—Он будет пленять женские сердца так же, как и его отец» Флоримон поднес к губам кубок с водой, подкрашенной кларетом. Все дружно грянули – король пьет! Анжелика встретилась глазами с мужем. Он поймал ее взгляд, и его губы тронула легкая улыбка. Улыбка, принадлежавшая только ей одной. Сегодня она была счастлива.
адриатика: Глава восьмая Январь пролетел мгновенно. Флоримон уехал в первых числах февраля. Проводив сына, Анжелика весь остаток дня ходила точно в воду опущенная. Она участила поездки в Монтелу, чтобы побольше бывать с отцом, который угасал с каждым днем. Правда, он совсем не думал о смерти, его лицо было необычайно светло, а помыслы все чаще обращались к предстоящей вечности. - Право же, дитя мое, зачем так жалеть стариков? Станете ли вы сожалеть о трухлявом, гнилом дереве, закрывающем свет молодой поросли? – ворчал барон, когда замечал, как дочь украдкой смахивает набежавшие слезы. Он неуклюже гладил ее по тыльной стороне ладони своей трясущейся старческой рукой, черной и задубеневшей, как древесная кора. - Ах, отец, – вздыхала Анжелика и, наклонившись, терлась щекой о его руку, совсем как в детстве. Когда барону бывало получше, он принимался рассказывать дочери истории своей молодости. В основном это были армейские байки, которые постоянно прерывались из-за того, что в голове у барона смешались имена, события и даты. Такое путанное изложение не позволяло по достоинству оценить всю соль шутки, поэтому Анжелика прибегала к известной в свете уловке: когда собеседник делал паузу, повторяла за ним окончание фразы, при этом широко распахивая глаза. Отец оставался доволен, найдя в ней чуткого слушателя, а она могла немного передохнуть и подумать о своем. Как-то раз Анжелика, щупая отцу пульс, закатала ему рукав до локтя и увидела чуть повыше запястья небольшой шрам. - А, это безделица, – ответил барон на ее вопросительный взгляд, – шпага вашего тестя оставила этот след мне на память. Удивленная Анжелика пристала к отцу с расспросами. Как же могло так получиться? Она, дескать, не помнит, чтобы отец враждовал со своим родственником. Барон упрямился, уклончиво называя эту ссору делом прошлым, отчего любопытство завладело маркизой еще сильнее. Наконец, не выдержав натиска дочери, он сдался: - Что же, раз вы уж не можете оставить меня в покое…Ну, да Бог нам всем теперь судья, Он судит и правых, и виноватых, – и повел свой рассказ. Перед Анжеликой нарисовалась очень неприятная картина: много лет назад, когда отец был еще молод, в окрестностях Ньеля произошли волнения, причиной которых послужил следующий повод - в самый разгар одной из деревенских свадеб на которой гуляла вся округа, вдруг нагрянули мужчины в черных плащах и масках, полностью скрывавших лица. Пока ошеломленные гости и хозяева находились в замешательстве, один из шалопаев подхватил невесту, усадил перед собой на луку седла, и всадники, повернув коней тут же исчезли в неизвестном направлении. Наутро невеста, красная, как маков цвет, стыдливо опустив глаза долу, вернулась к новоиспеченному супругу. По деревне пошел нехороший слух, будто бы в деле замешен не кто иной, как молодой хозяин. Тогда крестьяне, подстрекаемые воинствующими родственниками опозоренного жениха, собрались толпой и направили свои стопы в Монтелу. Тут их быстро окоротили и с помощью уговоров и угроз отправили по домам, но барон имел со своей набожной и добродетельной супругой очень неприятный разговор. Все осложнилось, когда на следующий день, баронесса выкинула мертвого ребенка. Тогда барон поклялся найти негодяев и наказать их лично. Долго искать ему не пришлось. «Негодяем», укравшим невесту, оказался кузен дю Плесси, томившийся в провинции за какой-то проступок. Барону рассказали, как он хвастался приятелям и собутыльникам, что собирается вернуть в эти края право первой ночи. Де Сансе послал беспутному родственнику левую перчатку и стал дожидаться на условленном месте. Для него эта встреча закончилась легкой царапиной, а вот маркиз едва не лишился жизни. - Уж после этого ваша матушка перестала трепетать при виде его пышного плюмажа и дерзких манер, – неожиданно зло закончил старый барон. Анжелика недоверчиво взглянула на отца, но вдруг ее кольнуло в сердце непрошенное воспоминание: как преобразилась ее мать, как зажглись ее глаза в ответ на комплимент маркиза. По пути из Монтелу, Анжелика снова решила наведаться к Мелюзине. Она взобралась по скользким замшелым валунам к заветной пещере и на пороге столкнулась с мрачной хозяйкой. - Я ждала тебя, птаха, - сказала Мелюзина, поманив пришелицу внутрь. Вдыхая прелый сладковатый запах трав и кореньев, хорошо знакомый с детства, Анжелика смотрела, как пляшут длинные, обугленные пальцы ворожеи, перебирая отцовские четки. При этом Мелюзина раскачивалась как маятник, а в щелочках под опущенными веками блестели белки. Наконец раздался ее надтреснутый голос: - Он уходит. Анжелика не плакала, заразившись, видимо, отцовским фатализмом. Значит так суждено – мысленно констатировала она - иногда нельзя противиться судьбе. Когда она была уже на пороге, колдунья протянула ей глиняный пузырек: - Вот, птаха, возьми. Пара капель дарует сон. Боль уходит. А потом приходит смерть. Без боли и мук. Поняла? Анжелика с отвращением хотела отказаться, но пальцы против воли сомкнулись вокруг ужасного дара. Вернувшись домой, она положила его на дно шкатулки, где хранились вещи, напоминавшие ей о прошлом: обручальное кольцо Жоффрея, нож Родогона, перо нищего поэта и фамильное ожерелье дю Плесси. Вот уже неделю, как Анжелика чувствовала себя неважно; ломило поясницу и тянуло в низу живота. Она стала раздражительной, а однажды довела служанок до истерики: она заставила их искать дохлую крысу, утверждая, что вонь стоит просто невыносимая, хотя все в один голос пытались ее переубедить. Наконец, в постный день она потребовала мяса. Когда аббат де Каретт попытался мягко укорить ее за это, она довольно резко ответила, что отчет будет давать только своему духовнику. Отстраненность Филиппа доводила ее до белого каления: она то молчаливо бесилась, сутками не разговаривая с ним, то плакала у себя в комнате, думая о том, что он совсем не любит ее. Еще больше ее удручало другое: отсутствие прежней страсти к нему. Он волновал ее меньше чем, когда-либо, хотя его невероятная красота по-прежнему вызывала благоговейный, почти торжественный трепет. Она всем своим существом жаждала внимания и нежности, которых он, увы, не мог ей дать! -…Бренное тело подобно лодке, а пороки и страсти – сердитым волнам и ветрам, рвущим и колеблющим лодку. Темнота ночи есть чернота отчаяния, обуявшего душу грешника, слабого и бессильного перед разверстой пучиной. Господь является не в тот час, но в четвертую стражу, чтобы укрепить дух людской и дать им время мужественно сносить беды и потрясения. И тогда – сказано в писании: В четвертую стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. Анжелика слушала дребезжащий голос аббата Каретта, эхом отдававшийся от стен часовни, из своей ниши, сокрытой от посторонних взглядов. Погруженный в вязкую полудремоту разум выхватывал отдельные слова, переходящие в образы. Вот маленькая скорлупка, сокрушаемая яростными ударами волн, набитая фигурками испуганных людей. Кто они, эти люди? Рабы или господа? Теперь это ничтожные тряпичные куклы, умалившиеся перед грозным разгулом стихии, забывшие своего Господа, который не торопится к ним на выручку… После проповеди в Пепельную среду Анжелика наблюдала, как в парке разбирают благотворительные ларьки. Неделя в преддверии поста прошли в визитах и благотворительных делах, а Жирный вторник – в празднествах и гуляниях. Появились даже скромные де Рамбуры со всем семейством – засвидетельствовать свое почтение. Но госпожа де Мальезе, гостившая у них в это время, набожно закатила глаза – как маркиза дю Плесси может так запросто держаться с этими отъявленными еретиками. Анжелика только улыбнулась: уж лучше еретики, чем мадам Гарпагон. Та вечно жаловалась на воров-управляющих, ела за троих, а что не съедала, просила завернуть с собой «для дорогих собачек». В воскресение, когда Анжелика возвращалась с мессы, ей доложили о прибытии четы де Роклоров. Закончив с приветствиями, герцог сообщил, что помимо удовольствия навестить их в фамильном имении, у него есть дело к господину дю Плесси. Когда появился Филипп, он вручил ему конверт, скрепленный королевской печатью. Маркиз, извинившись, удалился к себе в кабинет, оставив гостей на Анжелику. Герцог был на седьмом небе от счастья – он осыпал хозяйку пышными комплиментами, под разными предлогами пытаясь коснуться ее руки. Юная герцогиня же была молчалива и грустна. Она не участвовала в беседе, опустив глаза, и временами Анжелика казалось, что слеза скатывается по длинным ресницам. Маркиза помнила ее по любовной связи с Пегиленом. Тогда она была ослепительно красива – маленькая фарфоровая куколка. Но сейчас эта первая обманчивая красота юности начала тускнеть. И уныние вовсе не добавляло ей красок. Тем временем вернулся Филипп. Анжелика сделала нетерпеливое движение навстречу – ей хотелось знать, о чем писал король. Сердце тревожно передернулось. По лицу мужа, как всегда, нельзя было ничего прочесть. Филипп хлопнул в ладоши и приказал дежурившему у двери лакею принести вина и закусок. - Сударыни, месье, у меня отличные новости, – ответил Филипп на немой вопрос собравшихся, – мессир де Сально по состоянию здоровья подал в отставку. Его величество официально назначил меня на его должность. - Значит, мы возвращаемся в Париж? – взволнованно спросила Анжелика. - В ближайшее время, – уточнил Филипп. Он взял с подноса бокал и обвел взглядом присутствующих. – Выпьем же! - Тогда позвольте тост… День прошел относительно весело. Герцог, уродливый как обезьяна, неуклюжий ухажер, был, однако, ловким царедворцем и неплохим рассказчиком. Он потешал их свежайшими придворными историями и анекдотами. Между прочим он рассказал об опале Лозена: в Плесси об этом слышали лишь обмолвками. Пегилен никак не смог смириться с потерей должности начальника артиллерии: он обратился за помощью к друзьям, в том числе и к мадам де Монтеспан, тесным приятельством с которой он так дорожил. Никому в точности не известно, что произошло между ними, но Пегилен ужасно оскорбил маркизу перед репетицией балета, в котором она танцевала партию вместе с королем. На этом инцидент как будто был исчерпан, но во время утреннего туалета все заметили, что король холоден со своим фаворитом. Тогда граф взбесился окончательно, и после мессы, преградив королю дорогу, потребовал свою должность. Лозен устроил отвратительную сцену, которую видели десятки глаз: преломив шпагу об колено, он бросил обломки к ногам монарха. Совершив это неслыханное богохульство, он удалился с гордо поднятой головой. И теперь Пегилен в Бастилии. Как стало известно, только граф де Гитри посмел хлопотать об этом человеке, ну и конечно мадемуазель де Монпасье. Сам же де Роклор предполагал, что вряд ли Лозен теперь когда-нибудь объявится при Дворе, и это наказание будет для него весьма справедливым и разумным. Анжелика не удержалась и бросила взгляд на герцогиню: она напряженно застыла в кресле, сцепив руки в замок на коленях, губы