Форум » Творчество читателей » Проклятая Красота » Ответить
Проклятая Красота
Anais de M: Недавно переписывали и редактировали с подругой одну из старых историй. Главный персонаж – Филипп дю Плесси де Бельер Пейринг или персонажи: Филипп/OFC, Анжелика/Филипп (только мысли Филиппа о ней) Описание: Филипп дю Плесси де Бельер отмечен божественной красотой. Но делает ли это его счастливым? Или эта красота заставляет его постоянно задумываться, а достоин ли тебя тот, кто рядом, и оглядываться по сторонам? Или красота заставляет его страдать и усложняет его отношения с людьми? Это попытка разобраться во взаимоотношениях Филиппа с женщинами. Три момента из жизни героя, каждый из них связан с Анжеликой. Посвящается всем поклонникам Филиппа и пэйринга Анжелика/Филипп, а также тем, кто интересуется данным героем. История написана в стиле романтики, драмы, и, конечно же, ангст. Большое внимание уделяется психологии Филиппа. Предупреждение: в тексте есть насилие.
Ответов - 6
Anais de M: Франция, Пуату, замок Плесси, начало сентября 1651 — Расступитесь! Расступитесь! — собственные слова Филиппа до сих пор звенели у него в ушах. — Друзья, представляю вам мою кузину, Баронессу Унылого Платья! Баронесса Унылого Платья! Юноша так назвал свою юную кузину всего полчаса назад, когда представлял ее своим друзьям-щеголям и дал им возможность вдоволь поиздеваться над ней. Анжелика де Сансе де Монтелу! Звук этого имени ввергал юного, надменного, божественно красивого Филиппа дю Плесси де Бельера в мощнейший водоворот эмоций, который засасывал его так глубоко, что он мысленно кружился, как бархатная бабочка над зеленой травой. В этом вихре он словно поднимался с земли, словно какая-то неведомая сила увлекала его ввысь, в невиданные его неискушенному сердцу чувственные миры. И вот сейчас, сидя за обеденным столом, Филипп отрешенно созерцал Анжелику, втайне оценивая ее в той манере, в которой скульптор выбирает самую прекрасную женщину для того, чтобы создать шедевр. Филипп был неприятно поражен тем, как бедны, плохо одеты, и не образованы его родственники де Сансе; ему было стыдно находиться рядом с ними. И тем не менее, когда Анжелика появилась на пороге парадной залы, восхитительная и гордая, в своем скромном, старом, сером платье, и без каких-либо украшений, он оказался безоружным. Ослепительного блеска красоты его кузины было достаточно, чтобы привлечь любого мужчину. Несмотря на стесненное положение ее семьи, Анжелика была создана для блеска, но только не для того, чтобы медленно увядать в провинции, подметил для себя Филипп царедворец. Тем не менее, она по-прежнему казалась ему деревенщиной из полуразвалившегося замка Монтелу, хотя Филипп мечтатель пытался представить ее в великолепных одеждах и был ей просто очарован. Вспомнив события сегодняшнего дня, Филипп почувствовал, как тепло разлилось по телу. При мыслях о кузине, в груди что-то легко заколыхалось, как крылья маленького мотылька. Он сделал глубокий вдох и попытался замедлить трепетание сердца, но вместо этого оно начало биться еще сильнее. Это было так странно для Филиппа! Он, который с таким презрением и брезгливостью смотрел на барона де Сансе и его дочь еще полчаса назад, который гордился своей родовитостью, возможно, еще больше, чем король своей голубой кровью, сейчас мог думать только об Анжелике. — О, вот и наша Баронесса Унылого платья! — в ушах у него звенел, как удары мечом по камню, свой собственный ехидный голос. Его собственная язвительность вдруг кольнула его так, словно тысячи иголок пронзили его сердце, и жаркая волна стыда накатила на него. Медленно поглощая еду, Филипп старательно делал вид, что увлечен болтовней матери и надоедливым щебетанием ее фрейлин. Он повернул голову и заметил, как Анжелика встала, склонилась перед маркизой дю Плесси в реверансе, и затем произнесла: — Приношу вам свои извинения, сударыня, и прошу разрешить мне удалиться. Славившаяся своим злоязычием, маркиза дю Плесси горела желанием отчитать мадемуазель де Сансе и в гневе хлопнула веером. Ее сын внутренне ухмыльнулся, увидев, как ошарашенная мать уставилась на его кузину, хлопая глазами, и не смогла вымолвить ни слова, а затем махнула рукой в сторону двери, что вызвало волну смешков и хихиканий ее фрейлин. Взгляд Филиппа упал на Анжелику, которая побледнела как дерево, занесенное снегом. Он сделал вывод, что она сильно взволнована, терзаемая всеобщими насмешками в адрес ее отца и ее самой. Сердце его пропустило удар и замерло, словно провалилось глубоко под землю; ему вдруг стало не хватать воздуха. Ну зачем его родители и он сам так высмеивали барона не Сансе и его дочь? Сделав вздох и выдох, Филипп почувствовал себя лучше, но необычная тяжесть в грудной клетке, давящая на него всем своим весом, никуда не пропала. Его душа, словно замороженная северным ветром Борей, похолодела, а настроение стало мрачным, как свинцовое осеннее небо. Он пытался победить свою внезапную меланхолию, первоначально уверенный в успехе, поскольку, как бы там ни было, но причин для грусти у него не было. Однако, Филипп проиграл, и меланхолия окрасила его настроение в темнейшие цвета. Его грусть усилилась, когда он отметил, что Анжелика побелела еще больше. К его удивлению, ему опять было стыдно перед кузиной, и острое, как лезвие кинжала, чувство вины резало по тончайшим струнам его души. Но когда он увидел, как она гордо подняла голову и выпорхнула из парадной залы, Филипп посмотрел ей вслед завороженным взглядом, а его грусть рассеялась. Вопросы душили юношу, как удавка на шее. Почему он так странно реагировал на свою кузину? Откуда взялся в нем этот стыд за действия его и его родителей в отношении кузины? Почему поток горечи распространился по его венам? Ведь у него не было оснований чувствовать себя виноватым! Будто спасаясь от преследовавших его вопросов, Филипп встряхнул головой, и его светлые локоны чарующе упали на лоб. Боковым зрением он заметил, как фрейлины его матери уставились на него в благоговейном восторге, а их щеки заалели от смущения. Он перехватил взор юной мадемуазель Констанции де Лианкорт, которая воззрилась на него с немым обожанием; его губы изогнулись в деланной улыбке. Констанция робко улыбнулась в ответ, но это не вызвало в нем никаких эмоций. У двери поднялась какая-то суматоха, и внимание Филиппа переключилось туда. Он услышал громкий голос барона Армана де Сансе: — Где моя дочь? Где моя дочь? Один из лакеев его отца насмешливо прокричал: — Мессир барон требует свою дочь! Взор Филиппа метался между его собственным отцом и бароном де Сансе, и его губы искривились в презрительной усмешке. Отец его кузины в его старомодной, поношенной одежде выглядел среди разряженных гостей и ливрейных лакеев в замке дю Плесси как бедный мещанин на празднике у богатого вельможи — настолько чуждо смотрелся барон среди этой лощеной, щегольской публики. Филиппу стало жалко отца Анжелики, но на его губах продолжала играть сардоническая ухмылка. Вдруг в дверях вновь появилась Анжелика, которая подбежала к отцу и посмотрела на него то ли с беспокойством, то ли с мольбой — Филипп не мог различить издалека. Следующие слова барона заинтересовали его: — Анжелика, ты сведешь меня с ума! Вот уже больше трех часов я в поисках тебя мечусь среди ночи между нашим замком, домом Молина и Плесси. Ну и денек, дитя мое, ну и денек! — Юноша сделал вывод, что его кузина была дикаркой и проказницей. Его мать увлеклась беседой с фрейлинами, и Филипп продолжил исподтишка наблюдать за отцом и дочерью де Сансе. Он не мог расслышать их разговора, поскольку они стояли в другом конце залы, но от него не ускользнуло угнетенное выражение лица кузины. Дымка печали затуманила внутренний мир Филиппа, как непогода, и он отвернулся, вновь встретившись с томным взглядом Констанции. Внезапно раздражение на то, что девушка так пристально рассматривает его, обуяло его; Филипп фыркнул себе под нос и решил уйти из залы. — С вашего позволения, — начал юноша сдержанным и учтивым голосом, — я удалюсь. — Хорошо, идите, сын мой, — апатично разрешила маркиза, даже не удостоив его взглядом. От равнодушного отношения матери к нему Филиппа обуяла щемящая тоска, но его переживания не отразились на нем внешне. Его точеное лицо выглядело как красивейшее и величественнейшее изваяние работы одного из великих скульпторов эпохи Возрождения. В этот момент, чрезмерная холодность, более заметная чем обычно, его черт была полностью обусловлена холодностью его сердца по отношение к маркизе дю Плесси. Его природная сдержанность и его умение скрывать эмоции за маской царедворца позволяли ему изображать юношу, которого совершенно не трогало, что его мать больше интересовалась светскими делами, чем сыном. Поклонившись, Филипп вышел из залы решительной, грациозной, и чеканной походкой, которая отличает высокопоставленных дворян от простых смертных. Он направился с сад, чтобы подышать свежим воздухом и оказаться на некоторое время вдали от всех этих разряженных господ, которые раздражали его, хотя он никогда бы в этом не признался никому. В коридоре юноша услышал, как один лакей сообщил другому, что барон де Сансе отправился в кабинет маркиза разговаривать с ним и принцем Конде по поводу льгот, жизненно необходимых ему для выживания хозяйства. Интерес загорелся в очах Филиппа, и он окликнул двух шушукающихся слуг, которые тут же раскланялись перед сыном их хозяина. Филипп осведомился бесстрастным, но церемонным, голосом: — Мессир Арман де Сансе беседует в кабинете с моим отцом и принцем. А где сейчас моя кузина? — Мадемуазель де Сансе пошла в сад, — доложил один из лакеев. Юноша кивнул головой и зашагал прочь еще более важной и хозяйской походкой, чем он вышел из залы. Под внешней оболочкой надменного щеголя, эмоции Филиппа кипели и плескались через край, захлестывая его мощным потоком какого-то воздушного, необычайного волнения, которое никогда прежде не охватывало его неопытную натуру. В этих неведанных чувствах потонули все его обиды на мать и его презрение к провинциальным родственникам. Сумасшедшее желание видеть Анжелику обуяло Филиппа, как приступ лихорадки. Такое сильное, жгучее и всепроникающее желание, что он подсознательно и невольно испугался этого ощущения, которое было таким новым и необычным, но таким захватывающим и приятным, что на миг у него перехватило дыхание, а тело затрясла легкая дрожь. В его голове возник прекрасный образ кузины, и ему почудилось, что он видит, как ее изумрудные глаза наполнились и блеснули слезами. Несколько мгновений Филипп наслаждался своим видением, словно юноша, который в сотый раз на дню вспоминает совершенства своей возлюбленной и восхищается ими; затем, наконец, ему вдруг подумалось, что Анжелика могла быть в саду одна и, возможно, плакала. «Я так сильно хочу видеть Анжелику, — признался себе Филипп. — Я не понимаю, почему меня так тянет к ней. А что, если она пошла в сад, чтобы уединиться и дать волю слезам, которые она до этого старательно сдерживала? Она была расстроена всеми этими издевками в адрес барона де Сансе и ее самой, и именно потому она покинула залу. Я должен ее найти и извиниться!» Около крыльца была посыпана щебенкой небольшая площадка, и далее раскинулся просторный, великолепный сад, еще зеленый и цветущий в теплую погоду начала осени. Филипп проследовал туда по тропинке, ведущей под небольшим уклоном вниз к большой купе деревьев, скрывавшей искусственный пруд. Залитый нежными лучами, парк дышал покоем и тишиной, пели птички в густых цветочных зарослях, а в глубине его журчал фонтан. Живые изгороди утопали в кипении цветущей растительности, и ее аромат разносился в воздухе. Ускоряя шаг и озираясь вокруг, Филипп направился к пруду, но остановился в роще, чувствуя себя свободным от оков светского общества и очень счастливым, как будто ему впервые удалось проникнуть сюда без сопровождения. Мечтательная улыбка озарила его лик, когда он заметил сквозь ветки деревьев просвечивавшиеся очертания пруда вдали. Сейчас это место показалось ему красивее, чем когда-либо, и его мысли вновь устремились к его молоденькой кузине из Монтелу, как будто весь его мир вдруг сошелся на ней. Сад спускался до Нельского леса, прилегающего к обширным владениям семейства дю Плесси. Филипп прочесал более половины сада и дошел уже почти до ажурной железной решетки, которая отделяла этот сад от лесного массива, но нигде не было и следа Анжелики. Он притормозил около небольшой беседки, густо