Форум » Творчество читателей » Цикл "Лепестки на волнах", фики по "Одиссее капитана Блада" » Ответить
Цикл "Лепестки на волнах", фики по "Одиссее капитана Блада"
Nunziata: Я помню, что на сайте есть поклонники этой замечательной книги. Решилась вот представить вашему вниманию и другие мои истории, уже только по миру капитана Блада, хотя письмо Ибервиля из эпилога "Сокровища Моргана" здесь тоже будет фигурировать. Итак, Путь домой часть первая. Беты (редакторы): fitomorfolog_t Пейринг или персонажи: Питер/Арабелла, дон Мигель/Арабелла; Джереми Питт, Волверстон и другие Рейтинг: около R Жанры: Гет, Приключения, Ангст Описание: Питер Блад, покончив с пиратством, стал губернатором Ямайки. Он и Арабелла вместе и счастливы. Но... Арабелла попадает в руки дона Мигеля, и это еще полбеды... Постканон. Август-октябрь 1689 Посвящение: Выражаю благодарность *jelene и Natoth за терпение и советы) Искупление часть вторая с интермедиями Персонажи: Дон Мигель/ОЖП, Эстебан, Питер Блад, Арабелла, омп и ожп Рейтинг: R Жанры: Приключения, Мелодрама, Романс Примечание: Авторское видение образа дона Мигеля де Эспиносы и его судьбы. В истории присутствуют Питер и Арабелла - в воспоминаниях и в последних главах, однако они являются пусть значимыми, но не главными героями. Матчасть условна, посему - местами некоторая историческая AU + умышленное допущение автора Цитаты из романа Сервантеса "Дон Кихот" Кинжал дона Эстебана часть 3 Персонажи: дон Мигель/Беатрис Жанр: агнст Рейтинг: PG Описание: Кинжал молодого повесы не мог просто так пылиться на полке. 1698-99 гг Лепестки на волнах часть 4 Персонажи: дон Мигель де Эспиноса/Беатрис; дон Диего де Эспиноса Рейтинг: PG-13 Жанры: Ангст, Драма Предупреждения: Смерть персонажей, Нехронологическое повествование Описание: Приключения. Пришел срок адмиралу де Эспиноса подводить итоги. Постканон, 1707 год. Посвящение: Благодарю momond за бетинг текста
Nunziata: 3 Любовь и страдания сеньориты Сантана Утром следующего дня Беатрис вошла в комнату де Эспиносы в сопровождении Лусии. Рамиро заканчивал перевязку, и Беатрис сглотнула, бросив взгляд на покрасневшую от крови воду в небольшом тазу. Однако врач казался довольным. – Доброе утро, сеньорита Сантана. – Доброе утро, сеньор Рамиро. И думаю, вы может обращаться ко мне по имени, ведь я теперь ваша помощница. Врач слегка наклонил голову: – Как вам будет угодно, сеньорита Беатрис. – Как прошла ночь? – как ни пыталась Беатрис сохранить спокойный тон, ее голос дрогнул: – Есть... улучшения? – Да, и я этому чрезвычайно рад. Вот, взгляните, сеньорита Беатрис, – Рамиро указал ей на ворох скомканных, в бурых пятнах, бинтов: – Вы же не боитесь вида крови? – Беатрис сжала губы и покачала головой, что вызвало у него добродушную усмешку: – Кровотечение почти прекратилось и воспаление проходит, это хороший признак. – Я тоже рада. Лусия, убери здесь и принеси воды. Дождавшись, когда служанка уйдет, Беатрис неожиданно для самой себя задала вопрос: – Сеньор Рамиро, вам, быть может, известно это имя — Арабелла? – Кто... Откуда оно известно вам?! – опешил врач. Девушку смутила такая реакция, и она не знала, что ответить, но Рамиро уже догадался: – Я понял. Дон Мигель иногда зовет ее в забытьи. Увы, с этим именем у него связаны тяжелые воспоминания. – Простите... – Беатрис корила себя за любопытство и бестактность. – Вам не за что просить прощения, сеньорита Беатрис. Вы не могли знать. Возвращение Лусии, которая несла большой кувшин с водой, заставило обоих прервать разговор. Водрузив свою ношу на столик, она выжидающе уставилась на свою госпожу. – Сеньор Рамиро, для вас приготовлен завтрак, Лусия проводит вас. Оставшись одна, Беатрис внимательно оглядела дона Мигеля: лихорадка не отпускала его, но даже сравнительно небольшого опыта девушки хватало, что бы понять, что ему и в самом деле лучше. Она дотронулась до лба де Эспиносы, затем решила вновь попытаться сбить жар при помощи обтирания. На этот раз, запретив себе «неуместный душевный трепет» – как ей услужливо подсказал внутренний голос, она спокойно закатала простынь до колен раненого. Обтирая его, Беатрис негромко напевала старинную андалусскую песенку. Вчера она удивилась благотворному воздействию колыбельной, ну раз так, то ей не составит труда петь еще. Она уже почти закончила, когда вдруг ощутила какое-то изменение — вернее, напряжение, — разлившееся в воздухе. Подняв голову, она встретилась глазами с пристальным, совершенно осмысленным взглядом дона Мигеля. Беатрис стало не по себе. У нее возникло впечатление, что вовсе не ее он ожидал увидеть. А кого? Своего врача? Ту женщину, чье имя он твердил вчера в бреду? Подумав, что, возможно, дон Мигель еще не до конца пришел в себя, она сказала: – Вы помните, что были ранены, дон Мигель? А потом вы пожелали вернуться в Ла-Роману? Он едва заметно кивнул, затем провел языком по сухим, потрескавшимся губам. – Вы хотите пить? Снова кивок. Тогда она взяла стоявшую на столике чашку с водой и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла к его губам. Напившись, дон Мигель спросил, с трудом выговаривая слова и без особой любезности в хриплом голосе: – Что вы... здесь делаете... сеньорита Сантана? Беатрис растерялась: – Ухаживаю за вами... – Вы? – Я часто помогаю монахиням в больнице, – сдержанно пояснила Беатрис, задетая неприкрытым скептицизмом в тоне дона Мигеля. – Так что пусть это вас не смущает. Уголок рта де Эспиносы дернулся в подобии усмешки: – Как по мне... так это вы... смущены, сеньорита Сантана... – Вовсе нет! На одре болезни между высокородным сеньором и убогим нищим... – Беатрис осеклась: да что же это на нее нашло! Уже во второй раз с ее языка, прежде чем она успевает прикусить его, слетает бестактность… или дерзость! – Нет никакой разницы? – усмешка на его губах стала явственней. Де Эспиноса опустил веки и замолчал. Беатрис уже решила, что он потерял сознание, но вот взгляд раненого вновь упал на нее: – И в этом вы... абсолютно правы... – он попробовал осторожно вздохнуть и раскаленный гвоздь, засевший в его груди, немедленно напомнил о себе. А ее пальцы такие прохладные... Он едва слышно пробормотал: – Что же, продолжайте... то, что вы так хорошо начали... сеньорита Сантана... Несколько минут де Эспиноса наблюдал, как непрошеная сиделка, взяв губку, смачивает ее водой и приступает к прерванному занятию. Однако