были сжаты в узкую полоску. Мадам де Роклор то и дело кидала на мужа взгляд, полный ненависти и презрения. После ужина играли в бассет. Герцогиня немного выиграла, выпила вина, отчего на бледных щеках заиграл румянец. И когда Роклор предложил ей спеть для гостей – у герцогини действительно был чудесный голос, снискавший славу в Париже, - она не стала отказываться. Мадам де Роклор предпочитала лютне гитару, но попросила аккомпанировать ей маркиза дю Плесси. Анжелика впервые слышала, как играет ее супруг. Герцогиня исполнила несколько аранжированных вещиц из опер Монтеверди: во время пения ее лицо словно сияло: оно то озарялось надеждой вместе с Пенелопой, то покрывалось тенью страдания - с Ариадной. Когда прозвучал финальный аккорд, Анжелика наклонилась к мужу и тихо сказала: - Мое сердце разрывается от ревности, мой друг. Сегодня ночью вы будете играть только для меня. Филипп посмотрел на нее с удивлением. - Почему бы вам не исполнить что-нибудь сейчас? - Я буду танцевать, как танцуют цыганки в ярмарочных павильонах. Это зрелище не для посторонних глаз. Филипп машинально коснулся пальцами струн. В его взгляде зажегся интерес. - Я давно не видел, как вы танцуете, – прошептал он, чуть закусив губу и тут же отодвинулся, потому что де Роклор начал с любопытством прислушиваться к их разговору. Комната была убрана по-восточному. Филипп полулежал на оттоманке, устланной коврами, меж шелковых подушек. Высокие напольные канделябры, дававшие мягкий, золотистый свет, стояли полукругом. От серебряных курильниц исходил тонкий аромат восточных благовоний, привезенных из Ливана. На столике подле ложа, в ведерке со льдом покоилась бутылка шампанского, окруженная вазочками со всевозможными сластями; конфетами, пастилой и свежими фруктами. Анжелика вошла через боковую дверь, босая, с распущенными волосами, ниспадавшими на плечи золотой пелериной, в легком шелковом платье. На ней не было не единого украшения, кроме обручального кольца. Вокруг стана она повязала ажурную шаль из тонкого кашемира, как это делают цыганки. На лице Филиппа проступило нетерпеливое выражение. Он, не отрывая взгляда, следил, как она, медленно приближаясь к ложу, томно отводит волосы назад, как, словно невзначай, скользит тонкими пальцами по обнаженным ключицам. Но когда он хотел заключить ее в объятия, она отпрянула. - Вы обещали сыграть для меня, помните. Я буду танцевать для вас, – промурлыкала она, извлекая дорогую гитару из бархатного чехла. Пригубив розоватую, искрящуюся жидкость, Анжелика прошлась в сарабанде, смягчая чопорность и официозность придворного танца особенной томностью и плавностью движений. Затем она попросила сыграть быстрый мотив, на манер мавританских куплетов. Она танцевала для Филиппа, как танцуют цыганки на ярмарках и площадях; выводя руками замысловатый рисунок, изгибаясь в пояснице и покачивая бедрами. Все больше входя в кураж, открывая изящные босые ступни, она становилась то нежно-чувственной, то яростно кружилась, как вакханка, призывным жестом галльских женщин указывая на распущенные волосы. Наконец, мягким кошачьим движением она взошла на любовное ложе. Кашемировая шаль соскользнула вниз, покрывая паутиной персидский ковер. Страсть накрыла их с головой. – У вас очень милый парк, – со вздохом промолвила мадам де Роклор, потрепав лошадь по гриве. Анжелика, осадив кобылу, посмотрела на лишенные листьев деревья с остатками снега под ними, на скверно подстриженные кусты – садовник заболел, так что работами распоряжался его сын, разгильдяй и шалопай каких свет не видывал, – и грустно кивнула. – Летом он выглядит все же лучше, – добавила она. Анжелика позвала герцогиню на прогулку, чтобы хоть как-то развлечь. Ей, совсем юной девице, было скучно слушать разглагольствования престарелого мужа о новой учрежденной королем придворной системе должностей. Тем более мадам де Роклор хотела объездить кобылу, на которую еще ни разу не садилась. Лошадь была норовистая, еще не привыкшая к наезднице, поэтому всю дорогу пришлось ехать легкой трусцой. Очень скоро Анжелика обнаружила, что говорить им почти не о чем. Придворные сплетни они уже обсудили. Планы предстоящей поездки в провинцию герцогиню нисколько не интересовали. - Вы – супруга губернатора. Это весьма недурно. Вам не придется скучать в одиночестве. - Ах, будь я хоть государыней какого -нибудь суверенного княжества, что мне с того? Неужели есть место лучшее, чем королевский Двор? Да я готова жить в душной комнате на антресолях в Сен-Жермене, чем владеть роскошным губернаторским дворцом в этом… - и она сделала жест, будто отбрасывая от себя некую мерзость. Анжелика не ответила. Они как раз подъехали к озеру, возле которого застыли мраморные статуи, потрескавшиеся, покрытые опавшими листьями, но все равно до сих пор казавшиеся Анжелике невыразимо прекрасными. – Вы выглядите такой счастливой, – невпопад заметила герцогиня, с некоторой завистью в голосе. – Да? – Анжелика вдруг вспомнила вчерашний вечер, о котором до сих пор едва заметно напоминало тело, и ощутила румянец на щеках. – Наверное… – Хотела бы я ощутить такое же счастье, – продолжала мадам де Рокелор, разглядывая озеро, подернутое ледяной кисеей. – А вместо этого меня увозят, что запереть в четырех стенах…Я знаю, как только мы окажемся там, муж перестанет быть снисходительным… Гадкий, гадкий человек! Анжелика долго молчала, чувствуя, как в душе поднимаются жалость и досада одновременно. Ей меньше всего хотелось сейчас утешать мадам де Рокелор, – они не были даже дальними подругами, – и ее слова о угрозе заточения вызывали у молодой женщины беспокойные мысли о том, насколько эфемерным может быть счастье… Давно ли минули времена, когда она боялась того же самого, изо всех сил стараясь удержаться при дворе, и тоже ради мужчины, пусть по иронии судьбы и бывшем ее мужем? Кони, почти не направляемые своими наездницами, медленно шли по дорожке вокруг озера. Тонкая ледяная корка сильно подтаяла. Ракиты, посаженные вдоль берега, тянули к темной воде свои тонкие гибкие ветви. Свежий промозглый ветер подул со стороны моря. Анжелика поежилась. - Вернемся в замок, сударыня? - Возвращайтесь без меня. Я еще покатаюсь по парку. Здесь так просторно – душа рвется на волю. А стены давят на меня. К тому же я не могу больше его слушать. Всю дорогу я призывала смерть на свою голову. Или на его… Ах, так нельзя говорить. Это дурно, но я ничего не могу с собой поделать! Анжелика не стала спорить. Пришпорив лошадь, она поскакала обратно к замку. Анжелика застала мужчин в гостиной. У нее не было желания принимать активное участие в беседе, поэтому она взяла вышивание и только прислушивалась к разговорам, сделав вид, будто поглощена этим занятием. Тем временем произошел случай, достойный пера Мольера: герцог и Филипп стояли у окна, выходившего в парк, и наблюдали, как гарцует на лошади мадам де Роклор. Герцог надулся от гордости. Красота и молодость супруги весьма льстили ему. К тому же, по слухам, он имел от этого немалые выгоды. - Поразительная стать. Я давно не видывал таких красавиц, – вдруг заявил Филипп с несвойственной ему восторженностью. Анжелика прислушалась к разговору, скорее из любопытства, чем из ревности. Она знала, что Филипп не делал комплиментов дамам ни в глаза, ни за глаза. Герцог польщенно улыбнулся и пригубил бокал. - Право же, все в ней выдает безупречную родословную! А изящная посадка головы! Как вам досталось подобное сокровище? Держу пари, это чистая случайность! - Ах, маркиз, по мне так вы гораздо счастливей меня! – пустив эту стрелу, Роклор украдкой бросил взгляд на мадам дю Плесси. - Норовистая! – продолжил Филипп как ни в чем не бывало, – дайте мне ее на пару дней, и я верну ее покорной и шелковой. И Филипп по-кошачьи сузил глаза, словно находясь в предвкушении. Герцог же лишился дара речи: - Но... но, право же, маркиз, вы в своем ли уме? – заикаясь начал он. – Это... это же моя жена! - Вот как! Тогда кто же ее оседлал? Герцог с достоинством выпрямился, звякнув бокалом о эбеновый столик и деревянным шагом направился к двери. Уже на выходе он обернулся и дико вращая глазами, взвизгнул: - Я не потерплю! Ждите моих секундантов, сударь! Филипп бросил на Анжелику до того удивленный и растерянный взгляд, что она еле удержалась от смеха. Когда недоразумение было выяснено, Филипп нахмурился. - Я говорил, конечно, о лошади. Только сумасшедший мог этого не понять! - Для большинства мужчин красота женщины все же предпочтительнее, любовь моя, – объяснила Анжелика, кусая губы, чтобы не расхохотаться. - Какая чушь! Еще древние греки считали лошадь самым совершенным созданием природы. Уж они-то знали толк в красоте. - Я... Я пойду поговорю с герцогом, – простонала Анжелика, бросаясь к двери. - Идите, – снизошел Филипп и приложил тонкие пальцы к виску, будто философ, уставший от людской глупости. Затворив за собой дверь, Анжелика прижалась к ней спиной, медленно сползая вниз в припадке беззвучного хохота. Герцог сразу же поверил объяснению. Его лицо просияло. Но проступившее удовлетворение скоро сменилось гримасой озабоченности. - О боже, о боже, какой конфуз! – закудахтал он. Дряблые щеки затряслись, а нижняя губа комично выпятилась. Он стал похож на толстую дряхлеющую матрону. – Это все ужасные дороги. У-жас-ные! От этой постоянной тряски произошло некоторое помешательство. – Он притронулся руками к голове, – мой врач говорит, что такое может случиться. - Главное, чтобы ничего не выпало через уши, – не удержалась Анжелика. - Что? Ах вы, шалопайка! – Роклор игриво погрозил ей пальцем. Он уже довольно пришел в себя. – Не возьмете ли вы на себя роль посредника еще раз, дорогая маркиза? Скажите нашему другу, что я очень расстроен и сконфужен. Мне бы хотелось замять эту историю поскорее, пока над ней не начали смеяться при дворе! Анжелика милостиво согласилась на посредничество. Ближе к вечеру Анжелика пригласила герцогиню к себе в покои. Мадам де Роклор привезла новый выпуск «Меркюр Галант», и женщины с упоением принялись обсуждать ткани и фасоны предстоящего сезона. «Пандоры» с новинками уже украшали витрины модных магазинчиков на Сент-Оноре. Потом герцогиня разложила пасьянс для мадам дю Плесси. - Ах, сударыня, королевская любовь по ранней дорожке, – всплеснула руками мадам де Роклор. Приметив ироничную улыбку маркизы, она добавила. – Зря вы мне не верите. Этому гаданию меня научила одна известная прорицательница с улицы Муффтар: оно не лжет. У меня выпало… - тут она запнулась и слегка покраснела. Анжелика так и не узнала, что нагадали герцогине, так как в этом момент раздался звук колокола – кто-то снова пожаловал в Плесси. Анжелика подошла к окну и увидела въезжающий во двор роскошный экипаж. Пока она разглядывала гербы на дверце и старалась припомнить, кому они принадлежат, сзади раздался не то возглас, не то стон. Маркиза обернулась. - Это он, он! – шептала мадам де Роклор помертвевшими губами. – О Боже, это Лозен! - Лозен! Да, это, без сомнения, был граф Пюйлигем, маркиз де Лозен – вот он уже легко соскочил на брусчатку курдонера, хорошенько огрев при этом замешкавшегося лакея тростью. Вслед за ним показался еще один дворянин, и в нем – вот уж точно «О Боже!» - Анжелика узнала маркиза д, Андижоса.
