Форум » Творчество читателей » Альтернативный цикл фанфиков "Анжелика и Филипп" "Четвертая стража" » Ответить
Альтернативный цикл фанфиков "Анжелика и Филипп" "Четвертая стража"
адриатика: Автор: адриатика Соавтор: Zirael Пара: А/Ф Рейтинг: NC-17 Размер: макси Права на героев принадлежат А.Голон Краткое содержание: Филипп тяжело ранен под стенами Доля... Обложка от IrisN
адриатика: Акварель Violeta Jeoffrey de Peyrac спасибо за ценные замечания. 1. Гиш. Да самовлюбленный и тщеславный. Но быть влюбленным не в кого нибудь, а в принцессу, которую не получить никак, это по принципу "любить так королеву". Так что некая экзальтация тут вполне возможна, тем более он южанин, это как дань культуре. 2. Чрезмерная откровенность. Придворные и так все знают. Вся эта драма у них перед глазами развернулась. Последний разговор с королем, где Фил выдает весьма кстати зрелую позицию( "Есть свет....") тоже происходит перед Н-ным количеством народа. Филу легче сохранить лицо с невозмутимостью принимая свое положение. 3. Еще надо учесть что Анж -- не обычная женщина. Это первая красавица Двора наравне с Атенаис. Женщина очень высокой пробы(недаром Монтеспан такую истерику закатил). Обладать такой женщиной весьма и весьма престижно (в книге, есть фраза что Фил испытывал гордость после коврика) жена или любовница--даже это на второй план отходит.(недаром Пейрак ее всю в золото одел на аудиенцию) Это Франция, а женщина символ Франции--об этом французские классики не раз писали. Акварель пишет: По поводу отсутствия при дворе соглашусь и с Виолетой, и с Адриатикой. С одной стороны, длительное отсутствие ему не в новинку, однако же пржеде он уезжал на службу, а не в санаторий. Мог бы и в санаторий поехать)) Куда нибудь на Барежские воды или в Виши, но не сезон, поэтому здоровье поправлять поедет к себе в поместье Акварель пишет: мне кажется свойственным и Филу. На память приходит ярость по поводу "Оставлено для" на двери и того, что подсвечник у короля при этом держал кто-то другой. Эти фишки в то время действительно не были мелочью. Не тщеславие, а вполне себе показатель дворцовых и государственных раскладов. Да, он тоже интересуется и в отличие от Анж понимает все эти заморочки. Но он не настолько растворен в придворной среде как остальные. Он ближе к дворянам старого образца, где верность сюзерену выходит на первый план. Акварель пишет: Вот мне интересно, ревнивец ли Фил и в какой мере? Я правильно понимаю, что ревность должна стать одной из основных линий? Фил понимает что отношение короля прежним не будет. И для него, если раньше король был только королем, сюзереном, то теперь сквозь этот образ проступает мужчина- соперник. И то самое мучительное для него. Поэтому в некотором роде он даже рад отъезду.
Акварель: адриатика пишет: Гиш. Да самовлюбленный и тщеславный. Но быть влюбленным не в кого нибудь, а в принцессу, которую не получить никак, это по принципу "любить так королеву". Так что некая экзальтация тут вполне возможна, тем более он южанин, это как дань культуре. разве что так, Вы правы. Если уж я, то влюбиться не меньше, чем в принцессу, эдакая медалька на грудь себе любимому. А влюбляться - вроде как культ. Партия готовых влюбиться (или сделать вид, что влюбляется), создающих видимость преклонения перед дамой, и партия негодяев-циников. Придворные и так все знают. Вся эта драма у них перед глазами развернулась. то, что видели, это важно, но не настолько, как личное откровение - перед собой или перед другом. И насколько "разговор по душам" близок Филу? Действительно ли Фил может иметь настолько близкого друга? Что касается рассказа о сексуальном детстве, то это для него уже перевернутая страница, которую, в принципе, можно пересказать. Травма осталась, как мне видится, но покрыта слоем психологических защит, и поэтому боль не ощущается. Последний разговор с королем, где Фил выдает весьма кстати зрелую позицию( "Есть свет....") да, Вы правы. Тут уже понял и принял собственную слабость. У Фила, кажись, образовалась триада привязанностей: король, война, жена. Он уже принял жену в ценности, но определил ли ей место, так чтоб наверняка? Филу легче сохранить лицо с невозмутимостью принимая свое положение. Респект и уважуха! Пардоньте, снимаю шляпу! Или игнорируя положение, во всяком случае внешне. Это первая красавица Двора наравне с Атенаис. ага, не промахнулся, когда поддался на шантаж. В таком смысле Анж - медалька в социальной сфере. Любовь к собственной жене, такой жене, теряет часть светской непристойности. Но Анж как медальку хочет король. Включается "мой долг служить вам, не щадя головы и не жалея сил". А вот Анж как любимая женщина - это ария из другой оперы. Тут посложнее будет и с принятием-проявлением, и с дележом не так однозначно. Или уже однозначно, а, авторы? Ой, а по плану король должен в Анж влюбиться, а не только отдавать должное, вожделеть и испытывать симпатию? Как тогда меж мужиками отношения пойдут? Аррр! Он ближе к дворянам старого образца, где верность сюзерену выходит на первый план. верность, а не подачки? Согласна. Вот только покамест признательность короля в виде пустячков типа подсвечника и прочих аксессуаров проявляется. Т.е. в обслуживании короля сошлись две линии: 1) влияние на двор и государство (последнее - через влияние на короля, т.е. король таким образом проявляет благоволение, и звезды, видя это, выстраиваются в нужном порядке) и 2) личные отношения монарха и конкретного подданного. Первое Анж не особо понимает, ей это вталдычивают, но Фил хорошо знает, хоть его это не интересует в шкурных интересах. Второе Фил тоже знает, и эта линия ему важна, очень важна. адриатика пишет: Фил понимает что отношение короля прежним не будет. И для него, если раньше король был только королем, сюзереном, то теперь сквозь этот образ проступает мужчина- соперник. И то самое мучительное для него. Поэтому в некотором роде он даже рад отъезду. Ох, ням! Пишите-пишите-пишите!