слабости у него закрывались глаза, и он сам не заметил, как целительный сон завладел им. *** «Глупо отрицать очевидное... Я люблю его...» – Беатрис нервно дернула затянувшийся на шелковой нитке узелок. – «И большего безрассудства трудно представить...» – Вы чем-то огорчены, сеньорита Беатрис? – С чего ты взяла, Лусия? – Да вы уже в третий раз рвете нитку... – В самом деле, – Беатрис через силу улыбнулась и отложила вышивку. – Сеньор Франциско сказал, что дон Мигель вне опасности, – служанка проницательно смотрела на нее. – Я не переживаю из-за дона Мигеля, ну, то есть переживаю – как и за всех недужных... Я просто немного устала. Беатрис вскочила и быстро подошла к окну. – Сеньорита Беатрис, – лукаво протянула Лусия. «Нет, я совершенно потеряла голову! Еще немного, и о любовных страданиях Беатрис Сантана будут говорить на рыночной площади! Или слагать серенады. Тем более, что предмет моих воздыханий смеется надо мной, даже стоя на краю могилы. Хотя нет, я и сама думаю, что он выживет. И слава Всевышнему... Ну почему же его насмешки так задевают меня?!» – Сеньорита Беатрис, ну на меня-то вы можете положиться! – Положиться — в чем, Лусия? Отправить с тобой записку с просьбой о свидании, как делают некоторые девушки и замужние женщины? – с горечью сказала Беатрис. – Будь дон Мигель в добром здравии, едва ли он вспомнил бы о моем существовании и тем более – откликнулся на эту просьбу. Даже если я была достаточно безумна, чтобы пойти на такое. – Все дело в женщине, – вдруг уверенно заявила служанка. – Что ты несешь?! – в голосе сеньориты Сантана прорезался гнев. – Я расскажу вам... только не сердитесь! Вы помните его слугу, Хосе? Так вот, он славный парень и очень обходительный... – Лусия мечтательно улыбнулась, но тут же спохватилась: – Ну да речь не о нем, – она заговорила совсем тихо, и Беатрис наклонилась к ней: – В прошлый раз на галеоне дона Мигеля была женщина... То ли гостья, то ли... ну, я не знаю. Дон Мигель спас ее с разбившегося корабля. Хосе не то, чтобы болтун, но однажды я шла в скобяную лавку и встретила его на улице, он был такой растерянный... Оказывается, дон Мигель велел купить женское платье, а бедолага не знал, куда пойти и что выбрать. Я помогла ему, ну и вытянула из него про эту гостью... Странно, сейчас-то он и носа не кажет... – расстроенно закончила она. – Да, все дело в женщине, Лусия, – не скрывая грусти, отозвалась Беатрис, представив, что всего пару недель назад дон Мигель, возможно, сжимал свою возлюбленную в объятиях. – И ничего не изменить... – Сеньорита Беатрис, я, конечно, девушка темная и не прочитала ни одного из тех романов, что лежат вон там, на столе, и не знаю, как это бывает у благородных господ, – заговорщически прошептала Лусия. – Но сейчас-то той доньи нет. Бог весть, где она. А вы здесь, рядом с ним... – Как раз у благородных господ и бывает, что чем дальше их идеал, тем сильнее они поклоняются ему... – Э, идеал... разве с ним тепло, с идеалом-то? – Будет, Лусия, придержи-ка язык, – строго ответила Беатрис. – Молчу. Только... вы всегда такая веселая были, ласковая ко всем. Вот такой и оставайтесь. «И в самом деле... Я полюбила безответно, но разве само чувство не стоит того, чтобы изведать его? Ну что же, дон Мигель де Эспиноса, как бы вы не насмехались и не язвили, в ближайшие дни вам не избежать моего общества... А я? Я буду просто радоваться». *** День прошел, не принеся больше никаких новостей, а следующим утром Беатрис появилась в комнате раненого, окутанная облаком свежести и цветочными ароматами. В руках у нее была толстая книга. Дон Мигель был в сознании, и девушка дружелюбно поприветствовала его и сеньора Рамиро. Ей показалось, что в сумрачных глазах де Эспиносы мелькнуло удивление. – Прекрасное утро, сеньорита Беатрис, – улыбнулся Рамиро. – О, да, сеньор Рамиро. Что нового? – Все идет хорошо. Вы же знаете что делать? Я оставлю вас ненадолго, на галеонах есть и другие раненые, я должен проведать их. Врач ушел, а Беатрис, все время ловящей на себе непроницаемый взгляд дона Мигеля, пришлось-таки преодолеть миг нерешительности. Она глубоко вздохнула и сказала как ни в чем не бывало: – Я рада, что вы поправляетесь, дон Мигель. И вам наверняка не терпится вернуться к вашей обычной жизни. – Не могу... не согласиться с вами, сеньорита Сантана... – медленно произнес он. – Я и так доставил порядочно... хлопот. В том числе вам. – О, мне это совсем не тяжело! – вырвалось у Беатрис. Де Эспиноса с сомнением посмотрел на нее: – А вам что за радость возиться с полумертвым сеньором, вдвое старше вас? – Ну во-первых, вы вовсе не полумертвый и не старый... – начала Беатрис и замолкла, увидев, как брови раненого поползли вверх. Кровь прилила к ее щекам, и теперь-то девушка смутилась окончательно: ну вот, она опять болтает невесть что! – Хорошо, если вы так считаете, – дон Мигель хрипло рассмеялся и, поперхнувшись, схватился за грудь. Смех перешел в надсадный кашель, Беатрис подскочила к постели и, взяв кружку с водой со столика, протянула раненому. – Вам вредно много разговаривать, – обеспокоенно сказала она, помогая ему напиться. – Мне пришло в голову почитать вам, чтобы скрасить скуку. Вам знаком роман сеньора Сервантеса? – Признаться, чтение романов... никогда не являлось... для меня достойным времяпрепровождением, – задыхаясь, выговорил де Эспиноса. – Вам придется приобщиться к этому... недостойному занятию, – теперь пришел черед Беатрис насмешливо улыбнуться: – Потому что я намерена прочитать вам этот роман. Времени у нас предостаточно. Де Эспиноса мученически возвел взгляд вверх. – Выбора нет, – предупредила Беатрис, утраиваясь поудобнее в кресле, – Но я разрешаю вам спать. «...В некоем селе Ламанческом , которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке...» «Нищих идальго полно и в Мадриде... » «...Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник...» «И о таком вздоре написана толстенная книга? Раз уж ад отверг меня, буду считать это наказанием за грехи... А голос у нее глубокий... как море... Море...» *** Вечером того же дня Беатрис снова зашла проведать дона Мигеля. На столике возле кровати стояла глубокая миска с теплой водой, резко, пряно пахло травами. Запах показался девушке смутно знакомым, но она не могла точно определить, какие именно травы использует сеньор Рамиро. Неожиданно врач предложил ей: – Сеньорита Беатрис, если желаете, помогите мне при перевязке. Вы упомянули, что у вас есть уже навык, но возможно, вам будет полезно еще немного попрактиковаться. Беатрис заколебалась, внезапно поняв, что все ее навыки куда-то разом исчезли. Но заметив насмешку во взгляде дона Мигеля, вздернула подбородок: – Если вы считаете, что от меня будет толк, сеньор Рамиро. – Вы проявили себя прекрасной сиделкой, — заметил тот, начиная снимать бинты. – Хорошо... С вашего позволения, дон Мигель. – Мне трудно отказать вам, сеньорита Сантана, – отозвался де Эспиноса. Его голос звучал устало и безразлично, и Беатрис подавила печальный вздох. Обхватив раненого за плечи, девушка приподняла его. Изо всех сил она старалась не выдать своего волнения, твердя себе, что перед ней всего лишь один из тех страдальцев, в коих никогда не было недостатка в больнице обители. Впрочем, дон Мигель угрюмо смотрел куда-то поверх ее головы, так что в ее стараниях не было особой необходимости. – Чем монахини обрабатывают раны? – поинтересовался доктор. – О, – оживилась Беатрис, – сестра Маргарита получает вытяжку сока Пега Пало, одной из лиан, которая в изобилии растет здесь. – Отрадно слышать, что востребованы не только Achilléa millefólium, но щедрые дары этой земли, – сказал Рамиро. – Я тоже использую сок этой лианы, она не дает ранам гнить. Полезными качествами обладают и другие местные растения, например гваяковое дерево... Остался лишь последний слой бинтов. Ткань присохла к ране, и Рамиро обильно смочил ее приготовленным настоем. Однако когда он осторожно потянул бинт, Беатрис почувствовала, как напрягся де Эспиноса под ее руками, и непроизвольно сжала его плечи. Врач придирчиво осмотрел раненого и удовлетворенно хмыкнул: – Могу вас обрадовать, дон Мигель, недели через две вы подниметесь на ноги. Де Эспиноса кивнул, но Беатрис показалось, что он не испытывает ожидаемой радости по поводу своего скорого выздоровления. Она тоже глянула на начавшую кровоточить глубокую рану и содрогнулась, отведя глаза. И рассердилась на себя: нельзя быть такой чувствительной. Не хватало еще упасть в обморок, вот будет сцена! Рамиро взял одну и своих склянок и показал ее Беатрис: – Этот экстракт получен из соков красного сандала, иначе – красного бразильского дерева. Он обладает превосходными заживляющими качествами. Мы, европейцы, ценим прежде всего древесину красного сандала, но, оказывается, индейские знахари с незапамятных времен используют его для лечения. Я могу написать для вас рецептуру, сеньорита Беатрис. – Сестра Маргарита будет очень вам признательна, сеньор Рамиро! – Я всегда рад помочь, – пожилой врач открыл бутылочку и плеснул на кусок корпии ароматной густой субстанции темно-красного цвета, затем приступил к обработке раны. Дыхание де Эпиносы стало прерывистым, однако больше ничем другим он не выдал своих страданий. У Беатрис создалось впечатление, что сеньор адмирал мысленно находится очень далеко от этой комнаты и от их возни с его бренным телом. «И близко к той донье». Впрочем, впечатление было обманчивым, потому что дон Мигель шевельнул плечами и спокойно сказал: – Сеньорита Сантана, можете отпустить меня, я не вырвусь. Беатрис вспыхнула: оказывается, она все еще стискивает его плечи. – Прошу меня извинить... Она убрала руки и замерла в нерешительности, не зная, что делать дальше. В этот момент сеньор Рамиро предложил девушке: – Наложите повязку, сеньорита Беатрис. – Сама? – неуверенно пролепетала она. – Не робейте. При необходимости я подскажу вам, что и как, – добродушно ответил он. А отрешенно взирающий на их хлопоты де Эпиноса вдруг криво усмехнулся: – Вы наделены немалой силой... и смелостью... и уймой добродетелей. «Он издевается надо мной?!» Если де Эспиноса рассчитывал еще больше смутить девушку, то добился обратного результата. – Вы мне льстите, дон Мигель, – с досадой пробормотала Беатрис, беря широкие полотняные бинты. – Поверьте моему многолетнему опыту, – не остался он в долгу, прикрывая глаза. Рамиро несколько удивленно слушал их диалог, и Беатрис, которая быстро и ловко перевязывала дона Мигеля, обратилась к нему, оставив последнее высказывание раненого без ответа: – Сеньор Рамиро, вы присоединитесь к моему отцу за ужином? Если хотите, я распоряжусь, чтобы ужин подали сюда. – Вижу, что дон Мигель прав относительно вас, признаться, я не ожидал... такой сноровки. Насчет ужина не беспокойтесь, я с удовольствием поужинаю с сеньором Сантаной. А как же вы? – Я побуду немного здесь. Надо же дать возможность проявиться... моим добродетелям, главная из которых – терпение, – Беатрис уже не сдерживала иронию. Рамиро хмыкнул, но больше ничего не сказал, а на губах де Эспиносы мелькнула слабая улыбка. После ухода врача Беатрис подошла к окнам. Солнце уже село, и можно было открыть ставни. Она задержалась у распахнутого окна, с наслаждением вдыхая прохладный воздух. – Разве вы больше не собираетесь читать мне сочинение сеньора Сервантеса? Вопрос де Эспиносы прозвучал неожиданно. Однако Беатрис, скрывая свое удивление, позволила себе колкость: – А разве это не приносит вам дополнительных мучений? – Я уже свыкся с ними, сеньорита Сантана, и начал находить в них удовольствие. И даже обещаю не засыпать после пары фраз. Беатрис посмотрела на него недоверчиво, но взяла лежащую на комоде книгу и присела в кресло. ...Де Эспиноса, чувствуя, как стихает боль от потревоженной раны, слушал и не слушал историю о злоключениях дона Кихота. Слова врача действительно не вызвали у него радости. Днем ранее придя в себя, он окончательно убедился, что все еще пребывает в земной юдоли, более того — чутье и опыт подсказывали ему, что он выкарабкается. Кто-то касался его, и он слышал мелодичный женский голос, тихо напевающий незатейливую песенку. В первый момент его уставшее сердце стукнуло невпопад: она, неужели?! Но голос был совсем другой, да и пелось на испанском языке. Он открыл глаза и чуть ли не с досадой обнаружил возле себя миловидную дочь алькальда Ла-Романы. Сеньорита Беатрис Сантана. Чего это ей тут понадобилось? Впрочем, разочарование не оставило места любопытству, он разве что отметил неожиданную уверенность и опыт девушки. Он не пытался быть хоть немного учтивым, и пожалуй, удивился, увидев ее во второй раз, с книгой. Ну, охота пуще неволи. У него были куда более важные темы для размышления, и прежде всего, де Эспиноса не