адриатика: Глава девятая Анжелика не стала менять простое платье из темного бархата, украшенное скромной вышивкой, на более помпезный наряд. Она ограничилась тем, что надела нить жемчуга в два оборота и накинула на плечи косынку из брабантского кружева. Герцогине она предложила воспользоваться своими румянами: уж больно бескровным смотрелось ее узкое личико на фоне темно-каштановой копны волос. Когда они спустились вниз, граф обменивался приветствиями с хозяином и его гостями. - Ба! Герцог, не думал, что застану вас здесь не одного, а вместе с супругой. - А вы, маркиз, сбрили усы, а я вот отрастил бороду! – Лозен и правда обзавелся курчавой окладистой бородой. Анжелика, как и весь двор, привыкшая к чудачествам графа, сочла эту выходку не более экстравагантной, чем его последние инвективы. - В этом есть нечто символичное, – он лукаво подмигнул Анжелике и тут же бросился к ней, чтобы «облобызать край ее платья» - Ах, как скверно, граф, вы выражаетесь, как старый «жеманник»! – маркиза слегка стукнула графа веером, сопроводив реплику очаровательной улыбкой. - Виноват. Я часто теперь навещаю принцессу, а она так любит эту «старую гвардию»! Пегилен мимоходом поприветствовал бывшую любовницу и снова повернулся к маркизу дю Плесси. - О вас сейчас много говорят, мессир маршал, – серьезно сказал он, но его серые глаза насмешливо блеснули. - Не более, чем о покойнике: хорошо или никак, – слегка пожал плечами Филипп. – Добро пожаловать, господа, – и он жестом пригласил всех в гостиную, где слуги накрывали к обеду. - Благодарю! Ах да... Вы знакомы с маркизом д, Андижосом? Анжелика сдержанным кивком ответила на поклон маркиза. Она видела в нем лишь трагический обломок прошлого, отпечатавшегося на сердце неизгладимым клеймом, как позорный флер-де-лис на теле преступника. Этот новый д, Андижос – с осунувшимся, задубеневшим лицом, с горькой складкой, залегшей меж бровей, был так же не похож на прежнего балагура-гасконца, как и маркиза дю Плесси – на юную графиню де Пейрак. Их взоры на миг встретились, и Анжелика быстро отвела глаза, когда прочла в нем тоже самое чувство. Обед проходил с некоторой помпой из-за присутствия именитых гостей. Постное меню не радовало разнообразием, но повара постарались на славу, умело сочетая дары морские с тем, что произрастало на земле: здесь были и карпы по-королевски, и устрицы, и угри в креветочном соусе. Ливрейные лакеи, выстроившиеся вдоль стены, по первому жесту подавали салфетку и наполняли бокалы вином или сельтерской водой. Визит Лозена нельзя было назвать приятной неожиданностью, но он принес с собой бравурный столичный дух: его едкие, а порой злые комментарии не щадили никого: - Представьте, наш «великий маршал» наконец вступил в лоно католической церкви. И теперь, подобно Хлодвигу, ожидает наград если не от господа, то от короля. Он «упорствовал в заблуждении», когда королева-мать намекала на жезл коннетабля. Теперь упорствует король. Вернее – и речи об этом быть не может. Права наша прелестница Нинон: часы любви не всегда бьют одновременно. Верно, дамы? - Милостивый государь герцог, согласно математике, два тела движущихся по прямой из противоположных точек, неизбежно встретятся. Я сменил лавры на мирты, а вы – мирты на лавры, и вот мы оба здесь! Анжелика лишь по необходимости вмешивалась, когда истории графа становились уж слишком непристойными. Лозен закончил рассказывать о некой графине, продержавшей любовника три дня в кладовке, отчего бедняга чуть не умер. – О чем еще говорят в Париже, кроме обманутых мужей и неверных жен? — перехватила Анжелика инициативу. – В Париже возносят молитвы, мадам, – тонко усмехнулся граф, делая глоток из бокала. Анжелике пришло в голову что он до странного напоминает свою заклятую подругу – мадам де Монтеспан, хотя у него не было и сотой доли ее очарования и образованности. Тем временем Лозен продолжал разглагольствовать: - Господин де Безмо как-то признался мне за картами, что я первый заключенный Бастилии, чьим условием освобождения является его собственная прихоть. Если подумать, то все, что бог ни делает, – к лучшему. Я многое потерял, зато отрастил эту прекрасную бороду, которая, если верить красоткам, мне очень к лицу, и не был в Пепельную среду на проповеди новой знаменитости, отца Бурдалу. Тот, кто вышел из церкви с мыслями о Господе – приблизился к царству божьему! Когда одну очень набожную даму спросили, какие благочестивые мысли посетили ее во время столь долгого внимания гласу слуги божьего, она ответила: «Ах, сударь, последние два часа мной владел только один помысел – поскорее облегчиться.» И речь шла вовсе не о душе, господа! Филипп за обедом произнес не больше двух – трех фраз. Анжелика любовалась мужем: его сияющей красотой, гордым, с легкой тенью надменности лицом, словно выточенным из мрамора резцом античного скульптора, в облаке белокурых локонов. Никто не знает, какими были герои древности, совершившие столь чудесные и великие подвиги, были ли они вообще, но на полотнах художников, на барельефах, в камне и бронзе они должны выглядеть именно так – недосягаемыми, как мечта, как чудо. А кем были бы люди без веры в чудеса? Мысленно провалившись в пустоту, Анжелика словно грезила наяву, когда Филипп склонился перед ней, чтобы предложить руку. По дороге в малую гостиную, где располагались столы для бильярда и игры в карты, маркиза полушутливо прошептала мужу: - Вы могли бы уступить эту честь кому-нибудь из гостей. О нас снова примутся судачить. - Мне безразлично, вы хорошо это знаете. Я сегодня думаю о вас вдвое больше обычного. - Ах, Филипп, сегодняшняя ночь… Признаюсь, я не могу вспомнить о ней без стыда… Она не успела договорить. Их догнал звонкий смех Пегилена. Он рассказывал о злоключениях маркиза де Монтеспана, награждая его супругу эпитетами вроде «эта сучка». - Что!?- вскричал он в ответ на изумленный взгляд де Роклора. – Беднягу наградили рогами, посадили в Фор-Левк, а там между прочим очень низкие потолки! А этот гаер Мольер добил его своей паскудной пьесой. Жаль, его рожа быстро зажила после пуговиц де ла Феяда, хотя, между нами говоря, маршала-то как раз он изобразил очень верно. … Где этот барон де Кресси? – нервно спросила герцогиня, оглянувшись. И как будто случайно остановив взгляд на мужчинах, игравших в «фараон». - Де Круасски, – машинально поправила Анжелика. Она тоже прислушивалась к разговорам за игральным столом. Граф был уже изрядно пьян: он насмешливо предлагал Роклору сделать в его новом дворце, приобретенном на королевские отступные, дверные проемы повыше. - Боже мой! – простонал герцог и карты выпали у него из рук, - вы уже и так себя скомпрометировали, а теперь желаете ввергнуть нас в неприятности. Вы бы слышали себя со стороны, сударь! - Всех тошнит от ваших выходок, Лозен! – вмешался Филипп. Он тоже швырнул карты на стол, затем спокойно предложил: - Партию в бильярд? Анжелика немного перевела дыхание: весь вечер она была как на иголках, ее даже мутило от волнения. Что-то должно произойти – твердил ей внутренний голос, хотя она также догадывалась, что причина этой мнительности заключается в чем- то другом. - Ах, господа, сыграем в буриме, – воскликнула мадам де Роклор, подхватив под руки мужа и д,Андижоса. - Вы, маркиз, или вы, господин мой супруг, загадывайте. Нет? Тогда я – зеркало- коверкало, бокал – скандал. Нет желающих? Мадам, прошу вас! - взмолилась мадам де Роклор. Она поминутно теребила свой веер: то открывала, то закрыла, то клала на колени ручкой вперед, то, как бы опомнившись переворачивала опахалом. На щеках ее горел неестественный румянец. Ее пальчики потянулись к бокалу с неразбавленным кларетом. Вибрирующим голосом, чуть громче, чем следовало, она начала декламировать: - Любовь – кривое зеркало Судьбу мне исковеркало… … Поставьте бокал Нам не нужен скандал. - Закончила Анжелика, наклонившись к герцогине. С деликатной улыбкой она забрала у нее напиток. То ли это лихорадочное состояние герцогини передалась всем, но д,Андижос и герцог тоже, казалось, чувствовали себя не в своей тарелке. Роклор хмурился, открывал свои часы-луковицы, красноречиво поглядывая на время. Но тут случился казус, потрясший всех присутствующих до такой степени, что гостиная погрузилась на пару минут в гробовую тишину. Партия в бильярд закончилась быстро. Маркиз дю Плесси был грозным соперником даже трезвому и более опытному игроку. Маршал не уступал даже королю, поэтому монарх предпочитал играть с господином де Вильруа, обладавшим редчайшим талантом проигрывать так, что у венценосного противника не оставалось сомнений в собственном мастерстве и естественном превосходстве. Так вот, Лозен продул, что называется «всухую». Тогда дю Плесси неспешным шагом приблизился к нему, занес руку и… отвесил графу щелбан, такой звонкий и сильный, что тот покачнулся и был вынужден ухватиться за стол. Все ошеломленно повернули головы и застыли, как во время игры в живые картины. С минуту Лозен смотрел на маркиза, округлив от удивления глаза. «Вызов!» -промелькнуло в голове у потерявшей дар речи Анжелики. В салоне повисло цепенящее ожидание: все взгляды были прикованы к Лозену. Он сделал шаг вперед. Потом слегка откинул голову и громко расхохотался. - Боже! – наконец проговорил он, смахивая набежавшую от смеха слезу. – Последний раз играл на щелбаны лет эдак в десять. Надо было заранее условиться, маркиз. Я бы знал, чем рискую. – Пегилен жестом подозвал лакея и велел ему принести лед. - Полноте, дамы и господа, - Лозен с веселой ухмылкой, в которой, однако, чудился вызов, обвел взглядом потрясенные лица собравшихся. – К чему эти недоуменные лица? Неужто вы думаете, что мы с маркизом станем ссориться? Это же старая солдатская шутка. Верно, месье? - Абсолютно! – С бесстрастным видом подтвердил Филипп. - Не слишком смешная все же. - Вы смеялись, – ответил Филипп, чуть-чуть приподняв уголки губ. - А, впрочем, забудем. Вот и мой лед. Если у меня на лбу останется отметина, это будет, по крайней мере, справедливо по отношению к вам, старина! – серые глаза, злобно блеснув, на миг скрестились с голубыми, точно клинки. - Я этого не вынесу, – раздался сдавленный шепот над ухом. Анжелика, поглощенная этим странным спектаклем, вздрогнула. – Прошу вас, мадам, уйдемте отсюда! – жалобно попросила герцогиня. Женщины устроились на узком канапе в оконной нише, и мадам де Роклор с рыданиями упала Анжелике на грудь. Так Анжелика узнала, что Лозен бросил герцогиню несколько месяцев тому назад ради своей распутной кузины, принцессы Монако. После ей удалось-таки взять реванш над неверным любовником – мадам де Роклор заметил король. Эта кратковременная страсть принесла свои плоды: она ждет ребенка. Муж на время их романа благоразумно покинул двор и жил в Париже. Он, конечно, знает, кто зачал дитя в ее чреве, но король осыпал их милостями. Роклор получил губернаторство, должности, пенсионы. Теперь он должен был на время уехать, чтобы положить конец слухам и не дать повода для новых относительно своего отцовства. - Что же вы плачете, дорогая? Многие позавидовали бы сговорчивости вашего супруга и вниманию короля, а вашему ребенку обеспечено блестящее будущее. - Ах, мадам, но я люблю Пегилена! Если я и хотела бы ребенка, зачатого вне брака, то только от него! А он любит шлюху и женится на дылде! Лицемер! Анжелика вздохнула. Любовь порой делает людей глупее, чем они есть. Она попыталась объяснить молоденькой дурочке, что связи Пегилена так же не постоянны, как и он сам. - ... А на Мадемуазель он женится по расчету. Она внучка Франции и самая богатая наследница Европы. Еще может случиться так, что по возвращению вы сами забудете его, – Анжелика пустила в ход последний аргумент. Герцогиня взглянула на Анжелику, словно та сбежала из сумасшедших палат: - Это невозможно, сударыня. Вам известно это не хуже, чем мне – вы тоже были его любовницей! Анжелика сжала губы. Вот змея! Не надо было ее жалеть! Больше всего маркизе хотелось надавать этой глупой девчонке по щекам. Вернувшись, они застали мужчин скучающими. Общий разговор как-то не клеился. Было очевидно – всем хотелось разойтись, но никто не желал уходить первым, точно боясь пропустить что-то важное. Озабоченные, тревожные взгляды попеременно останавливались на дю Плесси и Лозене. Анжелика приблизилась к мужу и потянула его за рукав, отзывая в сторону. - Надо заканчивать. Я хочу, чтобы эти люди уехали. Завтра же! – тихо сказала она. Филипп бросил на нее рассеянный взгляд. - Что?... А, да! Послушайте, вы ведь хорошо знакомы с этим маркизом? - С д, Адижосом? Да… Откуда вы знаете? - Он сам сказал. - Но что именно? - Потом. Видите, он не отходит от Лозена? Когда они будут выходить, отвлеките его минут на пятнадцать. Я должен поговорить с Пегиленом наедине. - Дуэль? – с тревогой спросила Анжелика, от волнения прижав к груди стиснутые кулачки. - Нет, ну что вы. - Филипп, обещайте мне! Если вы и вправду любите меня! – в порыве чувств она хотела взять его за руку, которую он тут же убрал. - Прекратите! – процедил он, затем, вздохнув, прибавил. – Я не собираюсь заниматься глупостями. Тягостную обстановку разрядила мадам де Роклор. Она объявила, что устала и желает лечь. Герцог с радостью ухватился за этот повод и вызвался провожать супругу. Герцогиня на миг состроила недовольную гримаску, но тут же взяла себя в руки и подхватила мужа под локоть. Маркиз дю Плесси пожелал им спокойной ночи и объявил вечер оконченным. - Впрочем, господа, кто не желает возвращаться к себе, мой дом в вашем распоряжении. Лозен тоже пожелал уйти. У него на лбу виднелся красный след, грозивший назавтра превратиться в хорошую шишку. Анжелика невольно поразилась его выдержке. Когда он подошел целовать ей руку, она сказала: - Мы давно знакомы, граф, но оказалось, я плохо вас знала. - О, мадам, говорят только палач хорошо знает тех, с кем имеет дело. - Все же, я знаю вас достаточно, чтобы вы не держали на нас зла, сударь. - Кто сердится на розу за шипы? Это плата за возможность близко любоваться ее красотой, – ответил он, по-кошачьи сощурив глаза. Андижоса маркиза перехватила уже в дверях. Он весь вечер ее избегал, даже в общей беседе стараясь не встречаться взглядом и не говорить с ней. Он слегка смутился, когда Анжелика оказалась вдруг рядом, да еще обратилась с просьбой уделить ей несколько минут. - Право же, маркиз. Грешно не воспользоваться случаем. Мы почти не встречались при Дворе и не говорили с тех самых пор как… Словом, так давно, что я даже не могу припомнить. Они заняли кресла перед камином, друг напротив друга, и смущенно замолчали, глядя на танец языков пламени. - Вы возвращаетесь в Тулузу? – нарушила наконец это тягостное молчание Анжелика. Маркиз кивнул, не отрывая взгляда от весело потрескивающих в огне поленьев. - Да, нужно уладить кое-какие дела перед отъездом. Я получил патент лейтенанта на королевской галере. - Вы жалеете, что пришлось оставить Двор? – Что вам сказать? Раньше мне, как и всем, хотелось зацепиться при Дворе. Я был раз получить хотя бы самую незначительную должность. А потом… – маркиз тяжело вздохнул, – было то, что было. Я думал, моя голова ляжет на плаху. Но безумцам, оказывается, везет – права старая поговорка. Я получил больше, чем когда-либо мог рассчитывать. А потом понял: придворная жизнь совершенно не для меня. Пустое и бессмысленное времяпровождение – нет, я не дьявольски хитер, но и не глуп. Я обычный человек, мадам. Я знаю, что мне не быть на вершине, но и толкаться в передних мне противно. - Я вас понимаю, месье, – Анжелика впервые за вечер посмотрела на маркиза без тени недовольства. Его искренний ответ разбил стену отчуждения. Теперь она снова видела перед собой человека, с которым любила беседовать, гуляя по оливковым рощицам графского парка. - Это не так, мадам. Вам больше подходит поговорка - Aut Caesar, aut nihil*. - Или пан, или пропал – как говаривала одна старая знакомая, – сказала Анжелика и рассмеялась. – Знаете, сударыня, — внезапно заговорил маркиз, на этот раз его голос звучал взволнованно, —я сейчас вспоминал, как впервые увидел вас в Монтелу. Вы были такой испуганной и подавленной, но вместе с тем держались очень мужественно. Это глубоко тронуло меня, и я почувствовал раскаяние. Да, именно! Ведь я никогда не думал, что может испытывать молодая девушка, которую выдают замуж за незнакомого мужчину. Это казалось мне таким естественным… как..