обвитой виноградной лозой и плющом, уныло посмотрел вокруг, и горестно вздохнул, разочарованный тем, что не нашел ее. Видимо, его кузина была в другой части парка, раздосадовано заключил Филипп, и его решимость найти ее укрепилась. Но когда он собирался уходить, он вдруг увидел высокую, стройную даму, чья копна распущенных огненно-рыжих волос разметалась по плечам и струилась вниз к талии, а карие глаза смотрели на него с нескрываемым, рабским обожанием. Ее модное желтое платье, расшитое серебряной лентой на груди и выделяющееся шлейфом из серебряной парчи, очень шло ей, и она двигалась гордо, с милой грацией. Это была Констанция де Лианкорт, фрейлина матери Филиппа, которая наблюдала за ним за обедом и пленительно улыбалась ему. При виде девушки у Филиппа перехватило дыхание, но уже через миг вместо радости его посетило негодование. И надо же было ей появиться тогда, когда он собирался идти искать Анжелику! Он совсем не хотел общаться с ней, но ему пришлось настроить себя на нужные ноты этикета. На губах Филиппа, как будто высеченных резцом умелого скульптора, появилась сардоническая улыбка. — Мадемуазель де Лианкорт, — поприветствовал он, грациозно ей поклонившись. — Что оторвало вас от обязанностей фрейлины моей дорогой матушки? Что привело вас в эту часть сада? — Мессир дю Плесси! — пролепетала Констанция, глядя на него карими глазами, излучающими детскую влюбленность. — Да простит меня ваше доброе сердце, что я побеспокоила вас. Внезапно увидев вас здесь, я решила подойти к вам и спросить, почему вы так спешно ушли из замка. — Словно действующее лицо из какой-нибудь пьесы, не так ли? Она смутилась. — Что вы имеете в виду? Голубые глаза Филиппа заледенели как река зимой. — Вы воспринимаете меня как героя какой-нибудь пьесы? — уточнил он свой вопрос. В его голосе сквозила раздраженность. — Я подозреваю, что вы шли за мной прямо от замка. Это единственное объяснение того, что вы сумели меня здесь найти. Вы, очевидно, вообразили, что я романтический герой пьесы о любви, о которой так грезят все глупенькие девушки вроде вас и других фрейлин моей матери. И, по-вашему, этот герой оценит то, что вы его застали в романтической обстановке в саду и проникнется к вам любовью. Констанция покраснела до корней волос. — Мессир Филипп… — Мадемуазель, — резко перебил он, — вы нисколько меня не удивили. Я видел очень много жеманниц, как вы, в Париже. Вам известно, что я часто бываю при дворе, и мне уже не раз доводилось встречать нашего короля. Я был представлен ко двору Его Величества и много чего там видел, в том числе сонмы таких же маленьких симпатичных дурочек, как вы. Вскинув подбородок с чувством собственного достоинства, она заглянула ему в глаза с вызовом и выпалила: — Я понимаю, почему мой приход так вас поразил. Извините меня, что я вторглась сюда столь внезапно и расстроила ваши планы по поиску мадемуазель де Сансе. — Что вы такое говорите? Вы перепили вина? — процедил сквозь зубы побледневший юноша. — Наверное, я была единственной, кто заметил, как вы исподтишка наблюдали за этой несносной девчонкой. Я просто была внимательнее, чем госпожа маркиза и другие ее фрейлины. Филипп отвел взгляд и посмотрел на пруд, залитый солнечным светом. Он утихомирил эмоции так же быстро, как он обуздывал норовистых лошадей. Когда их взоры вновь встретились, его глаза были равнодушными, а все его черты напоминали бесстрастное изваяние. Он нарочито высокомерно проговорил: — У вас длинный язык, мадемуазель? Или это страсть к правдоискательству? Прекрасно! Хоть что-то в вас есть помимо вашей очаровательной мордашки, которая так улыбалась мне за обедом, но ничуть меня не очаровала. Констанцию ничуть не волновали его грубые манеры по отношению к ней. Она понимала, что он великолепно знал правила этикета, и в обществе с дамами он обычно был вежлив и надменен; то, что сейчас он был так бесцеремонен, было вызвано тем, что она поймала его на месте преступления. Но она никогда не видела более красивого юноши: божественная красота Филиппа околдовала ее, словно ее опоили крепким любовным зельем. Констанция была сильно влюблена в Филиппа, хотя ее мать объясняла ей, что настоящая любовь приходит со временем, по мере того, как узнаешь человека. Но ее разочаровывало то, что ее влечение к нему явно не было взаимным. — Филипп, — позвала она его, игнорируя правила этикета, — я сохраню ваш секрет. — А никакой тайны нет, мадемуазель. Не придумывайте историй, — отпирался он, и уголки его рта приподнялись в уничижительной ухмылке. — Вы позабыли правила этикета. Или я ослышался, как вы обратились ко мне? Даже моя бедная кузина не сделала бы такой позорной ошибки. Констанция шагнула к нему и теперь стояла прямо под сенью высокого, ветвистого, старого дуба. — Я прошу прощения, если обидела вас, мессир дю Плесси. А теперь забудьте на секунду, что я вас разгадала. И давайте какое-то время поговорим просто как мужчина с женщиной, хорошо? Филипп окинул ее презрительным взглядом и расхохотался. — Что это за спектакль, моя дорогая мадемуазель Констанция? Вы решили прорепетировать свое первое представление в саду вместо салона жеманниц и шлюх в Париже? Ох, как примитивно! Вы приводите меня в замешательство своей неучтивостью и откровенностью, потому что я все-таки привык к большей официальности и манерности дам, которые хотят меня окрутить. А таких в столице слишком много! Она вспыхнула: — Могу только надеяться, что кто-то из этих дам когда-то сможет вас приручить! Вложив в слова максимум ярости и пренебрежения, он высказался: — Только тряпки позволяют женщинам вертеть ими. Никогда ни одна женщина не будет этого делать со мной. НИ ОДНА! — Месье, я не собиралась признаваться вам в любви. У меня было веское основание, чтобы искать встречи с вами, потому что мне нужна ваша помощь, — проговорила она на одном дыхании. И это была правда: хотя она была в него влюблена, она пришла сюда по другой причине. Филипп посмотрел в сторону замка, и на его лице появилось скучающее выражение. Он выдавил из себя: — Как я могу вам служить, мадемуазель? Набравшись храбрости, Констанция призналась: — Госпожа маркиза договорилась о моем браке со старым графом Антоином де Вингеро, а мои родители это поддержали. Я не хочу за него замуж, и этот брак не состоится только если ваша матушка убедит Вингеро отозвать свое предложение. Именно за этим, повторяю, за этим я пришла сюда поговорить с вами, месье. Он не удостоил ее взглядом, который был прикован к замку вдали, словно он надеялся, что увидит там Анжелику на крыльце. — Я уже слышал от матери о вашей предстоящей помолвке с мессиром графом де Вингеро. Это отличная партия для любой девушки: граф богат, респектабелен, и на хорошем счету у кардинала Мазарини. Он испытывает к вам какие-то чувства, и возможно, даже и то, что вы называете любовью, хотя ее не существует… Я не ошибаюсь? — Мессир дю Плесси! — воскликнула она в отчаянии. — Поймите меня! Я не могу выйти замуж за старого человека! Ведь самое главное — внешние данные в муже! Я же буду видеть его каждый день! Филипп молниеносно перевел свой взгляд на просящее лицо девушки. Если до этого он уже почти решил ей помочь, то ее слова убили это желание, ввергнув его в омут разрастающихся в его грудной клетке корней гнева. Ну почему дамы так много думали о внешней красоте, а не о содержании?! Не почему они все оценивали его и других мужчин только внешне? В нем загорелось любопытство, что думала Анжелика по этому поводу, и при мысли о ней он мгновенно смягчился. — Вам важна только внешность? — спросил он мягко, скрестив руки на груди. — Это всегда первостепенно, — подтвердила она. — Нет! — запротестовал юноша. — Это не так! — Он допустил тихий вздох, и на мгновение непритворное возмущение, борющееся в нем с волнением за первенство, осветило его лицо. — Что? — она в воодушевлении следила за игрой эмоций на его обычно хладнокровном лице. Заметив это, Филипп взбесился, как голодный волк. Его лик мгновенно стал матовым, а его глаза налились той самой праведной яростью верного поданного в адрес врагов короля, от которой дрожала бы вся армия. — Достаточно пустой болтовни, мадемуазель де Лианкорт. Я ничем не могу вам помочь и не собираюсь говорить со своей матерью. Вы выйдете замуж за того, кого выберет ваша семья, и ваш муж будет вашим господином. — Кривая усмешка, которая всегда действовала на его собеседников хуже жала пчелы, появилась на его губах. — Уж ваш будущий супруг с его опытом и репутацией жесткого человека собьет с вас спесь неповиновения мужчинам! Филипп развернулся и пошел прочь таким быстрым шагом, что у него несмотря на прекрасную физическую форму временами перехватывало дыхание от напряжения, и воздух вырывался из легких со звуком. Он был расстроен и одновременно взбешен разговором с Констанцией, который разбередила порезы на его юном, трепетном сердце — его глубоко ранило то, что женщин больше заботила его потрясающая привлекательность, чем он сам как личность. Филипп шел так стремительно, поскольку он меньше всего хотел оказаться с кем-то из фрейлин своей матери в уединенном месте, чтобы не слушать их бессмыслицу и не чувствовать их вздохи по его красоте. Констанция была одной из многих, кто желал Филиппа; естественно, он знал, что она была влюблена в его красоту. Болезненные воспоминания заполонили сознание: ему едва исполнилось десять, когда очарованный господин де Кульмер уложил его к себе в постель. Но с женщиной Филипп стал мужчиной лишь два года назад, когда графиня де Креси, сладострастная не по возрасту в ее сорок лет, затащила его, четырнадцатилетнего юношу, к себе в постель, чтобы без его разрешения одарить подростка с внешностью Аполлона развратными ласками и вкусить его мужскую невинность первой. С тех пор у него были связи с двумя вдовами уже с его согласия, но во время нескольких ночей, проведенных вместе, Филиппу казалось, что фальшь и похоть вросли в них плоть и кости, став их органической частью, потому как они окаймляли их черты как при свете дня, так и во время любовного экстаза, когда они шептали ему, как он прекрасен. Неужели все женщины одинаковы — жестоки, похотливы, лицемерны, глупы, и пусты? Неужели он никогда не встретит даму, которую заинтересует его личность? Филипп прошел сквозь длинные дубовую и кедровую рощи, оставляя позади пруд и рыжеволосую девушку, которая испортила ему настроение. От его размышлений его живот замутило, и горечь поднялась к горлу, сжимая сердце в тиски разъедающего нутро разочарования. Его внутренний голос дал ему четкий ответ: все дамы заботятся о том, что снаружи, а не внутри, а его красота — это проклятие. Анжелика… Красивое имя кузины всплыло во взбудораженном сознании Филиппа. От одного ее взгляда, брошенного на него сегодня, по его стройному телу пробегали мурашки, чего не было с ним, когда другие женщины созерцали его. Эта юная фея была очаровательным созданием, с мечтательным личиком и полными звезд глазами, с восхитительной фигуркой — такой он сегодня видел Анжелику, когда заметил до обеда, с каким восхищением она рассматривает их шикарный белый замок, возможно мечтая о том, чтобы жить в таком месте, как Плесси. Голос маркиза дю Плесси проник в думы Филиппа. Юноша остановился около отца, прямо около входа в замок, и осведомился: — Вы уже закончили, отец? Мессир де Сансе уже уехал? Его голос звучал формально, его лик был слегка отрешенным. — Да! — с явным облегчением молвил его отец. — Нужно промыть весь замок после этого барона! Его тряпье — я не могу по-другому назвать его одежду — просто пропахло мулами и грязью! Филипп надменно усмехнулся, хотя на самом деле у него не было никакого желания смеяться над семейством де Сансе. Анжелика уехала с отцом, а он не нашел ее в саду! На него вдруг свалились жуткая тоска и боль утраты, словно он потерял очень близкого человека, который, возможно, сыграл бы в его жизни значительную светлую роль. К его огромному изумлению, его утрата была такой болезненной, а скорбь такой острой, что от этой страшной тоски все его нутро выворачивало наружу вместе с внутренностями, а рассудок закипал и мутнел, вертясь на месте. Заходя в замок, прекрасный эфеб дю Плесси, наконец, отогнал мрачные мысли и стал думать о том, что его ждет во французской армии, куда он собирался отправиться совсем скоро вместе со своим полком. Мысли о войне и карьере на службе у короля были не просто его бытием, а смыслом всей его жизни, который Филипп видел в служении королю и Франции.
