Форум » Творчество читателей » Цикл "Лепестки на волнах", фики по "Одиссее капитана Блада" » Ответить
Цикл "Лепестки на волнах", фики по "Одиссее капитана Блада"
Nunziata: Я помню, что на сайте есть поклонники этой замечательной книги. Решилась вот представить вашему вниманию и другие мои истории, уже только по миру капитана Блада, хотя письмо Ибервиля из эпилога "Сокровища Моргана" здесь тоже будет фигурировать. Итак, Путь домой часть первая. Беты (редакторы): fitomorfolog_t Пейринг или персонажи: Питер/Арабелла, дон Мигель/Арабелла; Джереми Питт, Волверстон и другие Рейтинг: около R Жанры: Гет, Приключения, Ангст Описание: Питер Блад, покончив с пиратством, стал губернатором Ямайки. Он и Арабелла вместе и счастливы. Но... Арабелла попадает в руки дона Мигеля, и это еще полбеды... Постканон. Август-октябрь 1689 Посвящение: Выражаю благодарность *jelene и Natoth за терпение и советы) Искупление часть вторая с интермедиями Персонажи: Дон Мигель/ОЖП, Эстебан, Питер Блад, Арабелла, омп и ожп Рейтинг: R Жанры: Приключения, Мелодрама, Романс Примечание: Авторское видение образа дона Мигеля де Эспиносы и его судьбы. В истории присутствуют Питер и Арабелла - в воспоминаниях и в последних главах, однако они являются пусть значимыми, но не главными героями. Матчасть условна, посему - местами некоторая историческая AU + умышленное допущение автора Цитаты из романа Сервантеса "Дон Кихот" Кинжал дона Эстебана часть 3 Персонажи: дон Мигель/Беатрис Жанр: агнст Рейтинг: PG Описание: Кинжал молодого повесы не мог просто так пылиться на полке. 1698-99 гг Лепестки на волнах часть 4 Персонажи: дон Мигель де Эспиноса/Беатрис; дон Диего де Эспиноса Рейтинг: PG-13 Жанры: Ангст, Драма Предупреждения: Смерть персонажей, Нехронологическое повествование Описание: Приключения. Пришел срок адмиралу де Эспиноса подводить итоги. Постканон, 1707 год. Посвящение: Благодарю momond за бетинг текста
Violeta: Ну что такое, одно расстройство Хочется любви, нежности, сыночка и т.д.!!! Очень сильная глава
Ирен де Сен-Лоран: Жестокий автор...
Nunziata: Violeta Ирен де Сен-Лоран самой жалко... увы... жизнь адмирала не балует
Nunziata: 21. Отставка Дон Мигель не так хотел приветствовать жену. Но когда он увидел ее, бледную, с тревогой и ужасом взирающую на него, все заготовленные слова вылетели у него из головы и тогда он попытался пошутить — правда, шутка вышла довольно сомнительной. ...Пока его перенесили в каюту и осторожно снимали искореженную кирасу, у него то и дело темнело в глазах. При виде распухшего, синюшно-багрового от кровоподтека правого плеча адмирала, Рамиро нахмурился и сжал губы. Де Эспиноса, наблюдавший за ним, прямо спросил врача, как тот находит его состояние, и получил такой же прямой ответ: «Дело очень серьезно. Я опасаюсь, что кости плеча раздроблены», – Рамиро достаточно хорошо знал своего пациента, чтобы о чем-то умалчивать. Де Эспиноса прикрыл глаза и кивнул, принимая вердикт врача, который был если не равносилен смертному приговору, то весьма близок к нему. В тот момент он запретил себе думать о Беатрис и будто набросил плотное покрывало на эту сторону своей жизни, потому что иначе его тоска стала бы слишком сильна. Однако Рамиро не собирался так просто оставлять его в покое. Бормоча себе что-то под нос, он принялся тщательно ощупывать его плечо, и дон Мигель от дикой боли на несколько мгновений утратил способность воспринимать окружающее. Когда он очнулся, то Рамиро, просветлев лицом, сообщил ему, что все не так плохо. Он высказал предположение, что снабженная наплечниками кираса приняла на себя вес упавшей стеньги. Несмотря на то, что погнувшаяся сталь причинила сеньору адмиралу дополнительные страдания, доспех предохранил сустав от раздробления. Дон Мигель усмехнулся одними губами: ему вновь повезло, хотя он считал, что уж на этот раз он точно не выкрутится. Правда, врач поспешил добавить, что плечевая кость сломана и его беспокоит, удастся ли восстановить подвижность руки и пальцев. Но де Эспиноса не хотел думать так далеко вперед: помимо плеча, его весьма донимала ключица, а трещины в ребрах превращали каждый вздох в пытку. Измученный ни на миг не отпускавшей его болью, дон Мигель слушал скрип переборок своего галеона, тоже изнемогающего от ран, и как никогда был един с душой, жившей в «Санто-Доминго». Отец Амброзио не одобрил бы измышления своего духовного сына о наличии у корабля души, но адмирал верил в это столь же твердо, как в Святую Троицу. Галеон глубоко зарывался носом в волны, матросы, сменяя друг друга, безостановочно работали на помпах. На второй день к вечеру на горизонте появились туманные очертания Эспаньолы, а ранним утром третьего дня марсовый закричал, что прямо по курсу у них Санто-Доминго. За эти дни Рамиро пришел к окончательным выводам относительно здоровья адмирала де Эспиносы и заявил, что правой рукой тот владеть не сможет. Дон Мигель на самом деле очень плохо чувствовал пальцы, кроме того, ему еще не приходилось испытывать такой разбитости – все его старые раны, будто сговорившись, одновременно напомнили о себе, и его поневоле посещала мысль о собственной ущербности, добавляя терзания духа к телесным страданиям. А еще де Эспиноса желал увидеть жену. То ощущение приветливо мерцающего в ночи огонька, которое пришло ему на ум еще в самом начале их знакомства, никуда не делось за прошедшие годы — наоборот, окрепло. И теперь, когда она обхватила его голову руками, и он чувствовал на своих губах соленую влагу ее слез, он готов был примирится с чем угодно – и со своим увечьем тоже. *** Через два дня дону Мигелю нанес визит высокий гость, дон Барталомео де Ованда. Цель визита была самая что ни на есть благородная: справиться о здоровье сеньора адмирала. Дон Барталомео говорил округлыми фразами — такими же округлыми, как его бледное холеное лицо и рассматривал свои перстни. Он восхвалял беспримерную доблесть адмирала де Эспиносы, особенно проявившуюся в бою с французскими пиратами. Под конец разговора де Ованда словно невзначай поинтересовался планами «славнейшего флотоводца и своего дорогого друга». Дон Мигель, прищурившись, взглянул на наместника и осторожно ответил: – С Божьей помощью, я надеюсь скоро восстановить свои силы. – Ваши раны так тяжелы, – вкрадчиво заметил дон Барталомео и посмотрел на покоившуюся на груди адмирала руку. – Вы уже не раз проливали кровь во славу Испании. И как я понимаю, ваша правая рука вряд ли войдет в прежнюю силу – если только не случится чудо... – он удрученно вздохнул. – Боюсь, его королевское величество не согласится принять такую жертву. Дон Мигель закусил губу: он не ожидал такого поворота и едва справился с яростью. – Чудеса случаются, дон Барталомео, — медленно проговорил он. Наместник тонко улыбнулся: – Разумеется, дон Мигель. Однако святые отцы учат нас как уповать на милость Господа, так и смиренно принимать Его волю. Де Ованда ушел, оставив дона Мигеля в тяжелых раздумьях. Невзирая на боль, он попытался пошевелить пальцами и скрипнул зубами: указательный и средний пальцы лишь чуть дрогнули, чуда не произошло. Вечером он получил и другое неприятное известие от одного из своих офицеров: дон Паскуаль Ортега, капитан «Сакраменто», благополучно достигшего Санто-Доминго на день раньше их, исполняет теперь обязанности адмирала. С одной стороны — болезнь де Эспиносы не должна была препятствовать действиям эскадры, но с другой... Вкупе с визитом де Ованды картина вырисовывалась неутешительная. Дон Мигель был достаточно искушен, чтобы понять намек: в его службе больше не нуждались. Внезапный, и от того еще более сокрушительный удар! В бессильной ярости он проклинал французов — и еще больше англичан. Затем дону Мигелю в голову пришла мысль, что его смещение было вопросом времени. И «Сакраменто» не случайно прибыл из Испании, чтобы войти в состав эскадры — ну так вот он и вошел. С сеньором Ортегой в качестве адмирала. А ранение дало наместнику возможность немного пощадить самолюбие адмирала де Эспиносы. Его непредсказуемое величество король Карлос изменил свое милостивое отношение к роду де Эспиноса — по своей ли прихоти или кто-то позаботился о том, чтобы напомнить ему обо всех вольностях, которые позволял себе сеньор адмирал в прежние годы. Кто-то? Не приходится ли Паскуаль Ортега дальним родичем дону Алонсо де Ларе? После разговора в ночном саду Алькасар-де-Колон, дон Мигель был готов на самые решительные шаги, чтобы воспрепятствовать дону Алонсо. Но предпринимать ничего не пришлось: матрос, которого прятал дон Алонсо в одном из монастырей, улизнул от своих сторожей, и к тому времени, когда Лопе напал на его след, был уже мертв. Убит в пьяной драке в одной из таверн Санто-Доминго. Свои опасные тайны он унес с собой в могилу, и дону Мигелю так и не удалось узнать истину. Действительно ли Диего солгал ему? Разумеется, де Лара был взбешен и едва ли не в открытую обвинял его в устранении важного свидетеля. Разумеется, он невозмутимо отвергал обвинения. Затем все затихло, прошло почти пять лет, и получается, что он, успокоенный видимым бездействием де Лары, оказался слишком самонадеян и недальновиден и не уделял достаточного внимания извечному врагу. И от осознания, что это его - только его! - просчет, поражение было еще горше. Прежде де Эспиноса не задумывался об отставке и о том, что он будет делать после — как можно загадывать так далеко, тем более, человеку, связавшему свою судьбу с морем? Он не представлял себе иной жизни — без зыбкой палубы под ногами и жгуче-соленых брызг, без запаха смолы, смешанного с едким запахом пороха. Без ощущения грозной мощи корабля, подвластной ему... С ранней юности он ходил на военном корабле — сначала под началом кузена, затем — став одним из самых молодых капитанов испанского флота. На его долю хватило сражений, и каждый бой мог стать последним. Однако судьба распорядилась иначе, хотя он никогда не просил небеса о покое. И сейчас перед ним со всей неумолимостью встал вопрос — что дальше? Построить новый корабль и возить табак и кожи? Он, Мигель де Эспиноса, уподобится купцу?! Все его существо восставало против этого... Тогда что же? Предаваясь безрадостным размышлениям, он задремал и проснулся, когда за окнами было уже темно. Беатрис сидела возле его постели, откинувшись на спину кресла. Глаза ее были закрыты, и свеча, горевшая на столике, мягко освещала утомленное лицо молодой женщины. Почувствовав, что муж пошевелился, Беатрис сразу встрепенулась и с тревогой взглянула на него. Дон Мигель подумал, что жена уже третью ночь проводит рядом с ним, а днем занята бесконечными хлопотами. Когда же она спит? Однако дурное настроение адмирала не оставило места остальным чувствам и прорвалось в его сухом тоне: – Идите спать, донья Беатрис. В ее глазах появились недоумение. «Почему я так суров с ней?» Сожалея о своей несдержанности, Дон Мигель добавил, смягчая голос: – Нет никакой опасности, разве вы не слышали, что сказал доктор Рамиро? – А если вам что-то понадобится? – возразила она. – Позовите кого-то из слуг, того же Хосе. Парень совсем разленился. Беатрис упрямо сжала губы, и де Эспиносе вспомнились далекая Ла Романа и своенравная сеньорита Сантана, противостоявшая его насмешливым выпадам. – Тебе надо поспать, сердце мое, – ласково сказал он, совладав наконец с вопившем в нем демоном уязвленной гордости. Но вместо того, чтобы согласиться с мужем, Беатрис встала из кресла и присела на край постели. Она коснулась холодных пальцев его правой руки, осторожно поглаживая их, затем переместилась выше, растирая кисть и свободную от лубков часть предплечья. – Зачем это, Беатрис? – скептически спросил дон Мигель. – Тут уже ничего не сможет помочь. – Отец Кристиан недавно отыскал манускрипт, привезенный, видимо, еще первыми монахами, – ответила она, не прекращая массировать его. – К сожалению, не все удалось разобрать, но там сказано о пользе таких растираний для восстановления кровотока, а в дальнейшем их надо сочетать с упражнениями. Или... хотя бы пытаться двигать рукой... – тихо закончила она. Де Эспиноса решил не спорить, пусть и был убежден в бесполезности каких-либо растираний — к чему лишать жену призрачной надежды. Беатрис принялась поглаживать его шею и надплечье. К его удивлению, ему было отчасти приятно то, что она делала, а онемевшие мышцы начало покалывать словно горячими иголочками.