как… словом, я искренне полагал, что привез радость в ваш дом. Он помолчал, будто подбирая слова, или ожидая ее ответа, но Анжелика молчала, охваченная воспоминаниями. – Я говорил себе: «Держись, Бернар, не поддавайся впечатлению, ты знаешь, кому она предназначена», – с невеселым смешком продолжил маркиз,- этот союз должен был стать счастливым, но, тем не менее, я продолжал вас ужасно жалеть. Что-то было в вас такое, какая-то особенная чистота, перед которой умиляется сердце, и страх запятнать эту чистоту становится сильнее смерти. Граф тоже испытал это чувство. Однажды он сказал мне: «Слишком часто мы становимся соучастниками преступлений, столь обыденных, что суть этих деяний представляется нам в совершенно искаженном виде: как нечто естественное. Ее душа – чистейший алмаз, сквозь который взираешь на вещи в их первозданной форме и ужасаешься царящей вокруг мерзости и невежеству» Маркиз сконфуженно замолк и опустил глаза. Анжелика скорее почувствовала, чем поняла, что по щекам катятся слезы. - Ну вот! Вам удалось меня растрогать! - Простите меня, мадам. - Извинения приняты, сударь. - Значит, вы не забыли? Те удивительные празднества в Отеле Веселых Наук. Нет, она не забыла Великого Лангедокского Хромого в красной маске, услаждающего слух гостей чарующими звуками bel canto, но как ни силилась, не могла вспомнить его лица. – Fuimus Troes, fuit Ilium*, —тихо сказала Анжелика. Д, Андижос впервые за все время улыбнулся, и это отчасти вернуло ему прежние черты беззаботного гасконца. – Вас можно сравнить с Энеем, сударыня. – Нет. Меня можно сравнить с Троей, —вздохнула Анжелика. – Я похожа на Трою, - еле слышно повторила она и, едва ли не впервые за прошедшие годы, позволила себе поддаться сладкому и тёмному, как грех, искушению. Закрыв глаза, она с тягостным облегчением представила себе, что в её жизни не было костра на Гревской площади, и она до сих пор носит имя первого мужа. Не было Николя и тьмы парижского Дна; она никогда ничего не слышала про харчевню «Храбрый петух». Кантор… да, Кантор родился на батистовых простынях в самом сердце Тулузы… И всё это время рядом с ней был он, чей образ она безотчетно пыталась вызвать в памяти, растревоженная словами Андижоса, – и не могла. Она помнила ощущение счастья, не отпускавшего ее ни на миг, любовь, безраздельно владевшую ее существом, но не его самого. Анжелика машинально сжала прохладную ручку кресла, и вдруг пришла в себя, резко открыв глаза. На смену усталости пришло раздражение. Зачем она причиняет себе боль, пытаясь схватить разорванную нить, ускользающую от нее во тьму? Она прислушалась к себе, но в душе было тихо - где-то глубоко в ней смолк звук неровных шагов и затих чарующий голос, Золотой Голос Королевства. Умер. Навсегда. - Вас долго не было. - Разве? - Да, я жду вас где-то с час. - И вам не терпелось, господин мой муж? Филипп подошел к ней сзади и положил руки на обнаженные плечи, мягко разворачивая к себе. - А если и так? – прошептал он, прижимаясь прохладными губами к ее лбу. - К чему вдруг эти нежности, Филипп? – поддразнила она его, деликатно высвобождаясь из объятий. Анжелика присела к трюмо и сама, без помощи служанки, начала распускать прическу. Филипп молча наблюдал, как она расчесывает длинные золотистые волосы и закрутив их на затылке, закалывает гребнем. - Вы поможете мне снять платье? Филипп, все так же не говоря ни слова, приблизился и покорно помог ей расстегнуть многочисленные крючки корсажа и развязать ленты на юбках. - Лозен уедет завтра утром. Как вы и хотели, – тихо сказал он. - Как? Все обошлось, надеюсь, без ссор? - Без. Я сказал ему, что он достаточно скомпрометирован и его пребывание здесь навредит ему же. Он был зол, как черт, но мы пришли к согласию. - Слава богу. Пусть катится к дьяволу. И этот д,Андижос с его воспоминаниями туда же, – она положила голову мужу на плечо и прикрыла глаза. – Боже, как я устала. - Мне уйти? - А вы уйдете? Вы все время поступаете, как вам бог на душу положит. Филипп был, казалось, озадачен этой неожиданной отповедью. - Я поступлю, как желаете Вы, – с нажимом произнес он и сделал движение, чтобы удалиться, но Анжелика вдруг обвила его шею руками, прижавшись к его сильной груди и страстно зашептала: - Не уходите… не уходите, мой милый. Я люблю вас так сильно, что однажды эта страсть погубит меня. - Вы надежно позаботились о тылах, – напомнил Филипп, показывая палец, на котором блестело обручальное кольцо. - Это ничего не значит. Важна только любовь… Любовь… Он наклонился над ней, покрывая жадными поцелуями щеки, губы, шею, одновременно увлекая ее в сторону алькова. Это было странно: любовь к нему переполняла ее сердце, но его ласки сейчас не возбуждали в ней желания. Ей хотелось просто спать с ним, у него на груди, убаюканной в его сильных объятиях. Он уложил ее на кровать, но, не чувствуя отклика, остановился, разглядывая ее в неярком золотистом свете ночника. - Какая у вас длинная шея… Я вижу, как пульсирует кровь. Здесь, – он провел пальцем по выступающей венке. - Вы не хотите заниматься со мной любовью? - Нет. - Вы хотите, чтобы я ушел? - Нет. Он встал. Снял с себя халат и сорочку, и, оставшись совершенно нагим – так он спал всегда – бросился на кровать рядом с ней. Сладко потянувшись, Филипп подмял под себя подушку и сонным голосом проговорил: - Завтра нам предстоит еще одно представление – проводы господина де Лозена. Будьте во всеоружии. - А вдруг он уедет спозаранку? - Я велел слуге разбудить меня, если он велит закладывать карету. Спокойной ночи, мадам. - Спокойной ночи… Анжелика так и осталась лежать неподвижно, бездумно глядя в потолок. Она слышала, как за окном пошел дождь – тяжелые капли быстро-быстро застучали по стеклу. Только бы назавтра не развезло дороги! Она содрогнулась от мысли, что гости могут остаться еще на день или на два. Этот Лозен привез с собой воздух Двора, пропитанный духами и серой. А д,Андижос? Зачем он говорил с ней о прошлом? Некоторым людям нравится жить воспоминаниями, черпая в них силы для завтрашнего дня. Но она знала – иногда это просто бывает необходимо. Веки постепенно смежились, причудливые узоры на потолке исчезли, уступая место украшенным цветами и гирляндами домам, нависавшим над узкими улочками. Триумфальные арки, фонтанчики с вином, вокруг которых теснится и беснуется толпа, Коломбина весело отплясывающая с Керубино. - Да здравствует король! - Да здравствует королева! Крики подхватываются со всех сторон. Она пробирается сквозь пеструю толпу, сквозь людское безумие, отчаявшаяся, будто потерявшийся ребенок. Какой-то дворянин в маске предлагает ей руку и просит назвать свое имя. Она не отвечает, лишь мимолетно касается взглядом. Почему его нигде нет? Она останавливается, в отчаянии глядя по сторонам. Голова кружится, и сердце разрывается от невыносимого страдания. Ее давят и теснят, чужие лица надвигаются со всех сторон, так что становится трудно дышать, а крик застревает в горле. Вдруг толпа исчезает, людские маски отступают и растворяются в небытии, а крики и музыка тонут в шуме волн и криках чаек. Перед ней скалистый берег – океан, темный, грозный, бушующий. Что делать? Повернуть назад, к пестрой, безумной толпе, или отдать себя на милость волн? И она идет вперед: страхи и сомнения оставляют ее. Вода оказывается прохладной и ласковой; она принимает ее в свое лоно, волны поднимают ее, унося от берега, и качают, качают… Анжелика проснулась в холодном поту и тут же соскочила с кровати, прижимая ладонь ко рту и стараясь глубоко дышать. В панике она попыталась отыскать глазами какую-нибудь посудину. Не в силах больше сдерживать дурноту, она согнулась пополам, извергая на ковер все съеденное и выпитое вечером. - Что..что случилось? – раздался сзади хриплый ото сна голос мужа. Его теплая ладонь легла ей на спину. - Не знаю, – пробормотала она, когда рвотные судороги наконец прекратились. Теперь ее колотил озноб. Она схватила простынь и принялась вытирать трясущейся рукой губы и покрытое испариной лицо. - Вы больны. Надо разбудить врача! Она с минуту бездумно смотрела, как он быстро одевается, и вдруг спокойно сказала: - Не надо никого будить. Это болезнь, от которой излечиваются через девять месяцев. И так как он все еще смотрел на нее недоуменно, она пояснила: - Я беременна, Филипп. - Просыпайтесь, мадам. Анжелика приоткрыла глаза, сквозь завесу ресниц глядя, как Жавотта отдергивает полог кровати. - Который час? - Семь утра, мадам. Через полчаса вас ждут внизу, так передал слуга господина маркиза. Окончательно проснувшись, Анжелика с тревогой прислушалась к себе, вспомнив ночной приступ дурноты. Филипп был так ласков с ней, когда она сказала ему о ребенке – он уложил ее голову себе на грудь и гладил по волосам, пока она не уснула. Сладко потянувшись, Анжелика улыбнулась, затем решительно отбросила одеяло и энергично принялась отдавать приказы. – Живее, живее! — хлопала она в ладоши. — Жавотта, подготовь платье из голубого бархата с золотыми аппликациями. Девушки засновали по комнате: Бабетта раскладывала на трюмо черепаховые гребни, щипцы для завивки волос, ящички с румянами и пудрами. В комнату один за другим заходили лакеи: один нес миниатюрную жаровню, второй – серебряный тазик, наполненный розовой водой, а третий – биде на позолоченных изогнутых ножках. Жавотта и Тереза снимали с болванки наряд маркизы. Час спустя, когда Анжелика уже заканчивала туалет, в комнату заглянул Филипп. – Поторопитесь, сударыня, если хотите попрощаться с нашими гостями. Когда они спустились вниз, гости уже готовились к отъезду, лакеи грузили багаж в повозки, а карета была подана. Лозен был весел, он имел свой обычный, насмешливый, слегка высокомерный вид. Пройдя хорошую школу придворного лицемерия, он никак не выказывал своих истинных чувств и был особенно приветлив с хозяйкой дома, не жалея комплиментов ее красоте и выражая надежду, что они обязательно увидятся при Дворе. Анжелика старалась не смотреть на красную шишку у него на лбу. Она оценила деликатность Филиппа: Лозену не пришлось встречаться в таком виде с де Роклорами. Д, Андижос был, напротив, как-то мрачен: когда он подошел целовать руку хозяйке, она не почувствовала прикосновения его губ. - Рад был нашей встрече, мадам дю Плесси, – ровным голосом сказал он. Анжелика кивнула с учтивой улыбкой. Гости раскланялись с хозяином дома: Лозен обменялся с Филиппом парой пустяковых любезностей, которые обычно звучат в подобных случаях. Ничто – кроме красноречивой шишки на лбу – не напоминало о вчерашнем, но Анжелика чувствовала обманчивость этого впечатления. У самой дверцы кареты Лозен повернулся к ней и вполголоса сказал. - Иногда король бывает немного болен. Он вздыхает и подолгу любуется розами в зимнем саду. Одна прекрасная роза оставила шип в его сердце. У Анжелики чуть было не сорвался с уст едкий ответ: «Неужто из камеры Бастилии так хорошо видны оранжереи Тюильри?», - но она сдержалась. - Имя этой розы всем давно известно, граф. Это маркиза де Монтеспан. - О, у этой дамы много достоинств и лишь один недостаток: она не вы, дорогая. Лакей закрыл дверцу и вскочил на запятки, кучер хлестнул лошадей, и карета, проехав мост, покатилась по главной аллее замка Плесси. Пегилен напоследок сделал им ручкой из кареты: «Прощайте, господа!» Анжелика ощутила легкость, будто камень упал с плеч. Филипп неслышно подошел сзади, и она вздрогнула, вырванная из раздумий, когда он коснулся ее руки. - Идемте в дом? – предложил он. Анжелика обвила его руку, чувствуя под бархатной тканью стальные мышцы мужчины. От него веяло силой и покоем. Она ослабела. Ей захотелось прижаться к нему. – Да, конечно. У меня сейчас появилось странное чувство, что в нашей жизни начинается новый этап. Я не знаю, пугает меня это или радует. А вас? Филипп сделал неопределенный жест. - Я не думал об этом. Впрочем, какая разница? Жизнь не бывает ни новой, ни старой. Она просто ведет к смерти, – добавил он, улыбнувшись своей странной, чуть рассеянной улыбкой. - Лозен мстителен. Он может стать довольно опасным врагом. - Врагом? Уверяю вас, между нами ничего не изменилось, – двусмысленно ответил Филипп. Когда они вернулись в гостиную, Анжелику ждала камеристка мадам де Роклор, которая передала, что ее госпоже нездоровится, и она очень просит мадам дю Плесси зайти к ней. На самом деле герцогине было стыдно за вчерашнее. - Ах, сударыня, я вела себя ужасно несдержанно. Он думал обо мне как о какой-нибудь простушке, не умеющей вести себя в обществе. Анжелика, вспомнив вчерашние эскапады герцогини, хотела сказать ей, что Пегилен, скорее всего, вовсе о ней не думал, но ее несчастный вид вкупе с искренним раскаянием вызвали в ней жалость. Анжелика обняла мадам де Роклор за плечи и обе женщины расплакались. Примечания: * Aut Caesar, aut nihil — латинское крылатое выражение. Дословно переводится, как «Или Цезарь, или ничто». Русские аналоги — «Иль грудь в крестах, иль голова в кустах», «Всё или ничего», «Пан или пропал» * Fuimus Troes, fuit Ilium — Были мы троянцами, был Илион. Латинская крылатая фраза, впервые встречающаяся в поэме Вергилия «Энеида». Употребляется при упоминании о чём-то безвозвратно ушедшем.