Anais de M: Франция, Сен-Жермен-ан-Ле, август 1656 Глядя отсутствующим взглядом в пустоту, Филипп стоял в опустелой конюшне, облокотившись на стену и скрестив руки на груди. Его лик был непроницаемым, но задумчивость оттенила его мрачноватым оттенком. В его патрицианских и столь совершенных чертах лица было с избытком природной холодности и утонченной изящности. Его заносчивость, которая и ранее была его постоянной спутницей, теперь стала чересчур выпирающей после того, как он унаследовал титул маркиза дю Плесси де Бельер несколько месяцев назад после смерти отца; его мать ушла в монастырь к тайной радости ее единственного сына. В нескольких шагах от него стояла молодая женщина — Констанция, вдовствующая графиня де Вингеро, супруг которой скончался в прошлом году к ее огромному облегчению. Однажды вечером Филипп обнаружил ее в своих покоях, где он обычно обитал, оставаясь при дворе: она прокралась в комнату в его отсутствие и обнаженной легла в постель. Он не отказался сделать ее своей любовницей от скуки, а также по причине того, что его молодое тело требовало близких отношений с женщиной в той или иной форме. Филипп не был особенно опытным и искушенным любовником, но ему было вполне достаточно того, что Констанция давала ему самое элементарное, что ему было необходимо для удовлетворения зова плоти, ничего не прося взамен. Молодая женщина смотрела на него как зачарованная. Она отмечала, что в своем элегантном французском камзоле из нежно-голубой парчи с большим белоснежным кружевным воротником, в светло-голубых чулках с золотой вышивкой, и в темно-синих, как цвет штормившего океана, туфлях с бантами, отделанными бриллиантами, как и его камзол, он выглядел как бог Аполлон, который спустился к ней с голубых, ясных небес в своей роскошной золотой колеснице. Ах, как же она обожала маркиза дю Плесси — этого мужественного красавца, на лицо которого парижские жеманницы смотрели с томным удовольствием, как на редкий бриллиант неземной красоты. А то, что Филипп был одним из лучших друзей короля, делало ее связь с ним еще более упоительной! — Все обсуждают тулузскую свадьбу графа Жоффрея де Пейрака! — щебетала улыбающаяся Констанция, любившая посплетничать, как любая кокетка. — Весь двор только об этом и говорит! Вчера в салоне у несравненной Нинон де Ланкло это было главной темой разговоров! — Она хихикнула. — Говорят, что на эту свадьбу было потрачено больше денег, чем на содержание короля и его двора за весь прошлый год! Все утверждают, что бывшая мадемуазель Анжелика де Сансе была красивее Венеры в своем свадебном платье! О Боже, она вышла замуж за хромого и изувеченного графа, который делает золото из адского огня и завлекает женщин странными песнями! — Она язвительно рассмеялась, глядя на своего собеседника ожидающим взглядом. — Великий Лангедокский Хромой и Красавица из Пуату! В безрассудном порыве обуревавших его эмоций, внешне спокойный Филипп в три шага покрыл расстояние между ними. — Вы уверены, — грубо потребовал он, сжимая женщину в своих руках изо всех сил, — что Анжелика де Сансе де Монтелу вышла замуж за графа Тулузского? — Вы делаете мне больно! — воскликнула оторопевшая женщина. — Вы уверены? — потребовал он, сжав ее плечи сильнее. Ему в голову даже не закралась мысль, что его мертвая хватка оставит следы на ее плечах. Она кивнула, боясь его вспышки злости. За время их короткой связи она еще никогда не видела Филиппа таким разъяренным. Он все время был сдержанным и холодным, но никогда откровенно злым; он не унижал ее наедине, а в обществе вообще был образцом обходительного ухажера. Хотя Констанция в тайне сокрушалась, что ей пока что не удалось разбудить в Филиппе тягу к долгим наслаждениям плоти, так как он предпочитал быстрые соития, ей нравилось быть с ним даже без подготовки и долгих моментов неги, наспех и грубовато. Она самоотверженно решила, что ее любовь может лучше всего цвести в тех условиях, какие были комфорты Филиппу. — Как вы об этом узнали, мадам? — продолжил он в бесцеремонной манере. Расширенные карие глаза женщины взглянули на Филиппа с нескрываемой нервозностью и растущим раздражением. — Я регулярно бываю у Нинон де Ланкло и все слышала сама. Нинон хорошо знает графа де Пейрака, который всегда навещает ее в Париже. И герцог де Лозен тоже рассказывал об этой паре очень много! Весь двор активно говорит о браке вашей кузины с колдуном из Лангедока! Эта великолепная тулузская свадьба обсуждается во всем Париже! На этот раз, он отпустил ее и отступил назад. — Ясно, — буркнул он. Неожиданный, леденящий шок окатил Филиппа со всех сторон, на короткое время лишая любой ориентированности и здравого смысла в поведении. Его взор сквозил по конюшне, которая была полна запахов сена и земли. Лошадей и экипажей внутри не было, так как королевский двор и все придворные покинули дворец несколько часов назад. Полная тишина окружала их, а снаружи вставало солнце, и несколько ярких, теплых лучей пробивалось внутрь сквозь щели в черепице и сквозь маленькое окно около потолка. «Анжелика вышла замуж! — повторил про себя Филипп, словно не смея поверить в то, что это было правдой. — Моя кузина стала женой этого странного графа из Лангедока, которого при дворе называют немножечко колдуном! Наверное, ее отец организовал для нее этот брак, не спросив ее согласия. Интересно, что она думает об этом замужестве? Счастлива ли она?» Маркиз удивлялся своим мыслям, так как не ожидал, что новость так сильно его потрясет. Его маленькая кузина Анжелика, которую он называл Баронессой Унылого Платья, стала сиятельной графиней де Пейрак! Ведь это было так обычно, когда молодая девушка из дворянской семьи выходила замуж за того, кого ей выбирал отец, и, казалось бы, это не должно было вызвать у Филиппа той сложной комбинации чувств, которую он испытывал. Его раздирали любопытство и изумление одновременно; он не мог их контролировать и хотел узнать больше об этом браке. Но самым невероятным было то, что Филипп чувствовал себя как мужчина, испытывающий все муки ревности и ощущающий всю горечь чувств ухажера, который получил отказ на предложение руки и сердца от своей возлюбленной. Ведь он же не был отвергнут кузиной! Он ведь даже никогда не сватался к Анжелике! Почему такая гамма чувств терзала его? В отрочестве раненный стрелой безразличия матери к отцу и к нему, Филипп пришел к выводу, что в природе любви между мужчиной и женщиной не существует. Его первый отвратительный и унизительный опыт со старой графиней де Крессе убедил маркиза в том, что все истории о влюбленных и песни про верность до гроба — всего лишь сказки, придуманные для наивных девушек и юношей, мечтающих о воздушных замках и о том, чего в реальности они получить не могут. Маркиз не верил в любовь и относился к тем, кто жил в плену романтических грез, со снисходительной презрительностью. Он также считал, что ему рано связывать себя узами брака с кем-либо, и сейчас его полностью увлекала военная карьера в королевской армии. — Вас это задело, Филипп? — поддела она его, обращаясь к нему с ехидностью и агрессивностью, которые были ее ответом на его грубость к ней. — Я помню мадемуазель Анжелику де Сансе де Монтелу. Она была очень красивой, но такой дерзкой и неотесанной девчонкой, когда мы видели ее в вашем замке Плесси. Но она вам не ровня, так как она из обедневшей дворянской семьи, а ее отец разводил мулов. Очевидно, она не могла жить в такой страшной бедности и потому продала себя графу де Пейраку за его колдовское золото! — Она прыснула издевательским, переливчатым смехом. — Я видела графа мельком в салоне у Нинон в том году, когда он еще не был помолвлен. Я могу их представить вместе! Они просто как красавица и чудовище! Его взор был прикован к стене. Он высказался он: — Девушка из знатной семьи не решает свою судьбу самостоятельно. — Он метнул на нее быстрый колючий взгляд и тут же отвернулся, затем натужно расхохотался. — И вы есть тому ярчайший пример, мадам де Вингеро. Разве не так? — Да вы все еще очарованы этой девушкой, месье маркиз! — вздохнула Констанция, чувствуя, как гнев вытесняет расстройство. Она подошла к нему и, ломая пальцы, остановилась. Боль и отчаяние, в которое она вдруг погрузилась при мысли, что он, возможно, был не равнодушен к Анжелике, делали ее прежнее неприятие его грубости почти приятным. Когда он повернул голову к ней, она вскрикнула: — Вы предпочитаете упорствовать и отрицать то, что вас задела новость о браке бывшей мадемуазель де Сансе с Великим Лангедокскими Хромым? Забудьте ее, Филипп! Я заметила еще тогда, в Плесси, что она вам нравится: вы с таким вниманием смотрели на нее в те моменты, когда никто не глядел на вас, и вы были уверены, что ваши взоры никто не поймает. Ему было тяжело сдерживать растущую ярость. — Вы очень красноречивы, мадам. Вас можно слушать некоторое время ряди потехи, но только потому, что я знаю, что вы несете бред. — Филипп, — позвала она мечтательно, игнорируя его бесцеремонность, столь унижающую ее, — впереди у вас целая жизнь, и она может быть такой же красивой, как вы сами. — Она умолка на миг, и ее взгляд словно обнял его милый облик, лаская его красивые, но словно окаменелые, черты лица, что так были милы ее сердцу. Ее руки ласково прикоснулись к его плечам, и она выпалила: — Филипп, мы уже были вместе столько раз! Женитесь на мне! Оглядев ее с ног до головы, маркиз в который раз отметил, что Констанция несомненно была привлекательной молодой дамой его возраста со слегка раскосыми карими глазами, которые смотрели на него так, будто она наслаждалась изящным видом одного из ее многочисленных дорогих ожерелий, колец, и других драгоценностей. Он давно заметил, что она жадно созерцает его внешнюю красоту и восторгается тому, что они стали любовниками, как ребенок радуется очередной подаренной игрушке. Констанция ценила Филиппа за его красоту, которая словно обворожила ее, и она ценила его за богатство и положение в обществе. Элегантное платье Констанции из темно-зеленого шелка со шлейфом из черной парчи, которое имело по тогдашней еще не фривольной моде двора лишь небольшое декольте, выгодно оттеняло ее бледную кожу и рыжие, словно раскаленная магма, волосы. Она была настолько яркой и горячей личностью, что смогла заинтересовать мраморное сердце воинственного Филиппа за одну ночь, сделав его готовым на любовную связь, чего с ним обычно не случалось, поскольку его пассии были либо брошены им после пары встреч, либо сами уходили от него, неудовлетворенные и непонимающие его нежелания иметь нежные чувственные отношения. Но маркиз никогда не рассматривал Констанцию более, чем великолепное тело, которое могло двигаться в его объятиях с гибкой грацией, словно оживленное колдовством сладострастия. Ее тирада вызвала у Филиппа взрыв оглушительного, циничного хохота. Он запрокинул голову и хохотал так сильно, что в какой-то момент ему пришлось вытереть глаза элегантным платком из белого венецианского кружева, так как в них выступили слезы. Он еще никогда не слышал ничего более смехотворного, чем предложение жениться на женщине, которую он считал годной разве что для нескольких сношений в какой-нибудь конюшне или одной из маленьких комнат Лувра, где придворные часто придавались утехам со случайными любовниками. Это было поистине ошеломляюще слышать от шлюхи такие слова! Даже еще более нелепо и смешно, чем был бы совет его вдруг ставшей набожной матери посвататься к леди с фигурой слона. Успокоившись, Филипп некоторое время молчал, а его мысли сосредоточились на Анжелике. Известия о браке кузины с известным графом из Тулузы шокировали его до глубины души, как могла бы его шокировать, быть может, только весть о кончине короля. Под личиной холодного царедворца и воина скрывалась ранимая, мечтательная душа, грезы которой имели два основных направления — его будущая великолепная карьера на военной службе и его мечты о том, что у него могло бы быть с Анжеликой. Но теперь его абсурдным грезам о кузине настал конец: она и мечты, причины которых он сам не мог объяснить, были потеряны для него навсегда. Сделав шаг к стене сарая, Филипп облокотился на стену и тяжело-претяжело вздохнул. Он вдруг почувствовал себя опустошенным, как будто демоны выкачали из него все жизненные силы, и одиноким, словно его корабль разбился о рифы, а море вынесло его на необитаемый остров. Мысль о том, что его кузина — молодая, красивая, равная ему по происхождению, разве что из обедневшей семьи — могла бы стать его супругой, которую он мог уважать и чьими будущими детьми мог гордиться, вновь посетила его как непрошеная гостья. И вот уже другая мысль вытеснила ее и кольнула его как тысяча иголок в сердце — Анжелика была замужем! Молодой мужчина еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным и одиноким, как сейчас. Даже после той ночи, когда развращенная графиня уложила его в свою постель, он не чувствовал себя таким поверженным. Словно