Ирен де Сен-Лоран: Жаль, что у дона Мигеля и Беатрис детей не было...
Nunziata: Ирен де Сен-Лоран как не было?:)) 20 глава) к тому же, это пока не конец
Ирен де Сен-Лоран: Nunziata, пардон, читатель весьма невнимательный
Nunziata: Ирен де Сен-Лоран бывает) главка к тому же небольшая по объему и в конце страницы, у меня тоже бывало )
Nunziata: 22. Уроки фехтования июль 1695 Через открытое окно гостиной долетал отдаленный звон металла о металл. Сеньора де Эспиноса прислушалась и вздохнула: так и есть, муж снова фехтует с маэстро Лоренцо. Дочка, сидевшая на ее коленях и рассматривающая гравюры к «Даме-Невидимке» Кальдерона, завозилась и соскользнула на пол. Лусия подняла голову от шитья и взглянула на госпожу, затем позвала девочку: – Пойдем-ка побегаем, Изабелита. Беатрис согласно кивнула и, поднявшись, подошла к окну, высматривая мужа. За эти месяцы что только она ни делала, чтобы вернуть подвижность его правой руке: вместе с отцом Кристианом разгадывала полустертые слова древнего документа, расспрашивала других монахов госпиталя или изобретала собственные методы. Сеньор Рамиро отнесся к ее идеям без особого восторга, но тем не менее приготовил ароматическое масло для растираний. Однако ей пришлось проявить немало терпения и настойчивости, преодолевая нежелание и мрачное недоверие Мигеля. Беатрис разминала больную руку, осторожно сгибала и разгибала ее, затем заставляла мужа погружать руку в теплую воду с отваром из трав или сжимать в непослушных пальцах кожаный мешочек, набитый песком. В итоге ей удалось добиться многого, совершить почти чудо, о котором говорил де Эспиноса в первые дни после своего возвращения, но до сих пор любое усилие отзывалась болью в его оставшемся искривленным плече, а пальцы так и не обрели прежнюю гибкость и силу. Тем не менее, она надеялась на дальнейшее улучшение, а муж был вынужден признать ее правоту. «Вынужден — очень точно слово, не так ли?» Беатрис снова вздохнула. Она догадывалась, что внезапная отставка была не вполне добровольной и не связной напрямую с увечьем, и ее тревожил душевный настрой мужа. Дон Мигель резко переменился, став замкнутым и вспыльчивым. Разве что Изабелита могла вызвать у него по-настоящему теплую улыбку. В те мгновения, когда Беатрис видела их вместе, ей казалось, что ничего не произошло, и она чувствовала себя счастливой, как прежде. Увы, затем ей приходилось возвращаться к печальной реальности. Исключая плечо, остальные раны дона Мигеля были скорее болезненными, чем представляющими какую-либо опасность, и он быстро поднялся на ноги. Но несмотря на то, что он ни разу не отлучился из дому, они мало общались. Бывало, что он проводил в кабинете целый день, читая один из фолиантов или диктуя письма своему секретарю, и даже не спускался в зал для обеда или ужина: еду ему относил Хосе. Беатрис не знала, кому были адресованы эти письма, но в ответах, получаемых мужем время от времени, явно не было ничего утешительного. Слуги были напуганы и старались лишний раз не попадаться дону Мигелю на глаза. Только Беатрис входила к нему, чтобы заняться больлным плечом, и смело встречала мрачный взгляд мужа. Но вслух он не возражал, а посему она предпочитала не замечать его раздражения. Особо тревожно ей было в те вечера, когда Хосе носил в кабинет одну бутылку вина за другой. Беатрис пыталась расшевелить мужа, предлагая отправиться в небольшое путешествие или устроить прием, и наталкивалась на непреклонный отказ. Он даже не выезжал верхом, хотя сеньор Рамиро, убедившись в действенности ее методов, не имел ничего против неспешных прогулок. Молодая женщина начала читать вслух один из романов, заполнивших за эти годы целый шкаф в библиотеке, но прекратила и это занятие, прежде приходившееся по душе дону Мигелю, поняв, что тот не слушает ее. Где-то в начале апреля, в один из плохих вечеров она не выдержала, и с бьющемся в горле сердце, переступила порог кабинета. Терпкий запах рома ударил ей в ноздри. Стол бы заставлен бутылками, большей частью — пустыми. Дон Мигель, без камзола, в распахнутой на груди рубахе, сидел в кресле. Его голова была запрокинута, и на мгновение Беатрис показалось, что он мертв. — Мигель... — сдавленным от ужаса голосом прошептала она. Взгляд его воспаленных глаз упал на жену, и он повел рукой, будто отгоняя призрак: — Прочь... прочь! Вам тут не место, сеньора... — Мигель! Он встряхнул головой и с безмерным удивлением пробормотал: — Беатрис? Что ты тут делаешь? Беатрис замотала головой и попятилась к дверям, и лишь с силой захлопнув их, дала волю слезам. Той ночью она долго расхаживала по своей спальне, кусая губы, чтобы вновь не разрыдаться. Страх за мужа и отчаяние снедали ее. Лишь когда небо на востоке посветлело, возвещая о близящемся утре, она упала на постель и забылась коротким беспокойным сном. На следующий день Беатрис вышла из своих комнат, не зная, что еще ей ожидать. Муж был в зале. Он ничего не сказал о случившемся накануне, но внимательно посмотрел ей в глаза, и у нее почему-то немного отлегло от сердца. С тех пор он перестал гонять Хосе в винный погреб. И вдруг в начале мая муж сообщил Беатрис, что пригласил итальянского учителя фехтования. Это было настолько неожиданно, что она изумленно спросила: – Но разве вы не приверженец Дестрезы? Вопрос не вызвал у Мигеля обычного раздражения, и он довольно охотно пояснил: – Сеньор Лоренцо Кадорна прославился тем, что одинаково хорошо владеет шпагой обеими руками. Я и сам в юности учился держать клинок в левой руке, но со временем утратил навыки. Так в их доме появился невысокий и уже немолодой, но очень подвижный маэстро Лоренцо. Беатрис была рада, по крайней мере, это могло бы вывести дона Мигеля из того мрачного состояния, в котором тот пребывал почти постоянно. Однако радость оказалась преждевременной: долгие ли годы без практики были тому виной, а возможно, полученные травмы, но обучение — вернее, переучивание, – шло с большими трудностями... Вот и сейчас не сумев отбить выпад, он получил укол в защищенную нагрудником грудь и в бешенстве отбросил шпагу. Итальянец поклонился ему, но де Эспиноса раздраженно отмахнулся. Беатрис поспешила спуститься во двор, прихватив с собой кусок полотна. По лицу дона Мигеля градом катился пот, его грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам. – Благодарю вас, донья Беатрис, – сдержанно сказал он жене, беря протянутое полотно и вытирая лицо. – Донья Беатрис, – сеньор Кадорна галантно склонился перед ней. – Доброе утро, маэстро Лоренцо,– ответила молодая женщина, с беспокойством посмотрев на мужа, который, отдал ей полотно и схватился за правое плечо. – Вы навредите себе, до такой степени перетруждая руку, – негромко сказала она. – Я сражался левой рукой, донья Беатрис, — не особо любезно отозвался де Эспиноса. – Маэстро Лоренцо, завтра продолжим в это же время. Выждав, когда Кадорна уйдет, Беатрис еще раз попробовала воззвать к разуму мужа. – Чрезмерные усилия опасны... – Беатрис, ты не понимаешь! – Не понимаю! – гневно воскликнула она, рассердившись на его непобедимое упрямство. – Зачем вам так мучить себя? Вы переменились и ничего мне не говорите, будто я не жена вам больше и не давала клятвы разделять с вам не только радость, но и горе! – Темные глаза дона Мигеля метали молнии, но она не могла остановиться, слишком уставшая переживать и строить предположения: – Дело в вашей отставке? Тогда почему бы вам не снарядить свой корабль... – Беатрис! – с яростью крикнул де Эспиноса, прерывая ее. – Я не мальчик... чтобы играть в кораблики! Ступайте к себе! Беатрис взбежала по лестнице, задыхаясь от боли. В чем ее вина, чтобы дон Мигель срывал на ней свой гнев? Господь свидетель, эти месяцы она терпеливо сносила его плохое настроение, но сегодня... Она в отчаянии покачала головой, ее душа была полна горечи. Обед проходил бы в ледяном молчании, если бы не жизнерадостный сеньор Кадорна, который говорил за всех и которому, кажется, ответы собеседников и вовсе были не нужны. Беатрис поглядывала на мужа, на его отчужденное лицо, на неловкие пальцы правой руки, сжимающие вилку, и ее обида затухала. Если верны ее догадки по поводу того, что адмирал де Эспиноса ушел в отставку против своей воли, то это был тяжкий удар по его гордости и самолюбию. Что чувствует мужчина, тем более мужчина его склада, в одночасье лишившийся дела, которому посвятил всю свою жизнь? Он держал все в себе, но это не значило, что тоска не пожирала его денно и нощно. И она же знала, что несмотря на чувства, которые Мигель испытывал к ней и дочери, море занимало в его душе не менее важное место. И возможно, даже более... Де Эспиноса поднялся из-за стола, так и не посмотрев в ее сторону, и печаль Беатрис стала еще глубже. Она боялась признаться себе, но в последнее время в ее душе поселились сомнения в том, что они смогут и дальше быть счастливы друг с другом, ведь отношение дона Мигеля к ней стало совсем иным. Даже то, что его рука оживала, не делало их общение более теплым. Он как будто всего лишь терпел присутствие жены и принимал ее заботу, зная ее настойчивость и просто