адриатика: Глава десятая Вскоре Роклоры тоже покинули их, и в замке вдруг воцарилась тишина. Подул теплый ветерок – природа находилась в предчувствии весны. Анжелика гуляла по парку вместе с сыном, вглядываясь в хрустальную небесную голубизну, подернутую легкой облачной дымкой. Она прислушивалась к пению птиц, к шелесту ветра, игравшего в кронах деревьев. Она впитывала в себя живительный воздух леса – своей колыбели. Она - Маркиза ангелов, его дитя, его фея. Здесь время всегда останавливалось: прошлое и будущее встречались, образуя поток безвременья. Филипп сказал, что жизнь — это путь, ведущий к смерти, но и смерть - часть жизни, единой спирали, по которой движется мир от самого его сотворения. ******* Умер барон де Сансе. Это случилось ночью, почти внезапно. Вечером барон лег в постель, как обычно, но два часа спустя ему вдруг стало совсем худо - горлом пошла кровь, и он потерял сознание. Священник насилу успел к умирающему, который незадолго до кончины пришел в себя. На вопрос, раскаивается ли он в содеянных грехах, барон еле слышно прошелестел: «Да», затем впал в предсмертную агонию. Между пятью и шестью часами утра он испустил последний вздох. Анжелика узнала о смерти отца только утром. Перепуганный крестьянский мальчишка, от которого крепко разило навозом, сообщил ей скорбную весть сразу после завтрака. Барона похоронили на кладбище, возле деревенской часовни, где находился старинный склеп де Сансе, рядом с супругой и сыном, умершим во младенчестве. Анжелика была единственной из многочисленного семейства барона, кто приехал на прощальное отпевание. Дени – гордость старика – так и не пожаловал, чтобы утешить отца перед смертью и проводить его в последний путь, но непременно явится вступать в законные права наследника. Анжелика не плакала. Мысленно она давно смирилась с неизбежным. Раздав слугам по монетке, чтобы они выпили за упокой души барона, она осталась бродить по темному, обветшалому замку, где прошло ее детство. Забравшись на чердак круглой башни-донжона, где, по словам Фантины, теперь жили совы, она обнаружила свой старый тайник с порошками из трав. А в отверстии стены, где была обрушена кладка, свернутый трубочкой холст – ее первый портрет, написанный Гонтраном. Она смотрела на маленькую девочку, одетую разбойницей, державшую руку на рукояти пистолета. Розовые щечки, развевающиеся волосы, дерзкий взгляд зеленых глаз – малышка будто насмехалась над своей взрослой копией. Спрятав портрет, Анжелика спустилась в свою бывшую комнату, которую некогда делила с Мадлон и Ортанс. Она открыла большой кованый ларь, вплотную придвинутый к стене – в нем хранилась одежда, обувь и другие личные вещи, например, синие книжки, которые она по вечерам тайком читала вместо катехизиса. Вся одежда в семье де Сансе обычно переходила от старшего ребенка к младшему, поэтому Анжелика не надеялась найти ничего из своих старых вещей: ее платья давным-давно перешили для Мари-Аньес, а что не подошло, раздали слугам или беднякам. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила на самом дне сундука несколько своих платьев, в том числе и серое, монастырское, с тремя голубыми бантиками на корсаже! «Баронесса унылого платья»! Впервые после известия о смерти отца на ее глазах выступили слезы. Она поняла, что старый барон всегда хранил в сердце любовь к своей маленькой дочурке. Анжелика достала из сумочки, висевшей на поясе, маникюрные ножнички и срезала ими бантик, распустив его в голубую ленточку. Двуколка ждала ее во дворе. Анжелика разбудила дремавшего Флипо: - Возвращаемся в Плесси. Филипп проводил ее в Монтелу, но ни на службе, ни на похоронах не присутствовал. По возвращении, Анжелике доложили, что маркиз у себя. На ее стук открыл Ла Виолетт, он же проводил ее до дверей кабинета. Филипп поднялся ей навстречу: - А, это вы. Подали ужин? - Не знаю, я только что вернулась из Монтелу. Прошелестев юбками, Анжелика прошла мимо мужа к окну и безотчетным жестом отдернула ткань портьеры, позволяя проникнуть в комнату лучам заходящего солнца. Закатный свет, брызнувший из окна, позолотил ее лицо, казавшееся лилейно-белым на фоне траурного убора. - Как прошел день? - нарушила Анжелика повисшее молчание. - Как обычно. Мы должны вернуться в Париж до конца месяца, помните? Анжелика кивнула, подняв на Филиппа усталые, влажные от слез глаза. - Я пойду лягу. Ужинайте без меня. Филипп коротко кивнул, глядя мимо нее с каким- то упрямым выражением на лице. Потом вдруг сорвался с места и догнал ее у самых дверей. - Ну-ну, не терзайте себя. Я знаю, вы любили отца. Сейчас вам тяжело, но это пройдет, - он бережно обнял Анжелику, прижимая щекой к прохладному бархату камзола, пахнущего жасмином. Анжелика повисла на нем, словно тряпичная кукла, успокоенная мерным стуком его сердца, но неловкие слова утешения вызвали в ней густой прилив раздражения: - Откуда вам знать, какую боль испытываешь, теряя близкого человека, – опустошенно произнесла она, упираясь руками в его грудь. – Вы надежно оградили себя от боли и страха смерти. - Смерти нечего бояться, мадам, - полусерьезно ответил Филипп и, запрокинув ее голову назад, пристально посмотрел ей в глаза: Видишь, каков я и сам, и красив, и величествен видом; Сын отца знаменитого, матерь имею богиню Но и мне на земле от могучей судьбы не избегнуть; Смерть придет и ко мне поутру, ввечеру или в полдень, Быстро, лишь враг и мою на сражениях душу исторгнет, Или копьем поразив, иль крылатой стрелою из лука. - продекламировал он, выпуская ее из объятий. Филипп вернулся к столу, и в комнате снова воцарилась звенящая тишина. Этот фатализм, доходивший до пренебрежения, разбередил в душе дремавшую боль. Кровь быстрыми молоточками застучала в висках. - У Гомера мне памятны другие строки: Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать, Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью. - звонко отчеканила Анжелика. - Это тоже слова Ахилла, растерявшего свое высокомерное презрение к смерти. - Для некоторых смерть - единственное лекарство от жизни, – заметил Филипп, слегка наклонив голову набок и глядя на нее с оттенком спокойного превосходства. Анжелика не могла понять, серьезно он говорит или издевается над ней. - Вы насмехаетесь сударь! Подумаешь, я плачу! Тогда в Доле вы и на смертном одре презирали мою слабость, не правда ли? - Нет. Мне было жаль вас. - Нет, не жаль! Вы сделали это нарочно! Ваша честь, ваши принципы, вам дороже меня и себя. Вы так и не смирились, что потерпели поражение от женщины! Анжелика ждала. Но чего? Может быть, муж процедит оскорбление, или выплюнет какую-нибудь колкость, грубость, пообещает выставить ее вон в пинки, наконец! Но нет! Филипп молчал. Он неспешно обошел стол, сел в кресло и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза, соединив перед собой длинные пальцы, унизанные перстнями. Этот жест слабости вызвал в ней безотчетный гнев. Анжелика набрала в грудь побольше воздуха и ринулась в бой. - Крестьяне рассказывали, что вы уже подростком охотились на волков с ножом. Вас даже прозвали Fariboul Loupas. Расскажите, как вы убили своего первого волка? Вы не боялись? Если нет, то кто вы тогда? Безумец? Или чудовище? - выплевывала она, не владея собой. Ее голос вибрировал от резких интонаций. Анжелика шагнула к нему, нависнув над креслом, точно орлица, спикировавшая на добычу. Как ей хотелось сейчас схватить его за кружевное жабо и стряхнуть это тягучее, ленивое безразличие! Филипп, казалось, не заметил ее маневр. Он даже не повернул головы. - Вам лучше уйти, – жестко произнес он. – Идите! – Филипп вдруг с такой силой ударил по столу, что массивная дубовая доска застонала. Анжелика вздрогнула и, немного струсив, отступила назад. Сердце гулко застучало в груди. Но взяв себя в руки, она с достоиством взглянула на него, покачала головой и вышла. Ужинать пришлось у себя и в одиночестве, но все было к лучшему: тошнота в эту беременность мучала ее по вечерам. Она уже раскаялась, что столько всего наговорила мужу. Весь день на людях ей приходилось держаться, принимая соболезнования и распоряжаясь похоронами. А подчас и сдерживать душившие ее эмоции, когда какой-нибудь наглец пытался подсунуть ей прошение. В течение всего тяжелого дня опорой ей был только старый Молин. Филипп же сознательно отстранился, не желая соединять свою жизнь с ее в единый поток. Даже после всего, что было между ними, он остерегался близости. Почему он желает быть волком-одиночкой, не позволяя ей дарить и принимать любовь - единственный источник счастья в этом мире? У Анжелики было так тяжело на душе, что она готова была сама идти с повинной, когда дверь отворилась и вошел Филипп. Сухо щелкнул затвор. Филипп неспешно обернулся к жене. Анжелике показалось, что муж пьян. Ей стало не по себе от его неподвижного, тяжелого взгляда. Филипп шагнул к ней, слегка покачнувшись. Анжелика резко встала, размышляя над путями к отступлению. - Вы боитесь? – удивился он, перехватив ее тревожный взгляд. – Ах, да. Безумец и чудовище. Отчасти это так. Он прошелся по комнате. Заметив лежавший на столике серебряный волчок, он взял его и стал рассеяно крутить между пальцев. - Вы хотели знать, как я убил своего первого волка? Извольте, я расскажу, - глухо начал Филипп, сосредоточенно разглядывая игрушку над свечой. - Это было во время второй волны Фронды. Двор бежал в Сен-Жермен, а сторонники принцев держали Париж. Мои родители прибегли к той же хитрости, что и многие тогда – они разделились между двумя враждующими лагерями. Отец взял сторону двора, а мать осталась в городе, охваченном мятежом. Кульмер, которому нужно было попасть в Париж, взял меня с собой, чтобы я сговорился со стражей у ворот – сам он был ярым сторонником кардинала. Улицы Сен-Антуанского предместья были перекрыты баррикадами и заполнены бесновавшейся чернью. Нашу карету обступили со всех сторон так плотно, что лошадям пришлось идти шагом. Кульмер имел глупость выглянуть в окно без маски – кто-то в толпе узнал его. И тут началось: нас вытащили из кареты… Вы когда-нибудь видели, как псы рвут добычу? - Филипп впервые за то время, пока говорил, повернул лицо к жене. Его лицо исказила гримаса отвращения смешанного с презрением. А невидящий взгляд был обращен в прошлое. - Спустя несколько минут от него осталась бесформенная кровавая масса. Я не знаю, как мне удалось ускользнуть. Помню, что очутился в грязной подворотне. Меня преследовал какой- то тип из тех молодчиков, что делают в толпе свое дело, пока дураки надрывают глотки. Зажав меня между домами, он оскалил пасть и спросил: «Это правда, что при дворе красного дьявола сопляков, вроде тебя, используют вместо девок?». Я молчал. Тогда он сказал: "Что ж, я и среди баб краше не встречал», - и засунул руку к себе в штаны...От него воняло, как от шелудивого пса – потом и нечистотами. Но мне было страшно. Тогда я думал, что можно смириться с чем угодно, лишь бы выжить... Филипп остановился и сглотнул тугой ком. Повисла долгая пауза, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. - И вы его убили? - спросила Анжелика, стараясь не смотреть на мужа. Ее голос прозвучал странно безучастно, хотя нервы были натянуты, как тугая струна. - Да. Только он сдох не сразу. А я не уходил. Смотрел. Мне обязательно хотелось, чтобы он умер на моих глазах...Черт бы вас подрал! - вдруг закричал Филипп, когда Анжелика подняла на него взгляд. - Не нужно смотреть на меня, будто понимаете, о чем я вам говорю! - А может, это так и есть, - тихо сказала она. Перед мысленным взором стояла мерзкая, кудахтающая тварь - Великой Кезр. Бурая кровь, густыми каплями падающая с ножа... Анжелика приблизилась к Филиппу и робко коснулась его щеки, потом умиротворяющим жестом провела по волосам. Он взял ее за руку, но она перехватила его ладонь и поднесла к своим губам. - Закройте глаза. Анжелика достала из кармана голубую ленточку и повязала ему на запястье. - Я нашла то серое платье в Монтелу, Унылое Платье - помните? - В Париже я велю сделать медальон с вашим портретом. Филипп запустил волчок, который все еще был у него в руке. Они оба какое-то время смотрели на серебристый вихрь, пока он не соскользнул с края, громко звякнув о мозаичный пол. Вдруг муж, не говоря ни слова, рывком прижал ее к себе, так что кости хрустнули. Затем он взял ее лицо в свои ладони и начал покрывать быстрыми поцелуями. Охваченные иступлением, они покачнулись. Отступив назад, Анжелика врезалась в край стола. Филипп подсадил ее на столешницу, не ослабляя стальной обруч объятий. Порывистым движением он задрал ей юбку, скользнув ладонью по атласной коже бедра. Анжелика обвила руками его шею, шепча на ухо страстным, прерывающимся голосом: - Жизнь торжествует, любовь моя...Смерти нет... Мы живы, живы... Только любовь истинна... Лежа в постели, Анжелика разглядывала тело мужа, бережно проводя пальчиками по старым и свежим шрамам. Филипп раскинулся поперек ложа, его глаза блестели в щелочках из-под длинных ресниц, отбрасывающих на щеки дрожащие тени. - Это Дюнкерк, - отвечал он на ее немые вопросы. - Тогда я был ранен дважды. А это Арле…Сражение при Раабе... Анжелика прикоснулась губами к свежему красному шраму на правом боку: - Доль... - прошептала она вместо него.- Филипп, пообещайте мне беречь себя ради нас: меня, вашего сына и этого дитя, – она прижала ладонь к плоскому пока еще животу. Филипп провел тыльной стороной ладони по набухшей груди с темными ареолами сосков и поймал ее пальцы своими, переплетая их: - Никто не волен над своей судьбой. Но... я постараюсь, - прибавил он, прижимаясь лбом к ее прохладному плечу. Утро 28 февраля выдалось туманное. Молочно-белая мгла затопила парк, так что он почти скрылся из виду. Анжелика, поручив сборы Молину, писала для него распоряжения. Она так же оставила письмо для Дени – видеться с ним лично у нее не было никакой охоты. Когда уже спускались по лестнице, Шарль-Анри пронзительно закричал – забыли его любимого механического попугая. Барба, охая и стеная, ругая няньку на чем свет стоит, припустилась обратно, передав мальчика Анжелике. Ребенок тут же отвлекся, заинтересовавшись сумочкой для мелочи, висевшей на поясе у матери. Филипп, одетый в строгий дорожный костюм, ждал ее у подножки кареты. Подавая ей руку, он нежно пожал ее. Когда все устроились, кучер тронул лошадей. Анжелика выглянула в окно, и ее сердце сжалось: она вспомнила свой отъезд из Тулузы, и плохие предчувствия вновь стеснили ей грудь. - Когда-нибудь мы поселимся здесь навсегда, – решительно сказала она вслух, усилием воли отгоняя навязчивые страхи. Филипп ничего не ответил. Конец I Части.