огромная орда варваров пронеслась через его душу и сердце на конях, ломая и круша все, что можно уничтожить! С губ Филиппа сорвался вздох то ли сожаления, то ли горести, и на миг личина холодности упала с его лица, как будто обнажая переживания человека, которому ничто больше не могло придать смысла жизни, кроме войны. Затем маска вновь опустилась, и Филипп безотрадно засмеялся над самим собой. — Это же смешно! — возмутилась Констанция, и ее голос прорвался в сознание Филиппа. — Да и в любом случае… даже если она и впрямь вам нравилась, она уже больше недоступна! А я здесь! Женщина ожидала саркастической насмешки или нового словесного унижения, но ее любовник лишь покачал головой. Затем Филипп стремительно бросился на нее и повалил ее в сено. Констанция вскрикнула и попыталась освободиться из кольца его рук, но он быстро скрутил ее и больно обхватил ее извивающееся тело. Он оскалился, прерывисто дыша, и уже в следующее мгновение рванул корсет на ней и зарычал от звука рвущейся ткани. С ужасом сообразив, что он собирается делать, Констанция начала сопротивляться еще сильнее, но все было напрасно. — Неужели вы не хотите моих ласк, моя дорогая? — ехидничал он. Хозяйским движением он приподнял юбку ее платья и коленом раздвинул ноги. — А только несколько минут назад вы предлагали мне жениться на вас! И еще: для шлюхи, которая переспала с половиной Парижа, вы слишком пугливы и много жеманничаете. Вы — настоящий амурный демон в альковах. Гнев вспыхнул в ее глазах. — С половиной Парижа? Не будьте дураком. Вы знаете, что после смерти мужа только Принц Конде и граф де Гиш были моим любовниками! А потом вы! — Вы не были девственницей, когда улеглись в мою постель, а я вам это позволил. И то, что мы сейчас здесь, на сене, даже не в постели — это то, чего вы полностью заслуживаете. — О, Филипп! — выдохнула Констанция. — Почему вы вдруг стали так жестоки ко мне? Филипп! Вы не отличаетесь хорошими манерами с любовницами, но вы никогда не были так деспотичны! Вы знаете, что я люблю вас так, что готова осмелиться на все ради вас и рисковать всем для вас. — Замолчите! — прохрипел он, еле сдерживаясь от того, чтобы не ударить ее. Нещадная злость накатила на Филиппа, словно гигантская волна, вдруг выросшая за спиной неумелого пловца и тянущая на дно, разливаясь по каждому нерву и заполняя все его существо до краев. Признания Констанции в любви не просто не нравились ему — они бесили его еще больше, чем похотливые взгляды распутниц, которые он часто ловил на себе на приемах при дворе и в светских салонах. Женщины смотрели на него как на юное существо божественной красоты, бога с Олимпа, спустившегося в мир людей, чтобы радовать всех своей красотой; существо, украшавшее двор молодого короля, великое солнце которого еще только начинало свое восхождение над Францией и всем христианским миром. И все они желали всегда творить волю плоти и все, чего требовали их похоть и естество — а Филипп алкал чистой любви, хотя и не верил в нее. Мадам де Вингеро была ничуть не лучше, чем остальные, и он всегда это знал. Никто из этой своры женщин, вожделеющих оказаться в его спальне или хотя бы сорвать поцелуй с его уст, не интересовался его внутренним миром! Красота была проклятием Филиппа, как будто она олицетворяла собой хроническую болезнь, от которой не излечиться, но она также была и его предназначением, поскольку он украшал королевский двор. Ну почему всех дам интересовала только его внешность, а не его ранимое сердце, так ищущее понимания и любви? Нет, Филипп не будет ничьей игрушкой и никогда не даст ни одной пустоголовой кокетке использовать себя! — Нет, я не стану молчать! — продолжила Констанция. — Я полюбила тебя за твою красоту! Я… Перебив ее, Филипп остервенело рявкнул: — Ты заткнешься? Констанция не могла знать, что это упоминание красоты ее любовника столкнет его в лютую бездну эмоций. Он грубо схватил ее за волосы и плечи, а затем затряс ее так необузданно, словно собирался оторвать ее голову, которая стала болтаться, как у куклы. Женщина закричала от боли и страха, которые затуманили ее глаза темной дымкой безумия, но вдруг Филипп отпустил ее так внезапно, что ее голова безжизненно упала в стог сена, а ее глаза закатились, как у мертвой. — Филипп, — позвала его женщина надломленным голосом. Голова ее болела так, будто по ней прошлась стая диких зверей, а утренний свет, струящийся в конюшню через окошко на потолке, был, как раскаленный меч, рассекающий ее череп. Констанция двинулась и хотела подняться, но Филипп упал на нее, придавливая ее своей тяжестью. Затем он рванул ее пышные юбки наверх, и она увидела рядом с собой его красивое, безжалостное лицо, искаженное яростью и желанием утолить свои потребности немедленно, здесь и сейчас, не считаясь с ее желаниями и чувствами. Она услышала шорох ткани и догадалась, что он стащил кюлоты вместе с бельем до колен. И вот графиня уже почувствовала бесстыдное прикосновение между ногами, а затем он ущипнул там кожу, одновременно прикусив ее шею. Ее глаза расширились от ужаса, и она заскулила, но он лишь усмехнулся. Его голубые глаза словно окаменели, и Филипп процедил сквозь зубы: — Нет, вы не будете преследовать меня. Вы не станете моей женой — ни вы, ни одна женщина, подобная вам! После этого раза вы не будете даже моей любовницей. Я теперь вижу ваше истинное лицо и понимаю, почему вы предложили мне себя. Вы такая же дрянь, как все эти презренные шлюхи вокруг. Шокированная Констанция пыталась противостоять Филиппу, и то была долгая, беспощадная борьба. Несчастная дралась так яростно, как не думала, что вообще способна — как светская женщина, она никогда не могла вообразить, что будет подвергнута такому физическому насилию и душевному поруганию. Но ее разгневанный любовник был мужчиной в полном расцвете сил, здоровым, стойким, выносливым, безжалостным, и отлично тренированным в армии; а она была всего лишь женщиной, ослабевшей от побоев и испуганной его страшной вспышкой агрессии. Скоро силы покинули ослабевшую Констанцию, и, осознав, что она сейчас потеряет сознание, она капитулировала в угоду Филиппу, который брал ее вновь и вновь со сверхъестественной силой самца, словно алкающий женщину воин, озверевший от долгого воздержания. Борьба двух тел на свежем сене была окончена, но это не принесло душевного удовлетворения Констанции. В изнеможении она закрыла глаза, чтобы не видеть его, а Филипп двигался в ней быстро и жестоко, как дикий зверь при совокуплении, мощно вонзаясь в тело своей жертвы. Он не допускал мысли, что она не хотела его и что ее обычно теплые чувства к нему сейчас граничили с ненавистью и отвращением. Филипп то притягивал женщину к себе, то целовал в губы, то в шею, слегка ослабив темп, но в этих поцелуях не было нежности — злые, требовательные, грубые, они обжигали ее, как адское пламя. Его жесткие пальцы впивались в нежную кожу на ее шее, и она изогнулась, застонав, но он не замечал, что причинял ей такую нестерпимую боль, что она искусала губы до крови, чтобы не закричать. Но когда Констанция почувствовала, как Филипп напрягся и затрясся в экстазе, последняя ниточка, связывающая ее с миром, в котором она противилась их совокуплению, порвалась, и наслаждение накатило на нее. Страсть и гнев угасли, и какое-то время Филипп молча лежал на Констанции, растерзанной и неподвижной, как будто он не решался с ней заговорить. С судорожным всхлипом он уткнулся ей в плечо там, где оно переходит в шею, словно был путником, уставшим от жизни, ищущим искренних человеческих объятий, полных тепла и надежды. Констанция слышала, как он жарко и тяжело дышит, как будто он был воином, готовящимся к атаке на врага. Его тихий всхлип взял ее за душу, но боль во всем теле напомнила ей о том, что он сделал. Она прошипела: — Филипп, ты грубый, проклятый солдафон с внешностью бога! Я соблазнилась твоей красотой и была уверена, что ты будешь сказочным любовником. Но я не могла предположить, что Аполлон может быть таким ничтожеством. Я ненавижу тебя! Твоя красота проклята, может потому, что она слишком совершенна для простого смертного. Филипп поднял голову, и его лицо исказилось гримасой жгучего, неизмеримого презрения. Слова извинения и сожаления, которые рвались сорваться с губ, умерли в горле. — Теперь ты будешь знать, что мужчины с внешностью Аполлона не любят жалких шлюх вроде тебя. Она вырвалась, и он отпустил ее. — Я забуду об этом насилии, мессир Филипп дю Плесси! — Вы сами этого хотели. И не говорите мне, что не испытали приятного исступления. Констанция отодвинулась на сене дальше от него. Ее щеки зарделись гневно-стыдливым румянцем, когда она вспоминала ее экстаз несмотря на насилие. Она вскочила на ноги рывком, и он не удержал ее; затем она принялась оправлять юбки. Она отразила его удар взбешенным голосом: — Я никому не расскажу о своем позоре! Но я не хочу вас больше видеть! Маркиз тоже поднялся и натянул белье, затем начал застегивать камзол. — Взаимно, моя дорогая. Вы настолько мне противны, что аж до тошноты. А я не хотел бы испортить свой костюм, так как сейчас мне нужно следовать за королем в Фонтенбло. Да и жаль портить дорогую одежду из-за непотребной девки, а я заплатил десять тысяч ливров за бриллиантовую отделку камзола. Констанция разразилась рыданиями. Она была из тех женщин, которые могут заставить себя плакать по команде, но в этот раз истерика была непритворной. — Я ненавижу вас, Филипп! Вы самое мерзкое создание на свете! А я ведь… я всего лишь несчастная девушка, единственной виной которой является то, что я так к вам привязана! Запоздалое раскаяние зашевелилось где-то в душе и потребовало что-то предпринять. Однако, молодой человек сдержался и выглядел совершенно невозмутимо. — Замолчите, — приказал он. — Женские страдания волнуют меня ничуть не больше, чем голод и гибель черни от эпидемий. — Это невозможно! — простонала она сдавленным голосом, заканчивая приводить себя и свой туалет в порядок. — Вы не можете быть таким бесчувственным негодяем! — Могу по отношению к тем, кому нужна только форма, а не содержание. — Боже правый! — охнула женщина; она не поняла его намека. Слезы текли по ее щекам, словно два нескончаемых ручья. Глядя на него в упор, Констанция попыталась донести до него свою точку зрения: — Филипп, вы как ребенок! Привлекательная внешность всегда волнует женщин, и это главное в браке и любовных отношениях. Как урода или старика можно держать в объятиях без отвращения? Говорят, что у графа де Пейрака было много дам, но я не понимаю, как они могли с ним заниматься любовью, глядя на его изуродованное шрамами лицо. Я бы не сумела! При упоминании мужа Анжелики гнев вновь вспыхнул в глазах маркиза. Он шагнул к ней и встряхнул ее так, что у нее клацнули зубы, затем прошипел: — Пошла вон, шлюха. Она сглотнула вновь подступающие слезы и протестующе выкрикнула: — Перестань! — Тогда замолчи, — парировал он. — Вы так вышли из себя из-за нее! — повторяла она сквозь рыдания. Ее голос уже охрип, в то время как новые слезы потекли из ее очей. — Из-за графини де Пейрак! И я бы не думала, что это плохо, если бы в том, что эта девушка ваша первая любовь, не было бы ни капли правды. Филипп судорожно сглотнул. — Чушь, — сказал он. А вдруг она была права? Нет, конечно же нет! Никакой любви и вообще никаких чувств к Анжелике не существовало и в помине. Вытирая слезы, Констанция хмыкнула: — Да это не важно. Она все равно не ваша. Он с напускной вежливостью предложил: — Думаю, мадам де Вингеро, нам лучше разойтись. — С радостью, месье дю Плесси! Снова слезы потекли из ее глаз, и она не пыталась их сдержать. Когда Констанция собиралась уходить, Филипп преградил ей путь и несколько мгновений стоял, отстраненно смотря на нее. Она тряслась от жуткой смеси страха и унижения, переполненная бешеным желанием впиться ногтями в его лицо и оставить шрамы на его аристократических чертах на память о его сегодняшнем грехе. Вдруг он протянул руку и небрежно, но в то же время почти ласково, погладил ее шею там, где его пальцы оставили дорожку синяков, и это странное движение вызвало в ней необъяснимый трепет. Констанция уставилась на маркиза, как будто не узнавала его, как будто не могла поверить, что этот человек, который принудил его к мерзкому совокуплению, способен к какому-то проявлению нежности. — Грубость свойственна солдату, — молвил Филипп и убрал руку. Он говорил теперь хриплым, почти неслышным голосом человека, разговаривающего во сне. — Запомните это, мадам. Медленно, Филипп развернулся и направился к выходу из конюшни. На пороге он остановился, повернулся к застывшей Констанции, и открыл рот, чтобы что-то сказать, но почему-то не издал ни звука. Вдруг выругавшись отборной бранью, он толчком открыл дверь и исчез, а его бывшая любовница могла только стоять и смотреть на закрывшуюся дверь, терзаемая противоречивыми чувствами, оскорбленная, униженная, обиженная, но все еще