переставал задаваться вопросом: что с ним произошло в последние недели? Когда миссис Блад стала его пленницей, он был готов на все ради мести Питеру Бладу. В том числе — исполнить свою угрозу в отношении его жены. Но Арабелла Блад спутала все карты, перевернула вверх дном привычный мир, в котором его врагу давалось только одно право — умереть. Почему он согласился на поединок? Ведь и любовь к донье Арабелле не помешала бы ему. Не дрогнув, он предал бы убийцу своего брата самой мучительной казни. Или все-таки помешала бы? Сейчас дон Мигель не был так в этом уверен. И вот он потерпел поражение... Сладкий яд по капле продолжал вливаться ему в жилы, и несмотря ни на что, он думал об Арабелле лишь с нежностью. Вероятно, он повредился в уме, подобно этому несчастному идальго из Ла-Манчи, хотя и без чтения рыцарских романов, и вообразил себя неистовым Роландом. Недаром в бреду его преследовал осуждающий взгляд Диего. По спине дона Мигеля пробежал озноб, словно пушечное жерло коснулось ее... Кто бы мог подумать, что Педро Сангре столь плохо владеет клинком, что не смог прикончить его одним ударом. И что теперь? Самому бросится на острие шпаги? Последовать совету проклятого пирата и вернуться в Испанию разводить коз? Окаянная гордость рода де Эспиноса подняла вдруг голову. Он, Мигель де Эспиноса, не сделает ни того, ни другого. К дьяволу!
Nunziata: 4. «Служение Господу нашему...» Наступил ноябрь. Как-то утром Беатрис сидела на своей излюбленной скамье в тени апельсинового дерева, слушая негромкое журчание фонтана. До праздника Непорочного зачатия оставался месяц, и она должна была дать ответ отцу Игнасио. При мысли о том, что скоро стены обители сомкнутся вокруг нее, Беатрис осознала, что ей будет невыносимо трудно расстаться с отцом и уютным домом, с этим небольшим садиком, где все цветы были посажены ею. И... с резким нелюбезным сеньором адмиралом? «А о нем-то что толку горевать? Не пройдет и пары недель, как он уедет». Скоро, очень скоро она распрощается с доном Мигелем, и все вернется на круги своя... Между ними установились странные отношения: де Эспиноса терпел ее присутствие с легким налетом снисходительности, а она вела жестокую борьбу со своими чувствами и была предупредительна, но и только. «Да, конечно, и только...» Беатрис даже зажмурилась при воспоминании о пережитом стыде. ...Это произошло еще в конце октября. В тот день она встала, чтобы подать дону Мигелю кружку с водой, и отодвинула кресло, не заметив, что оно прижимает край простыни, укрывающей раненого. Дон Мигель полулежал в подушках и в этот миг подвинулся еще выше, устраиваясь поудобнее. От этого движения натянувшаяся простыня сползла, и Беатрис увидела его плоский живот, по которому сбегала расширяющаяся от пупка к паху полоска черных волос, переходящих внизу в густые завитки, и узкие бедра, охваченные куском полотна наподобие повязок, которые она видела на индейцах. Девушку бросило в жар, казалось, что не только лицо, но и шея, и плечи заполыхали. К своему ужасу, она не сразу смогла оторваться от созерцания того, что открылось ее взору, а когда все же ей это удалось, то встретилась глазами с ироничным и изучающим взглядом дона Мигеля. Его, похоже, весьма забавлял конфуз Беатрис. – Неужели в вашей богатой практике вы не сталкивались с мужской наготой, сеньорита Сантана? Такого смущения, еще усугубившегося от слов де Эспиносы, ей никогда не доводилось испытывать. Готовая провалиться сквозь пол, она ляпнула первое, что пришло ей в голову: – Не обольщайтесь, дон Мигель, вы далеко не первый раненый, кого я вижу без одежды. Боже, что она несет! Все-таки главной ее добродетелью было умение веселить сеньора адмирала. – Вот как? – дон Мигель рассмеялся, и Беатрис краешком сознания отметила, что на этот раз он не захлебнулся мучительным кашлем: – Почему же тогда вы так покраснели, сеньорита Сантана? Или я являю собой особенно отталкивающее зрелище? – Я не заметила принципиальных отличий, – сдержанно ответила Беатрис, и, не торопясь, накрыла дона Мигеля простыней, затем тщательно подоткнула ее. – Разумеется. Вы уже сравнивали меня с безродным бродягой, – довольно-таки ядовито сказал он. «Вот ведь! Откуда во мне такая дерзость?!» – Беатрис была просто в отчаянии. – Вы все еще хотите пить? – скрывая смятение за сухим тоном, спросила она. – Если вы окажете мне эту милость, – без тени улыбки ответил де Эспиноса. ...Беатрис покачала головой: ей было непросто вновь переступить порог его комнаты. Впрочем, за последние дни в состоянии раненого произошли значительные перемены, и постоянное присутствие сиделки уже не требовалось, однако де Эспиноса попросил Беатрис продолжить чтение романа, и она не смогла отказать ему. Была прочитана уже примерно половина книги. Беатрис казалось, что де Эспиноса начал проникаться приключениями славного дона Кихота Ламанчского. Он, разумеется, и раньше слышал имя сеньора Сервантеса, но, отдавая предпочтение философским трактатам и военным мемуарам, никогда не проявлял интереса к его знаменитому произведению. Однажды Беатрис пересказала предисловие, повествующее о жизни автора романа. Дон Мигель нашел судьбу Сервантеса весьма печальной и заметил: «Неудивительно, что его сочинение полно горечи». Беатрис так не думала, но возражать не стала. К чему споры? К чему вообще грезить о несбыточном? Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул Ла Роману дом, а еще лучше — никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. А потом — возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного побыть дома, да и рвение священника уменьшится... ...Отец Игнасио посетил дом алькальда, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи. Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако раненый не растерял ни капли своей язвительности. «Значит, и беспокоится не о чем», – в очередной раз одернула себя девушка. В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда дон Мигель останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его – этого, по правде говоря, почти и не случалось. Дон Мигель уже выходил в патио, благо что сезон дождей близился к концу и воздух стал более сухим и прохладным, особенно по вечерам. А в памяти Беатрис с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у его постели, и вместе с горечью несбыточного она чувствовала радость – оттого что он выжил и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Впрочем, отдавая ему должное, после того происшествия он стал как будто меньше насмехаться над ней. Ее охватила тоска. «Но ведь я и раньше знала, что так будет? Так что тянуть? Суровая праведная жизнь быстро заставит забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор...» Глаза предательски защипало: «А если я не хочу? Не хочу забывать его?» Беатрис сердито шмыгнула носом: «Тем хуже для меня...» Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее, направляясь в ту часть дома, где был кабинет ее отца. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме. Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: в заботах о доне Мигеле она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла уже на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда, но входя в дом, столкнулась с Джакобо, слугой ее отца. – Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете. Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее, пока она не вошла в кабинет. Сеньор Сантана, немного опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах, перед ними стоял стул. «Как будто трибунал...» – Благословите меня, святой отец, – обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, – Доброе утро, папа. – Мир тебе, дочь моя, – брюзгливо ответил священник. – Беатрис, садись, – сеньор Сантана указал ей на стул. Она села, напряженно глядя на мужчин. – Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя? – Нет, отец. – Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня... «Я не хочу, я не готова!» Сердце девушки билось где-то в горле. – Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя. – Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине... – с трудом выговорила Беатрис. – Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поднялся на ноги и не нуждается более в сиделке. – Ты как будто не рада? – хмурясь, спросил Сантана, – Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за доном Мигелем. Я удивлен, что ты не сообщила мне об этом, и уж во всяком случае, я думал, что ты будешь готова. Возможно, священник и говорил что-то подобное, но Беатрис не помнила этого. В горле пересохло. Она беспомощно посмотрела на отца: – Я бы хотела остаться с тобой до Рождества... Губы Сантаны сурово сжались: – Я не понимаю, Беатрис, почему вдруг ты заупрямилась. Разве это и не твое желание тоже? Я дал тебе достаточно времени на обдумывание. – Дочь моя, – подал голос священник, – Служение Господу нашему – это величайшее благо. Откуда эти колебания? – А праздник Непорочного Зачатия – вполне подходящий день для принятия пострига, – добавил Сантана. – Мать Агата ждет тебя завтра. Этот месяц ты проведешь в обители как послушница, готовя свою душу к великому событию. – Завтра?! – сердце Беатрис оборвалось в бездну. – Остается совсем мало времени. Но ты уже знакома с жизнью обители, так что мы успеем. И вот еще, дочь моя, твои наряды чересчур вызывающие. Давно пора сменить их на что-нибудь более подобающее. – Да, отец Игнасио... – Лусия поедет с тобой до монастыря, – растроганно сказал Сантана. – К сожалению, дела не позволяют мне проводить тебя, но на днях я приеду тоже, чтобы повидаться с тобой. А теперь ступай, нам еще нужно обсудить кое-что, а тебе — собраться.
Ирен де Сен-Лоран: А я уже настроилась было, что Беатрис останется с доном Мигелем)
Nunziata: Ирен де Сен-Лоран терпение)) мы только в самом начале) ихотя фик и лежит на фикбуке, но здесь я выкладываю более вычитанную и доработанную версию) так что - еще чуть чуть терпения)
Nunziata: 5. Еще одно безумство Странное дело, мысли о Питере Бладе больше не вызывали у дона Мигеля де Эспиносы жгучей ненависти. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя. Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее грудному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней... Де Эспиноса невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле смертной женщины. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно... солнечный ветер. Де Эспиноса удивился себе: что за ерунда, как это ветер может быть солнечным? Сегодня он еще не видел Беатрис, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык. С другой стороны, что ему до прелестной сеньориты Сантана, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: чем он сейчас займется? Он все еще был адмиралом Испании, хотя, конечно, длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере. Когда судьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас — одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями! В свое предыдущее пребывание в Ла-Романе дон Мигель написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде – потомку того самого Николаса де Ованды, одного из первых наместников его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства. В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию. Обретя возможность мыслить связно, дон Мигель продиктовал Эстебану новые письма — де Ованде и своим капитанам, отлично понимая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия — как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля – звучат туманно и неубедительно. Наверняка дон Бартоломео успел уже известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особыми милостями Карлоса II. Неудивительно, если его уже сместили. В любом случае, ему следовало как можно скорее отправляться в Санто-Доминго. *** Беатрис все-таки пришла, и де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в ней: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на девушке было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным. Рамиро внимательно оглядел ее и, после приветствия, вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря. После его ухода в комнате повисло неловкое молчание. Дон Мигель обратил вниманием, что девушка не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел ли и ей сеньор Сервантес, но Беатрис заговорила первой: – Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться. – Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго? – Да, надолго, – она грустно улыбнулась. – Рада, что у вас все благополучно. Я буду ... молиться за вас. Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство: – Куда вы едете? Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила: – В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла-Романы. – Там находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться? – Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней. – Вы?! – воскликнул пораженный де Эспиноса, – Я не заметил в вас тяги к монашеской жизни. – И тем не менее, это так. – Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому? – Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? – начала сердиться Беатрис. – Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете. – Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? – раздосадовано фыркнула девушка. – Известно, – де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. – В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что женщины становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления. – Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, — Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине. – Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, – проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке. – Я должна идти. Прощайте, – она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости. Он медленно поднялся из кресла, в котором сидел, и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбура возникло и стало набирать силу решение. «Мало я натворил безумств? – насмешливо спросил он себя. – Одним больше. Почему бы и нет». *** Беатрис перебирала милые ее сердцу вещицы, которые вместе с перьями и чернильницей хранила в конторке, сделанной из потемневшего от времени ореха. Черепаховый гребень, инкрустированный перламутром, брошь с крошечными изумрудами, оставшаяся ей на память от умершей несколько лет назад матери, простенькие украшения. Взять что-то с собой? «Не пристало монахине держать в своей келье безделушки. Да и к чему? Чтобы они постоянно напоминали о доме?» Она сгребла все обратно и закрыла конторку. Слова де Эспиносы нарушили и без того хрупкое душевное равновесие, которого ей удалось достичь к вечеру. Угораздило же ее пойти попрощаться с доном Мигелем... а теперь невыплаканные слезы жгли глаза, и она прерывисто вздыхала, загоняя их глубоко вовнутрь. Зато Лусия всхлипывала, не таясь, пока Беатрис не прикрикнула на нее. – Беатрис, ты еще не легла? – услышала она голос отца. – Нет. Дверь открылась, и Сантана переступил порог комнаты. На его лице отражались самые разнообразные чувства: от растерянности до какого-то опасливого восторга. – Нам надо поговорить. – Выйди, Лусия, – сказала Беатрис, и когда шмыгающая носом служанка ушла, подняла на отца потухший взгляд: – Слушаю тебя. – Я только что разговаривал с доном Мигелем. Он просит твоей руки, дочь моя. Пол качнулся под ногами Беатрис, и она оперлась о конторку. Стало трудно дышать. «Да! Да!» – вскричало сердце. Но девушка не спешила радоваться: – Как это возможно? – Вот и я в замешательстве. С одной стороны, он оказывает нам великую честь, но с другой — я же дал слово отцу Игнасио... Скажи, Беатрис, – Хуан Сантана с тревогой взглянул на нее, – между вами... э-э-э, возможно, ты не соблюла себя... – он запнулся, не зная, как объяснить своей невинной дочери терзающее его подозрение. – Уж не думаешь ли ты, что гранд Испании обесчестил дочь человека, давшего ему приют? – грустно усмехнулась Бестрис. – Не беспокойся, ничего такого не было и быть не могло. Но ты же сказал дону Мигелю о своем обещании? – Разумеется, но гордыня рода де Эспиноса непомерна. Дон Мигель ответил, что раз обряд не был свершен, то и говорить не о чем. И его даже не интересует размер твоего приданого, — с почтительным придыханием закончил сеньор Хуан. Беатрис строптиво вскинула голову: – А мои чувства его интересуют? – Не глупи, дочь, – отмахнулся Сантана, думая совершенно о другом. – Такая честь... Однако уладить это дело со святым отцом будет непросто... – Вот значит как. Дон Мигель де Эспиноса необычайно самоуверен. Могу ли я поговорить с ним наедине? – Учитывая изменившиеся обстоятельства, это не вполне пристойно, – очнувшись от своих размышлений, нахмурился сеньор Хуан. – Мы поговорим в патио, и сможешь наблюдать за нами. Нет никакого повода для беспокойства, – спокойно, но твердо возразила отцу Беатрис. – Хорошо — неохотно согласился он, – я велю принести факелы, уже совсем стемнело. *** Де Эспиноса неподвижно стоял в круге света от двух факелов, и мятущееся пламя бросало резкие тени на его лицо. Он не смотрел на Беатрис, и ее охватила грусть. Событий последних недель могло бы хватить на несколько лет размеренной и ничем не примечательный жизни девушки, и в этот миг ей было не до соблюдения приличий. Она спросила с пугающей ее саму немыслимой прямотой: – Дон Мигель, что побудило вас к такому неожиданному и необдуманному шагу? – А если я скажу, что ваша прелесть, сеньорита Сантана, вы не поверите мне? – помолчав, задал он встречный вопрос. – Не поверю. К тому же вы не любите меня. – Не будьте столь наивны. Для удачного брака нужно совсем другое. Любовь хороша для поэтов с их сонетами или для юнцов шестнадцати лет отроду. Да и те ее себе придумали, – жестко сказал дон Мигель. – Я ни тот, и ни другой, да и вы изволили заметить, что не являетесь «юным созданием». Он и раньше заставлял Беатрис забыть о благоразумии своей язвительностью, а сейчас, когда любовь к нему боролась в девушке с ревностью и ощущением неправильности происходящего, его высокомерный тон, а более того — слова, больно ранили ее. – А как же ваши чувства к донье Арабелле? Или вы себе придумали эту любовь? – выпалила она. Лицо де Эспиносы исказилось от ярости, он развернулся к Беатрис, и свет факелов был бессилен проникнуть в мрачную бездну его глаз. – Кто посмел? – с глухой угрозой в голосе спросил он. – Кто назвал вам это имя?! Беатрис отвечала ему бесстрашным и печальным взглядом. – Вы сами. Не думаю, что наш брак можно было бы назвать удачным. Или вам нужны еще какие-то доводы? Он не отвечал, продолжая яростно смотреть на нее. Тогда она спокойно добавила: – Прощайте, дон Мигель, и будьте счастливы.
Violeta: Ух ты! Прям заинтриговали по полной!!!
Nunziata: Violeta то ли еще будет ойойой)))