чтобы не спорить лишний раз. Беатрис вздохнула: не стоило ей упрекать мужа и, тем более, говорить про другой корабль... *** Прошли несколько дней, похожих друг на друга, как близнецы. Де Эспиноса каждое утро до изнеможения фехтовал с маэстро Лоренцо, а Беатрис наблюдала за поединками, в которых итальянец неизменно одерживал верх. Но постепенно ей стало казаться, что победа давалась Кадорне не так легко. Или она сама убедила себя в этом? Дон Мигель был отстранено-вежлив с ней, и Беатрис ломала голову в поисках пути к примирению: она не любила долгих размолвок и, хотя порывистость ее натуры никуда не делась, они редко ссорились. Но сейчас было все так сложно... Она бы очень удивилась, узнав, что и дон Мигель занят примерно тем же. Тот апрельский вечер, когда он был настолько пьян, что ему начали являться тени... В первый миг он не узнал вошедшую жену - и ужаснулся. И ведь позже он даже не мог вспомнить, кто же ему померещился. Маркиза де Франкавилья? Или еще какая-то женщина, без сожалений оставленная им в прошлом? А может, донья Арабелла? Как бы там ни было, это стронуло один из камней осыпи, которая многие недели погребала его под собой. Во время ссоры Беатрис, не зная того, коснулась весьма болезненной раны, нанесенной его самолюбию. Но ее упреки вдруг заставили его взглянуть на себя со стороны. К чему эти тренировки? Кому и что он собирается доказать? Смешно думать, что Королевский совет будет до такой степени впечетлен, узнав о подвигах бывшего адмирала де Эспиносы, совершенных им левой рукой, что изменит свое решение... Дон Мигель не собирался прекращать занятия с Кадорной, но в глубине души признал правоту Беатрис. И внезапно, и от того еще более остро, он ощутил, как страдает жена от его холодности, однако гордость не давала ему сделать хотя бы маленький шаг ей навстречу. *** Как-то под вечер, Беатрис услышала детский смех и цоканье подков и выглянула из окна. Во дворе де Эспиноса, усадив Изабеллу на Райо, водил коня по кругу. Это была их любимая забава, и молодая женщина даже на расстоянии могла видеть, что лицо мужа смягчилось, он с улыбкой смотрел на дочку и что-то тихо ей говорил. «Стоит ли мне подойти к ним? И нарушить его такой редкий покой?» Она несколько минут наблюдала за ними, пока Изабелла не заметила ее и не начала призывно махать ручкой. Дон Мигель тоже бросил взгляд на жену, затем отвернулся. Поколебавшись, Беатрис все же спустилась вниз, опасаясь, что муж уже увел Райо в конюшню. Но нет, они все еще были во дворе. – Тебе нравится Райо, Изабелита? – спросила она, протягивая руки к девочке, чтобы снять ее со спины пофыркивающего коня. – Очень, мама! И я хочу, чтобы отец взял меня с собой в седло и мы поехали далеко– далеко! – Куда же ты хочешь уехать от меня, птичка? – с грустной улыбкой спросила Беатрис. – Не знаю... туда, куда уходит солнце, чтобы спать. Далеко, — девочка пожала плечами и великодушно разрешила: – Ты можешь ехать с нами! – Если твой отец не против, – Беатрис внимательно посмотрела на мужа и заметила, как уголки его сжатых губ дрогнули. – Думаю, мы с мамой могли бы тебя порадовать и отвезти туда, где спит солнце, – негромко сказал он. Тогда Беатрис коснулась руки дона Мигеля, сжимающей поводья Райо: – Мои слова были необдуманны и жестоки. Я... сожалею о них. Простите. – Вам не за что извиняться, вы как всегда правы, – ответил он и, к немалому удивлению и облегчению Беатрис, добавил: – Маленькая сеньорита Сантана... – А кто, кто это — сеньорита Сантана? – черные глазки Изабеллы заблестели от любопытства. – Разве ты не помнишь дедушку Хуана Сантану? А мама — его дочь, — дон Мигель улыбнулся, глядя на Беатрис и медленно проговорил: — Я женился на ней и теперь ее имя Беатрис Сантана де Эспиноса. – Так значит, я тоже должна буду добавить фамилию мужа к моей? – на личике Изабеллы появилась недовольная гримаска. – Изабелита, чем же ты недовольна? – Беатрис уже смеялась, чувствуя, как разжимается незримая холодная рука, стискивающая ее сердце. – Мне нравится только моя, – безапелляционно заявила малышка. – Пусть мой муж добавляет. – Возможно, фамилия твоего будущего супруга будет еще красивее, — серьезно сказал ей отец. Девочка недоверчиво свела бровки, обдумывая услышанное, а черед пару минут беззаботно запрыгала на одной ножке, выбросив из головы все свои маленькие беды. – Если желаете, я разомну вам плечи, дон Мигель, – Бетрис смотрела ему прямо в глаза, – наверняка их сводит от усталости. – Буду вам очень признателен, моя дорогая жена, – де Эспиноса обнял ее. Он подозвал конюха, ожидающего у калитки, и кинул ему поводья андалузца. Изабелла убежала вперед них в дом, и когда они вошли вовнутрь, ее звонкий голос доносился со стороны кухни. – Опять что-то выпрашивает у Долорес, – заметила Беатрис. – Уверен, ты делала то же самое, и всегда добивалась своего, – ответил ей муж, и она только крепче прижалась к нему. Они поднялись в гостиную, и Беатрис подошла к небольшому резному шкафчику, где она хранила свои «зелья» – как их называл дон Мигель. Поставив склянку с маслом сеньора Рамиро на стол, она повернулась к мужу и спросила, зная, как щепетильно он стал относиться к бытовым мелочам, неожиданно ставшим для него затруднительными: – Вы позволите вам помочь? – Я полностью в вашем распоряжении, донья Беатрис. Де Эспиноса с легкой усмешкой наблюдал за тем, как жена с сосредоточенным лицом расстегивает его камзол. – Ваши пальчики столь проворны, что у меня возникает искушение отправить Хосе возить дрова и каждый день просить вас об этой любезности. – Мне это доставит только радость, дон Мигель, – Беатрис не верилось, что после казавшегося бесконечным периода холодности и отчуждения муж вновь шутит, и в его глазах плещется ирония. Рубаху он стянул сам, затем уселся на низкую кушетку, обтянутую бархатом, и выжидательно приподнял бровь, глядя на Беатрис: – А где ваш мешочек с песком? Разве экзекуция не предполагается в своем полном объеме? Беатрис рассмеялась: – Вместо меня ее уже провел маэстро Лоренцо. Она налила чуть-чуть масла в ладонь и, подойдя к мужу, начала осторожно втирать ароматную субстанцию ему в спину и плечи, с особым тщанием массируя правое. Дон Мигель блаженно закрыл глаза, отдаваясь во власть нежных рук жены и чувствуя, как расслабляются закаменевшие мускулы. Неожиданно он понял, что ладони Беатрис ласкающе скользят по его коже: это уже были прикосновения не врачевательницы или сиделки, а пылкой возлюбленной, и кровь забурлила в его жилах. Наклонившись, она дотронулась губами до его искалеченного плеча и поднявшееся желание штормовой волной накрыло дона Мигеля. Сдавленно застонав, он поймал сперва одно, потом другое запястье жены и притянул ее к себе на колени. Давно, как же недопустимо давно он не сжимал Беатрис в своих объятиях! Муж целовал ее жадно, почти грубо, но это не вызывало протеста у Беатрис, и она с удивляющей ее саму дерзостью отвечала на его поцелуи. В потайных глубинах ее существа возникла и стала стремительно усиливаться пульсация, и молодая женщина прильнула к мужу. Его рука опустилась на ее щиколотку, затем скользнула вверх. – Пожалуй, мне следует... поблагодарить тебя, – прерывающимся голосом сказал он, – за твои простые наряды, которые ты упорно носишь, несмотря на мои пожелания... Как было бы неуместно сейчас парадное платье, – он усмехнулся, со страстью и нежностью глядя ей в глаза. Она смущенно улыбнулась в ответ, но промолчала. Встав с колен мужа, через мгновение она со вздохом опустилась вновь, медленно вбирая в себя его напрягшуюся плоть. Скрученные юбки мешали, не давая ей прижаться к Мигелю, но это придавало особый оттенок испытываемому ею удовольствию. Беатрис вдруг осознала, что это она выбирает, как ей двигаться, муж лишь слегка придерживал ее за поясницу. В голове мелькнула мысль о собственном неприличном поведении, затем новые, непривычные ощущения захватили ее целиком. До сих пор дон Мигель властно вел Беатрис по дороге чувственной любви, а она следовала за ним, пусть достигая вершин блаженства, но в сущности, всегда подчиняясь его желаниям. Теперь же она видела, что он, полузакрыв глаза, тоже наслаждается таким вариантом их единения. Беатрис короткими, резкими движениями толкала себя вперед, и тихие стоны текли с ее губ, пока наслаждение не затопило ее. Вскрикнув, она упала на грудь мужа и уткнулась лицом ему в шею. Он сжал ее бедра, его разрядка последовала незамедлительно. Насколько минут в комнате было слышно лишь их бурное дыхание, потом он прошептал, гладя жену по спине и растрепавшимся волосам: – Беатрис... ты самое дорогое, что у меня есть... Она подняла голову, но эмоции, переполняющие ее, были настолько сильны, что она не могла вымолвить ни слова. – Ты плачешь? – он провел рукой по ее лицу. – Почему? Только тут Беатрис поняла, что по щекам ее катятся слезы. – Сейчас все пройдет... Прости, – она всхлипнула и покачала головой. – Ты был так далек от меня... – Сердце мое, я был погружен в свои думы и совсем не уделял тебе внимания, – на его губах появилась знакомая Беатрис усмешка. – Я обещаю исправиться, сеньора де Эспиноса.