адриатика: Глава одиннадцатая. Часть II. Солнце в зените. Филипп отправился ко Двору на следующий день по прибытии в столицу. Король охотился в лесах Марли, и маркиз дю Плесси должен был приступить к своим обязанностям. Анжелика не спешила предстать пред «монаршие очи»: все утро и весь день она посвятила домашним заботам. Уже под вечер маркиза получила записку от Нинон, каким-то чудом прознавшей о ее возвращении в Париж. Анжелика с удовольствием отправилась к подруге на улицу Турнелль. В отеле Сагонь собралась небольшая компания - «избранный круг», как говорила сама хозяйка. Обсуждали последнюю пьесу Мольера и предстоящую свадьбу Лозена, триумфально вернувшегося из опалы и осиянного королевской милостью, с Великой Мадемуазель. - Как знать, состоится ли вообще эта свадьба, - говорила мадам де Валинтинуа, - король не дал пока положительного ответа, а королева, принцы и Мадам с Месье просто оскорблены. Как и госпожа де Монтеспан. Анжелика подумала, что в княгине говорит покинутая любовница, но вспомнив слова самого Пегилена, решила, что такой исход вполне возможен. - Мадам де Монтеспан может себе позволить вмешиваться даже в семейные дела короля. Он смотрит только на нее и выполняет любой ее каприз, - с восхищением, к которому примешивалась доля зависти, сказала мадам де Людр. Анжелика не стала поддерживать разговор на эту тему. О привилегированном положении мадам де Монтеспан и так кричали на каждом углу. Ей порядком надоело, что собеседники нарочно заводят эту шарманку, чтобы оценить степень ее разочарования. «Ах, мадам дю Плесси так побледнела…» или «Когда я упомянула Атенаис, бедняжка совсем скуксилась». Вот о чем назавтра будут болтать эти дамочки в кругу подруг. - Позвольте я украду вас на несколько минут, мой ангел, -раздался над ухом у Анжелики певучий голос Нинон. - Я полностью в вашем распоряжении! - обрадовалась Анжелика внезапному избавлению. Нинон увлекла мадам дю Плесси на диван, расположившийся в укромной нише и скрытый от посторонних глаз за портьерами. Золотистое освещение, исходившее от одного-единственного бра на стене, добавляло обстановке интимности. Это место часто служило приютом нетерпеливым любовникам, нуждавшимся в уединении. - Вы так изменились, дорогая, - начала куртизанка, окинув подругу глубоким, проницательным взглядом. - Я сейчас за вами наблюдала. У вас глаза светятся счастьем, но вы все время опускаете их, словно боитесь, что кто-то заметит этот блеск. Анжелика улыбнулась: - Я стараюсь не привлекать к себе внимания, ведь мне весьма неловко от того, что я не могу порадовать ваших гостей каким-нибудь свежим анекдотом. Нинон засмеялась: - Анекдот нынче один - восхождение мадам де Монтеспан на вершину придворного Олимпа. Атенаис из тех женщин, какие умеют не только добиваться намеченной цели, но и удерживать достигнутое любыми способами. Все же будьте осторожны с нею, она прекрасна и безжалостна, как океан, о котором говорится в девизе ее рода. Атенаис может поглотить вас. - Нинон, о чем вы говорите? Неужто вы еще вспоминаете старые слухи, о которых забыли даже самые досужие сплетницы. Я не соперница Атенаис, особенно теперь... - Анжелика непроизвольно притронулась к животу, который еще не выдавал ее положения. - Я знаю, и ни о чем вас не спрашиваю, потому что вы ревностно оберегаете свое счастье. Но Анжелика, вы возвращаетесь ко Двору, а там очень трудно выжить, не имея раздвоенного языка. Поэтому я предостерегаю вас. Атенаис теперь будет подозрительна к вам, а король... Вы правда ходите, чтобы он обращал на вас внимания не больше, чем на остальных дам? Анжелика сдержанно улыбнулась. Нинон, как никто, умела задавать сложные вопросы. "Из двух зол выбирают меньшее," - вздохнула она про себя, а вслух ответила: - Конечно! Неужели вы думаете, что я лицемерю? -Нет, я вас хорошо узнала. Но не понимаю одного: зачем вы тогда стремились попасть ко Двору? Анжелика лишь пожала плечами: странно было слышать этот вопрос снова. Что она могла ответить? Чтобы находиться в числе избранных, живущих среди муз и граций? Чтобы быть частью блистательного парада планет, вращающихся вокруг солнца? Из-за красоты Версаля, из-за его прекрасных садов? Глупо! Может, оттого, что она хотела взять у судьбы реванш, выбравшись раз и навсегда из бедности и нищеты. Но разве свойственно человеку останавливаться на достигнутом? Или он сам должен очертить для себя ту грань, через которую переходить опасно, ведь вся жизнь — череда взлетов и падений. - Вы задаете вопрос, который я задаю себе сама, и ответ всегда ускользает. Сейчас я вернулась ко Двору из-за Филиппа, к тому же я связана придворными обязанностями. Их маленькое уединение прервал герцог д,Альбре. Он церемонно поклонился Анжелике, затем, повернувшись к Нинон, спросил: - Вы споете для нас, Несравненная? - Конечно, я же обещала вам награду. Будьте так любезны, подайте мне лютню. Остаток вечера прошел под чарующее пение хозяйки. Вернувшись домой, Анжелика сразу поднялась к себе в спальню, отказавшись от ужина – у Нинон подавали закуски, кроме того на обратном пути маркиза купила у мальчишки вафельных трубочек с кремом. Забравшись в нагретую постель, она долго не смыкала глаз. Как странно было ей, проведшей столько ночей в одиночестве, теперь засыпать одной! Она ощутила острую тоску по Филиппу. Как же ей хотелось прижаться к его горячему телу, положить голову к нему на грудь и заснуть под звук биения его сердца. Анжелика ворочалась сбоку на бок, пока под утро ее не опутала дремота. Когда Анжелика приехала в Версаль, стояла чудесная, весенняя погода: небесное марево налилось голубизной, в древесных кронах вовсю звенели птицы. Радужно переливались золотившиеся на солнце фонтаны. В сумрачных, пропахших корицей, покоях королевы царило уныние: лицо Ее Величества было распухшим от слез; король, который раньше, несмотря ни на что, был любезен с женой, теперь уделял ей ровно столько внимания, сколько требовал этикет. Увидев маркизу дю Плесси, королева очень сердечно поприветствовала ее. Должно быть, она вспомнила, как несправедлива была к ней в прошлом, прислушиваясь к наветам беспутной и бессовестной мадам де Монтеспан. Покидая покои королевы, Анжелика украдкой переглянулась с Баркаролем, который лукаво подмигнул ей. Было три часа, и король по обыкновению в это время совершал прогулку по парку, Анжелика направилась туда, чтобы засвидетельствовать его Величеству свое почтение. Она на минуту задержалась на мраморной террасе, любуясь величественной красотой творения Ленотра. Поистине Версальский дворец был прекрасен, но подлинное великолепие, демонстрирующее размах королевского замысла, открывалось именно здесь. Жаль, сезон не позволял любоваться цветами и зеленью, но зато изящество прямых линий и гармония проложенных между рощами аллей с чертежной точностью выступали в весеннем пейзаже. Кроме того, взор притягивали новые статуи из белого, как снег, мрамора или из свинца, выделявшегося на фоне серого подлеска оттенками красного, золотого и зеленого. Величественный фонтан Аполлона - статуя бога в колеснице, запряженной шестеркой лошадей – выбрасывал вверх тугие струи, подсвеченные солнцем, вокруг которых колыхалось радужное сияние. И только вдалеке за границами этого райского сада, созданного для сильных мира сего, трудились в поте лица несчастные рабы: рыли, строили тесали мраморные глыбы, превращая их в античные колоны. Их беспрестанно подгоняют. Сроки! Сроки! Им говорят: король недоволен: строительство идет слишком медленно. Надо работать больше: ночью, в зной, в стужу. Что значит одна жизнь? Или десяток? Сотня? Что значат они перед вечностью, запечатлевшей короля во всем блеске земного величия. Анжелика оторвала взгляд от этого беспокойного муравейника. Она достаточно насмотрелась на изнанку благополучия. Она, маркиза дю Плесси – Бельер, супруга маршала Франции, больше не принадлежит той жизни. Король медленно шествовал в сопровождении свиты по центральной аллее, которая так и называлась «королевская». Анжелика приблизилась к монарху и застыла в глубоком реверансе. Она успела разглядеть среди придворных Филиппа, и ее сердце забилось сильнее. Король улыбнулся и слегка кивнул в ответ на приветствие. - Какой приятный сюрприз. Полагаю, королева тоже будет рада видеть вас. - Я уже засвидетельствовала свое почтение Ее величеству, и она милостиво выразила мне свое удовольствие. - Мы полностью разделяем ее чувства, - ответил король и повернулся к принцу Конде, продолжив прерванный разговор. Анжелика присоединилась к королевской свите. Ей не очень-то хотелось встретиться сейчас с мадам де Монтеспан. Анжелика решила, что та может припомнить внимание, которое король уделил ей перед поездкой в Плесси, но Атенаис, увидев маркизу, приветливо улыбнулась и помахала ей, будто радуясь встрече. Монтеспан и правда заметно похорошела. Новый статус, несомненно, добавил ей блеска. Почувствовав легкое прикосновение к своей руке, Анжелика тут же позабыла о мадам де Монтеспан. По ее телу пробежала сладостная дрожь. Она попыталась схватить пальцы мужа, но Филипп уже убрал руку. Они шли рядом будто случайно, не имея никакого особенного дела друг до друга, но Анжелике казалось, что кроме них все остальные перестали существовать. Она подняла на мужа сияющий, полный обожания взгляд. Он едва заметно дрогнул: в его глазах она видела зеркальное отражение своих собственных чувств. Этот немой диалог, длившийся каких-то пару мгновений, сказал им больше, чем мог сказать долгий разговор по душам. Филипп первый пришел в себя, его взгляд погас, и лицо вновь приняло отстраненное выражение. "Не забывайте, где мы находимся, мадам," - прозвучал в ушах холодный, отрезвляющий голос. Придворные во главе с королем направлялись ко дворцу; несмотря на царившее при дворе оживление, этикет соблюдался строго. Время, отведенное для королевской прогулки, окончилось. Это был день Публичной Трапезы, когда простому люду дозволялось поглазеть, как вкушает король. Народ медленно двигался по залу мимо обедающего короля, с восхищением и радостью разглядывая счастливое лицо своего сюзерена. Они рассматривали и мадам де Монтеспан, то и дело тыкая пальцами в ее сторону. Какая она красивая и жизнерадостная, эта бесстыдница!.. Кутаясь в просторные теплые плащи, ремесленники, купцы и лавочники, возвращались в Париж гордые тем, что у их короля теперь такая яркая любовница. В самом конце трапезы Анжелика заметила Флоримона, который прислуживал королю. Со сжатыми от усердия губами он держал тяжелый кувшин из позолоченного серебра, наливая вино в бокал, протянутый месье Дюшеном, первым офицером кубка. После того, как бокал был наполнен, Дюшен дегустировал вино сам, затем предлагал юному пажу, после чего передавал кубок Главному виночерпию, который разбавлял вино водой перед тем, как подать его королю. После обеда общество направилось в залу Мира, и только тогда взволнованный и гордый Флоримон смог подойти к матери: — Вы видели, матушка, как хорошо я справляюсь со своими обязанностями? Сначала мне доверяли только держать поднос, а теперь я ношу кувшин и даже пробую вино. Правда, здорово?! Если однажды кто-нибудь попытается отравить короля, я отдам за него жизнь… Улыбнувшись, Анжелика покачала головой, едва удержавшись, чтобы нежным материнским жестом не убрать со лба мальчика непослушный вихор. Флоримон умчался на поиски гадкой собачонки принцессы Генриетты. Появилась королева и села рядом с королем. А подле них, образуя полукруг, расселись принцессы и принцы крови, а также дамы и кавалеры, наделенные привилегией сидеть в присутствии короля. Мадемуазель де Лавальер сидела с одного края, а мадам де Монтеспан — с другого. Всегда сияющая, она намеренно громко и настойчиво шуршала пышными юбками из синего атласа. Получив право сидеть за королевским столом, Атенаис, еще недавно простая фрейлина, торжествовала и поэтому позволяла себе толику вульгарности. Офицеры королевского рта принялись разносить бокалы с ликерами, крепкими настойками на миндале или сельдерее, росолисом, анисовой водкой, или горячие травяные напитки черничного, зеленого и золотистого цветов. Анжелика держалась в стороне. Она не хотела признаваться, что чувствует себя уязвленной. Никто в Версале не ждал ее возвращения. Глава придворной хроники под названием «Мадам дю Плесси» закончилась и началась новая, главной героиней которой стала мадам де Монтеспан. ...Что это значит!? - громче повторила Анжелика, недоуменно глядя на дверь, где офицер королевского дома только что закончил писать: "Оставлено для...