одержимая его красотой. «Я знаю, что вы никогда меня не забудете, мадам, — размышлял Филипп по дороге из конюшни во дворец. Волна стыда плеснула в его лицо, как горячий воздух из камина. — Я сам не забуду, что я сегодня сделал женщине в первый раз в жизни. Но вы сами в этом виноваты, Констанция. — Его мысли метнулись к кузине по необъяснимой причине, и к его вине примешалось раздражение. — Анжелика, как и любая другая, осудила бы меня. Но они все ничто в моей жизни!» Перед мысленным взором Филиппа предстала Анжелика такой, какой он ее помнил со дня той последней встречи в Плесси — юное создание божественной красоты, как и он сам, вся свежая, грациозная, прекрасная, как весна, наделенная всеми женскими очарованиями и всей теплотой мира, вся светящаяся огнем ее чувственной души. С удрученным вздохом, маркиз напомнил себе, что его странные грезы об Анжелике были слишком фантастичны и не имели ничего общего с той реальностью, которая его окружала. Филипп вдруг с горестью осознал, что окончательно вырос, а его мечты были замурованы во льдах прошлого, ушедшего в Лету. Маркиз ускорил шаг и направился к Сен-Жерменскому дворцу, коря себя за то, что слишком много времени потратил на глупое свидание в конюшне. Король уже покинул свою загородную резиденцию, дав Филиппу мелкое поручение, выполненное им еще до встречи с Констанцией. Сейчас маркиз был рад, что скоро опять увидит короля в Фонтенбло и присоединится ко двору, хотя перспектива вновь оказаться под пристальным вниманием распутниц его не прельщала. На миг Филипп приостановился и почувствовал, как задергался нерв у губ. Образ молоденькой кузины воссоздался в его памяти с необычайной яркостью, сладостно чаруя его и грея его душу теплом воспоминаний. Его вдруг буквально затопило какое-то странное, горько-сладкое чувство к Баронессе Унылого Платья, которую он видел в Плесси. В голове пронесся вопрос, как вспышка молнии, озаряющая кромешную темноту: была ли Анжелика его первой любовью? Но Филипп отмахнулся от него, как от нелепого суеверия, и продолжил путь ко дворцу, заставляя себя думать о единственно спасительном для него — о короле и их укрепляющейся дружбе, а еще о его службе в армии, которая скоро избавит его от отягощающих его обязанностей при дворе.
Anais de M: Франция, Версаль, март 1661 Грандиозные, заснеженные сады Версаля утопали в слабых лучах заходящего солнца, и Филипп медленно шел ко дворцу, вдыхая холодный воздух и выдыхая белый пар. Он буквально взлетел быстрыми шагами по лестнице, спускающейся к бассейну Латоны, и оказался в главной аллее паркового ансамбля, откуда направился к бассейну Аполлона. Он недолго прогулялся вдоль длинного, крестообразного Большого канала, которым король и придворные часто любовались из окон центрального дворцового зала. Скоро маркиз был на пути обратно ко дворцу, затерявшись в лабиринтах замёрзших водоемов и прямых аллей парка, посеребренных снегом. Вдоль мощеных камнем дорожек расположились мраморные и бронзовые скульптуры. На дворе было начало марта, но природа, укутавшись в снежное одело, все еще спала, ожидая тепла. Множество ровных дорожек и аккуратно подстриженных вечнозеленых кустарников отлично гармонировали с внешним видом зимнего сада, чарующего своей первозданной красотой и являющегося великолепным местом независимо от погоды. Несмотря на то, что Филипп мечтал избавиться от зимней одежды и оказаться в тепле своей комнаты, прогулка отрезвила его, а утонченное изящество заснеженных террас и деревьев действовало на него успокаивающе. Прохладный вечерний бриз, сменивший дневную снежную бурю, донес чей-то громкий смех до ушей Филиппа. Заинтересовавшись, он подошел ко дворцу и вошел внутрь через боковую дверь. Он оказался в небольшом овальном зале, украшенном редкими картинами итальянских и французских художников, великолепными скульптурами и росписями на стенах, а также позолоченной мебелью с оригинальными закругленными ножками. В роскошном интерьере и в богатой обивке мебели были использованы прохладные серебристые оттенки, а также темные насыщенные тона — бордо, синий, и шоколадный цвета. Дорогие бархат и парча с золотыми или серебряными узорами, из которых была выполнена обивка, придавали интерьеру строгость, изящество, и особый шик. Сверкающие настенные светильники и огромные, переливающиеся люстры из хрусталя ярко освещали весь зал и успешно подчеркивали изыск его убранства, пространственный размах, величие, и пышность. Зеркала были обрамлены растительными узорами из позолоты, обильно украшены лепниной, и скульптурными композициями. Филипп остановился, как вкопанный, за колонной, внимательно разглядывая придворных, которые находились на другом конце зала. И тут он отчетливо расслышал сенсационные слова: — Граф де Пейрак был сожжен на костре на Гревской площади! Филипп сразу узнал противный голос Филиппа де Лоррен-Арманьяка, известного как шевалье де Лоррен. Что мог знать любовник-миньон герцога Орлеанского о муже его кузины Анжелики? Что произошло в Париже за время его длительного отсутствия? Было ли что-то, чего он не знал о ней? Он уже около года ничего не слышал о своей кузине, но только потому, что его не было в Париже, так как он находился в расположении частей французской армии, выполняя поручения короля по ее укреплению и служа под началом главного маршала де Тюррена. До этого, находясь на службе пажом у кардинала Мазарини, а затем у короля, до ушей Филиппа часто доходили слухи о могуществе графа Тулузского и его несметном богатстве, а также о его красавице жене. Вопросы гнездились в голове Филиппа, как морские птицы на скалах. Он еще был достаточно далеко от шевалье де Лоррена, но то, что он различил, было невероятным, и он сперва подумал, что ослышался. Парадоксальная тревога, охватившая его, усиливалась, и к ней прибавилось предчувствие чего-то мрачного, как будто неминуемой беды. Филипп не был суеверным и даже не был уверен, что он правильно все расслышал, но он сразу вспомнил об Анжелике. Может быть, интуиция предупреждает его о том, что над его кузиной нависла смертельная опасность? Упоминание казни Жоффрея де Пейрака разбудило живой интерес у нескольких придворных, которые стояли около де Лоррена. Поклонники скандалов, в свою очередь, торопливо пропели в ответ, что хотели бы знать все то, что было известно шевалье. Вдруг совсем рядом раздался ехидный голос человека, которого Филипп мгновенно узнал — таким неэлегантным и жалящим смехом смеялся только Франсуа-Рене дю Бек-Креспен, маркиз де Вард. Вульгарный смех де Варда и его сплетни скрашивали его скучное существование; он бесил Филиппа, который никогда не испытывал симпатии к этому человеку. И как такой человек мог только быть произведен в рыцари ордена Святого Духа, недоумевал маркиз дю Плесси. А когда Вард припомнил, что он однажды соблазнил графиню де Пейрак, Филипп про себя выругался. Затем последовала такая тишина, словно мир замер в ожидании чего-то катастрофического. Позабыв осторожность, маркиз де Вард охарактеризовал Анжелику: — Вдовствующая графиня де Пейрак прекрасно сложена! Она — богиня Венера, снизошедшая на землю для мужчин! Из-за колонны, Филипп посмотрел на де Варда в полном непонимании. Сплетники не могли увидеть его там, где он стоял, и он считал, что ему повезло, потому как он чрезмерно побледнел, как будто его что-то сильно напугало. Нет! Неужели все это правда?! Филипп зажмурился в неверии и недоумении, словно закрытые глаза, как в детстве, могли избавить его от кошмара. Слова шевалье де Лоррена врезались в сознание Филиппа водопадом ледяной воды. — Вот это да, мессир де Вард! А она казалась такой влюбленной в своего хромого и уродливого колдуна! Сплетник маркиз самодовольно причмокнул от сладостного воспоминания о своей связи с роскошной блондинкой в темном коридоре Лувра. Мысли об Анжелике до сих пор будоражили его кровь и плоть, и он всем своим похотливым существом желал вновь овладеть красавицей. Правда, он забыл упомянуть, что Анжелика вовсе не вожделела быть с ним, и что он фактически принудил ее к соитию. Никому не нужно было знать об этом! Но Вард был хвастуном, позером, и недалеким человеком, и посему он не мог держать язык за зубами — а желание похвастать, что он уложил в постель красавицу, слава о которой облетела весь Париж, было слишком сильным. Чувствуя, как пол уходит у него из-под ног, Филипп облокотился о стену, чтобы не упасть. Сердце его стучало так бешено, как будто молоты били его грудную клетку, а дыхание его на момент прервалось. Мало было описать его состояние просто шоком: от услышанного арктически холодное оцепенение сковало его внутри, словно он был заморожен в ледяной глыбе и не мог ни пошевелиться, ни заговорить, ни даже дышать. Через мгновение, когда шевалье де Лоррен начал повествование о сожжении на костре графа де Пейрака, вибрации ошарашенного сердца маркиза в его груди стихли, и вызванное новостями оцепенение сменилось неукротимым любопытством. Филипп весь напрягся и прислушался к разговору. — Так Жоффрей де Пейрак правда был колдуном? — спросил граф де Гиш. — Ну так что? — Не знаю, — ответил шевалье де Лоррен. Озираясь вокруг, как будто боясь, что его подслушают, он добавил: — Наверное, мне не следовало об этом говорить. Лучше это не обсуждать. Внезапно, в зале появился Антуан де Комон, маркиз де Пегилен и герцог де Лозен, который шествовал прямо к собравшейся кучке сплетников быстрой походкой, будто спешил заткнуть их рты. Остановившись, он окинул недовольным взглядом каждого в этой небольшой группе дворян, неодобрительно качая головой. Его выражение лица было чем-то средним между нескрываемым порицанием и невыразимым страхом от того, что он присоединился к тем, кто обсуждал «колдуна». — Замолчите все немедленно, — начал де Лозен жестким, но намеренно тихим, голосом. — Вам что всем делать нечего? У вас что нет других тем для разговоров? Лучше бы обсуждали вакантные государственные должности, которых сейчас, после смерти кардинала Мазарини, много, пока король подбирает себе на службу наиболее талантливых и способных подданных. Шевалье де Лоррен воспользовался этим и сменил тему. — У герцога де Лозена великолепная память, и нам нужно поблагодарить его за вмешательство. И правда! Мазарини мертв, и наш король отныне будет править Францией самостоятельно, не назначая первого министра. И сейчас, правда, столько свободных должностей, и Его Величество будет назначать на них своих людей. Маркиз де Вард хихикнул. — Расстановка сил в управлении государством теперь одна из самых горячих тем. Но дела амурные намного более приятны, хотя и пикантны. Они заметили вошедшего в залу Армана де Грамона, графа де Гиша. Он только недавно вернулся во Францию, до этого год пробыв в Польше в рядах ее войск, где принял участие в войне с турками. По возвращении он был обласкан королем и занял место среди его приближённых. — Мессир де Вард, война намного интереснее, — выразил свое мнение граф де Гиш. — Я не знаю, о чем вы говорили ранее, но хочу сообщить, что есть свежие новости касательно военной сферы. — Он обвел взглядом всех собравшихся и известил: — Маркиз Себастьян де Вобан недавно получил поручение от короля заняться постройкой крепостей в разных провинциях страны. В прошлом году, мессир Анри, виконт де Тюренн, был назначен главным маршалом; говорят, что маркиз дю Плесси и маркиз де Вобан скоро станут маршалами. В этот момент, Лозен, наконец-то, заметил Филиппа, который все еще находился около стены и смотрел на них с холодностью, которая жалила, леденила, и страшила душу простого смертного. Было очевидно, что маркиз уже некоторое время стоял там и слушал; Лозен сначала не заметил ничего странного, думая, что Филипп был традиционно надменен и отрешен. Но сейчас во всем облике маркиза дю Плесси была какая-то враждебность и дикое возмущение, а его ледяное выражение повергало Лозена в тихий ужас, словно он встретился с демоном смерти. — Месье дю Плесси! — поприветствовал Лозен. Он попробовал улыбнуться, хотя был ошарашен тем, что он заметил на лице Филиппа. Как только придворные обернулись, выражение маркиза сразу стало непроницаемым; но, всматриваюсь в встревоженную нахмуренность бровей Филиппа, Лозен догадался, что мужчина не в настроении. Он продолжил бодрым голосом: — Мы не видели вас, дорогой друг! Мы покорно просим вас простить нас за это! Все поклонились приближающемуся к ним Филиппу и, очевидно, были рады встрече. Только шевалье де Лоррен, который часто ревновал герцога Орлеанского к Филиппу и хотел расстроить дружбу герцога и маркиза, выглядел весьма неприветливо, хотя и слегка поклонился. Филипп подошел к ним своей чеканной, величественной походкой — более величественной, чем походка любого из них, которая в своей надменности уступала только походке молодого короля. Он церемонно поклонился каждому из них и воззрился на Лозена. — Благодарю, что вспомнили обо мне, мессир де Лозен, — начал он, может быть, излишне