Nunziata: Я оставлю ненадолго Мигеля и Беатрис в их хрупкой идиллии. Пришло время вспомнить и о других героях. поскольку с оновным сюжетом это не связано, назову это Интермедией комичности, правда, мало, возможно, тогда - лирическое отступление) Фуэго Пэйринг: Питер/Арабелла Рейтинг: R Жанры: Ангст, переходящий во Флафф Описание: Иногда давние друзья дарят неожиданные подарки, и это приводит к неожиданным результатам. 1693 год Февраль 1693 Кингстон Питер Блад, губернатор Ямайки, стоял у окна, глядя на бухту, и курил трубку. День был ветреным, бирюзово-зеленоватая вода покрылась барашками. В кристально прозрачном воздухе на противоположном берегу, узкой полоской выдававшемся далеко в море, виднелась неровная цепочка крошечных домиков — все, что осталось от некогда блистательного и разгульного Порт-Ройяла. ...В июне прошлого года страшное землетрясение практически уничтожило город. Воспоминания о кошмаре тех дней тяжким грузом лежали на душе Блада. На минуту он прикрыл глаза. Его не было в Порт-Ройяле, а Арабелла и их маленькая дочь Эмили отправились на загородную прогулку. А когда пришло время повернуть назад, малышка раскапризничалась, отказываясь возвращаться домой и никакие увещевания и посулы не могли переубедить ее. В итоге неожиданное упрямство девочки спасло жизнь и ей, и ее матери, ведь губернаторский дом превратился в груду развалин... После катастрофы столицу пришлось перенести в Спаниш-Таун, основанный еще во времена испанского владычества. Там же находилась официальная резиденция губернатора. Но город не имел выхода к морю, и для базы английского флота выбрали деревушку Кингстон, лежащую в полутора десятках миль к востоку от Спаниш-Тауна. Уже через пару недель после землетрясения в гавани Кингстона начали возводить причалы и склады, и вскоре порт уже принимал корабли. Его превосходительству приходилось много времени проводить в Кингстоне. Помимо проблем и неурядиц, связанных со строительством порта, следовало позаботиться о защите бурно растущего поселения с моря. Каждый день возвращаться в Спаниш-Таун было утомительно, и губернатор временно обосновался в двух небольших комнатах комендатуры порта, одна из которых служила ему кабинетом, а другая — спальней... ...Бросив еще взгляд на море, Блад вынул трубку изо рта и оглянулся на заваленный бумагами стол, посреди которого высилась стопка еще не прочитанной корреспонденции. Он подошел к столу и принялся разбирать конверты, наметанным взглядом определяя их важность и откладывая далеко в сторону те, которые, по его мнению, не требовали немедленного решения. Его внимание привлекло одно из писем, которое было адресовано «лично Его Превосходительству Губернатору». Он взглянул на имя отправителя и от удивления хмыкнул. Дон Иларио де Сааведра. Недоумевая, какая нужда заставила де Сааведру писать ему, Питер вскрыл конверт и развернул листок, исписанный угловатым четким почерком. В начале письма дон Иларио выражал сожаление по поводу несчастья, постигшего вверенную попечению Блада колонию, и радость, что ни с самим губернатором, ни с его близкими не случилось беды. Далее шли пространные рассуждения о бренности всего земного, и в то же время — о необходимости быть благодарными Творцу за те испытания, которые Он посылает нам, и стократ — за Его милости. А в следующих строчках дон Иларио извещал его превосходительство, что в память об известных им двоим событиях, он решил преподнести дону Педро в дар жеребца андалузской породы, пяти лет от роду, по кличке Фуэго. Означенного жеребца должны были доставить на том же корабле, что и письмо. Брови его превосходительства сошлись на переносице. Он откинулся на спинку кресла, и еще раз взглянул на листок, который держал в руках. Вот уж воистину, то ли милость Творца, то ли испытание... Прекрасно зная, насколько ценен подарок подобного рода, Блад в то же время не представлял, что будет делать с Фуэго. Чистокровный жеребец наверняка нуждается в особом подходе, а у губернатора не было ни времени, ни желания заниматься им. Да и к страстным любителям лошадей он себя не относил. Раздался стук, затем дверь приоткрылась и в кабинет заглянул Уоллес, секретарь Блада. — Ваше превосходительство, пришел капитан брига «Мария», мистер Моранда. — И что ему нужно? — На «Марии» доставили лошадь для вашего превосходительства, и капитан Моранда хотел бы знать, какие будут распоряжения... Питер молчал, потирая ноющий висок — усталость, с которой в последние месяцы он свыкся и почти не замечал, вдруг свинцом навалилась на него. На лице Уоллеса проступило замешательство, он выжидающе смотрел на губернатора. — Хорошо, — сказал наконец Блад. — Передай капитану Моранде, что через... через час я буду на причале. *** Март 1693 года Спаниш-Таун Из конюшни донесся глухой удар, и Арабелла, которая наблюдала за игравшей возле ее ног дочкой, прислушалась. — Да чтоб тебя, чертова скотина! Вопль слился со звуком еще одного удара, затем что-то с треском упало. Сдвинув брови, молодая женщина посмотрела в сторону конюшни. — Ах ты, зверюга! — раздался очередной вопль. — Мэри, займись Эмили, — велела она сидевшей поодаль няне и встала с кресла. Пока Арабелла пересекала двор, она успела узнать громогласное и откровенное мнение Тони, их конюха, по поводу вороного дьявола, которому место на живодерне. Конюшня, построенная еще при испанцах и когда-то принадлежавшая губернатору острова, была огромной. Арабелла вошла во внутрь и направилась вдоль длинного ряда стойл, в большинстве своем пустых, в ее дальний конец. Там, отдельно от остальных лошадей, томился вороной Фуэго — странный и неожиданный подарок дона Иларио де Сааведры, который был, по словам Питера, его давним другом. Напротив стойла Фуэго нерешительно топтался Тони. — Тони, что происходит? — Ох, миссис Блад, прошу прощения, — конюх закрывал левый глаз ладонью, в его взлохмаченных волосах торчали соломинки. — Стало быть, зашел я к нему, воду принес, а он! Ну сладу же никакого, второе стойло уже разбивает! Вороной ответил ему высоким, злобным ржанием и вновь обрушил удар копыта на многострадальную перегородку. — Да сами смотрите! Фуэго кружил по стойлу, по его шкуре пробегала нервная дрожь. Арабелла шагнула вперед и негромко проговорила: — Фуэго... Caballo... Вuen caballo. Жеребец прянул ушами и фыркнул. Он остановился напротив Арабеллы, но когда она протянула руку к его морде, задрал голову и шарахнулся прочь. — Бога ради, миссис Блад, не приближайтесь к нему! — взмолился конюх. — Он еще и цапнуть может! — Думаю, он тоскует по прежнему хозяину, — предположила Арабелла. — Я поговорю с Питером. Ты знаешь испанский, Тони? — Да как-то не довелось, — хмыкнул конюх. — Тогда хотя бы зови коня по имени. — Вот не было печали, — недовольно пробурчал Тони себе под нос. — Вы уж поговорите с его превосходительством, а иначе попрошу, чтобы рассчитал меня. Жизнь-то дороже! Арабелла вышла во двор и кинула взгляд в сторону небольшой лужайки, разбитой перед домом. Эмили с писком и смехом бегала за Мэри, а это значило, что есть время поразмыслить над будущим разговором с мужем. Когда Фуэго появился в конюшне, Питер предупредил Тони о непростом характере жеребца. Возможно, у конюха не хватало опыта, но с самого начала вороной причинял много хлопот. Арабелла даже упрекнула себя, что не придавала этому значения. Муж предпочитал могучего и послушного Сэра Гая, и Фуэго оказался предоставлен сам себе. Но в любом случае, надо найти какое-то решение, пока конь не зашиб Тони или кого-то еще. Впрочем, не только с конем было не все в порядке. Арабелла не хотела признаваться себе, но их отношения с Питером... С некоторых пор она чувствовала, что он словно отгородился незримой стеной. Ото всех, в том числе от нее. После постигшей их катастрофы ничего уже не было прежним. Всякий раз, когда Арабелла думала о том безоблачным дне, когда на Ямайке разразился кромешный ад, к горлу подступал горячий ком непролитых слез. Она вздохнула, загоняя его вглубь. Благодарение Небу, ни они с дочкой, ни Питер не были даже ранены, но то, что творилось в разрушенном полузатопленном Порт-Ройяле, навеки врезалось в ее память. Обезумевшие, неузнаваемые под коркой из пыли и засохшей крови люди, голыми руками разгребающие завалы в тщетной попытке добраться до своих близких. И жуткий, тошнотворный запах разложения, от которого мутился рассудок. Чтобы пресечь мародерство и не допустить окончательного воцарения хаоса, губернатор Блад был вынужден принимать тяжелые решения. Если бы не его жесткость, подчас жестокость и неимоверные усилия, который он прилагал, чтобы справиться с бедствием, последствия землетрясения были бы еще печальнее... Они перебрались в Спаниш-Таун, и вот уже несколько месяцев Питер разрывался между столицей и Кингстоном. Арабелла видела, как он утомлен, и старалась не беспокоить его по пустякам. Тем не менее, он оставался обходителен с ней и ласков с Эмили. И вроде бы, оснований для тревоги нет, но... ощущение выросшей между ними стены становилось все отчетливее. Вечера Питер проводил в библиотеке, сверяя какие-то расчеты или, сидя в кресле, курил трубку. Уже за полночь он переступал порог их спальни и осторожно ложился рядом с женой, думая, что та спит. Он почти моментально засыпал сам, а Арабелла, приподнявшись на локте, подолгу смотрела в его даже во сне строгое лицо, отмечая сжатые губы и складку, залегшую меж бровей, и пыталась уверить себя, что нужно просто переждать этот период. Ей грех роптать, ведь они благополучно пережили страшную беду, в то время как сотни людей были покалечены и потеряли свои семьи. *** Следующим вечером Арабелла снова заглянула на конюшню. Фуэго, понурив голову, стоял у противоположной стены стойла, и молодая женщина заметила, что шерсть вороного свалялась и потускнела, а сено в яслях было нетронуто. — Тони, давно Фуэго перестал есть? — Он ест, миссис Блад. Только мало — оно и понятно, день деньской