адриатика: Филиппа вырвали из тяжелого полусна–полузабытья чьи-то сердитые перепалки за дверью. Он узнал голос Ла-Виолетта – тот говорил громче, – ответа же разобрать не мог при всем желании. Потянувшись к шнурку звонка, он несколько раз раздраженно дернул его, дверь тут же отворилась, и в комнату заглянул румяный Ла-Виолетт. – Чего угодно, господин? Вам лучше? – Лучше, - солгал Филипп. На самом деле, было бы с чем сравнивать – если вспомнить первые недели после ранения, то сейчас он чувствовал себя почти нормально. – Что за склоки там под дверью? – Тут пришла ваша старая кормилица, господин, – Ла-Виолетт своими плечами загораживал весь дверной проем, так что за ним никого видно не было. – Хочет вас повидать, я ей говорю, что месье маркиз отдыхает, а она ни в какую. Филипп потер рукой лоб, липкий от пота. Все равно заснуть теперь уже не удастся. – Пропусти ее, – велел он. – И подай платок и настой. Приторно-сладкий настой прописал в Доле господин Валло, строго-настрого велев маршалу не забывать принимать его дважды в день. Большого толку от него Филипп не замечал – вот уже два дня, как он приехал в Плесси, а здоровье, ухудшившееся еще в дороге, никак не желало приходить в норму. К вечеру поднимался жар, хоть и несильный, накатывала бессонница, и даже простой подъем по лестнице заставлял его ловить ртом воздух и мучительно кашлять. Настой только делал голову тяжелой, а мысли – вялыми и медлительными, как толстые карпы в пруду парка. Филипп не привык к такому состоянию, никогда прежде ему не приходилось болеть так долго и тяжело – если не считать детства, когда он едва не умер от кори. Тогда его выходила Алтея… – Здравствуй, нянюшка, – он улыбнулся сгорбленной старушке, прошмыгнувшей в дверь следом за Ла-Виолеттом. – Тебе что-то надо? – Что мне может быть надо, кроме как моего мальчика повидать, – неожиданно звучным голосом откликнулась старушка. Отобрала у заворчавшего Ла-Виолетта смоченный разведенным уксусом платок и сама принялась обтирать лицо маркиза – ее прикосновения были слабыми, едва заметными. – Уже три дня, как вы вернулись – и даже ни разу не выезжали… А это что еще такое? Она поднесла к носу бокал с настоем и принюхалась. – Кто это вам такую гадость пить велел? – строго вопросила Алтея, и Филипп не смог удержаться от улыбки, несмотря на головную боль: так это напомнило ему детство, когда кормилица отчитывала его за проделки. – Лекарь его Величества. Дай мне бокал, время принимать лекарство. – И не подумаю даже, - обиженно пробурчала старушка. – Бедный Pipo! Небось голова у вас от него как чугунная, и спать не можете, верно? Филипп ничего не ответил. – Вам сейчас спать больше нужно, чтобы тело само себя лечило, а не стегать его что есть мочи, как уставшую лошадь, – нянюшка решительно выплеснула бокал в камин. – Знаю я, что вам поможет. Обождите немного. Хлопнула дверь, и Филипп устало прикрыл глаза, привычно провалившись в тягостную полудрему. Очнулся он, когда легкие старческие руки снова гладили его по лбу. – Вот, принесла я вам питье, просыпайтесь… – Ты говоришь со мной, как с ребенком, – рассмеялся Филипп, но позволил ей бережно приподнять ему голову и поднести к губам чашу: – А вы и есть дите маленькое, вон чего с собой сделали! Вот сумасшедший-то, ох сколько я выстрадала, когда вы сбегали по ночам, а когда рассказывала вам про проклятый замок Машкуль, да только разве вы боялись? А там ведь кругом упыри, потому что подвалы замка полным-полны трупов некрещенных детей. Папаша Годо видел одного этой весной — еле жив вернулся. Пастор наш… Филипп почти не слышал слов, скрипучий голос старухи, такой знакомый, действительно возвращал его в детство. Он даже прикрыл глаза, покорно глотая питье. Оно было сладковатым, но не таким приторным, как выплеснутый Алтеей настой, и от него пахло чем-то свежим и легким, тут же вызвавшем в памяти солнечные поляны лесов Пуату. – Эта война все, будь она проклята, – приговаривала себе под нос Алтея, стирая пот с его лба. – И раньше житья не было, а теперь и вовсе не стало. Сборщики налогов и откупщики грызут нас ровно волки. Вот и вы себя чуть не сгубили. Жизнь – она одна дается. Берегите ее дорогой мой мальчик… – Ты забываешься, – холодно проговорил Филипп. Слова кормилицы неожиданно сильно задели его, – даже сильней, чем полные укоризны глаза Анжелики. В глубине души он признавал, что вылазка была по сути бесполезной и неоправданно рисковой – и что хуже всего, так это то, что все закончилось так бесславно... Запах пороха, грохот орудий, упоение битвы могли заглушить тоску, овладевшую всем его существом — так бывало уже не раз. А смерть — рано или поздно она все равно настигнет его. Солдат редко умирает в своей постели. – Уж простите старую, дорогой господин, мне-то можно, мне недолго уже осталось, –пробормотала старуха, снова стирая пот с его лба. – Не хочу я вас на том свете раньше времени видеть. Я-то хоть увидела, каким мой Pipo стал видным да красивым, – вот на маленького сеньора взгляну, и можно уже и в могилу…Ложитесь ровно, я вас разотру. Она водила натруженными ладонями по его груди, и Филипп слегка морщился, когда скользкие от мази пальцы проходились по еще розовым свежим шрамам. Мазь пахла так же приятно, как и питье, вкус от которого еще стоял во рту; дягиль, вдруг вспомнил он, и у него сжалось сердце. Сладкий дягиль, носящий имя его жены… – Я бы хотел, чтобы у моего сына была такая же нянька, как ты, Алтея,– проговорил он, поймав ее руку и пожав ее. Сон – не тяжелый дурман, полный муторного бреда, а обычный крепкий сон, вызванный усталостью, – уже ложился на его веки, и ее ответа Филипп не расслышал.