громко. — Я как раз шел от Его Величества и потом решил недолго прогуляться в саду после аудиенции. — Вы прямо не выходите из кабинета или покоев короля, — поддел Лозен. — Вы стали такими близкими друзьями. — Затем он посерьезнел. — Хотя простите меня, мессир дю Плесси. Вы всегда были королю ближе, чем кто бы то ни было. Я припоминаю, что, когда несколько лет назад Его Величество был серьезно болен и никто не думал, что он выживет, вы были одним из тех, кто не оставил его на смертном одре в минуты, которые все считали последними в его жизни. — Я верен королю, — заявил Филипп, искренне и честно. Выражение его лица стало отрешенным, а излишняя холодность ушла; ему удалось побороть свою нервное возбуждение. — Моя первейшая обязанность — служить ему и Франции. Моя жизнь принадлежит Его Величеству. — Может, расскажете нам новости о войне? — весело спросил Лозен. Граф де Гиш вмешался: — Это должно быть интересно! Расскажи, месье дю Плесси! — Ваша проклятая война наводит на меня скуку! — проворчал маркиз де Вард. — Лучше поговорить о делах двора, — де Лоррен согласился с де Вардом. Филипп холодно посмотрел на шевалье де Лоррена, который ему никогда не нравился. Затем он наградил маркиза де Варда взглядом, который сочился смесью жуткого презрения и безмерной брезгливости. Вард не мог понять, за что он был удостоен такого взора и невольно содрогнулся; он не мог знать, что причиной тому были его слова о его мимолетной связи с вдовой казненного графа де Пейрака. Но взгляд Филиппа не задержался на маркизе более нескольких секунд, а когда он перевёл его на графа де Гиша, он был уже непроницаемым, словно театральный занавес, закрывающий сцену от зрителей, скрыл истинные чувства маркиза дю Плесси. — Меня назначили маршалом Франции, — объявил Филипп невыразительным голосом, как будто ничего особенного не произошло. В его тоне не было гордости и надменности. — Поздравляю вас, мессир! — воскликнул граф де Гиш, совершенно искренне. — Но вы говорите об этом так, как будто ничего не случилось. А между тем вы стали маршалом Франции! Это огромное достижение в таком молодом возрасте. Вы должны быть горды тем, чего достигли. — Мне тоже так кажется, — смеясь, сказал герцог де Лозен. — Поздравляю, мессир де Плесси. — Поздравляю! — хором сказали еще несколько придворных. — Поздравляю вас, месье, — хмыкнул Вард. — Всего наилучшего, — буркнул Лоррен. — Его Величество удостоил меня великой чести, — объявил Филипп. Он не признался бы, что считал, что толком не заслужил этого высокого назначения, так как период самостоятельного правления Людовика только начинался. — Я очень признателен королю за то, что он оказал мне эту честь. Я намерен блюсти свои обязанности неукоснительно и служить во благо Франции. Граф де Гиш одобрительно склонил голову. — Это речь достойно потомка славного рода дю Плесси де Бельер. Так держать, мессир маршал! Да поможет вам Бог в вашей новой миссии! — Я вспоминаю битву при Дюнкерке летом 1658 года, — вмешался герцог де Лозен. — Вы тогда очень храбро сражались за нашего короля под командованием виконта де Тюренна. Де Гиш продолжил в официальном и уважительном тоне: — Господин маршал дю Плесси, я теперь буду обращаться к вам так. — Он улыбнулся Филиппу, губы которого изогнулись в полуулыбке в знак почтения и благодарности к собеседнику. — После окончания той франко-испанской войны, господин де Тюррен сказал о вас, что вы сражались великолепно — доблестно и безрассудно храбро. Он также отметил, что талантливое использование вами всех средств, которые могли закрепить за войсками короля успех, превосходило все, что он встречал. Лозен провозгласил с энтузиазмом: — Да здравствует Его Величество король! Слава Франции и нашему королю! Пусть военный талант маршала дю Плесси послужит славе Франции! Все хором повторили: — Да здравствует Его Величество король! — С вашего разрешения, я удалюсь, — молвил Филипп. Ему не терпелось снять зимнюю одежду. Филипп вежливо раскланялся перед всеми и уже хотел уходить, но, заметив, что де Лозен тоже собирался оставить придворных, он притормозил. У него было несколько вопросов к Лозену, и он полагал, что тот сможет ему на них ответить, сохранив их разговор в тайне благодаря тому, что они были друзьями. Филипп также рассчитывал, что сможет объяснить свое любопытство тем, что его долго не было при дворе, и потому он интересовался последними событьями. Через мгновение Филипп и Лозен, наконец, откланялись. Они прошли длинную галерею и через двустворчатые двери вступили в обширный зал, роскошно украшенный в стиле барокко обильной позолотой, великолепными росписями, хрустальными люстрами, дорогими видами мрамора, и нарядной, позолоченной мебелью с обивкой густо-красного цвета. Оттуда они могли перейти в крыло дворца, где в Версале в жуткой тесноте размещались придворные. Пользуясь тем, что они были в полутемном коридоре одни, Филипп знаком остановил своего спутника, показывая на близлежащий альков, где около стены стояла статуя какого-то древнегреческого героя. — Вы что-то хотите, месье дю Плесси? — осведомился Лозен. Филипп начал осторожно: — Вы знаете, что я долго пробыл в расположении частей армии. В ответ он услышал скорбный голос собеседника: — Вас не было в Париже десять месяцев — слишком долго. И здесь произошло много всего, в том числе то, о чем я не хочу говорить. — Так то, что сказал шевалье де Лоррен, правда? То, что Лозен сам намекнул на скандал вокруг графа де Пейрака, было Филиппу на руку — ему не пришлось ничего спрашивать самому. — Да, — подтвердил Лозен. — И это ужасно! Случилось то, что кажется невообразимым до сих пор! С вашего разрешения, я не буду это обсуждать с вами, и вам не советую. Мы находимся в близком окружении короля и не может огорчать его. — Он вздохнул, чувствуя себя неправым и виноватым по причине того, что уже похоронил де Пейрака и мысленно клеймил несчастного как колдуна. Он не знал, виноват ли Жоффрей или нет, но он так боялся оказаться в немилости у монарха, что практично решил предать семью де Пейрак забвению. Немного помолчав, Филипп решился заговорить. Это было опасно, но он хотел знать правду; а легкомысленный Лозен все в скором времени забудет и не сможет заподозрить его живого интереса к этой теме. — А что стало с женой этого человека? — Почему вам это интересно? Филипп надеялся, что его история покажется реалистичной. — Она одна из моих кузин. И я хотел бы знать, что с ней стало, на случай если она вдруг обратится ко мне за помощью. Я ведь должен знать, что происходит с моими близкими и дальними родственниками, чтобы не сделать ничего такого, что может покрыть позором мою семью и оставить неизгладимое пятно на чести моего славного рода. Я также не могу потерять расположение Его Величества — моего друга и нашего сюзерена. Именно этим и объясняется мой вопрос — ничем более. — Я понимаю. Расположение короля дороже всего. За это дело можно не сносить головы. — Ну? — Филипп слегка поднял брови. Словно боясь, что их услышат несмотря на то, что они были одни в коридоре, герцог де Лозен нагнулся к маркизу и сказал ему на ухо: — Графа и графини де Пейрак больше нет. Он казнен, а его жена либо подвергнута опале, либо отдала Богу душу. Она просто исчезла, и никто не знает, где она. — Он скорбно вздохнул. — Ходят слухи, что она тоже умерла, как и граф. Когда де Лозен отстранился и отступил на шаг назад, маркиз заметил, что лицо мужчины приобрело мертвенно-бледный, как у покойника, цвет, словно это он сам погиб, а не несчастная графиня. В глазах герцога читалась глубокая печаль и неподдельная скорбь, и в таком состоянии он выглядел старше своих лет. Филипп понял, что несмотря на его слова, его собеседнику не была безразлична судьба Анжелики, но в силу того, что он просто ничего не мог сделать, не навредив при этом самому себе, он предпочел ничего не предпринимать. — Спасибо, — ответил Филипп деланно-бесстрастным тоном. На отстранённо-надменном лике маркиза и в его глазах не отражалось никаких эмоций, и постороннему наблюдателю могло показаться, что ему абсолютно безразлична новость о том, что его кузина пропала или сгинула со света. Именно так подумал Лозен, который посмотрел на маркиза в некотором изумлении, словно ожидал увидеть хотя бы малейшее проявление горя о судьбе молодой родственницы. Затем Лозен попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилось лишь ее жалкое подобие, а от Филиппа вдруг повеяло колючей холодностью. Филипп подчёркнуто церемонно поклонился де Лозену и зашагал прочь, направляясь в свою комнату. По дороге он был весь во власти неверия и изумления, словно ему рассказали какую-то нелепую сказку о кузине. У него не укладывалось в голове, что Анжелика могла исчезнуть или того хуже погибнуть. Это не могло происходить на самом деле! А даже если бы это было и так, его все это ничуть не касалось, убеждал он себя; маркиз усилием воли запретил себе думать об Анжелике. Размышления новоиспеченного маршала прервались, когда он, наконец, остановился перед своими покоями. Филипп открыл дверь и вошел в темную комнату, где царила полная тишина, словно это место было отрезано от всего мира. Он прошел к столику в дальнем углу и зажег все шесть свечей в серебряном канделябре. Яркий свет от свечей залил небольшое помещение и разогнал причудливые тени, прятавшиеся по сумрачным углам. Затем он снял меховое одеяние и подошел к камину, в котором ярко пылало оранжево-красное пламя и весело потрескивали дрова; видимо, Ла-Виолетт побывал в его комнате и разжег огонь, чтобы стало тепло. Для того, чтобы свежий воздух проникал ночью, он подошел к окну и наполовину открыл его — будучи привычным к походным условиям жизни, он любил спать в прохладе и не боялся холода. Достаточно просторная комната, отведенная маркизу в Версале, была более роскошной, чем жилища остальных придворных. Три стены были задрапированы сине-золотой и пурпурно-золотой парчой, а четвертая — бардовым, длинноворсовым, генуэзским бархатом; вся цветовая гамма отражала общую помпезность направленности стиля барокко. В интерьере были использованы вычурный архитектурный декор с пластичными формами, а витиеватые и сложно переплетенные орнаменты создавали атмосферу небесной возвышенности и объемности. На полу лежал разноцветный, расписной обюссонский ковер ручной работы, на котором была расставлена лакированная, с изогнутыми ножками, мебель, отделка которой была богата витиеватыми, позолоченными, резными элементами; ценные породы дерева в отделке перемежались с мрамором. На стене, завешенной бархатом, висело большое зеркало в шикарной резной раме, украшенное массивной лепниной с позолотой; на потолке были яркие богатые фрески. Филиппу было комфортно в этой фешенебельной обстановке, и его нервы начали потихоньку расслабляться. Его взор упал на круглый стол с массивной столешницей из мозаики и цветного мрамора, на котором лежала внушительная пачка пергаментов — корреспонденция маркиза — и перо, воткнутое в чернильницу. Чувствуя, как усталость грузом обрушивается на него, мужчина принял решение лечь спать вместо того, чтобы отвечать на письма главного маршала де Тюррена и нескольких иностранных военачальников сегодня — он сделает это завтра с утра. Через минуту прибыл его верный слуга, Ла-Виолетт, чтобы помочь хозяину подготовиться ко сну; и вот уже камзол, чулки, панталоны, и прочая одежда, а также белокурый парик, были сняты и аккуратно сложены слугой на софе и на диванный столик с массивными резными ножками. Почтительно поклонившись, Ла-Виолетт удалился к себе в маленькую комнату, прилегающую к апартаментам маркиза. Раздетый Филипп подошел к широкой кровати из красного дерева с невероятной красоты балдахином, декорированным золотом, а также с ажурным изголовьем, украшенным золочением и изящной резьбой. Пуховую перину закрывало покрывало из красно-золотистого шелка. Сама кровать, стоящая в алькове, напоминала не предмет мебели, а шатер с массой занавесей, всевозможных драпировок, и бахромы — все в красно-золотистой гамме. С обеих сторон кровати стояли два низких столика изогнутой формы с резными украшениями. Маркиз посмотрел на себя в зеркало на противоположной стене. Полностью обнаженный, он был стройным и превосходно сложенным Аполлоном; совершенно изумительным, как итальянская статуя античного героя. Каждая женщина, которая лицезрела Филиппа без одежды, с трепетом сообщала ему, что она никогда не видела никого более великолепного. Он неоднократно слышал это от тех, кто восторгался его красотой. При этой мысли, маркиз криво усмехнулся, думая о том, что лишил женщин такой возможности в силу того, что в последние годы он совсем перестал предаваться любви, а просто грубо брал тех, кто попадались ему в военных походах или тех случайных дурочек, которые, очарованные его красотой, хотели вступить с ним в связь. — Проклятая красота, — сказал Филипп самому себе. — Видимо, она правда бывает проклятой.