стоит... — Надо промять жеребца. Но сначала — почистить. Это распоряжение не вызвало никакой радости у конюха. — Дык он не подпустит меня, — поскреб он в затылке. — Ты попробуй, Тони, — строго сказала Арабелла. — Эх, и когда только его превосходительство вернется... — буркнул тот, неохотно входя в денник. Вороной прижал уши и повернулся к конюху крупом. — Фуэго, ты гордый... и сильный, — подбирая слова, проговорила Арабелла по-испански. — Позволь Тони помочь тебе... Жеребец шумно вздохнул и скосил на нее отливающий лиловым глаз. — Давай же, — сказала она конюху. Тот с опаской подошел ближе и надел на вороного узду, затем взялся за скребницу, готовый при первом же движении коня отскочить, но Фуэго проявил неожиданное смирение. Все время, пока конюх чистил жеребца, Арабелла продолжала тихо разговаривать с животным, перемежая английские и испанские слова. Закончив с чисткой, Тони потянул Фуэго за повод, намереваясь отвести его в загон. — Не дергай так сильно, — сердито прошептала Арабелла. К их удивлению, конь спокойно вышел наружу. Арабелла смотрела, как отвыкший от свободы вороной бегает по загону, встряхивая гривой, и чувствовала, как в ее душе пробуждается жалость к нему. *** Блад вернулся через день, в пятницу, и Арабелла даже удивилась — она не ждала его раньше воскресенья. Эмили с визгом бросилась к нему, и Питер, смеясь, подкинул ее в воздух. Она требовательно вопрошала, не привез ли папа ей «что-нибудь интересное». «Интересное», конечно же, нашлось, и малышка, ставшая обладательницей огромной раковины и горсти разноцветных камешков, пришла в полный восторг. — Тебе удалось оторваться от твоих бесконечных дел? — с улыбкой спросила Арабелла, подходя к мужу. — Я соскучился по вам, — Питер склонился к руке жены, целуя ее пальцы. — А мы — по тебе. Я очень соскучилась... — У вас все благополучно? — он задержал ее руку в своей, пристально глядя в лицо Арабеллы. — Да, вот только Фуэго... — Что с ним? — нахмурился Блад. Дочка вновь подскочила к ним, и Арабелла ответила: — Позже мы поговорим о нем. — Кстати, завтра мы приглашены на свадьбу дочери мистера Эдварда Грейса, — обронил Блад, беря Эмили на руки. — Завтра? И ты говоришь об этом вот так, мимоходом? — возмутилась Арабелла. — Ах, Питер, у меня нет подходящего к такому торжеству платья... — Ты прекрасна в любом наряде, дорогая, — любезно заметил Блад, — Да и церемония не предполагается пышной из-за траура по погибшему брату мистера Грейса. *** Поцеловав Эмили и пожелав ей доброй ночи, Арабелла поднялась на второй этаж и подойдя к кабинету мужа, толкнула дверь. Блад склонился над расстеленными на столе чертежами, задумчиво покусывая мундштук погасшей трубки. Он услышал, как скрипнула дверь, и поднял голову. — Прости, душа моя, я совсем перестал бывать дома, — сказал он, отложив трубку в сторону, и встал из-за стола. — В Кингстоне закладывают новую улицу, на холме, с северо-западной стороны города. Оттуда открывается прекрасный вид на залив. Я хочу купить там небольшой дом, — его губы тронула слабая улыбка. — Думаю, тебе понравится. Если ты, конечно, согласна приезжать туда. — Согласна, — ответила Арабелла. — Пусть даже вид и не отличался бы красотой. Блад подошел к Арабелле и положил руки ей на плечи, и она, прижавшись к мужу, склонила голову к нему на грудь. На мгновение ей вдруг захотелось отложить разговор о Фуэго, но она упрямо проговорила: — Питер, нам нужно обсудить еще кое-что... — Да, я помню. Что там стряслось с конем? — Фуэго все никак не привыкнет к новому месту, Тони не справляется. — Сильная привязанность к одному хозяину — не редкость у андалузцев. — Полагаю также, что тебе некогда его приручать. — Некогда, — согласился Блад. — К тому же, Сэр Гай меня вполне устраивает. — А если вернуть Фуэго дону Иларио, раз тебе он не нужен? — Невозможно. Дон Иларио воспримет это как оскорбление. И я не могу ни продать его, ни передарить. Арабелла высвободилась из объятий мужа: — И все же придется решить его судьбу, пока он не изувечил конюха или не случилось еще какого-то несчастья. — Хорошо, я подумаю. А Тони следует быть осторожным. — Будь добр, — сухо сказала Арабелла. — Фуэго может погибнуть, он и так уже отказывается от корма. Блад нахмурился, по его лицу пробежала тень: — Дорогая, я сожалею, что с Фуэго так вышло, но это всего лишь конь, хотя и очень ценный... — Всего лишь?! — возмущенно воскликнула Арабелла, ощущая прилив гнева — в ней словно стремительно распрямлялась доселе незаметная тугая пружина. — Да, Арабелла, — твердо ответил Блад. — Питер, я не могу поверить, что это говоришь ты! — она даже отступила на несколько шагов от мужа, неприятно задетая его словами. — Разве ты не возился со щенками и котятами, которых Эмили притаскивала к тебе?! — Я же сказал, что подумаю, — он встретился глазами с гневным взглядом жены и глубоко вздохнул: — Вижу, что ты не согласна со мной. Арабелла, я прошу тебя ничего не предпринимать. Пообещай мне. Жеребец опасен. Арабелла с минуту молча смотрела на него, затем ответила, не скрывая досады: — Хорошо. Я обещаю... не подвергать себя опасности. *** — Арабелла, — тихо позвал Блад и тронул ее за плечо. Арабелла продолжала ровно и глубоко дышать, но по напряженной позе он догадывался, что она не спит. «Как, впрочем, и в другие ночи, — сказал он себе, — просто мне было проще считать иначе». Медленно выдохнув, Блад убрал руку. Арабелла, его жена, свет, озаривший его жизнь, нежное весеннее утро... Она обижена и разгневана на него, и дело не только в Фуэго. Он был благодарен ей — за ее терпение и ненавязчивую заботу, за то, как она оберегала его покой в те краткие часы, которые он проводил дома. И за то, что она ни о чем не расспрашивала его. Чертово землетрясение! Масштабы катастрофы были столь велики, что он с величайшим трудом удержал ситуацию в своих руках. Люди ожидали его решений, и в их глазах ужас мешался с надеждой. А он, беспрестанно сталкиваясь с невыразимым горем и самой черной подлостью, привык подавлять собственные гнев и отчаяние. Колоссальное напряжение, в котором пребывал Блад, оставило ему слишком мало душевных сил на нежность и ласку. В какой-то момент он осознал, что отдалился от жены, и это встревожило его. Он видел, что их отчуждение ранит Арабеллу. Но... наступал новый день, и очередной оползень перекрывал только что восстановленную дорогу или сбежавшие во время землетрясения негры-рабы сжигали плантации тростника или угоняли скот. Тем досаднее эта глупая ссора. Взбрело же в голову дону Иларио подарить ему Фуэго! Его надо как можно скорее убрать из конюшни. Эмили, у которой недавно появился пони, может нечаянно забраться к жеребцу в стойло. То или иное решение найдется — это не столь важно. Но Арабелла... Так ничего и не придумав, Блад провалился в темный омут сна без сновидений. *** Свадьба действительно была скромной. Сразу после церемонии, едва стихли здравицы в честь новобрачных, губернатора Блада обступили несколько гостей мистера Грейса, которые решили воспользоваться выпавшей им возможностью и уладить какие-то свои, без сомнения, важные дела. Арабелла слушала звучный голос Питера, доносящийся из-за широких спин, и дивилась самообладанию мужа и его способности противостоять напористым плантаторам, искусно уводя разговор в нужное русло. Про себя желая ему терпения, она вышла на тенистую террасу. С самого утра они оба делали вид, что ничего не случилось, но размолвка оставила у нее привкус горечи — они ведь и так редко видятся. Возможно, Арабелла приняла слишком близко к сердцу страдания несчастного коня, но и с равнодушием, сквозившим в голосе Питера, смириться она не могла. Ее размышления прервал приход сына мистера Грейса, Лоуренса, который недавно вернулся из Европы — одно лишь это вызывало невольный интерес. Кроме того, он оказался отличным собеседником. Уже давно Арабелла не вела столь непринужденного и увлекательного разговора. Но внезапно будто дуновение ветра коснулось ее затылка. Она обернулась и увидела стоящего в арочном проеме Питера. Он перевел взгляд с жены на Лоуренса Грейса, и в его глазах появилось странное выражение. Арабелла шагнула ему навстречу, но, улыбнувшись одними губами, он остановил ее любезной фразой, потом учтиво поклонился Лоуренсу и ушел обратно в дом. Молодой мистер Грейс продолжал что-то говорить, но расстроенная Арабелла не слушала его. Их беседа носила совершенно невинный характер, да и после Питер не сказал ей ни единого слова упрека, однако, на душе у молодой женщины стало еще печальнее. Блад уехал в Кингстон на рассвете следующего дня. Он предупредил жену, что проведет там несколько дней, а затем отправится с инспекцией по другим округам Ямайки, проверяя, как идет восстановление разрушенных стихией поселений. Ночью Арабелле приснился Фуэго. Он фыркал, обдавая ее лицо теплым дыханием, затем она неслась на нем верхом. C поразительной четкостью она запомнила вкус ветра на своих губах и упоение чувством полета и безграничной свободы. После такого сна ее не покидала мысль, что конь ни в чем не виноват и будет неоправданной жестокостью допустить его гибель. Она стала каждый день приходить в конюшню и разговаривать с Фуэго. Ей казалось, что конь повеселел, стал охотнее есть, и она была рада этому. Даже Тони меньше ворчал по поводу «вороного черта». Фуэго узнавал ее и приветствовал коротким гортанным ржанием. Он позволял угощать себя и осторожно брал кусочки лепешки, едва касаясь ладони Арабеллы бархатистыми губами. Примерно через неделю после отъезда мужа Арабелла велела оседлать коня. Конюх вытаращил глаза и попытался отговорить ее, однако она была непреклонна. С предосторожностями Тони надел узду и седло и вывел вороного во двор. Он бурчал себе под нос, что если с миссис Блад приключится беда, ему не простится этот грех. Арабелла была уверена, что Фуэго можно доверять, но все же она распорядилась вести андалузца в загон, понимая, что конь застоялся, да и его