адриатика: На востоке вставало неяркое зимнее солнце – день занимался ясный. Карета маркизы дю Плесси, покинув постоялый двор, двигалась по ухабистой, раскисшей от частых дождей дороге. Четверо верховых слуг с факелами сопровождали экипаж, за которым ехали доверху нагруженные повозки. Анжелика выглянула в окно. По обеим сторонам от дороги тянулись сплошные поля, впереди вилась узкая лента реки и чернел каменный мост. У реки стояла старая водяная мельница. Места были пока малознакомые. «Далеко еще», - с досадой подумала Анжелика, откинувшись на спинку сидения. Вот уже месяц прошел, как они не виделись с Филиппом. Он уехал в Плесси, а ей пришлось остаться в Париже по неотложному делу, связанному с деятельностью, которой она занималась для министра Кольбера. Анжелика помнила, как они простились в Доле. Филипп, еще недостаточно оправившийся от ранения, был немногословен и сдержан в проявлении чувств. Да и за все это время в ответ на множество пылких посланий она получила только два коротких письма. «Как все-таки противоречивы представления человека о счастье. Нам кажется, что мы будем довольны всегда, лишь бы наши чаяния сбылись, но когда происходит так, как мы хотим, нам вдруг становится мало…» Вздохнув, маркиза поправила чепчик Шарлю-Анри, спавшему на руках у Барбы. Затем закрыла глаза, убаюканная однообразием пейзажей, проносившихся за окном. Проснулась она, когда карета подъезжала к имению. Уже отчетливо виднелись между деревьями белые башенки замка. Экипаж проехал по длинной парковой аллее, миновала пруд, подернутый легкой рябью, и по каменному мосту въехал во двор, к парадному входу, где маркизу уже ждали выстроившиеся в шеренгу слуги. Анжелика почувствовала, как в душе поднимается волнение. Где же Филипп? Почему он не выехал ей навстречу? Маркиза отстегнула маленькое, висевшее на поясе зеркальце и взглянула на свое отражение. Слегка поправив чуть растрепавшуюся во время дороги прическу, она провела пальцем по линии бровей, затем покусала губы, чтобы придать им яркости. – Мадам, вы выглядите просто обворожительно, - пропищала одна из девиц Жиландон, заметив старания хозяйки. Анжелика рассеянно улыбнулась в ответ. Она ждала, что Филипп будет встречать ее у дверцы кареты, но вместо этого ее встретил Молин. – Добро пожаловать в Плесси, мадам, - произнес он с низким поклоном, подавая ей руку. Анжелика, еле сдерживая волнение, отвечала на приветствия слуг. – Где господин дю Плесси? Разве он не должен был меня встречать? – Маркиз дю Плесси уехал на охоту и поручил мне вас встретить. – Но почему? – Что вам ответить… Я не знаю, мадам, какими соображениями руководствовался мой господин. Я думаю, он вам все сам объяснит по возвращении. – Что тут можно объяснить, – мрачно сказала Анжелика. –Запаситесь терпением, мадам. Как мне известно, вы одержали сокрушительную победу, – глаза управляющего лукаво блеснули из-под очков. – Маркиз не привык к поражениям, дайте ему время. – Я совсем не чувствую себя победительницей, Молин, - вздохнула маркиза. - Иногда мне кажется, что Филипп подстроил очередную ловушку, что это он дергает за ниточки в этой игре. Они вошли в большую, светлую гостиную, и теперь, устроившись в уютных креслах у камина, продолжали разговор. – Я прожил на земле достаточно долго, и за это время неплохо научился разбираться в людях, а маркиза знаю с самого детства, но, тем не менее, я не возьмусь судить с уверенностью о том, что творится в его сердце. Одно я знаю: маркиз не терпит лицемерия и лжи, даже в крайней жестокости он всегда честен в своих поступках. Анжелика молчала, глядя в огонь немигающим взглядом. – Сударыня, еще раз повторяю, время все прояснит. Так всегда бывает. Главное не настраивать себя заранее. А теперь, если позволите, я бы хотел поговорить о вашем отце. – А что с ним? – Его дела идут не очень. Когда я видел его в последний раз, мне показалось, что он болен. Кроме того, его терзает проблема, связанная с наследниками. – А что именно? – Вам лучше спросить у него. Маркиза не успела ответить, так как в эту минуту вошел слуга, и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, спросил, какие будут распоряжения касательно мебели и багажа. – Молин, я доверю это вам, а сама поднимусь к себе. Мы с вами теперь будем видеться часто и еще успеем поговорить обо всем. Я обязательно нанесу визит в Монтелу. – Да, конечно, мадам, - управляющий поднялся. - Я прошу прощения, что утомил вас разговором, не взяв в соображение то, что вы устали с дороги. Что поделать, старость имеет свои недостатки. – Я нанесу визит в Монтелу прямо сейчас, – уточнила Анжелика, приняв наконец решение. Меньше всего ей хотелось сейчас сидеть у себя в комнате и ждать, пока Филипп соизволит вернуться домой. – Тут совсем недалеко, поэтому я вполне могу отправиться одна. Велите оседлать мне лошадь. Быстроногая кобыла по имени Пандора легко несла свою наездницу. Вот показались серые стены замка, издали похожего на дряхлого старика. Анжелика нетерпеливо подалась вперед, вглядываясь в просветы между деревьями. Она проехала по старому мосту с ржавыми цепями, на которых обычно чинно восседали куры и индюки. Соскочив с лошади, Анжелика кинула поводья подоспевшему слуге, больше похожему на крестьянского увальня, чем на расторопного лакея. Быстрым шагом она поспешила через двор. Миновав полуобрушенный парадный вход, она направилась к черному ходу, ведущему в кухню, через который маленькой босоногой девчонкой уносилась в лес. У самого входа она вдруг застыла в нерешительности. На мгновение ей показалось, что она вернулась в прошлое. Время идет своим чередом, оно уже оставило неизгладимый отпечаток на маленькой Маркизе Ангелов, фее, беззаботно порхавшей среди лесов и болот. Но над этим местом время, казалось, было не властно. – Фантина! - тихо позвала Анжелика, замерев у двери. Седая старуха, снимавшая с огня котелок, от которого исходил запах лукового супа, подняла голову и с минуту изумленно разглядывала вошедшую даму, но потом ее лицо, как и прежде темное, а теперь изрезанное многочисленными морщинами, осветилось улыбкой. – Господи, святой Илер, птичка моя, неужели это ты?... – Я. Фантина Лозье опустила котелок прямо на пол, вытерла руки о грязный фартук, и хотела было обнять свою бывшую воспитанницу, но потом вдруг оробела. – Ну что ты стоишь, иди, обнимемся, – произнесла Анжелика, делая шаг ей навстречу. – Ох, не знаю, у меня руки-то грязные. Боюсь я такой дорогой наряд испортить. Анжелика улыбнулась, вспомнив приезд дядюшки в Монтелу: какими роскошными им тогда показались туалеты гостей, бывшие всего-навсего дорожным платьем! Она подошла к Фантине и сама крепко прижала ее к груди. Когда Анжелика приезжала в старый замок в последний раз, между ней и отчим домом возникло некое недоверие. Обитатели замка смотрели на нее, словно она вернулась с того света. Монтелу предстал перед ней, как далекий отголосок прошлого, и она не могла преодолеть некоторую отчужденность, появившуюся между ней и людьми, заполнявшими ее детство. Теперь эта стена словно бы рухнула. – Ты вернулась, моя птичка, – приговаривала старая кормилица. – Ты снова с нами… – Да, нянюшка…–– шептала она, глотая подступившие слезы.