Anais de M: Мужчина с удовольствием растянулся. Веки его налились тяжестью, глаза закрылись, и он быстро погрузился в сон, который был на удивление спокойным. Однако, скоро чей-то резкий прыжок и шелест ткани покрывала заставили его открыть глаза и сесть в постели. Так как он не погасил свечи, которые еще не догорели, комната была хорошо освещена, и его полусонный взор упал на обнаженную женщину, лежавшую на другой стороне кровати. Оранжевое свечение в камине свидетельствовало, что огонь еще не погас совсем, и в комнате было тепло. — Доброй ночи, маршал дю Плесси, — поприветствовала его дама, дерзко смотря на него. — Вы? — прохрипел Филипп, потирая глаза. — Что вы здесь делаете? Его сон как рукой сняло, и он уставился в упор на мадам Констанцию, вдовствующую графиню де Вингеро. В свете свечей ее кожа и длинные, рыжие, распущенные волосы, рассыпавшиеся по плечам и спине, отливали золотом. Прошло пять лет с момента их последней встречи в конюшне Сен-Жерменского дворца, но Филипп все еще находил ее привлекательной. Она не изменилась: ее тело было стройным, как лебединая шея, и, одновременно, сильным и пружинистым, как у леопарда. Против его воли в Филиппе начало просыпаться физическое желание. Констанция плотоядно улыбнулась, но не подвинулась, словно специально держала дистанцию между ними. — Я решила навестить вас, так как узнала, что вы, наконец, вернулись в Париж. Вы были в армии так долго, и я уже начала опасаться, что король подверг вас опале. — Она понизила голос до шепота. — Но меня известили, что вас сделали маршалом Франции. Теперь еще больше дам захочет женить на себе сиятельного маршала дю Плесси де Бельера! — Это не ваше дело! Гнев начал закипать в его крови. — А как же иначе? — она ласково потрепала его по щеке, наконец, допуская физический контакт. Он отдернул и схватил ее руку, но она умудрилась высвободить ее. — Только вот они не знают, каким вы можете быть, господин маршал. Вы ведь все такой же солдафон? — Мадам, вы сами пришли ко мне, — злостно хихикнул маркиз. — Мне стоит таких трудов сдерживаться сейчас, но я начинаю думать, что стоит преподать вам урок. — Урок? — с трудом выдавила она из себя. На миг в ее глазах промелькнул страх, но потом они заискрились интересом. Ведь она знала, какому риску себя подвергала, когда пускалась в это приключение. — А если я буду сопротивляться и кричать? Сейчас мы в Версале, а не в конюшне. Уста Филиппа изогнулись в уничижительной усмешке. — Мадам де Вингеро, ваша стойкость и смелость вызывают у меня восхищение. Но в этой борьбе вам не победить. Потому что я ни во что не ставлю женщин. И вы слышали о моей репутации; да вы и сами знаете, на что я способен. Констанция одарила бывшего любовника долгим, исследовательским взглядом и вздохнула. За все прошедшие годы она не смогла понять, почему этот мужчина, такой божественно красивый и такой бесчеловечный, так сильно притягивал ее, как никакой другой. Несмотря на то, что в Париже вдова вела распутную жизнь и у нее было много любовников, Филипп дю Плесси был ее главной страстью, и иногда ночами она мечтала воссоединиться с ним, а когда видела его при дворе и на других светских мероприятиях, с трудом подавляла вожделение. И вот сегодня, услышав, что Филипп был при дворе, она не удержалась и решила нанести ему визит в ночи. Сведения о Филиппе графиня черпала из сплетен Нинон де Ланкло, Мари Мадлен де Лафайет, и других подруг. Констанцию интересовало буквально все о маркизе — как и где он жил и проводил время, в каких отношениях от состоял с королем и его окружением, какие победы одержал на полях сражений, и все сплетни из светской жизни. Она внимательно слушала рассказы о его подвигах, приводившие ее в такой восторг, что она не могла сдержать улыбки. Филиппа называли закоренелым холостяком, и она подозревала, что он не планировал жениться, будучи солдатом до кончиков пальцев, впитавшим в себя чувство долга и обязанность выполнять приказы. Почему же она не могла его забыть? Глядя сейчас на его лицо греческого бога, Констанция сразу нашла ответ. У нее не было ничего общего с Филиппом — ни интересов, ни увлечений, да и замуж она за него больше не хотела, но его красота настолько пленила ее много лет назад, что словно прокляла ее на вечные воздыхания о ее неудачном романе с ним и о ее погубленной «любви». Филипп дю Плесси был настолько совершенен, что люди буквально останавливались, увидев его на улицах Парижа, под сводами Версаля, или в светском салоне. А нагой он был непередаваемо великолепным произведением искусства Творца! Вот что его красота сделала с женщиной! — О да, я знаю, — она состроила гримасу. — Помните, значит? Тогда зачем вы пришли? Констанция необдуманно бросила: — Если вас кто-то когда-то увидит, он вас никогда не забудет! И еще, ваша красота настолько божественна, что кажется неправдоподобной! Голубые глаза Филиппа потемнели и стали жесткими, как блеск вражеских копий. Ее бездумное заявление предопределило ее судьбу: в нём закипела лютая злость, и вызрел план — месть за обиду и боль, которую ему причинял тот факт, что женщины так сильно хотели его за его красоту. Она до сих пор не осознала, что ее речи о его внешности в конюшне послужили причиной его дикой вспышки агрессии. Констанция была шлюхой и пустышкой еще большей, чем он предполагал ранее, и животная ярость, внезапно овладевшая им, заставила его отбросить привычную сдержанность и всякую любезность. Слова вылетели из его рта со свистящим звуком: — Вы даже не понимаете, насколько правдоподобной вам сейчас покажется моя красота. Я могу быть жесток, но я всегда честен в своей жестокости и встречаю противника лицом к лицу. Но есть вещи, которые честный воин и военачальник может вынести только до определенных пределов. Уловив садистский блеск в его очах, она задрожала всем телом. Ну что она сказала не так? Ведь она только сделала ему милый комплимент о красоте! Тогда почему же он так разозлился на нее? Она не понимала Филиппа и его поведения так же, как и многие не могли разгадать, почему мужчина такой внешности имеет репутацию прожженного женоненавистника. — Ах, дорогой Филипп! — прощебетала она, надеясь унять его гнев ласковыми словами. — Будьте другим! Вы никогда не были утонченным любовником, но вы не всегда были грубы! — Поздно, — маркиз схватил ее за плечи железной хваткой и навалился на нее. Констанция начала выдираться и ерзать под ним, но он навалился на нее всем грузом своего тела. — Отпустите меня! Вы делаете мне больно! Я не хочу быть с вами так! — У вас долг передо мной, моя дорогая. — Филипп с силой сжал пальцами ее плечи, прерывая ее движения и замуровывая ее в капкан своих рук. — Вы сами пришли и нарушили мой покой. Так и извольте заплатить за свой проступок и погасить ваш долг. — Его рот искривился в усмешке. — Не волнуетесь, графиня. Я не буду вас бить наотмашь, так как мы при дворе. Филипп неделикатно коленом раздвинул ей ноги, и резко, с силой, вошел в нее до предела, до самой глубины, на которую был способен. Констанция так вздрогнула от неожиданной боли, что сама испугалась этого; у нее потемнело в глазах. Вдруг она промурлыкала имя Филиппа, смотря ему в глаза; ее очи были наполнены слезами горечи. Ее бархатный, чуть-чуть хрипловатый голос был соблазнительным ровно настолько, чтобы перед мужчиной открылись желанные горизонты — она точно знала, как он должен звучать, чтобы пленить. И прием графини мог подействовать на кого угодно, но только не на маркиза — он быстро разгадал ее хитрую уловку, и от этого его озлобление на нее и всех женщин только многократно выросло. Чтобы избежать ее укоряющего взгляда, маркиз уткнулся ей в шею и задвигался в ней, быстро, остервенело, и фанатично, так глубоко, что, казалось, протыкал ее насквозь. С каждым нещадным движением он будто бы вторгался в капитулировавшую крепость врага, сметая все на своем пути, создавая смерч болезненных ощущений у нее внутри, полностью разграблял ее тайники души и тела, а затем мчался прочь с шумом и грохотом, чтобы через короткое время вновь вернуться и снести все, что осталось. Обхватив ладонями ее бедра, Филипп приподнял ее, чтобы проникать еще глубже, неистово прижимая Констанцию к себе; она ощущала его широкую, крепкую грудь, и предательское наслаждение накатило на нее из самых глубин ее естества. Это не было ни насилием, ни страстным танцем любовников, а всего лишь похотливым и низменным совокуплением, которое удовлетворяло плотские потребности Аполлона и глушило его инстинкты воина-завоевателя амурных крепостей. Такими были все грубоватые и иногда вакхические единения Филиппа с противоположным полом: он ничуть не заботился об удовольствии дам и только брал от них свое — точно так же, как Зевс, царь богов, не беспокоился об удовольствиях смертных, хотя делал их плодородными. В военных походах у Филиппа бывали варварские моменты, когда он, обезумев от пролитой крови, запаха смерти, и выпитого вина, вытворял с попадавшимися ему женщинами то, что никогда не сделал бы в Париже и при дворе. Сжав зубы и зарычав как дикий зверь, Филипп сделал последний глубокий натиск на ее плоть, словно пробивая брешь в стенах защищающегося города, и отдался блаженству. Несмотря на то, что Констанция была лишь пассивным телом, ему показалось, что он взорвется на тысячу мелких осколков — настолько сильным и острым было наслаждение. Ощутив содрогание любовницы, он глухо застонал и иронично оскалился, думая о том, что она была по какой-то необъяснимой причине одной из немногих женщин, кто получал удовольствие от соитий с ним. Маркиз обмяк на ней, словно едва не потерпевший крушение корабль, спустивший паруса в безопасной гавани после страшного шторма; она пробежала пальцами по его волосам на задней стороне шеи. Констанция алкала, чтобы он поцеловал ее так, будто хотел в ней раствориться. — Филипп, — прошептала она. — Вы такой странный человек. Я не могу разгадать вас. Маркиз не был настроен на разговоры с ней. — Я не поддаюсь никаким женским чарам, мадам. Это бесполезно. Вы выполнили свой долг, и теперь можете выметаться отсюда. Он поднял голову с ее плеча и скатился с нее на свою сторону кровати, не удостаивая ее даже взгляда. Она посмотрела на него, вновь любуясь его неописуемыми чертами, заметив капельки пота на его высоком лбу и на усах. Когда же их взоры встретились, по волчьему блеску в глазах она поняла, что он не испытывал к ней даже простой благодарности за то, что она удовлетворила его. Ее спонтанный гнев поднялся, как гигантская волна, которая поглотит их обоих. Графиня запустила артиллерийский обстрел. — Граф де Пейрак мертв; сожжен на костре как худший государственный преступник. Нет, даже хуже — как всеми отвергнутый и опозоренный