Nunziata: 6. Не пристало гранду гоняться за строптивой девчонкой «Черт меня дернул делать предложение и выставлять себя на посмешище!» Проклятая лихорадка! И его болтливый язык! Тайна, которую он считал надежно погребенной в своем сердце, оказывается, стала достоянием гласности. Де Эспиноса опешил до такой степени, что позволил чувствам взять верх над собой. Но его ярость не испугала Беатрис. Сначала миссис Блад, теперь сеньорита Сантана – обе были с ним дерзки и невоздержны на язык. Ну, донью Арабеллу можно понять, но эта девчонка казалась такой скромной и благовоспитанной... Дон Мигель ворочался на ставшей вдруг неудобной постели. Сон не шел, и виной тому было уязвленная гордость, гнев и что там еще? Уж не хочет ли он признать, что его интересует эта женщина? Час от часу не легче. Утром все будет выглядеть в ином свете. «Какого дьявола я торчал здесь столько времени?! Раз уж я в состоянии совершать глупости, то путь до Санто-Доминго давно мне по силам...» Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на своих делах, требующих скорейшего разрешения. *** Небо уже начинало светлеть, когда де Эспиноса оставил бесплодные попытки продумать свои действия по прибытию в Санто-Доминго. И единственный вывод, к которому он пришел, касался вовсе не его проблем. Есть что-то такое в сеньорите Сантана, из-за чего он не может отпустить ее просто так. Он привык добиваться своего и не отступит и сейчас. Утром он еще раз и без гнева поговорит с своенравной дочерью алькальда. Решив это, дон Мигель сразу же крепко заснул, и поэтому он не услышал раздавшихся сначала в доме, потом на улице шагов и негромких голосов. Затем за окнами зацокали копыта и простучали колеса кареты, увозившей Беатрис Сантана навстречу избранной ею судьбе. Де Эспиноса проснулся, когда солнце еще только вставало, но прислушавшись, он понял, что в доме алькальда не спят. Ничего бы удивительного, здесь поднимались довольно рано, чтобы успеть завершить дела до наступления жары, но в это утро все вскочили и вовсе ни свет ни заря. Он ощутил скорее любопытство, чем тревогу и, накинув камзол, вышел из комнаты. Слуга алькальда чуть не налетел на него, неуклюже кланяясь на бегу и бормоча извинения. Де Эспиноса остановил его вопросом: – Где сеньор Сантана, парень? – Да как сеньориту Беатрис проводил, так и ушел к себе в кабинет. Знамо дело... – Так сеньорита Сантана уехала? Когда?! – На самом рассвете, сеньор. Слуга говорил что-то еще, но дон Мигель уже быстро шел по коридору. «Уехала! Да что она о себе возомнила! И почему, интересно, я бегу?» Он распахнул дверь кабинета алькальда, и пригорюнившийся над бокалом вина Хуан Сантана изумленно воззрился на бесцеремонно ворвавшегося к нему гостя. – Сеньор Сантана, – отрывисто произнес де Эспиноса. – По какой дороге поехала ваша дочь? – Но... дон Мигель, что вы задумали? После вашего разговора Беатрис сказала мне, что вы осознали... ваше заблуждение, и что ваш брак с ней невозможен... Я был огорчен, но.... – У вас найдется хороший конь? – прервал его де Эспиноса. – Господи, помилуй... как можно, вы еще не оправились от раны, а Беатрис уже достигла аббатства... Это может закончиться неприятностями... – Конь, сеньор Сантана! Я неясно выразился? Или, клянусь Господом, неприятности у вас неминуемо случатся. Я позабочусь об этом! Сантана отшатнулся, увидев ярость в глазах сеньора адмирала, и в полной растерянности пробормотал: – Если вы настаиваете... – Рад, что мы достигли взаимопонимания. Распорядитесь заседлать коня и дайте мне кого-то, кто хорошо знает дорогу до аббатства. И будьте так любезны, поторопитесь. Сеньор Хуан счел за благо повиноваться. Они прошли к конюшням и алькальд кивнул на того парня, которого дон Мигель уже видел утром: – Джакобо поедет с вами, дон Мигель. Затем он велел слуге: – Приготовь Сарацина, а сам бери Марикиту. И быстро! Оба стояли в молчании, пока слуга седлал лошадей. Сантана избегал даже смотреть на де Эспиносу. Ему хватило бурного объяснения с дочерью прошедшей ночью. Он не мог слышать разговор с доном Мигелем, но, судя по всему, это Беатрис отказала своему неожиданному жениху, а не наоборот. Право, в нее будто вселилась дюжина чертей! А теперь сеньор адмирал изволит угрожать ему. Было от чего бедному отцу потерять голову... Джакобо вывел, наконец, Сарацина, и де Эспиноса скептически оглядел невысокого каурого жеребца. – И эту клячу вы называете конем?! – Сарацин добрый конь, – с неожиданной смелостью сказал обиженный Джакобо, – не смотрите, дон Мигель, что ростом невелик. – Дон Мигель! – к ним спешил запыхавшийся Рамиро. – Уж не собрались ли вы совершить верховую прогулку? – Да, Франциско. – Но это убьет вас вернее удара шпаги! – Я крепче, чем тебе кажется, – де Эспиноса уже был в седле, но врач схватил коня под уздцы, и тогда адмирал повелительно крикнул, всадив каблуки в бока Сарацина: – С дороги! Рамиро едва успел отскочить, а возмущенный конь, не привыкший к такому обращению, попробовал заартачиться, но оказался тут же усмирен твердой рукой всадника. Де Эспиноса с места бросил Сарацина в галоп, следом, пригибаясь к шее гнедой кобылы, поскакал Джакобо. *** Два всадника пронеслись по улицам пробуждающейся Ла-Романы, направляясь на север. Как только они выехали из города, де Эспиноса придержал Сарацина и обернулся к Джакобо: – Эта дорога ведет в аббатство? – Да, ваша милость. – Ты кажешься сообразительным малым, и сеньорита Беатрис наверняка была добра к тебе? Мне важно успеть поговорить с ней до того, как ворота обители закроются за ее спиной. Есть ли короткая дорога? Джакобо с минуту раздумывал, недоуменно посматривая на странного знатного сеньора, а потом нехотя буркнул: – Есть одна тропка через холмы, там особо не поскачешь, но путь намного короче. Мы выедем на дорогу за лигу до аббатства. Де Эспиноса кивнул. Даже после небольшого расстояния, пройденного галопом, у него кружилась голова. Теперь же у него появилась надежда догнать сеньориту Сантана. «Я выжил из ума на старости лет. Разве это дело – гоняться за строптивой девчонкой? – насмешливо думал он, направляя коня вслед за Джакобо. – Ну же, кляча, шевелись!» *** Де Эспиноса был несправедлив к Сарацину, тот проявил себя просто замечательно, чего нельзя было сказать о всаднике. Когда узкая тропа вывела их на основную дорогу, он держался в седле исключительно благодаря своей гордости. В груди пекло, а перед глазами вспыхивали разноцветные круги. «Не хватает еще свалиться под ноги этому Росинанту и превратить фарс в драму». – Вон они, — обрадовано крикнул Джакобо, указывая влево. Дон Мигель увидел в клубах желтоватой пыли очертания медленно едущей небольшой кареты и послал жеребца вперед, загораживая дорогу.