герцогини де Субиз" - Я лишь выполняю волю главного квартирмейстера, господина де Креки, - извиняюще ответил мужчина с низким поклоном. "Где мои люди?" - растерянно думала Анжелика, стоя у закрытых дверей своих бывших апартаментов. Расстроенная, вконец озадаченная, она отправила мальчика-пажа искать своих слуг, а сама быстрее поспешила прочь - не дай бог сконфузиться перед новой хозяйкой покоев. Она живо представила, как мадам де Субиз насмехается над ней в кругу подруг и ее передернуло от гнева. "Почему никто не удосужился сообщить мне об этом. Филипп, черт бы его побрал! Мог бы прислать мне записку!" Через два часа должна была состояться премьера обновленного "Тартюфа" - после продолжительной борьбы Мольеру удалось вернуть его на театральные подмостки. Анжелика злилась, что она лишена даже возможности переодеться. Правда, это не бросалось в глаза из-за траура, который она носила по отцу. У входа в салон Марса Анжелика столкнулась с мужем: неизменно элегантный - шляпа с каскадом перьев небрежно зажата под мышкой – он вышагивал на своих красных каблуках по анфиладам дворца, скользя по сторонам безразличным взглядом. - Вы знали? - пустилась Анжелика с места в карьер. - О чем? - и так как в глазах мужа застыло недоумение, Анжелика нетерпеливо поведала ему о своих злоключениях. - Так вы знали или нет? - Не помню. Может быть, что-то слышал, - неохотно признался Филипп, делая вид, что заинтересован росписью потолочных плафонов. - И не соизволили сообщить мне. Хотелось посмотреть, как я попаду в глупое положение? - Это моя заветная мечта, – вяло усмехнувшись, ответил Филипп. - И вы находите это справедливым? - с горечью воскликнула Анжелика, обратив на себя внимание группы придворных, которые бочком придвинулись к ним, предвкушая новый акт комедии под названием "супруги дю Плесси" Филипп обжег любопытствующих ледяным взглядом и, подхватив жену под локоть, отвел к окну. - По-вашему, это справедливо? - повторила она свой вопрос уже гораздо тише. - Смотря для кого, - пожал плечами Филипп, повергнув Анжелику в бешенство. - Как "для кого"? Мы говорим обо мне, Филипп! - Вы знали, на что шли, разве нет? Так что же теперь возмущаетесь? Король не может оделить почестями всех одновременно. - Неужели король настолько мелочен, что дарует привилегии только своим наложницам? - Довольно, сударыня! - потерял Филипп терпение. Оба замолчали, отвлеченные восторженными возгласами придворных. В салон вошла маркиза де Монтеспан во всем блеске своего нового положения. На ней былоплатье из голубой тафты, расшитое серебряными цветами и птицами, замысловатую куафюру украшали перья, драгоценные камни и живые цветы, а тяжелый шлейф, в семь локтей, как у принцессы крови, несла герцогиня де Ноай. По левую руку от маркизы шел негритенок-паж, держа перед собой золотую бонбоньерку - маркиза то и дело опускала туда пальчики, чтобы взять кусочек халвы или засахаренный орешек. Шелестя юбками, Мадам де Монтеспан профланировала мимо них, даже не глядя в сторону бывшей соперницы, и скрылась в дверях. Анжелика, заворожено глядевшая ей вслед, тут же опомнилась, поймав на себе раздумчивый взгляд мужа. - Вы правы, Филипп, - вздохнула она, - потеря хороших комнат - не слишком высокая плата за спокойствие, которое я теперь обрела. Что же, пойду искать бывшие комнаты мадам де Субиз. Филипп коротко кивнул, но мимолетная тень, пробежавшая по его лицу, заставила Анжелику насторожиться: - Есть еще что-то, о чем мне следует знать? - Да... Насчет комнат вам лучше поговорить с де Креки. Эти придворные конъюнктуры довольно безжалостны. Держу пари, что после дележа вам досталась халупа без окон, где-нибудь на антресолях, рядом с крылом обслуги. Ничего не поделаешь, мадам, - Двор нельзя покидать надолго. - Ваши- то комнаты уцелели, - сумрачно отозвалась Анжелика.
Леди Искренность: Перенесла. Прошу прощения, позабыла, что есть спецтема для обсуждения.
адриатика: Глава двенадцатая. Анжелика толкнула дверь, не дождавшись пока это сделает лакей. Перед ее именем красовалось сокровенное «Оставлено для..» - « Как будто король лично встречает вас на пороге..», - Анжелика с иронией окинула взглядом свои новые покои: мансардное помещение с низким потолком; маленькое окошко с видом на лестницу, ведущую в приемную короля. Небольшой вестибюль при входе, за ним комната, тоже не слишком просторная, и крохотный закуток, служивший уборной. Анжелика не огорчилась: иметь постоянные покои во дворце уже само по себе милость. Да, чтобы попасть к королеве ей придется каждое утро проходить через залу, где днем и ночью толпятся просители. Простые буржуа, священники, мелкие клерки и обедневшие дворяне, зябко кутаясь в камлотовые плащи, греют натруженные, заскорузлые от холода руки над расставленными вдоль стен жаровнями: они будут с удивлением взирать на великосветскую даму в роскошном наряде, с щеголеватым пажом, одетым в новенькую желто-голубую ливрею, за спиной. Маркизе так же придется вместе с багажом отослать в Париж большую часть своих людей: при ней останутся две камеристки, Флипо и одна из сестер Желандон, Мари-Анн. Обдумав детали, Анжелика принялась раздавать указания слугам. Лично для нее с помощью ширм и деревянных панелей отгородили небольшой кабинет, где поместилась кровать, туалетный столик и кресло. Вход в «святая-святых» закрывался тяжелыми, изумрудно-зелеными портьерами, схваченными по бокам золотым басоном. Остальное помещение занимали сундуки с одеждой, личные вещи, а так же кое-какая мебель. Здесь же ночевали слуги. Под потолком в двух позолоченных клетках щебетали желтые и красные канарейки. Когда Анжелика показала комнаты мужу, он остался доволен: наверняка больше всего его порадовала надпись на двери – высокая честь, оказанная супруге маршала - ни больше, ни меньше. - Вот видите, король не утратил расположения к вам, – ободряюще заметил Филипп, изучая убранство кабинета. - Но пока что мне придется делить одну постель с Мари-Анн, - преувеличенно вздохнула Анжелика, наблюдая за мужем из-под пушистой завесы ресниц. - Это ненадолго. Двор в ближайшее время переезжает в Сен-Жермен, - не понял намека Филипп. Визит был коротким – придворные обязанности снова призывали его. Через десять минут он должен быть на репетиции балета, а после король желает травить оленя в лесу Фосе-Репоз. Главный ловчий – в числе приглашенных. Не было ни объятий, ни пылких взглядов, лишь отстраненная любезность, гораздо больше напоминавшая супружескую вежливость, чем нежность любовников. И только на прощание, уже стоя в дверях, Филипп позволил себе мимолетную ласку: он взял ее лицо в ладони, наклонил голову и быстро поцеловал в макушку. Муж ушел, оставив после себя сладковатый жасминный аромат. Анжелика с легкой досадой смотрела на дверь, за которой он только что скрылся. Филипп вновь облекся в привычную форму - как в голубой придворный жюстокор! Он, безусловно, доволен сложившимися обстоятельствами. Анжелика начинала думать, что поездка в Плесси была маленьким оазисом в однообразной веренице дней, слагающих ее настоящее и будущее. - Мадам, вам письмо, - прервала ее раздумья Тереза. Маркиза взяла протянутую бумагу, и едва пробежав глазами, скомкала и кинула обратно служанке. - Кто дал тебе эту глупость? – нахмурившись, спросила она. В записке были нацарапаны какие-то избитые стишата, а после названо место, где «златокудрая Цитера» в урочный час могла встретить их автора и помочь ему «избыть хлад боли жестокой, причинённой любовью далекой» - Один господин, мадам, я не знаю, кто он такой, верно, слуга какого-то вельможи, - ответила девушка, покрывшись легким румянцем. - Так вот, дорогуша, если хочешь и дальше служить мне, не прельщайся чужими деньгами, - строго заметила Анжелика. - Да что вы, госпожа! – всплеснула руками Тереза, вспыхнув еще сильнее. - Клянусь Девой и Святым Иосифом, что я не имела дурного умысла. Анжелика жестом велела ей уйти. Надо бы поручить Флипо приглядывать за девчонкой. Не прошло и двух недель, как маркиза дю Плесси уже успела обзавестись шлейфом «умирающих». Раньше эгида королевской избранницы предохраняла ее от назойливых поклонников, теперь же мужчины в буквальном смысле не давали ей проходу. Казалось, соблазнить неприступную красавицу становится делом чести для придворных Дон-Жуанов. Как бы она ни ругала своих слуг, грозя им изгнанием, а все равно находила подброшенные стихи, любовные записки, мадригалы, написанные и пошло, и изящно; вполне невинного содержания и откровенно вызывающие. Однажды испуганная Жавотта призналась, что неизвестный мужчина предлагал ей приличную сумму, если она станет подсыпать своей госпоже некий порошок, который будет от него получать. На поверку это оказался Полевиль, популярное у шарлатанов с Нового моста возбуждающее снадобье. Анжелика боялась брать бокалы из услужливых рук. Она опасалась принимать приглашения знакомых дам, потому то те могли оказаться ловко подстроенными свиданиями. Ей приходилось утешать безумно влюбленного, грозившегося бросится на острие шпаги, или уговаривать ревнивца, угрожавшего выдуманному сопернику смертью. - От этого никуда не денешься, - смеялась Нинон в ответ на жалобы подруги. - Вы относитесь к тому же типу женщин, что и я. Когда такая женщина наделена высокими моральными принципами это подлинная трагедия! - Я вовсе не наделена высокими моральными принципами, Нинон! Но мне вполне достаточно одного мужчины. - Тогда найдите себя любовника. И другие успокоятся. - У меня же есть муж. - Муж не в счет. Вы играете не по правилам, дорогая, - улыбнулась Нинон, глядя на маркизу своим проникновенным взглядом. – Бедная моя девочка! Вы даже не хотите выучить правила. Ну зачем вы полюбили маркиза? Зачем он полюбил вас? Вы как двое детей, потерявшихся в темном лесу. Так нельзя, дорогая, вы должны знать к чему стремитесь. - В детстве я с отрядом крестьянских ребятишек хотела бежать в Америку, - подхватила Анжелика; слова подруги напомнили ей о давней проделке, - мы долго блуждали по лесу, но потом решили вернуться, потому что забыли часы! - Часы! – задумчиво повторила куртизанка, глядя на огонь, пылающий в камине. – Время – вот самая страшная потеря. Вашему маркизу нужно увозить вас отсюда. Если, конечно, он этого захочет. - Если захочет, - эхом откликнулась Анжелика. Однажды Анжелика возвращалась к себе после королевской прогулки. В этот час придворные разъезжались или, прячась от полуденного зноя, искали интимного уединения в компании любовниц и любовников. День стоял по-летнему солнечный и жаркий – вельможи изнемогали в подбитых мехом плащах и тяжелом, душном бархате. Король со своей метрессой в сопровождении небольшой свиты отправился смотреть земли Кланьи, расположенные поблизости от Версаля. Поговаривали, что он собирается построить для фаворитки дворец, достойный Семирамиды Вавилонской. Анжелика проходила по пустынной аркадной галерее, как вдруг из темной, стеновой ниши ей навстречу выступил мужчина. Анжелика остановилась – ей вдруг вспомнилось страшное бегство по галереям Лувра. Мужчина приблизился и отвесил галантный поклон, подметая пол элегантным плюмажем. Тень сошла с его лица, и Анжелика вздохнула с облегчением – она узнала маркиза д, Эврар, кузена опальной фаворитки. - Прошу прощения, мадам, если напугал вас, – маркиз зажал шляпу под мышкой и предложил Анжелике правую руку. Она нехотя приняла ее, размышляя, как избавиться от этой докуки. Впрочем, д,Эврар не стал засыпать ее комплиментами и признаниями. Он держался учтиво, сожалел, что не получил приглашения на королевскую прогулку, рассказывал свежайшие сплетни: кто сегодня отличился при Большом выходе, гадал, кому будет доверена честь держать подсвечник, и так далее. Анжелика со скукой разглядывала настенные барельефы, окончательно запутавшись в хитросплетениях мелких интриг. Она едва улыбнулась, когда маркиз с ехидным смешком поведал ей, как герцог де ла Ферте подмешал графу де Витри в напиток слабительное и как бедняга во время церемонии отхода короля ко сну, держал подсвечник – точь в точь деревянный истукан, страдающий пучеглазием. Большинство придворных, за редким исключением, вели паразитический образ жизни и от безделья пускались во всякие глупые и подчас жестокие авантюры, не совместимые ни с почтенным возрастом, ни с занимаемым положением, ни с высоким титулом. Безусловно, стратегия короля гениальна – вместо того чтобы сеять политические смуты, первые лица государства дерутся, как глупые школяры, из-за того, кто будет держать подсвечник или подавать Его Величеству салфетку! Так, беседуя, они добрались