горячий темперамент не вызывал у нее сомнений. Конюх свистом подозвал мальчишку, помогавшему ему ухаживать за лошадьми: — Джонни, ну-ка иди сюда. Будешь придерживать миссис Блад стремя. Сам он взял Фуэго под уздцы и, пока Арабелла садилась в седло и разбирала поводья, не сводил с нее настороженно-угрюмого взгляда. И разумеется, как только Тони отпустил андалузца, тот продемонстрировал свой норов, взвившись свечой. Однако Арабелла ожидала чего-то подобного и навалилась жеребцу на шею, вынуждая его опуститься. Едва копыта коснулись земли, Фуэго присел на задние ноги, затем прыгнул вперед и понесся вдоль ограждения загона. Арабелла не мешала ему тратить силы, и, твердой рукой направляя его бег, продолжала звать коня по имени. Вороной летел круг за кругом, и перед ее глазами мелькало перекошенное от страха лицо Тони. Но постепенно, чувствуя спокойную уверенность всадницы и покоряясь ее воле, Фуэго сбавил темп. Понемногу натягивая повод, Арабелла заставила его перейти сначала на рысь, потом на шаг. — Вuen caballo, — прошептала она, похлопывая коня по крутой шее, — buen... С того дня Арабелла ежедневно ездила верхом на Фуэго, сначала по загону, затем — в сопровождении Тони, по окружающим город холмам. Скачка доставляла ей неизъяснимое удовольствие, а вороной, казалось, мог нестись без остановки часами, и Арабелле приходилось сдерживать его, чтобы конюх на своем смирном мерине не слишком отставал. Фуэго был горячим и строптивым, но иногда он утыкался мордой Арабелле в плечо и вздыхал, прикрывая глаза, и она ощущала его уязвимость, даже ранимость. Она все больше привязывалась к коню, и, не желая разлучаться с ним, дала себе слово убедить Питера оставить андалузца в Спаниш-Тауне. *** Губернатор Блад возвращался домой погожим вечером. Его сопровождали два рослых парня-телохранителя, и он терпел их присутствие лишь потому, что на дорогах все еще было неспокойно. Блад отсутствовал дольше, чем собирался, и его тревожило, что он уехал, оставив непредсказуемого андалузца в Спаниш-Тауне. Но он надеялся на благоразумие Тони. К тому же, проблема Фуэго разрешилась: мистеру Грейсу принадлежало много земли в окрестностях Кингстона. Он был рад оказать губернатору услугу и приютить коня, тем более что взамен получал возможность улучшить породу своих лошадей древней андалузской кровью. Сэр Гай шел размашистой рысью, его шея потемнела от пота, но Спаниш-Таун был уже близко, и Блад рассчитывал оказаться дома до наступления темноты. В миле от города маленький отряд въехал в лес. Вдруг Питер резко натянул повод, заставив Сэра Гая возмущенно всхрапнуть и вскинуться на дыбы: среди деревьев мелькнула всадница в темно-серой амазонке, во весь опор мчавшаяся на вороном коне. «Боже милостивый!» Питер узнал жену, и у него похолодело в груди. Неужели Арабелла отважилась сесть на Фэуго?! Он резко повернул коня и бросил его напролом через кустарник, в погоню за всадницей. Колючая ветка с силой хлестнула его по лицу — он почти не обратил внимания на боль. Арабелла прекрасно ездит верхом, но если андалузец понес... Сэр Гай вылетел на прогалину. В паре сотен ярдов впереди — далеко, слишком далеко для уставшего гнедого! — стлался в галопе андалузец. Хлопья пены летели с удил Сэра Гая, но Блад нещадно гнал его. Питер видел, что расстояние между лошадьми не увеличивается, наоборот, начинает сокращаться. Он не мог окликнуть жену — из опасения, что громкий крик только усугубит ситуацию. Только бы успеть! Проклятый жеребец! Но как она могла, черт побери?! Услышав позади себя гулкий топот, Арабелла оглянулась. — Питер?! — воскликнула она. И... к безмерному удивлению Блада, Фуэго замедлил свой бег, перейдя на рысь. Хрипящий взмыленный Сэр Гай через минуту поравнялся с ним. Бладу даже не понадобилось сдерживать своего коня — тяжело поводящий боками гнедой низко опускал голову и сам норовил встать. Он спешился и посмотрел на жену долгим взглядом. Страх за нее уступил место гневу, поэтому он, не желая дать волю своим эмоциям, молчал. В глазах Арабеллы появилось смущение, но она подняла подбородок и выпрямилась в седле. Блад взял Сэра Гая под уздцы и медленно повел его назад, к лесу, молодая женщина также молча направила Фуэго вслед за ним. — Питер, — начала Арабелла, когда они продрались сквозь переплетение ветвей и ступили на дорогу. — Я получила твою записку, но думала, ты приедешь только завтра. — Я решил сделать тебе сюрприз, Арабелла, — он невесело усмехнулся. — Но, кажется, не стоило. Скулу немилосердно саднило, Блад провел по лицу рукой, стирая кровь с рассеченной ударом ветки кожи. К ним приблизились отставшие растерянные слуги, он махнул им, указывая в сторону города. Когда парни скрылись за поворотом дороги, Арабелла, чувствуя неловкость и некоторое раскаяние, сказала: — Ты поранился. — Ничего страшного, — сухо ответил он. — Понимаю, что ты злишься из-за Фуэго, но... — Сомневаюсь, что понимаешь, — прервал ее Блад. — Я предостерегал тебя насчет жеребца, но тебе отчего-то непременно надо было поступить наперекор! — Он совершенно не опасен! — А если бы ты ошиблась? В тот миг, когда я увидел тебя... — он замолк, пытаясь совладать с собой, затем угрюмо бросил: — Завтра же я отправлю Фуэго в Кингстон. — Питер! — выдохнула Арабелла. Спешившись, она заглянула в мрачное лицо мужа и горячо заговорила: — Прости, я напугала тебя. Я собиралась тебе рассказать, что мне удалось приручить Фуэго. Он тосковал, но сейчас все уже хорошо. Прошу, не делай этого! Поскольку он не ответил, продолжая идти вперед, она воскликнула: — Поверь, он просто нуждался во внимании... и любви! Блад остановился и глухо произнес: — Полагаю, это упрек и в мой адрес. Арабелла пожалела о вырвавшихся у нее словах, но отступать было поздно, да и тягостное чувство, накопившееся за последние месяцы, требовало выхода. Она в упор посмотрела на мужа и сдержанно сказала: — Раз ты сам отнес мои слова на свой счет, наверное, они близки к истине. Глаза Питера потемнели, подобно морю перед штормом, но Арабелла бесстрашно продолжила: — Я знаю, что ты собираешься сказать, и не намерена сетовать на твою занятость. Но... даже когда ты дома, ты бесконечно далек от нас. От меня! — последние слова она выкрикнула. — Арабелла! Стоящие доселе спокойно Сэр Гай и Фуэго прянули в разные стороны, испугавшись всплеска эмоций своих хозяев, а те, привычным движениями успокоив коней, не отрывали яростного взгляда друг от друга. Они стояли так близко, что казалось, каждый мог слышать биение сердца другого. Глаза Арабеллы сверкали, ее дыхание касалось лица Питера, и на мгновение он опустил веки. Он чувствовал тонкий аромат тела жены, знакомый и в то же время будоражащий, и его вдруг охватило пронзительное понимание того, как же он любит ее и желает, всем своим существом, желает так сильно, что от этого щемит в груди. Гнев в глазах Арабеллы сменился изумлением, когда Блад обнял ее одной рукой за плечи и притянул к себе. Она хотела сказать еще что-то, но муж не оставил ей такой возможности, накрыв ее губы своими и жадно целуя ее. Ошеломленная его напором, Арабелла не сопротивлялась. Питер, который всегда — а особенно в моменты их близости — был деликатным и предупредительным, сейчас властно заявлял свои права на нее. По краю сознания мелькнула мысль о возмутительности происходящего, а в следующий миг Арабелла осознала, что отвечает на поцелуй, наслаждаясь вкусом губ мужа и исходившим от него запахом табака, просмоленного дерева и строительной пыли. Она разом утратила ощущение твердой земли под ногами, но Питер крепко прижимал ее к себе. Он оторвался от ее губ, чтобы намотать поводья Сэра Гая на сук ближайшего дерева. — Что... ты собираешься... делать? — спросила она, переводя дух. — Любить свою жену, — голос Блада звучал низко и хрипло. — Здесь?! Но... — он запечатал ей рот поцелуем, и Арабелла застонала, ощущая полную беспомощность перед неистовым вихрем, который подхватил обоих. Питер забрал у нее поводья Фуэго. Андалузец прижал уши, почуяв чужую руку, но подчинился, и Блад привязал его на достаточном расстоянии от Сэра Гая, чтобы при всем желании два коня не смогли дотянуться друг до друга. — Ты сошел с ума?! — воскликнула Арабелла, обмирая от испуга и какого-то невероятного восторга, потому что муж, наступая и вынуждая ее пятиться, оттеснил ее с дороги и прижал спиной к высокой свитении1. — Да, любовь моя... Руки Блада путались в складках широкой юбки, и испытываемое им волнение было сродни тому, что приключается с юнцом на первом свидании. Это и злило, и возбуждало еще сильнее. Он покрывал быстрыми поцелуями лицо и шею Арабеллы и пил ее дыхание, шепча что-то несуразное. Добравшись, наконец, до тела жены, он провел по гладкой коже ее бедра, затем сжал ладонями обнаженные ягодицы. С едва слышным стоном она откинула голову, упершись затылком в ствол дерева. Питер коленом раздвинул ее ноги, его пальцы скользнули меж влажных нежных лепестков, и горячие искорки предвкушения пробежали вдоль позвоночника Арабеллы. Пальцы мужа дразняще касались чувствительного бугорка, заставляя ее кусать губы от сладкой муки. Но вот, почувствовав, как Арабелла затрепетала в его объятиях, он обхватил ее ногу под коленом, мягко, но настойчиво преодолевая слабое сопротивление, и закинул себе на бедро. — Питер... — только и могла прошептать она, и ахнула, ощутив в себе его плоть. — Радость моя... — севшим голосом бормотал Питер, погружаясь в сокровенную жаркую глубину. — О, моя радость... Он двигался все быстрее, входя в нее короткими резкими толчками. Арабелла всхлипывала, смятенная, потерявшая себя в этой первозданной страсти, и, цепляясь за плечи Питера, подчинялась заданному им ритму. С каждым толчком наслаждение нарастало, затапливая ее и становясь острым, почти болезненным. Бешено стучащее сердце разрывало ей грудь. И когда ослепляющий взрыв сотряс все ее существо, она, больше не думая ни о чем, закричала, выгибаясь в сильных руках мужа.