– Я вернулась... вернулась… ты понимаешь... по- настоящему… – Ну, довольно, довольно, ишь, какой важной дамой стала, а про нас не забыла. – Няня, где отец? – Анжелика отстранилась. – Молин говорил, дела в Монтелу идут неважно. Фантина отвернулась, смахнув передником набежавшие слезы. – Болен он, врач приезжал из Пуатье, сказал, как ее... сухость. Батюшка ваш об одном горюет, что имение не на кого оставить… Подумать только, ведь одиннадцать деток народил… – Не торопись, я сама посмотрю, как дела, и поговорю с ним, только ответь, где он. – Ясно где, с мулами с самого утра возится, да вот и он, смотрите. И действительно, в дверном проеме показался барон де Сансе. – Фантина, чья это лошадь во дворе? Тут он заметил Анжелику, и на его лице проступила неподдельная радость. – Дочь моя! Вы ли это? – Я, отец, – Анжелика подошла к отцу, взяла его морщинистую руку и поднесла к губам. Барон де Сансе изрядно похудел, его лицо было так же черно, как и лица крестьян, а руки загрубели от тяжелой работы. Он, как и в прежние времена, носил прическу и бородку времен Людовика Тринадцатого, только теперь волосы были совсем седые, от чего лицо казалось еще темнее. Но, несмотря на это, в нем сохранилось неуловимое величие, присущее высокородному человеку. Анжелика улыбнулась своему наблюдению: «Даже суровая жизнь не может отнять у человека благородство. Оно – в крови» – Что же мы стоим! Идемте в гостиную. Анжелика с отцом прошли в темную залу, освещаемую только тусклым дневным светом, едва поступавшим через высокие окна-бойницы. Из трех огромных каминов топился только один, остальные зажигали лишь во время сильных заморозков. Анжелика, не выносившая холода, плотнее завернулась в плащ и придвинула кресло к огню. – Расскажите о себе, отец. Молин сказал, что вы больны. – Да, болен. Болезнь мою величают старостью. – Что вы говорите, отец! Болезнь надо лечить, а не запускать, и вы проживете еще столько же. – Я проживу столько, сколько отмерил мне Бог, дочь моя, – с достоинством ответил барон. – Я и так уже сильно пережил вашу матушку. Мне жаль, что Молин взволновал вас из-за пустяков. – Отец, но это не пустяки! Возможно, вам нужно будет приехать в Париж, где вашим здоровьем займутся лучшие врачи. -Ну уж нет. Поддавшись уговорам Фантины, я вызвал врача из Пуатье и после его визита более не желаю сталкиваться с этой братией. Анжелика поняла, что дальнейшие споры на эту тему бесполезны. Отец был не менее упрям, чем его любимые мулы. – Я поняла вас, отец, и больше не стану уговаривать. Расскажите же, как идут дела в Монтелу. – Не самым лучшим образом, - вздохнул старик. И отец заговорил о постигших его бедах. Весной случился падеж скота, и многие из его крестьян понесли большие потери, а у него погибли три ослицы и два отличных мула-производителя. Кроме того, война принесла в провинцию голод и непомерные налоги, а дороги вновь наводнились разбойниками. Так что весь последний год все обитатели замка жили в страхе, тратя деньги, отложенные за годы процветания. – Война закончилась, отец. Франция подпишет мир с Испанией еще до начала весны. Барон де Сансе пожал плечами. – Эта закончилась, другая начнется. Но ты не думай, что я ропщу. Как еще мы докажем надменным державам свое превосходство, как не силой и доблестью оружия? Нет, дочь моя, я горжусь нашей великой отчизной. Дела мои плохи от того, что мой славный род вынужден прозябать в нищете и забвении. Я дал жизнь одиннадцати детям, и только вы выбрали верный путь в жизни. Я рад, что вы стали женой маркиза дю Плесси. Вот достойный сын древнего рода. А ведь дом де Сансе не уступает де Бельерам в знатности! – с горечью воскликнул барон. – А Жослен? От него никаких известий? – тихо спросила Анжелика. Услышав имя старшего сына, барон вздрогнул, затем тяжело вздохнул: – Нет! Ни единого письма, ни строчки! Но он жив, с ним все в порядке. – Почему вы так уверены? Вам что-то известно? – Я виделся с одним человеком, он вернулся из Америки. Жослен живет в Монреале, женат, имеет дочь. Он долгое время находился на службе у англичан. – Ну и что? – быстро сказала Анжелика, видя, как расстроен отец этим последним обстоятельством. – Между нами и Англией давно установился мир. Господин Кольбер всячески содействует тому, чтобы молодые дворяне поступали на морскую службу к англичанам и голландцам и набирались опыта у лучших мореходов Европы. – Да, вы, наверное, правы.. – Но все же я не понимаю, почему он не написал вам, отец, – вырвалось у Анжелики. – Необычайно горд потому что, – проворчал барон. – Он пошел в свою матушку так же, как и вы, дочь моя. Де Сансе тоже хороши: скрытны, чертовски упрямы и умеют хранить старые обиды. – Это не гордость, а глупая гордыня, – возразила Анжелика. – Не говорите так! В том, что произошло, значительная доля моей вины. Он ушел ночью, не получив отцовского благословения. Вы помните, как был с ним резок старый барон, а я слушал и ни разу не нашел в себе сил вступиться за сына! – Отец, только не вините себя, умоляю вас. Вы почитали своего отца, и Жослену надлежало делать то же самое! Я всегда была на его стороне, потому что он умел следовать судьбе, которую избрал сам, но некоторых его поступков я одобрить не могу. – Не злитесь на него, дочь моя. Главное, он жив и живет, кажется, достойно, и как знать, возможно, имя де Сансе еще зазвучит за океаном. Они замолчали, думая, какими причудливыми тропами ведет судьба детей де Сансе. – Жослен уехал в Америку, Раймонд стал иезуитом, Ортанс вышла за прокурора, Мари-Агнесса приняла постриг во цвете своей юности. Бедняжка, да и какой другой участи ей приходилось ждать. – Никакой, – тихо отозвалась Анжелика. Она вспомнила странные слова сестры, которая сказала, что, находясь при Дворе, нужно делать выбор между Богом и Дьяволом, и следовать своему выбору до конца. «А я так и не заняла ничью сторону, вот отчего я чувствую себя чужой в этом придворном балете, где каждый исполняет свою партию». – Альбер и Мари-Жан еще молоды, – продолжал старик. – Альбер хочет избрать духовный путь. Он говорил мне, что мечтает стать настоятелем Ньельского аббатства. – Да, я что-то слышал об этом от Дени. Он один избрал военное поприще, чему я несказанно рад. Это моя последняя надежда, что в нем возродится былая слава дома моих предков. Анжелика с жалостью взглянула на отца. Как можно надеяться на Дени, этого легкомысленного юношу, которого не интересует ничего, кроме выпивки, карт и хорошеньких женщин! Да в его карманах не задерживается ни единого су! А во время военной кампании он отличился только тем, что проиграл в карты свою лошадь и снаряжение, которые ей пришлось выкупать. Бедный, наивный отец! В ней поднялась волна злости на брата, и она уже была готова рассказать отцу всю правду. Но взглянув на осунувшееся лицо, на слегка заострившиеся черты и глаза, обведенные темными кругами, она сдержала свой порыв. Ему осталось совсем немного! Анжелика вдруг поняла, что со смертью отца последняя нить, связывающая ее с Монтелу, оборвется навсегда. Когда хозяином в замке станет Дени, она сюда больше не приедет. Но сейчас ей не хотелось думать о смерти, жизнь звала ее за собой. А жизнь – это любовь, и ее животворящий свет все сильнее разгорался в ее сердце. Они еще немного поговорили. Отказавшись от обеда, Анжелика с удовольствием лакомилась тарталетками с заячим паштетом. Молодая женщина видела, что отец очень рад ее приезду. Он принялся расспрашивать, какие дела привели ее в Плесси и как долго она намерена пробыть здесь. – Почти всю зиму, отец. Я приехала вместе с мужем и младшим сыном. – Как, маркиз тоже здесь? Но почему вы не приехали вместе? Я бы с удовольствием поговорил с зятем, – удивился барон. Анжелика вспомнила презрительный взгляд, которым Филипп окидывал темный зал старого замка, и покачала головой: – Маркиз не знает, что я здесь. Он охотился, когда я, встревоженная словами Молина, отправилась к вам. Старый барон нахмурился. – Вы плохо поступили, дочь моя. Ваш муж будет волноваться о вас. «Ну, это вряд ли. Скорее всего, он просто не обратит на это внимания», – горько усмехнулась про себя Анжелика. – Если вы останетесь в Плесси до весны, мы сможем часто видеться и поговорить обо всем. Но теперь вам пора возвращаться. – Да, отец, - ответила Анжелика. – «Мне пора, наконец, встретиться лицом к лицу с мужем», – мысленно прибавила она. Отец, несмотря на возражения, пошел провожать ее. В кухне она вновь увидела Фантину, хлопотавшую над обедом сеньора. – Ты уже уезжаешь, деточка? – Да, но я еще приеду. – Приезжай, и деток захвати. – Шарль-Анри приехал со мной, а Флоримон в Париже, выполняет обязанности виночерпия, – заметила Анжелика. – Я так плакала, когда услышала о горе, постигшем тебя, доченька, – продолжила Фантина, и по ее лицу снова покатилась слеза. – Мы все так привязались к маленькому Кантору. Как он был похож на Жослена, когда тот был ребенком…. – Фантина! – разозлился старый барон. – Зачем ты расстраиваешь мою дочь, напоминая ей о постигших ее несчастьях! – Ничего, – тихо ответила Анжелика, – я никогда не забуду своего мальчика, и в ваших сердцах пусть сохранится память о маленьком трубадуре. Вспоминайте, как он веселился, как он пел, и больше не плачьте. Уже у самого выхода она вдруг остановилась. – Фантина, а Белая Дама Монтелу появляется? – Недавно я ее видела, а до этого долго не было. – Жаль, – задумчиво молвила Анжелика, – я думала, что она обрела, наконец, покой. Кивнув Фантине, Анжелика вместе с отцом пересекла небольшой двор, направляясь туда, где была привязана лошадь.