Ирен де Сен-Лоран: Nunziata ой, благородный дон гоняется за доньей))) Как это романтично))))
Nunziata: Ирен де Сен-Лоран а то))) пусть погоняется, здоровее будет))
Nunziata: 7. Невеста Дорога вилась, поднимаясь все выше в предгорья. Погруженная в свои переживания Беатрис почти не замечала толчков подпрыгивающей на ухабах кареты и не сразу осознала, что они прекратились. – Сеньорита Беатрис, уж не разбойники ли? – встревоженная Лусия привстала и выглянула из окошка. – Откуда им взяться, – пожала плечами Беатрис. – Ой! – Что там, Лусия? – Там... вы лучше сами взгляните! – растерянно и в то же время с восторгом в голосе ответила служанка, садясь на место. Сеньорита Сантана приоткрыла дверцу и замерла, пораженно глядя на того, с кем она уже попрощалась в своем сердце. Очень бледный дон Мигель верхом на роняющим с удил хлопья пены Сарацине загораживал им дорогу. На подкашивающихся ногах Беатрис вышла из кареты, де Эспиноса тоже спешился, и девушка с беспокойством заметила, с каким трудом он это сделал. – Вы... Что привело вас сюда, дон Мигель? – ее голос прерывался. – И... невозможно... ваша рана! – Мне показалось, что мы не закончили наш разговор, сеньорита Сантана. – Разве? Мне, напротив, кажется, что мы до конца прояснили ситуацию, – Беатрис слышала хриплое, тяжелое дыхание дона Мигеля, и несмотря на невольный сарказм, ее беспокойство нарастало: – Вам надо лечь, вы очень навредили себе! – Если только у ваших ног, – усмехнулся де Эспиноса. – Но прежде поговорим. – Хорошо, мы поговорим, но, по-крайней мере, сядьте в карету! Продолжая усмехаться, де Эспиноса осторожно устроился на мягком сидении и перевел дух. – Вы очень добры, сеньорита Сантана. – А вы несносны. И безумны. – И еще вы как всегда правы, это было безумием. Но я должен был увидеть вас еще раз. Хотя бы для того, чтобы принести извинения за вспышку гнева. Я не мог и представить, что вам известно... то имя, и не сказал вам всего, что собирался. – Вы сказали достаточно, – прошептала Беатрис. Зачем этот разговор, ведь она все решила для себя? Надо отвезти дона Мигеля в близкий уже монастырь и поручить заботам сестры Маргариты... – И все же выслушайте меня. Вас не должна смущать... донья Арабелла, в настоящем этому нет места. Сожалею, что мои жестокие слова причинили вам боль. Но я не хотел, чтобы вы питали иллюзии... Буду откровенен и сейчас... – паузы между словами де Эспиносы становились все длиннее, он в изнеможении прислонился к обитой тканью стенке кареты и закрыл глаза: – Вы же здравомыслящая девушка... какая блажь взбрела вам в голову? Со мной вы могли бы вести такую жизнь... которая была бы вам по нраву... Да хоть вылечить всех больных... в Санто-Доминго. Зачем вам хоронить себя за стенами монастыря? Я даю слово не слишком докучать вам... Или я внушаю вам отвращение? – Но почему? Почему вы так желаете нашего брака? – с волнением воскликнула измученная Беатрис. Она сидела, не поднимая глаз и кусая губы. – Я же сказал... меня подвигла на этот шаг ваша прелесть... которую вы не осознаете... – дона Мигеля словно затягивало в темный водоворот, однако он упрямо спросил: – Так вы принимаете... мое предложение? Потрясенный его поступком разум Беатрис проиграл битву сердцу, и она словно со стороны услышала свой тихий голос: – Да... «Я также безумна, как он! Да поможет мне Бог в таком случае!» – Вот и... славно... Она отважилась взглянуть на дона Мигеля и пришла в ужас от мертвенной бледности его лица, покрытого каплями пота. Дернув крючки, она распахнула камзол на его груди и ахнула: – Дон Мигель! – Пустяки... – де Эспиноса нашел в себе силы улыбнуться, прежде чем потерять сознание. *** Очнувшись, дон Мигель обнаружил себя в объятиях своей нареченной, поддерживающей его в сидячем положении. Его голова покоилась на груди Беатрис, и он нашел, что это весьма приятно. Камзол с него стащили, а грудь под рубашкой вновь стягивала повязка. Чертова рана все-таки открылась, однако сильной боли он не чувствовал, а значит, все не так уж страшно. Карета раскачивалась из стороны в сторону, это напомнило ему о «Санто-Доминго», и он понял, что тоскует по кораблю и морю. Скорей бы! Но все же отплытие придется отложить еще на пару дней: необходимо уладить кое-какие вопросы с Хуаном Сантаной. Дон Мигель запрокинул голову и хрипло произнес, глядя на встревоженное личико Беатрис, наклонившейся к нему: – Не могу и выразить, насколько очаровательно пробуждение в ваших объятиях, сеньорита Сантана. Беатрис тотчас отпрянула: – Не сочтите мое поведение непристойным, оно вызвано лишь желанием уберечь вас от толчков при езде, дон Мигель. – Похвальное желание, – не сдержал усмешки де Эспиноса, выпрямляясь на сидении. – Куда мы едем? – счел нужным поинтересоваться он, не вполне уверенный в намерениях Беатрис — учитывая ее характер и необычные обстоятельства. – В обитель. Де Эспиноса приподнял бровь: – Мне послышалось, или вы приняли мое предложение? – Да, дон Мигель, но вы были без чувств, ваша рана... – Я вполне сносно себя чувствую, сеньорита Сантана, – тоном, не терпящим возражений, заявил он, – Небольшой упадок сил – обычное дело после ранения и долгого времени, проведенного в постели. Я слишком разнежился благодаря вашей неустанной заботе. Не будем утруждать еще и сестер-бенедиктинок, у них и без меня хватает страждущих. – Как скажете, – подозрительно легко согласилась Беатрис. Сидящая напротив них Лусия хмыкнула, но тут же ее лицо стало равнодушным, даже туповатым: служанка всем своим видом демонстрировала, что на нее не стоит обращать внимания. Сеньорита Сантана, выглянув из окошка, крикнула: – Хайме, поворачивай! Мы возвращаемся в Ла-Роману! – затем она обернулась к де Эспиносе и строго сказала: – Вам не стоило подвергать вашу жизнь такому риску. Если бы вы из-за своей слабости упали с Сарацина и свернули себе шею, чувство вины, что я послужила тому причиной, отягощало бы мою совесть до конца дней моих. Де Эспиноса даже поперхнулся от удивления. «Вот дерзкая девчонка!» – Обещаю больше так не делать, сеньорита Сантана, – нарочито смиренно ответил он и тут же иронично добавил: – Если вы пообещаете больше не перечить мне и не пытаться избегать... своей судьбы. «Моей судьбы... – сердце Беатрис замерло. Она вспомнила, чему ее учили, и те обрывки разговоров, которые ловил ее чуткий слух, и это вдруг наполнило ее неясным томлением: — Жена должна быть покорна мужу и его желаниям... И... каковы же будут его желания?» Она встряхнула головой, отгоняя необычные ощущения, и в ее глазах сверкнул непочтительный задор: – Боюсь, мне сложно дать такое обещание, но обещаю приложить к тому все усилия. – Приложите, – уже серьезно сказал де Эспиноса, пристально глядя на нее. – И мы поладим. Снаружи ржали лошади, Хайме, пытающийся развернуть карету на узкой дороге, отчаянно ругался с Джакобо. Внутри же кареты царило молчание: гранду Испании и дочери полунищего идальго еще предстояло осознать перемены, так внезапно произошедшие в их жизнях.
Violeta: Какая прелесть! Мурррр!
Nunziata: Violeta местами меня заносит в строну Пейрака)))) но я держусь
Ирен де Сен-Лоран: Ура, скоро свадьба)))
Nunziata: Ирен де Сен-Лоран угу, но самое интересное, как известно, начинается после
полная версия страницы