Nunziata: Мгновением позже с губ Блада сорвался неясный звук, похожий на рыдание, и он замер, склонив голову Арабелле на плечо. Прошло немало времени, прежде чем они вернулись к реальности. Вздохнув, Арабелла неверными руками оправила сбившиеся юбки и посмотрела на Питера. В наступавших сумерках его лицо было цвета темной бронзы, и тем ярче казались синие глаза, светящиеся любовью и восхищением. Она потупилась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Блад легонько дотронулся до ноющих от поцелуев губ Арабеллы, затем подал руку, помогая ей выбраться на дорогу. Так, рука об руку, они подошли к позвякивающим удилами коням. Оглядев андалузца и с сомнением покачав головой, Блад отвязал его и, подведя коня к Арабелле, вновь поцеловал ее. Это переполнило чашу терпения Фуэго. Жеребец, и без того недовольный присутствием чужого для него человека, счел, что тот посмел посягнуть на его новую хозяйку. Изогнув шею, вороной предупреждающе прихватил зубами Блада за плечо. Вздрогнув от боли, Блад оттолкнул морду Фуэго и едва сдержался, чтобы не вытянуть его хлыстом: — Да чтоб ты околел! Шипя ругательства сквозь стиснутые зубы, он принялся растирать плечо. Андалузец прижал уши и всхрапнул, раздувая ноздри и косясь на него. Арабелла звонко рассмеялась, и Блад тоже невольно усмехнулся, хотя усмешка получилась кривой: — Кажется, ты обзавелась новым поклонником. — И притом ревнивым, — поддразнила она мужа. — Соперника я не потерплю, — предупредил Блад, то ли в шутку, то ли всерьез. — Он всего лишь защищал меня, — смутившись, ответила Арабелла — Ну да, и чуть не выхватил полфунта мяса из моего плеча! — Блад посмотрел на обеспокоенное лицо жены. — Впрочем, коня можно понять — как устоять перед твоей прелестью, любовь моя... — Так он останется?! — она не скрывала своего ликования. — Разве я могу разлучить два любящих сердца? — улыбка Питера на этот раз была куда более естественной. — Надеюсь, Фуэго позволит мне подсадить тебя в седло? Дома нас наверняка уже хватились... 1 — Свитения (лат. Swietenia) — род лиственных деревьев семейства Мелиевые (Meliaceae), произрастающих во влажных и сухих тропических лесах.
Анна: Прекрасный рассказ, мне он ужу знаком, с удовольствием перечитала еще раз:)
Ирен де Сен-Лоран: Nunziata , ура, наш любимый капитаногубернатор вернулся))) надеюсь, у них появится наследниК?)
Nunziata: Анна спасибо, что остаетесь с нами) Ирен де Сен-Лоран будет, но не сейчас, а сейчас будет .... ТЫДЫМ
Nunziata: 23. Враги Апрель 1696, Гавана Арабелла Блад любовалась защищенной двумя мощными крепостями бухтой Гаваны. Одна из них, Ла-Фуэрса, сложенная из огромных обтесанных блоков, серой громадой высилась как раз напротив галеона «Сантиссима Тринидад», на котором бывший губернатор Ямайки Питер Блад и его семья собирались вернуться в Европу. Вторая крепость, Эль-Морро, была построена на скалистом мысе, в наиболее узкой части пролива. И обе грозно нацелились в сторону моря пушками. ...Решение мужа плыть на одном из кораблей торгового каравана до Азорских островов было весьма неожиданным для Арабеллы. С одной стороны — их страны были союзниками в этой бесконечной войне, а испанские караваны шли под надежной охраной, но имелись и другие... стороны. Однако проблема взаимоотношений с союзниками являлась для Блада делом глубоко личным и политическому моменту не отвечающим – об этом он со своей обычной иронией и заявил жене, добавив, что не все испанцы с ходу жаждут вцепиться ему в горло, и среди них тоже попадаются... приличные люди. Кто были те таинственные приличные люди, она не знала, но безусловно, за годы на посту губернатора и пользуясь присоединением Англии к Аугсбургскому альянсу, ее муж упрочил старые связи. К тому же, необходимость завершения неких срочных дел не позволила Питеру отправиться на родину на корабле, доставившем на Ямайку его преемника. А на Азорах они без труда пересядут на корабль, идущий в Англию. Все эти доводы казались достаточно убедительными, но что касается самой Арабеллы, то она невольно думала о событиях почти семилетней давности, и неясная тревога временами легонько покалывала где-то внутри. Дон Мигель де Эспиноса угрожал передать ее трибуналу Инквизиции, находящемуся именно здесь, в Гаване. Правда, теперь она сомневалась, что последствия для жены английского губернатора были бы неминуемо трагичны — даже если судьба оказалась бы настолько немилосердна к ней и дон Мигель пошел на то, чтобы осуществить свои намерения. Но тот ужас, который внушала Инквизиция и за пределами испанских владений, заставлял Арабеллу внутренне содрогаться. Если бы она предстала перед трибуналом, пусть по таким чудовищно надуманным обвинениям, то утрата памяти, скорее всего, только ухудшила бы ее положение. Что могла бы она сказать в свою защиту, и чего бы стоило ее слово против слова адмирала Испании? И надо же было такому статься, что в итоге она все-таки оказалась в Гаване, правда, не беспомощной пленницей, а как богатая и респектабельная пассажирка «Сатниссимы Тринидад», путешествующая со своим супругом и шестилетней дочерью... Отплытие каравана было назначено на последний день марта, но этого не произошло. Флот Тьерра-Фирме, шедший из Картахены, запаздывал, и всем оставалось только ждать. За неделю ожидания она и Питер успели несколько раз прогуляться по городу, который весьма отличался от Порт-Ройяла. Узкие улицы Гаваны были застроены домами в испанском стиле, иногда — с явными признаками мавританского влияния. Арабелла с любопытством рассматривала затейливые барочные фасады церквей, в изобилии украшенные скульптурами, их колоннады и сложные купола, и ей нравилась Гавана, не зря снискавшая славу самой красивой островной столицы. «Зачем же я думаю о том, что случилось много лет назад? Ведь, благодарение Небу, все закончилось благополучно — по крайней мере, для нас с Питером...» Узнай муж о ее мыслях, наверняка Арабелла услышала бы одно из изречений его любимых поэтов, как нельзя более подходящее к ситуации. Они справились с испытанием недоверием и ревностью, порожденным обстоятельствами пребывания ее в плену. И несмотря на несколько критичный склад ума, будущее стало рисоваться молодой женщине в ярких и радостных красках. В июне 1690 года родилась их дочь Эмилия, принеся в их жизнь еще больше света. А через два года на них обрушилась катастрофа. Тогда смерть была близко, так близко, что Арабелла ощутила ее леденящее дыхание на своем лице. Она тяжело вздохнула, с горечью подумав о тех, кого они потеряли. Затем — отчаянная, на грани и за гранью отпущенных человеку сил, борьба со стихией. Если бы не энергия губернатора Блада и не его способность противостоять самым тяжелым ударам судьбы, не теряя ироничной насмешливости и любви к жизни, кто знает, что бы стало со всеми ними. И вот долгожданная отставка и возможность вернуться в Европу. Для Арабеллы, много лет прожившей сначала на Барбадосе, потом на Ямайке, Англия теперь казалась столь же загадочной землей, как когда-то для европейских первопроходцев Новый свет... – Как ты находишь крепость Королевской силы? – раздался негромкий бархатистый голос Питера, и Арабелла вздрогнула: задумавшись, она не слышала, как подошел муж. – Я смотрю вовсе не на крепость, хотя она, безусловно, достойна пристального изучения, – и Арабелла улыбнулась: – Не так ли, капитан Блад? – О, разумеется, дорогая. Обрати внимание на высоту стен. Френсис Дрейк, пришедший, чтобы взять город, отказался от своих намерений. Первоначально в крепости не предусматривалось ни одной лестницы, так что задача ее штурма была невыполнима. – А как же гарнизон? – Солдаты поднимались в крепость по веревочным лестницам. Арабелла не удержалась от того, чтобы поддразнить мужа: – И сам капитан Блад тоже не смог бы взять Гавану? – Не всегда имеет смысл лезть напролом, дорогая, – Блад окинул Арабеллу пристальным взглядом. – Есть много способов добиться своего. Она приготовилась было возмутиться двусмысленностью его фразы, но Питер продолжил: – Как-то раз мы с месье Ибервилем немного позабавились в Гаване... – Ворвались в крепость без веревочных лестниц? Или взяли на абордаж таверну? – довольно-таки язвительно поинтересовалась Арабелла, не ожидавшая, что ее шутливый вопрос вызовет у мужа вполне конкретные воспоминания. – Что? Нет, никаких лестниц и абордажа, – Блад усмехнулся чему-то и туманно добавил: – В Ибервиле умер великий актер... – Ты сожалеешь, что не принял его предложение и не выбрал Новую Францию? – Арабелла поняла, что Питер не намерен делиться прочими подробностями «забавы». – Стоит дождаться, по крайней мере, окончания войны... – Блад замолчал и окинул бухту взглядом. …Письмо от Ибервиля он получил незадолго до своей отставки, и был очень удивлен, если не сказать большего. * Они расстались в