Violeta: адриатика пишет: – Маркиз дю Плесси уехал на охоту и поручил мне вас встретить. – Но почему? – Что вам ответить… Я не знаю, мадам, какими соображениями руководствовался мой господин. Я думаю, он вам все сам объяснит по возвращении. – Что тут можно объяснить, – мрачно сказала Анжелика. –Запаситесь терпением, мадам. Как мне известно, вы одержали сокрушительную победу, – глаза управляющего лукаво блеснули из-под очков. – Маркиз не привык к поражениям, дайте ему время. – Я совсем не чувствую себя победительницей, Молин, - вздохнула маркиза. - Иногда мне кажется, что Филипп подстроил очередную ловушку, что это он дергает за ниточки в этой игре. Воот, это ближе к теме! Супер! Шикарный отрывок! Все герои, как живые, замечательно расставлены акценты и выписаны характеры. Мне все очень-очень нравится!
Леди Искренность: Уф! Прочитала! Наконец-то выкрала времечко и добралась. Галопом не хотела, а основательно не было времени. Что сказать? Нравится. Очень. В общем и целом никаких замечаний, одни поздравления с успешным воплощением фантазии в жизнь. Единственно, как и многих, смутил разговор с Гишем, таким необычно открытым и общительным там выглядел Филипп. Мне показалось, что он даже в мужских попойках держался несколько отстраненно и особняком, а тут такое мужское братство. Но следующий отрывок вернул героев в привычные амплуа. Умилила сцена с кормилицей Фила. Заинтриговала аналогия с днем свадьбы в Плесси. Тогда они тоже разминулись. К чему бы это? Вы Гиша сделали другом Фила, а мне на память пришла цитата: Вы предпочитаете, чтобы я подобно всем остальным осыпал вас комплиментами. Я бы с радостью делал это, если бы не дружба с графом де Пейраком, которой я так дорожу. — О нет, нет… Конечно, нет! — вскричала Анжелика. — Вы очаровательны, мессир де Гиш! Вы так мне нравитесь! У Жоффрея и Фила общие друзья? Любопытно...
Violeta: Леди Искренность пишет: У Жоффрея и Фила общие друзья? Любопытно... Да, мне тоже вспомнилось, как в "Королевских празднествах" Гиш был очень даже расположен к Анж и ее мужу. Если не ошибаюсь, именно он привел ее из театра домой после того, как она чуть не грохнулась там в обморок. Хотя насчет дружбы с Пейраком... Вряд ли, просто ни к чему не обязывающее светское общение.
Леди Искренность: Violeta пишет: Вряд ли, просто ни к чему не обязывающее светское общение. Скорее дань уважения успешному и влиятельному гражданину провинции...
адриатика: Дамы спасибо! Насчет друга, считаю что вполне мог быть. С Гишем его могла связывать военная дружба, а она бывает очень крепка. Пусть будет, не все же одному по даме сохнуть Леди Искренность пишет: Скорее дань уважения успешному и влиятельному гражданину провинции.. Между ними слишком большая разница в возрасте и слишком мало точек соприкосновения, чтобы эти отношения носили более конкретный характер.
адриатика: Филипп вихрем влетел во двор замка и, соскочив с лошади, быстрым шагом направился ко входу. Ла Виолетт тенью следовал за своим господином, боясь проронить хоть слово. Со стороны Филипп казался спокойным, как обычно, но Ла Виолетт, прослуживший ему столько лет, видел, что господин раздражен до крайности. Охота была отвратительная – всего два молодых зверя. Но дело было не только в этом, вернее совсем не в этом. Встреча с женой волновала его настолько, что он не мог сосредоточиться, чего с ним никогда прежде не случалось. Кроме того, Филипп ощущал зудящее чувство вины. Как она отнесется к тому, что он не встретил ее? Он вошел в замок, на ходу кидая Ла Виолетту шляпу, хлыст и перчатки. Заметив суетливую беготню слуг, он остановил одного лакея и поинтересовался, когда приехала мадам дю Плесси. – Еще утром, господин маркиз, – с поклоном ответил лакей, – следуя указаниям госпожи, переданным через господина Молина, мы разбираем ее багаж. – Хорошо. Она у себя? – Нет, ваше сиятельство, она уехала сразу после приезда. – Куда же? – Я не знаю, господин маркиз. – Так узнай! - с раздражением бросил маркиз. Лакей убежал выполнять приказ. Филипп сел в кресло напротив камина. Глядя, как языки пламени пожирают поленья, он мысленно возвращался к событиям недавнего прошлого. Долгие дни после ранения он лежал больной и беспомощный, а она не отходила от его постели, окружая нежной материнской заботой. В тумане жара, окутывавшего разум, он наблюдал за плавными движениями гибких рук, дарующих покой и облегчение. Только тогда он по-настоящему понял, сколько силы скрывается за этой хрупкой женственной оболочкой. Собственное бессилие было для него ужасным испытанием. Иногда он ловил себя на том, что с тревогой заглядывает в ее лицо, страшась увидеть мимолетную тень разочарования, усталости, раздражения… Но взгляд ее был неизменно ласков и полон любви, заставляя его еще сильнее стискивать зубы от боли не телесной, – о, с ней он давно научился справляться! – но таящейся в сердце. Все было бы куда проще, будь они врагами, как прежде… Слуга прервал размышление маркиза. Он доложил, что госпожа дю Плесси верхом уехала навестить имение своего отца. Филипп коротко кивнул в ответ и велел подать ему вина. ….