до покоев Анжелики. Она хотела попрощаться с маркизом у дверей, но тот внезапно воскликнул: - Ах, мадам, мне так неловко, что я готов умереть со стыда, прямо на этом месте! Вы, должно быть, слышали, что я остался без комнат? Да, да, мои покои занимают королевские обойщики, художники и маляры. Я согласился потерпеть несколько дней, но этот кошмар длится уже неделю! Вот так-то! Я в плачевном положении! - Мне очень жаль вас, друг мой, но я ничем не могу вам помочь! – озадаченно проговорила Анжелика. - Как раз можете, очень даже можете! – горячо возразил д, Эврар. – Я хотел всего лишь воспользоваться вашей уборной и слегка освежить лицо пудрой. Через полчаса я должен предстать перед герцогом Орлеанским и мне бы не хотелось оконфузиться. Месье не выносит неряшливого вида – я сделаюсь предметом насмешек.. - Вы поставите под удар мою репутацию, сударь. Если я приглашу вас к себе, это будет выглядеть недвусмысленно! Маркиз театрально округлил глаза: « Как! – прижал он руку к сердцу. – У меня даже в мыслях не было оскорбить вас, я обратился к вам как к другу! И потом мы же ни на минуту не останемся тет-а-тет!» Приведенный аргумент показался маркизе разумным. Она окинула взглядом пустой коридор: по дороге сюда они никого не встретили; дворец будто вымер. Если она впустит на минуточку этого несносного маркиза, не станет же он досаждать ей в присутствии челяди. К тому же от этого придворного, пустого и легкомысленного, как мотылек, не стоит ждать подвоха. Она открыла дверь, оказавшуюся незапертой, и вошла. Маркиз ужом юркнул следом. - Флипо, Жавотта, - позвала Анжелика слуг, но никто не откликнулся. В комнате царил полумрак; лишь из щели между портьерами скупо сочился дневной свет, в котором танцевали микроскопические частички пыли. С улицы донеслись мерные команды сменявшихся в карауле гвардейцев. Позади сухо щелкнул затвор. Анжелика резко обернулась, оказавшись лицом к лицу с д, Эвраром. На губах маркиза играла самодовольная усмешка, а глаза сверкали победным блеском. - Вы можете объяснить, что все это значит, маркиз? – холодно поинтересовалась Анжелика. Ее прямой властный взгляд стер наглую улыбку и заставил молодого хищника на мгновение смешаться, но он тут же взял себя в руки. - Могу, как ни странно. Все это от начала до конца подстроено мной, с вашего позволения! – тут он отвесил насмешливый поклон. – Видите ли, я давно решил, что вы будете моей. - Любопытно, и как же вы собираетесь этого добиться? – ироническим тоном спросила Анжелика. Глупец! Неужели он воображает, что она его испугается? - Ха! Я уже у цели, мадам, – д,Эврар с собственническим видом прошелся по комнате и сел в кресло. Вальяжно развалившись в нем, он смотрел на Анжелику с оттенком превосходства. – Вы же умны и не станете поднимать скандал. Вы сами сказали – это будет выглядеть недвусмысленно. Отделаетесь побасенкой, что я попросился у вас в уборную? Смешно! – и он захохотал разученным, театральным смехом. Анжелика заметила, как он краем глаза пытается поймать в зеркале свое отражение: напыщенный, самовлюбленный дурак! Дурак, который попадется в собственные сети. Великая волчица Франции звонко подхватила смех, чуть-чуть откинув голову назад, так что непослушные золотистые локоны, рассыпались по плечам. - Почему вы смеетесь? – подозрительно спросил д,Эврар. - Бог мой, маркиз, как вы глупы! А я еще глупее вас! - Хм. Я вас не понял. - Видите ли, я думала, вас привлекают итальянские нравы, - проворковала Анжелика, изучая взглядом противника. Маркиз внешне походил на родню по материнской линии: худощавый, кожа белая с розоватыми прожилками, огромные голубые глаза, удлиненный овал лица, обрамленный облаком белокурых волос. В его облике главенствовала претенциозность модников Пале-Рояля: лицо густо напудрено и усыпано мушками, тупей парика настолько высокий, что голова кажется карикатурно большой по сравнению с телом, а в левом ухе покачивается серьга. Свои недостатки – длинный нос, похожий на птичий клюв, и неровные, почерневшие зубы – маркиз изучил и тщательно скрывал: вот и сейчас он старался не поворачиваться профилем и смеяться, не обнажая зубов. - Итальянские нравы? – переспросил он, искусно кокетничая глазами, которые, и правда, были хороши. – О нет, сударыня! Я придерживаюсь простого принципа: зачем черпать наслаждение из одного источника, если существуют и другие. Зачем себя ограничивать? - Эпикур говорил: для получения больших наслаждений необходимо себя ограничивать. Маркиз снова рассмеялся. Он поднялся из кресла и неспешно приблизился к Анжелике: - Вам не провести меня, дорогая. Мы поговорим о философии Эпикура, но только после… - и он выразительно положил руку на декольте молодой женщины. Анжелика не возмутилась, не отстранилась, она продолжала улыбаться: - У меня и в мыслях не было дурачить вас, маркиз. Я дивлюсь превратностям судьбы: признаюсь, вы с первого взгляда привлекли меня. Я навсегда запомнила нашу первую встречу: это было на балу, после королевской охоты, когда я впервые появилась при Дворе. Я посчитала это знамением, но мне намекнули, чтобы я не обманывалась. Бессмысленно спорить с природой, – голос Анжелики, пронизанный чувственной хрипотцой, зазвучал тише, интимней. Говоря, она слегка качнулась навстречу мужчине, так что он совсем близко почувствовал тепло ее тела и исходивший от него влекущий аромат. Д, Эврар заволновался: - Так значит..значит, я вам нравился? – пробормотал он, вконец растерянный и сбитый с толку – охотник превратился в жертву. - Еще как, я была даже немножко влюблена в вас, - мурлыкающе ответила Анжелика. Она положила руки ему на плечи, оглаживая их, скользнула к груди, чувствуя, как натягивается ткань на напрягшихся мышцах. - Но как же! Позвольте! Я же ухаживал за вами! - задыхаясь, воскликнул маркиз. Он прижался губами к виску дамы. Анжелика прикусила ему мочку уха, слегка коснувшись кожи кончиком языка. - Ах, сударь, я давно поняла, что при Дворе все не то, чем кажется. - Да, вы правы, мой ангел! Вы, надеюсь, не злитесь на меня за эту проделку? Я сделал это только из любви к вам! - Благословенны боги, подсказавшие вам эту идею, – потом, словно опомнившись, она напустила на себя суровый вид. - Это ужаснейший фарс, месье, и, конечно же, вам придется заплатить. - Я сумею вымолить у вас прощение, моя прекрасная госпожа. На вашем теле не останется ни единого дюйма, которому я не вознесу поклонение. Маркиз нетерпеливо увлек ее в сторону алькова, но Анжелика внезапно вырвалась из его объятий. - Сколько времени у нас в запасе? - Часа два, может, уже меньше – я подкупил слуг господина де Сен-Мора, они должны были сказать, что вы уехали с королем и любыми способами выманить отсюда ваших слуг. - А моя наперсница? - Я думаю, у нее завелся кавалер – мой егерь, - лукаво улыбнулся маркиз. - О боже, вы хитрая бестия, маркиз! - Анжелика отколола брошь на груди, и газовый шарф соскользнул вниз, открывая взору гибкую длинную шею, плавно переходящую в линию плеч, оканчивающихся нежными полукружьями, точно вырезанными из слоновой кости. Маркиз затрепетал. Он даже перестал следить за выгодным ракурсом. Еле сдерживая страсть, он со свистом втягивал воздух сквозь плотно сжатые челюсти. Нижняя губа оттопырилась, обнажив ряд кривых, почерневших зубов. - У нас много времени в запасе. Я дам вам возможность искупить вину. Мы сделаем все так, как я люблю, – подлила масла в огонь Анжелика. - У вас есть какое-нибудь пикантное желание, мадам? Я из тех мужчин, что презирают условности. - Мне нужно в уборную, чтобы как следует подготовиться к нашей…ммм встрече. У меня есть кое-какие секреты, которые я не хочу раскрывать прежде времени. Когда я вернусь, хочу чтобы вы были полностью обнажены. Я люблю красивые мужские тела, а вы красивы, друг мой. – Анжелика провела снизу вверх по бархатному рукаву, затем скользнула пальчиками к шейному платку и ловко развязала узел. Она почувствовала, как от прикосновения сладостная дрожь сотрясла тело мужчины. А поплывший, затуманенный взгляд красноречиво говорил - мессир д, Эврар дошел до черты, переступать через которую было опасно. Анжелика отступила, пока ее близость окончательно не лишила маркиза рассудка. Окутав его напоследок облаком нежного вербенового аромата, она скрылась за ширмой. Из-за двери уборной она наблюдала, как детали туалета, одна за другой, в беспорядке ложатся на ковер. Когда маркиз лег в постель, Анжелика подкралась ближе, собрала в охапку его одежду и быстро как кошка, метнулась к дверям. Отодвинув щеколду, она выскочила в коридор. Бросив одежду на пол, она принялась яростно топтать ее, громко призывая на помощь. - Боже мой! Помогите! Какой ужас! Какое бесстыдство! – кричала она что есть мочи, разрывая каблучками тонкую батистовую сорочку. – Помогите! У меня в комнате маньяк! Захлопали двери: из соседних покоев высунулась растрепанная голова неизвестной дамы, кто-то выбежал на крик: коридор постепенно наполнялся людьми. Отовсюду слышались тревожные голоса. Господин де Шаро, выскочивший без парика, с салфеткой, повязанной вокруг толстой бычьей шеи, попытался успокоить разъяренную маркизу. - Что случилась, мадам? Ответьте! Кто посмел к вам ворваться? - Там! – Анжелика указала на дверь, - я вернулась к себе после королевской прогулки… а там…никого из моих слуг и мужчина… в моей постели…совершенно обнаженный! – она со стоном покачнулась. – Ах, нет. Я не могу..какое унижение! Какое бесчестье! Герцог попробовал взять ее за руку, но маркиза вырвалась и снова входя в раж пнула носком помятый, истоптанный жюстокор. – Негодяй! Надеюсь, в этом королевстве найдется для него уютная камера! - Пойдемте, посмотрим! Сударыня, я первый войду! – старик де Шаро взял невесть кем протянутую шпагу и вошел в комнату. За ним, толкая друг дружку, протискивались любопытствующие. Маркиз д, Эврар стоял около ложа, обернутый простыней, перекинув один конец через плечо, как римскую тогу. Кроме простыни на нем, как ни странно, был его экстравагантный парик с высоким тупеем. Выглядел он как персонаж глупейшего ярморочного фарса, но тем не менее нашел в себе силы даже с некоторым вызовом поклониться, изящно придерживая античное одеяние, - Господин д, Эврар! – воскликнул пораженный герцог. Мессир д, Эврар, маркиз д, Эврар , кузен герцогини де Лавальер! – пробежал по толпе шепоток. Лакеи светились счастьем, предвкушая прибавку к жалованью за бесподобную сплетню. Дворяне переглядывались, скрывая за негодованием радостное возбуждение: нагой д, Эврар в покоях маркизы дю Плесси в одной простыне и парике! Давно не случалось такого невероятного конфуза. Человек, видевший это собственными глазами, будет желанным гостем в любой компании. А каковы будут последствия? - Как видите, собственной персоной. Но я не собираюсь перед вами оправдываться, герцог! Это не ваше дело. А вы… - маркиз обратил свое побледневшее от ярости и унижения лицо к Анжелике, - а вы… мерзавка, дрянь, лицемерка! Вас я… - Маркиз! – взревел герцог, топнув ногой. - Закройте свой рот и не смейте грубить даме, не то я найду, чем вам его заткнуть! В этот момент, усиленно работая локтями, в комнату протиснулся Флипо, а за ним следом вжав головы в плечи, шли испуганные камеристки, Тереза и Жавотта. - Что случилось, госпожа маркиза? - пробубнил Флипо заплетающимся языком и тут же получил такую оплеуху, что голова дернулась в строну, как у марионетки. - Где вас носило, я спрашиваю! – прорычала маркиза, обводя свою челядь сверкающим взглядом. Ее глаза, потемневшие от гнева, напоминали штормовой океан, и этот шторм угрожал кораблекрушением каждому, кто в него попадет. Началось дознание. Кто-то привел слуг де Сен-Мора, и они во всем признались: им пообещали солидный куш за то, чтобы на пару часов выманить из комнаты челядь маркизы дю Плесси. Явился сам де Сен-Мор и пообещал наказать виновных дюжиной палок. - Стражу, стражу! Пусть д, Эврара арестуют! – призывали дамы. Под занавес явился господин де Рошфор. – Соблаговолите отправиться со мной, месье, - с поклоном сказал он. – Я провожу вас до ваших покоев. - С превеликим удовольствием! – убитым голосом пробормотал маркиз. Та бравада, с которой он встретил свое унизительное положение , покинула его, и теперь он выглядел жалким и беспомощным. – Но чтобы подчиниться вашему требованию, мне нужно что-нибудь на себя надеть. Не пойду же я так. - Какая щепетильность! – проворчал де Шаро. - Пусть прикроется тупеем, - раздался из коридора чей-то насмешливый голос.
Violeta: Это шедеврально! Прикройтесь тупеем! Автор, я в восторге! Глава на 5+!
полная версия страницы