Картахене, и с тех пор Блад ничего не слышал о своем бывшем офицере. Оказалось, что француз давно оставил Карибское море и перебрался далеко на север, в Новую Францию. Ибервиль писал о событиях последних лет, выдавшихся для него весьма бурными, и восторгался девственной природой Северных территорий. И Блад будто бы видел безбрежные изумрудные леса, волнующиеся под порывами ветра, бурные потоки, падающие с отвесных скал, голубые зеркала озер... Воистину, у французского корсара была душа поэта. Ибервиль предлагал Бладу приехать в Квебек. «Питер, сколько можно сидеть на этом дрянном острове с его дрянным ромом? — вопрошал он и излагал веские доводы в пользу своей идеи. Блад был готов согласиться, однако в итоге написал Ибервилю, что повременит с принятием решения... В глазах Арабеллы мелькнуло беспокойство, и он улыбнулся: – Я не могу рисковать вашими жизнями, дорогая. Из крепости Эль-Морро прозвучал выстрел из пушки, ему вторил крик одного из матросов с мачты. Несколько других членов команды, доселе предававшихся праздности на палубе, зашевелились. Они возбужденно переговаривались и указывали в сторону открытого моря. Блад оглянулся и хмыкнул: – Ну вот и флот Тьерра-Фирме. Думаю, завтра, в крайнем случае – послезавтра мы отправимся наконец-то в путь. Арабелла оглянулась вслед за ним и увидела не менее десятка огромных кораблей, двигающихся по направлению к порту. А на горизонте показывались все новые и новые паруса. – Впечатляющие зрелище, – заметил Блад. – Но когда весь караван выйдет в море, кораблей будет чуть ли не вдвое больше — и это только торговые. Кроме того, в качестве охраны к нам присоединятся шесть или семь военных галеонов. – Мне и самой не терпится пуститься в путь. Да, Мэри жалуется, что с Эмилией нет никакого сладу здесь, на корабле. Ей скучно, и Мэри уже несколько раз снимала ее с вант или пресекала попытку пройтись по бушприту. И это еще самое начало путешествия. Что же будет в самом плавании? – Уверен, на борту «Сантиссима Тринидад» будут и другие пассажиры с детьми, так что Эмили найдет себе друзей и не будет приводить Мэри в отчаяние. *** Приготовления к отплытию заняли еще два дня. На корабле действительно появились новые лица, в том числе, как и предполагал Питер, дети – двое мальчишек лет десяти, абсолютно неотличимых друг от друга. И даже накануне вечером, уже готовясь лечь спать, Арабелла услышала шаги и голоса — по-видимому, припозднившиеся пассажиры заняли одну из пустующих кают неподалеку от них. Следующим утром, едва проснувшись, Арабелла по слабой килевой качке поняла, что галеон уже в море. Несмотря на ранний час, Питер был полностью одет и, сидя в кресле возле окна, читал взятый с собой потрепанный томик Горация. Арабелла прислушалась — из смежной каюты, отведенной для Эмилии и Мэри, не доносилось ни звука. Значит они все еще спят, и ей тоже можно понежиться в постели. Но понежиться ей не дали — заметив, что она проснулась, муж сказал: – Арабелла, если желаешь, сейчас самое время полюбоваться на караван – пока все корабли держатся близко друг от друга. К ее удивлению, на палубе почти не было других пассажиров, только супружеская пара средних лет, также направляющаяся в Англию после продажи плантаций на Ямайке. Арабелла знала мистера и миссис Коллинз – они путешествовали до Гаваны на одном корабле, и поприветствовала их. По всей вероятности, остальные предпочли сладкий сон прощанию с родными берегами. – Не будем мешать матросам, пойдем-ка туда, – Питер указал жене на полуют, где облокотившийся на планшир высокий мужчина в темно-коричневом камзоле наблюдал, как тянущееся по левому борту «Сантиссима Тринидад» побережье Кубы уходит назад. Когда они поднялись на полуют, мужчина обернулся и... у Арабеллы вырвался приглушенный крик. Воплощением ее смутной тревоги перед ними стоял дон Мигель де Эспиноса. Если бы в палубный настил между присутствующими ударила молния, они не были бы поражены до такой степени. Прижав ладонь к губам, Арабелла смотрела на испанца, отмечая все, даже несущественные детали: судорожно сжатые губы де Эспиносы, обильную седину в его волосах, окостеневшие на эфесе длинного кинжала пальцы левой руки – и в тоже время, искусное переплетение золотых нитей позумента его камзола и крупный голубой топаз, вставленный в навершие рукояти кинжала. Полный ненависти взгляд испанца был прикован к лицу Блада, и оглянувшись на мужа, она увидела, что его прищуренные, ставшие совсем светлыми глаза также внимательно изучают врага, а рука невольно тянется к левому бедру – к тому месту, где положено было бы висеть шпаге, беспечно оставленной им этим утром в каюте. Арабелла всей кожей чувствовала в сгустившемся воздухе грозовое напряжение, готовое взорваться неистовым пламенем. И хотя мужчины не делали ни одного движения друг к другу, она будто услышала лязг клинков, доносившийся из невообразимой дали. Но вот Питер шагнул в сторону и скрестил руки на груди, тогда дон Мигель перевел взгляд на Арабеллу и слегка поклонился ей. Затем, ни слова не говоря, испанец повернулся к ним спиной и удалился, надменно вскинув голову. – Питер... – потрясенно прошептала молодая женщина, глядя вслед де Эспиносе. – Как это возможно?! – Провидение не скупится на разнообразие в своих шутках, и особенно, когда мы, смертные, начинаем мнить себя хозяевами своей судьбы, – неожиданно философски сказал Блад. – Мы можем пересесть на другой корабль? – Макиавелли говаривал, что друзей нужно держать близко, а врагов — еще ближе. Если дону Мигелю хватило выдержки не броситься на меня с кинжалом в первый момент, скорее всего, благоразумие его не оставит и дальше. – А ты? – То же самое относиться и ко мне — криво усмехнулся Питер. – И потом – его правая рука изувечена. – Почему ты так думаешь? – Как врач, я не могу не замечать таких вещей. Разве ты не видела, что де Эспиноса стискивал рукоять кинжала левой рукой? – Но... он коварен и мстителен! – в отчаянии воскликнула Арабелла. – В таком случае, другой корабль не избавит нас от его мести. Но если ты доверяешь моему умению разбираться в людях, то я возьму на себя смелость успокоить тебя: вряд ли он что-либо предпримет. – И что теперь? – А ничего, – пожал плечами Блад. – Будем плыть дальше... – Легко сказать, – пробормотала ничуть не успокоенная Арабелла. *** Одному дьяволу было известно, каких усилий стоило де Эспиносе совладать со своей яростью. Он и сам не мог бы объяснить себе, что остановило его от того, чтобы не прикончить Питера Блада на месте. Память о проигранном семь лет назад Божьем суде? Пусть он не примирился — о нет, но вновь сразиться в поединке с заклятым врагом означало для него пойти против воли Господа. Де Эспиноса тут же осознал, что дело не только в этом: его гордыни и жажды мести хватило бы на то, чтобы бросить вызов небесам. Неужто присутствие миссис Блад? Он больше не чувствовал при виде доньи Арабеллы никакого душевного волнения, тем не менее, тогда она спасла ему жизнь. Затем дон Мигель подумал, что он мог оказаться с Питером Бладом на разных кораблях и не встретиться – даже плывя одним караваном. Однако судьбе было угодно свести их на «Сантиссима Тринидад». С присущим ему фатализмом, прекрасно уживающимся в его натуре со страстностью и неуемной энергией, де Эспиноса углядел в этом очередное, ниспосланное ему свыше испытание – а раз так, то он должен держаться стойко и не роптать. Он постоял еще немного на шкафуте. Странное ощущение, быть на корабле и знать, что он неподвластен тебе, и не по твоей команде матросы карабкаются по вантам, ставят или убирают паруса, а рулевой поворачивает тяжелый штурвал. Это ощущение возникло, еще когда он вступил на палубу галеона Эстебана, «Санто Ниньо», чтобы плыть в Гавану. ...Два месяца назад из Севильи пришло важное для де Эспиносы письмо от дона Алехандро Новарро, его родственника по материнской линии: при дворе вспомнили о заслугах бывшего адмирала, и его военный талант вновь может быть востребован. Следовало без промедления отправляться в Севилью, и перед доном Мигелем встала дилемма — брать ли с собой семью, ведь его жена носила их второго, такого долгожданного ребенка. Правда, ему предстояло появится на свет лишь на исходе июля, и поэтому Беатрис твердо заявила, что не собирается разлучаться с супругом на неопределенный срок. «Я прекрасно себя чувствую, и у меня будет еще по крайней мере месяц после прибытия каравана в Севилью». Он и сам не хотел оставлять ее одну, к тому же путешествие с младенцем на руках также таило в себе немалый риск... Де Эспиноса спустился в каюту и задумался, глядя на спящую Беатрис. Стоит ли предупредить ее? Пожалуй, что нет — к чему ей лишние волнения... ___________________________________________ * Отсылка к эпилогу фика "Сокровище Моргана" здесь
полная версия страницы