Он солдат, солдатом был, солдатом умрет. У воина одна философия, одна религия – война, его бог – кровавый Марс. Этот ненасытный демон требует ревностного служения: его алтарь не должен пустовать. И тем более там неуместны дары Венере. Лакей принес вино, налил полный бокал и по знаку господина удалился. Филипп поднял бокал и посмотрел сквозь венецианский хрусталь на кроваво-красную жидкость. …Слишком поздно они встретились. Теперь уже невозможно начать жизнь с чистого листа. «Когда вы вернетесь? Когда для нас настанет пора учиться жить вместе?» – спрашивала она, и отголосок ее слов до сих пор звучал в его голове, а взгляд, полный мольбы и надежды, то и дело всплывал из глубины сознания, когда он находился в бреду. «Разве это возможно для маршала королевских армий и придворной дамы?» – рассмеялся он тогда. Нет, он не станет ей лгать, пусть даже судьба и была милостива к ним. Он никогда не вернется. Это невозможно, а если это и случится, то очень не скоро. Она устанет ждать. Время скоротечно, оно развеет иллюзии… Филипп одним махом опрокинул бокал и потянулся к бутылке. А может быть, это уже произошло. Кто знает, каким мыслям предавалась она, оставшись наедине с собой в Париже. Испытала ли она досаду, наблюдая триумф мадам де Монтеспан, понимая, что упустила свой шанс? А упустила ли? Он отчетливо представил себе Анжелику вместе с королем в полумраке рабочего кабинета. Тот склоняется к ней так низко, что чувствует тонкий аромат ее волос, а она, охваченная дрожью, смешавшись так же, как за ужином близ Доля, сбивается и теряет нить разговора… Второй бокал он опустошил вслед за первым и вновь наполнил его вином. Горечь разъедала его душу. Видение, представшее перед его мысленным взором, было настолько ярким, что он почти поверил в него. Эта просьба об отъезде – не попытка ли в первую очередь убежать от себя? Королю не отказывают, это немыслимо! Даже самые гордые и неприступные крепости, в конце концов, выбрасывают белый флаг. Он выпил снова, почти не чувствуя вкуса вина. Пегая борзая подошла к креслу и, положив голову хозяину на колени, ткнулась холодным носом в ладонь. Он рассеянно погладил ее, и теплая шерсть под пальцами вернула его к реальности. Терзающий душу образ жены рядом с королем постепенно тускнел. Филипп бросил взгляд на опустевшую больше чем наполовину бутылку и мрачно усмехнулся: дурная привычка – пить в одиночестве. Вино лишь населяет разум безумием, которое принимается за истину. Глупо полагать, что, всматриваясь в будущее через призму душевных страстей, можно предсказать развитие событий. Он, маршал, опытный стратег, должен избегать подобных ошибок. «Глупец. Никогда не задумывайся ни о прошлом, ни о будущем. Используй время и оружие, дарованные тебе судьбой. Одними размышлениями не выигрываются сражения, не берутся города». Филипп со стуком поставил бокал на стол и решительно поднялся. Широким шагом он пересек большую гостиную и поднялся наверх. Он прошел по галерее, освещенной тусклым светом масляных светильников, и остановился у порога комнаты, в которой располагалась детская. Когда он вошел, малыш бросился к двери, путаясь в своем длинном платьице, но потом остановился, с любопытством и недоверием глядя на отца. Филипп подхватил сына на руки и прижал его к себе. Малыш завертелся, видимо, не желая, чтобы кто-то покушался на его свободу. Почувствовав запах вина, он сморщил нос и протестующе закричал. Филипп рассмеялся и аккуратно опустил его на пол. – Сразу видно, что у мальчика есть характер! Он ведет себя послушно? Барба, ужасно боявшаяся маркиза, вздрогнула, поняв, что к ней обращаются. – Д… да, господин маркиз, он очень послушный мальчик, с ним никогда никаких хлопот. – Ложь! – прервал ее Филипп. – Вы говорите так, чтобы доставить мне удовольствие. Но учтите на будущее – я не из тех, кто предпочитает лесть правде. Я хочу знать, как растет мой сын. Если ребенок будет проявлять упрямство и чересчур своевольничать, вам следует терпеливо направлять его, но ни в коем случае не ломать ему характер наказаниями. Вам понятно? – Да, господин, – быстро ответила перепуганная Барба. Филипп сел в кресло и с интересом принялся наблюдать за малышом. Тот увлеченно занимался складыванием пирамиды. Филипп знал, что сын похож на него, но теперь, разглядывая круглое личико ребенка, он с волнением обнаруживал в нем черты его матери: те же губы, подбородок, мягкая линия скул, ямочка на щеке. Он почувствовал, как на душе становится светлее, сомнения и недоверие - все, что терзало его в последнее время, уступили место надежде. В этом мальчике, их общем сыне, он видел свою самую большую победу в жизни. Он подошел к ребенку и ласково потрепал его по золотистым кудрям. – Вы, вероятно, забыли своего отца, но теперь мы будем видеться каждый день. Филипп вышел, прикрыв за собой дверь. Он, наконец, принял решение. Нет ничего, с чем ему недостало бы духа встретиться лицом к лицу. Пусть он поддался малодушию утром, – сейчас пришел его черед делать выбор. Если он сегодня не сделает шаг ей навстречу, они окончательно заблудятся в лабиринтах обид и противоречий. И это будет только его вина, ведь выбранный путь определяет судьбу. Надо ехать за ней в Монтелу, а там будь что будет.