колдун, проклятый святой Церковью! А его потрясающая жена, недавно блиставшая в парижском свете, исчезла — растворилась, как будто никогда не существовала! Красавица графиня де Пейрак отправилась в преисподнюю, куда дьявол забрал и душу ее урода мужа! — Она злорадно расхохоталась. — Ваша кузина сущая дьяволица, господин маршал дю Плесси! Филипп молчал, шокированный ее внезапным выпадом. Однако, его глаза налились кровью, и он даже не пытался справиться с зашкаливающим гневом. Еще миг, и он взорвется… Почувствовав упоение от своей язвительной речи, Констанция атаковала вновь: — Скажите, мессир Филипп, вы еще думаете об этой жене колдуна из Тулузы? Теперь вам придется грезить об аде, так как она точно там! Я видела ее в Париже многократно, и она показалась мне Афродитой. — Она рассмеялась и выплюнула слова с неоправданным, неизмеримым ехидством: Ах, как грустно! Вы и она — два существа божественной красоты, словно Марс и Венера в обличиях людей, и у вас, казалось бы, такая разная судьба! И все же есть сходства: вы оба мечены красотой! Ей ее проклятая красота подарила смерть и забвение ее имени, а вам — жестокость и одиночество. Рассвирепевший Филипп размахнулся и впечатал свой кулак в лицо женщины так страшно и метко, так сильно, что она громко вскрикнула и на какое-то время потеряла связь с реальностью. Несколько раз он ударил Констанцию со всего размаху так, как редко бьют мужчин, а она чуть не потеряла сознание от боли. Он обзывал ее самыми грязными словами, которыми только можно называть падших женщин, и продолжил бы избивать ее дальше, до полусмерти, переломал бы ей все кости лица, если бы вдруг не спохватился, что они во дворце. — Убирайся отсюда, шлюха, — прошипел маркиз сквозь оскаленные зубы. Филипп сбросил ее с постели на пол и брезгливо отвернулся, не обращая ни малейшего внимания на ее всхлипывания. — Я не убью тебя только потому, что мы во дворце. Но если ты еще раз попадешься мне на глаза, пеняй на себя. Не испытывай моего терпения — его может не хватить. Кровь текла алым ручейком из ее разбитой губы, а ее левый глаз вздулся, но Констанция этого не замечала. Во всепоглощающем ужасе она уставилась на Филиппа: в его очах не было жалости и сострадания, и она не сомневалась, что он с превеликим наслаждением задушил бы ее или забил бы до смерти. Голова болела так, словно своими ударами он расколол ее череп, и она приложила руки к вискам, хватая ртом воздух. Филипп был очень жесток к ней, но Констанция, хотя это должно оскорблять ее, почему-то не возмущалась — она поняла, какую ошибку совершила сегодня, и что дороги назад в этот раз не было, так как она переступила черту недозволенного. — Я не хотела, — промычала она надломленным голосом. Сильно шатаясь и зажимая рукой губу, она поднялась с пола и набросила на себя халат, который сняла, когда пробралась в комнату. — Пошла вон, — процедил он, глядя в пустое пространство. Он накрылся простыней по плечи. Когда Констанция ушла, и шум ее шагов стих в коридоре, Филипп закрыл глаза и внезапно поймал себя на мысли о том, что ее безобразная речь о предполагаемой смерти Анжелики причинила ему сильные муки. Он хрипло застонал и вдруг начал хватать ртом воздух, словно перста смерти железным кольцом сомкнулись вокруг его горла. Но это быстро прошло, дыхание его восстановилось, но сердце от сковавшего его ужаса готово было выскочить из груди. Как фаталист Филипп не боялся гибели и смотрел ей в лицо бесстрашно в сражениях; но никогда еще мысль о чьей-то смерти не причиняла ему такой жуткой боли, как то, что он узнал сегодня. Анжелика де Сансе де Монтелу исчезла или была мертва! Эти слова проносились в сознании маркиза, как табун ретивых лошадей, с такой скоростью, что Филипп никак не мог остановить их поток и сосредоточиться, не способен был перестать думать о кузине. Смерть его отца доставила ему боль, но он принял ее как подобает истинному дворянину и похоронил его с почестями. Его печальный внутренний голос напомнил ему: «Анжелика мертва!», и сердце его сжалось так болезненно, что он едва сдержал стон. Ну почему он испытывает такие чувства? Перед мысленным взором Филиппа вновь предстала Анжелика такой, какой он ее видел в замке Плесси. В то время она была очень юной, но обещала стать необычайно красивой девушкой уже тогда. Именно так и случилось, вот только она никогда не принадлежала ему. Вместе с волной глубокой скорби, маркиза захлестнула невыразимая и утонченная, словно тончайшее фламандское кружево, нежность к этой прелестной девушке, которую он много лет не видел, но образ которой так живо воссоздавало его сознание. Но сейчас, когда Анжелика уже, скорее всего, не была частью земного бытия, для Филиппа больше не существовали ни прошлые мечтания, ни глупые думы о том, что могло бы случиться в его жизни, если бы он посватался к ней. С ясностью, которая бывает у гениального ученого в случае озарения, Филипп внезапно осознал, что вплотную приблизился к роковой черте в своем существовании. Его ранимая душа уже давно выросла и загрубела настолько, что на войне его тянуло громить, убивать, и насиловать с пьяными ордами солдат. До сих пор только светлые воспоминания о Баронессе Унылого Платья позволяли ему дышать чистым воздухом в королевстве фальши, подлости, и лжи. За эти спасающие и успокаивающие образы из прошлого Филипп цеплялся в минуты безумств в битвах или в припадках бешенства, как за соломинку — именно они останавливали его перед той чертой, перейдя которую, его душа погибла бы навсегда, а сам он бы увяз по уши в болоте греха. Но теперь Анжелики больше нет! Баронесса Унылого Платья мертва! Она ушла навсегда! Ах, как Анжелика была красива! Констанция была права в том, что Филипп и его кузина были оба мечены красотой — божественной и проклятой. На миг, он представил, как бы блистательно он и Анжелика смотрелись бы вместе — ведь при французском дворе не было более красивых женщины и мужчины, чем они. Усилием воли, он отогнал эти мысли, как несущественные. Отвратительные словоизлияния маркиза де Варда отравляли Филиппу кровь, подобно смертельному яду. Внезапно его охватила безумная ярость, направленная на Варда и Анжелику. Наверняка, маркиз не лгал! Де Вард был известным развратником, прожигателем жизни, и сплетником. Филипп презирал такой тип людей до глубины души, но Вард не был вруном, хотя часто преувеличивал свою славу ловеласа. Неожиданная мысль проткнула его, словно удар меча: Анжелика была с де Вардом в то время, пока Жоффрей де Пейрак был еще в Бастилии. Филипп сжал кулаки и хрустнул костяшками; он быстро открыл и закрыл глаза. Неужели его кузина оказалась такой же, как все остальные женщины? Могла ли она походя изменять своему хромому супругу, которого, согласно слухам, обожала? Нет, это невозможно! Такие мысли не стыковались с тем светлейшим образом чистой, целомудренной, и наивной девушки, которую он увидел в Плесси и над которой незаслуженно насмехался. Внезапно Филиппу представилась Анжелика, лежащая в коридоре Лувра на полу, изнасилованная, униженная, и рыдающая, и его вдруг осенило, что беспринципный Вард вполне мог действовать именно так. О, как же Филипп ненавидел высший свет в этот момент! Невидимые силы, захватившие все его существо, ввели его в исступленное бешенство. «Неужели маркиз де Вард принудил мою кузину? — вопрошал про себя он. — Неужели этот ублюдок мог сделать такое ей? Конечно же, он мог это сделать, и, видимо, так оно и было. Но сейчас это уже не важно, так как Анжелика мертва. — Злоба, оседлавшая его несколько мгновений назад, отпустила поводья. На смену ей пришла глубокая меланхолия, столь же сильная, как мировая скорбь. — Многим девушкам приходится служить удовлетворению ненасытной похоти мужчин. Разве я лучше Варда?» Глаза Филиппа открылись, грудь его тяжело вздымалась; голубые глаза заволокло темнотой, как небесный свод перед грозой. Со смертью Анжелики, вся его жизнь изменилась самым плачевным образом. Душа наивного, мечтательного юноши, не растлённого развратом, лицемерием, и амбициями — душа человечка, который смог сохранить щепотку нравственной чистоты в мире грязи, морального декаданса, и духовной нищеты — кровоточила, извивалась в агонии, и должна была испустить дух. И вот она уже почти умерла и содрогалась в конвульсиях, но, неожиданно, уснула тихим, необычайным сном, словно затем, чтобы когда-то в будущем воскреснуть. Густая пелена непонимания окутала Филиппа, словно невидимая сеть стервятников, и он испустил тяжкий вздох. «— Я все равно буду помнить вас, Баронесса Унылого Платья, — размышлял он. — Я всегда буду сожалеть, что тогда не нашел вас в Плесси. Разве можно вас забыть, Анжелика? Вы, наверное, и были моей первой любовью, если любовь существует». Горечь отравляла сердце и душу Филиппа, но память об Анжелике у него все равно никто не отнимет.
List: Anais de M, мне ваш Лозен очень понравился!!! Такой шикарный придворный, который понимает, что нужно молчать, но все равно "душа просит"! Хоть бы - пару слов сказать, чтоб легше стало))) Ваш Фил мне немного непривычный, он во всех ваших работах гораздо бОльший романтик нежели в каноне, но опять же, возможно, он был бы таким или мог быть, если бы... Зато некоторые фразы, ИМХО, совершенно Филовские, я получила море удовольствия! Anais de M пишет: я заплатил десять тысяч ливров за бриллиантовую отделку камзола. Anais de M пишет: — Грубость свойственна солдату, — молвил Филипп и убрал руку. Он говорил теперь хриплым, почти неслышным голосом человека, разговаривающего во сне. — Запомните это, мадам. Anais de M пишет: Я всегда буду сожалеть, что тогда не нашел вас в Плесси. Разве можно вас забыть, Анжелика? Вы, наверное, и были моей первой любовью, если любовь существует». Всегда думала - а если б он ее нашел? Ведь Фил был тогда, несмотря на растление и всех дам еще вполне романтичный молодой человек, помните - в фей верил? Как вы думаете, если бы у них в Плесси встреча состоялась, прогулка, яблоко, поцелуй, он бы был чуть мягче, чуть легче к жизни относился? Или это просто стало бы воспоминанием полудетским, полулиричным, иногда одинокими вечерами за бутылкой коньяка? ;)
Леди Искренность: Очень понравилось. Огромное спасибо. Очень тонко и глубоко выписан образ Филиппа, вся трагедия и надлом этого персонажа. Это пожалуй лучший фанф о Филиппе из всех, что я ранее читала. Возможность залезть к нему в голову, увидеть персонаж изнутри, удивительна. У меня давно изменилось мнение о Филиппе, спасибо новой версии и форуму. И если раньше, в юношеском максимализме я его не приемлила, то сейчас я глубоко сочувствую этому образу. Ещё раз спасибо. Это финал или есть возможность побывать в голове Фила и дальше?
полная версия страницы