адриатика: За то время пока Анжелика гостила в Монтелу, погода испортилась. Молодая женщина заметила это, когда прощалась с отцом, но это обстоятельство не могло повлиять на ее решение вернуться в Плесси. Она помнила, что зимой в Пуату частые перемены погоды — дело обычное, но грозы, хоть и свирепые, были короткими. Если она поторопится, то, возможно, успеет миновать ненастье. Небо было затянуто черными тучами, порывы ветра становились все сильнее, они яростно колыхали ветви деревьев, срывая с них последнюю желтую листву. Теперь миновать бурю не было никаких шансов. Анжелика пришпорила лошадь. Она успела сто раз пожалеть, что поехала верхом, а не взяла двуколку. «Не стоило поступать импульсивно, поддавшись чувству обиды», – корила она себя, но было уже поздно. Дорога была покрыта толстым ковром опавших листьев, и Анжелика боялась гнать лошадь слишком быстро, опасаясь, как бы копыта лошади не попали в рытвину или заячью нору. Пошел дождь. Сначала она почувствовала крупные редкие капли на своем разгоряченном лице, затем начался настоящий ливень. Вода лилась сплошным потоком, словно на небе открылись невидимые шлюзы. Одежда моментально стала мокрой и налилась свинцовой тяжестью. Анжелика чувствовала, как ледяные струи стекают по ее телу. Лошадь перешла с галопа на рысь. Она тревожно ржала, прядала ушами и фыркала. Маркиза чувствовала ее страх и пыталась то ласковым словом, то хлыстом заставить ее повиноваться. Вдруг раздался оглушительный треск. Дерево, нависшее над дорогой, терзаемое порывами ураганного ветра, уронило огромный толстый сук прямо перед копытами лошади, та, заржав от ужаса, вздыбилась, и для испуганной Анжелики земля на миг поменялась местами с небом. Анжелика покрутила головой, отплёвываясь от воды, заливавшей ей лицо. Пошевелив руками и ногами, она убедилась, что ничего не повредила себе при падении. Она поднялась и в отчаянии позвала кобылу: – Пандора! Пандора! Ее голос срывался. Шум дождя, вой ветра и скрип терзаемых бурей деревьев заглушили его. Что же ей делать: Монтелу остался далеко позади, а до Плесси еще около лье через лес? Она попыталась сообразить, где находится ближайшая деревня. Мысли путались, кроме того, ее начало трясти от холода. Она брела между деревьями, продираясь сквозь заросли орешника, то и дело спотыкаясь, падая и утопая в мокрой листве, ветви больно хлестали ее по лицу, но она почти не чувствовала этого. Только не останавливаться, не сдаваться, идти вперед –билась у нее в голове одна и та же мысль. Надежда таяла с каждой минутой. Усталость и бессилие тянули ее к земле подобно мокрой одежде. Сколько еще можно бесцельно плутать? Если она не найдет убежище, ночь настигнет ее в лесу, она умрет от холода или ее растерзают дикие звери. Быть может, Филипп отправит слуг в Монтелу, чтобы узнать о ней? Быть может, он сам отправится на ее поиски? Голос разума, безжалостный и холодный, как дождь, хлеставший ей в лицо, вернул ее к действительности. Филипп решит, что она заночует у отца, и его это вполне устроит. В жизни ей надо надеяться только на себя. Она ожесточенно стерла влагу со щеки – это дождь… всего лишь дождь. …А ливень начал постепенно выдыхаться. Он уже не лил сплошным потоком, ветер тоже утихал. Анжелика взглянула в просвет между деревьев, увидела в разрывах туч закатное небо. Она внезапно поняла, где находится. Это было сердце Ньельского леса. Вот там справа тропинка уходит вниз через небольшую лощину, она ведет к древнему капищу друидов, к камню фей, а слева – скалистый холм, а на нем, в расщелине между камней, пещера колдуньи Мелюзины, куда она в детстве тайком сбегала из замка. Она спасена! Анжелика вдруг почувствовала покровительство колдуньи, оберегающее маленькую фею, Маркизу Ангелов. Здесь в этом лесу, ЕЕ лесу, никакая опасность не угрожает ей. Она вспомнила доброе лицо Мелюзины, смуглое, обветренное, изрезанное глубокими морщинами, ее живые черные глаза, быстрые руки с длинными пальцами, порхающие над больным, как крылья бабочки. Ледяные когти отчаяния отпустили ее, теперь она была не одинока посреди леса, терзаемого ненастьем. Собрав последние силы, Анжелика пустилась бегом по тропинке, ведущей к пещере колдуньи. Тяжелая от влаги одежда очень мешала ей, путаясь в ногах, прилипая к телу, сковывая движения. Анжелика сорвала с себя насквозь промокший плащ и вдохнула полной грудью холодный лесной воздух. Она взбиралась по скользким валунам, хватаясь занемевшими пальцами за выступы. Вот и расщелина, вход в пещеру, как и раньше, скрыт от глаз лозами дикого плюща. – Мелюзина! Мелюзина! – ей ответило лишь гулкое эхо. Анжелика развела рукой оголенные ветви и вошла внутрь, вслед за ней проник тусклый серый свет уходящего дня. Все было таким же, как и много лет назад: глиняные плошки и котелки расставлены на каменных выступах, сверху подвешены связки трав, снизки сушеных грибов, посредине очаг, сложенный из камней, дым от которого выходил через отверстие в своде, справа – тюфяк набитый соломой, по стенам развешены овечьи и воловьи шкуры, перед очагом свернулся клубочком черный кот, а на шесте между стен спит сова. Чудно, кажется, время тут остановилось. Анжелика огляделась вокруг. В пещере никого не было, но здесь по-прежнему жила Мелюзина, но не та, которую знала Анжелика, а другая. Она слышала о ней, когда вернулась из монастыря перед первой свадьбой. Как давно это было! Сколько воды утекло с тех пор, как она в последний раз была тут. Холод, уже давно терзавший ее тело, вернул ее к действительности. Осмотревшись, Анжелика решила развести огонь и обсохнуть у очага. Она стянула грязные перчатки и принялась снимать с себя мокрую одежду, что оказалось делом весьма непростым: онемевшие пальцы не желали слушаться, а мокрая шнуровка никак не поддавались, к тому же маркиза отвыкла обходиться без помощи слуг. Она отстегнула перочинный ножик, висевший на поясе среди прочих полезных вещиц, и разрезала шнуровку. Наконец, справившись с одеждой, Анжелика осталась в тонкой нательной сорочке и нижней юбке. Она как следует выжала платье и разложила его на большом камне близ очага. Теперь ей нужно было развести огонь. Анжелика поискала глазами хворост для разжижки и кремень для высекания искры. Встав на колени напротив очага, она принялась за дело и когда заплясали веселые языки живительного пламени, она поблагодарила судьбу за то, что она послала ей в жизни столько испытаний. Теперь она, попав в затруднительное положение, знала, что нужно делать. Анжелика улыбнулась и наклонилась к огню, чтобы подложить сухих веток. Такой, склонившей свое тонкое лицо над пылающим очагом, прекрасной и загадочной, точно лесная фея, ее и увидел Филипп. Она не услышала, как он вошел, задумчиво глядя на танец языков пламени, и огненные блики отражались в ее широко раскрытых, прозрачно зеленых, как молодая листва, глазах. Он замер на пороге, боясь разрушить волшебство этого мгновения. Он помнил гордую девушку в нелепом платье, которую он когда-то держал за руку. Он видел среди блеска и величия Двора надменную красавицу, закованную в роскошные туалеты, словно в сияющую броню. Самое дорогое украшение Версаля, мадам Багатель – королевская безделушка. Так какой же она была на самом деле?.. Она носила его имя, но никогда по-настоящему не принадлежала ему. Чем сильнее становилось чувство к ней, тем больше его не покидало ощущение, что ему лишь временно доверено хранить это сокровище, но не владеть им. Хранить, но для кого? Для короля?... И только теперь, стоя на пороге пещеры колдуньи, в самом сердце леса, он понял, что она должна быть его. – Анжелика, – он едва ли не впервые произнес ее имя. Прежде даже в мыслях он не делал этого, словно опасаясь, что это сделает их чуточку ближе друг к другу; она же, напротив, даже в порыве гнева и ненависти упрямо звала его по имени… – Анжелика… Сова, сидевшая под потолком, проснувшись, громко ухнула и забила крыльями. Анжелика вздрогнула и обернулась, увидев мужа. Она улыбнулась, вначале неуверенно, будто не поверила своим глазам, но потом, когда она поняла, что перед ней не призрак и не видение, радость осветила ее лицо. – Филипп! – она поднялась и протянула к нему руки. – Филипп, неужели вы пришли! Он шагнул к ней и прижал ее к себе, так сильно, что у нее перехватило дыхание. Анжелика, не помня себя от счастья, прильнула к мужу. – Филипп… Филипп, – повторяла она без конца, будто не веря, что он рядом. – Что с вами случилось? – спросил он, наконец, отстранил ее от себя и бегло осмотрел: – Вы не ранены? – Нет, любовь моя. – Рассказывайте, – строго велел он. – Я возвращалась в Плесси… к вам… ехала через лес… начался ливень. Лошадь испугалась упавшего дерева и скинула меня… – Анжелика сбивчиво принялась рассказывать о том, что с ней произошло. – Нужно найти Пандору, ее ночью съедят волки! – Ненормальная! – сердито пробормотал Филипп. – С лошадью все в порядке, ее поймал ваш Флипо, наверное, она уже в конюшне. Но почему вы поехали одна через лес?! Зачем вы вообще покинули Плесси, не дождавшись меня? Не опускайте виновато глаза! Я сейчас готов убить вас! – Делайте все, что хотите, только сначала обнимите меня. Я так замерзла, – прошептала Анжелика, ни капли не испуганная его руганью, и, прижавшись к мужу, спрятала лицо у него на груди. От него веяло силой и надежностью, она чувствовала тепло его тела даже сквозь холодную кожу плаща. Оба замолчали, охваченные удивительным покоем от встречи, не находя сил ни для упреков, ни для признаний в любви – любые слова были лишними. Гроза утихла, и в пещере стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в очаге. – Мы ведем себя так, будто у нас в запасе вечность, – прошептал Филипп. – Может, так и есть, – негромко отозвалась Анжелика. – А вы уже решили, что делать с вечностью? – Нет. Какая разница, если у меня будете вы? – Вы всегда отвечаете слово за слово, – Филипп грубоватым движением убрал с лица жены мокрую прядь и, наклонившись, коснулся губами ее виска. – Мне этого не хватало. Настойчиво заухала сова. Проснулся кот, и теперь, распушив свой хвост, похожий на ершик трубочиста, вился у них под ногами, утробно мурлыкая. – Только этого? – отстранившись от мужа, Анжелика подошла к выходу из пещеры и, раздвинув пожухлые лозы плюща, выглянула наружу. Уже совсем стемнело. Сова, всплеснув крыльями, слетела со своего насеста и исчезла в открывшемся проеме, отправляясь на охоту. Анжелику обдало холодом. По телу побежала зябкая дрожь, она совсем забыла, что одета в одну тонкую сорочку. Филипп подошел сзади, снял плащ, подбитый мехом, и накинул на плечи жены. – У нас с вами странная судьба, вам не кажется? Филипп хмыкнул. – Я начал верить в судьбу, только когда она свела меня с вами… – Как вы нашли меня? – неожиданно спросила Анжелика. – Слуги поймали вашу лошадь неподалеку отсюда, и по следам нашли место, где эта норовистая дрянь сбросила вас. Дальше догадаться было нетрудно, раз уж вы не лежали там же с переломанными конечностями. – Но откуда вы знаете про пещеру? – Не забывайте, что это мой лес! – напомнил Филипп, улыбнувшись. – Для моих предков здешняя колдунья всегда была чем-то вроде талисмана. Есть предание, что они живут здесь с тех пор, как наш род владеет этими землями. Отец под страхом смерти запрещал кому-либо из своих людей причинять колдунье вред. Когда он узнал, что ее повесили крестьяне, то испытал почти суеверный страх. И действительно так совпало, что для моей семьи настали тяжелые времена…. – Ваш отец уважал традиции этих мест, в отличие от вас. – Да, он впитал их с молоком кормилицы. Он вырос здесь, а я бывал лишь наездами. – Вы сожалели об этом? – тихо спросила Анжелика. В сумерках она почти уже не видела его лица. – Еще бы! – хмыкнул Филипп, и в его голосе Анжелике почудилась горечь. – Иногда мне казалось, что я насквозь протравлен Парижской вонью…Но ничего нельзя было поделать. Я был единственным сыном, и мне надлежало появляться при дворе. – Я надеюсь, что однажды мы вернемся сюда навсегда, – сказала Анжелика, нежно коснувшись рукой щеки мужа. – Когда отгремят все битвы. – Пусть так, ведь у нас в запасе вечность… Филипп рассмеялся и снова притянул ее к себе, заворачивая в плащ как в кокон. – Нам пора идти, дорогая, вы совсем окоченели. Анжелика еще раз оглянулась, окинув взглядом жилище колдуньи. Мокрую одежду она решила оставить, а потом вернуться сюда, захватив подарки для Мелюзины. Блики от огня в очаге играли на стенах пещеры, исписанных древними рунами, и вдруг ей показалось, что она видит странные картины в причудливой пляске теней. Может быть, это отражение ее судьбы? Она прикрыла глаза, вдруг испугавшись того, что могла увидеть. Она почувствовала, будто находится во сне, таинственном, жутком и одновременно прекрасном.
Violeta: адриатика Красотища! Все идеально, все на месте. Момент про Мелюзину классный, как будто еще одна объединяющая их нить. Понравились размышления Анж и маркиза, очень канонно и в характере героев. С сыном сцена замечательная. Жду проду!
Леди Искренность: Первая часть красотища, очень понравилась! Мысли Фила выше всяческих похвал. Второй отрывок мне принять сложнее. Все эти романтичные "любовь моя", "дорогая" и пр. не вяжутся у меня в голове с этой парой и все тут... Не готова я это принять психологически. Но это я и мои тараканы. Вы меня не слушайте.
адриатика: Violeta ,Леди Искренность Спасибо! Леди Искренность пишет: Второй отрывок мне принять сложнее. Все эти романтичные "любовь моя", "дорогая" и пр. не вяжутся у меня в голове с этой парой и все тут.. Тема любовь-ненависть себя исчерпала уже у Голон. Автор закрыла их отношения убрав Филиппа. Здесь тема эта закрыта полным единением героев, а вот дальше начнется новый виток. У Голон тоже ведь события развиваются по спирали. Филипп уже, по прошествии времени, готов не только признать для себя что он любит Анж(это он сделал уже у Голон), но и принять ее в свою жизнь на положении любимой женщины. Пока провидение, случай, судьба этому благоприятствует. По поводу романтизма, так он ему вполне свойственен, даже у Голон. В роли обольстителя--соблазнителя он тоже не выступает--он остается в своем амплуа. Леди Искренность пишет: Все эти романтичные "любовь моя", "дорогая" Для Анж это вполне естественно, а "дорогая" это вполне светское словцо.
Elisa: адриатика Zirael мне искренне понравилось, спасибо сцена в пещере отдает некой сказочностью, романтично, но главное, что нет слащавости и пафосности, это не про эту пару...
полная версия страницы