Форум » Творчество читателей » "Анжелика маркиза ангелов" от лица графа де Пейрака. » Ответить
"Анжелика маркиза ангелов" от лица графа де Пейрака.
Violeta: Всегда не хватало взгляда Жоффрея на их с Анжеликой отношения времен Тулузы... Я увидел ее в первый раз на пыльной дороге, растерянную и испуганную, почти девочку, в окружении множества детей, одетых в забавные костюмы, сшитые из больших красных и зеленых ромбов, которые прыгали, проделывали ошеломляющие сальто-мортале, чуть ли не кидались под ноги лошадям.. Но ее не радовало окружающее веселье, с ужасом ждала она того, кому была отдана в придачу к серебряному руднику. Она ждала меня... Я подошел к ней. Никогда еще я так остро не чувствовал свое уродство. В сиянии своей юности и красоты она казалась мне воплощением богини Весны, ее же взгляд выражал только страх, как будто она увидела самого дьявола, внезапно появившегося из Преисподней. Я попытался заговорить с ней, но она лишь слегка кивнула мне и присела в реверансе. Руки ее дрожали. И в тот самый миг я почувствовал, что в сердце мое входит неизвестное мне доселе чувство, которое я пронесу через всю жизнь- любовь... Я помог ей сесть в карету. Прикосновение к ее нежной руке наполнило мою душу невыразимым счастьем, как будто я был неразумным юнцом, а не взрослым мужчиной, пересыщенным и даже циничным в отношениях с женщинами. Что со мной? Я бессчетное количество раз задавал себе этот вопрос и не находил ответа. Ничего подобного я раньше не испытывал. Внезапно на колени к ней упал огромный букет роз и несколько маленьких букетиков фиалок. — Цветы или, как их называют у нас, «услада жизни», владычествуют в Тулузе, — сказал я ей. Анжелика повернула голову, взглянула на меня своими чудными глазами, в которых недоумение тут же сменилось неприязнью. Она поспешно склонилась к цветам, чтобы не видеть моего ужасного лица. Я стиснул зубы и откинулся на подушки. Сердце мое сжалось от боли. Мне безумно хотелось снова коснуться ее руки, но я не смел- между нами была стена, построенная из ее отвращения к мне, из ненависти к навязанному ей браку, из страхов, порожденных жуткими рассказами обо мне, как о колдуне. Тогда я поклялся себе, что она никогда не пожалеет, что стала моей женой, что моя любовь и забота пробудят рано или поздно в ее сердце ответное чувство ко мне. --- В дворцовом саду, в тени деревьев, были расставлены длинные белые столы. У входа били фонтаны вина, и любой прохожий мог пить его вволю. Все знатные сеньоры и именитые горожане были приглашены на нашу свадьбу. Я весь вечер не мог отвести глаз от своей очаровательной юной жены, но так ни разу и не смог поймать ответный взгляд, обращенный ко мне. Все свое внимание она уделяла архиепископу, сидевшему рядом с ней. Я едва слышал, о чем они говорят, я наслаждался звуком ее голоса, любовался ее совершенным профилем, отсветами свечей, играющих на ее светлых волосах... Чтобы привлечь внимание Анжелики, я слегка коснулся ее руки. Она тут же отшатнулась. Внезапная ярость охватила меня, и всю ее я направил на архиепископа. Я насмехался над ним, язвил и острил, я знал, что шокирую ее, знал, что довожу до бешенства его, но уже не мог остановиться. Черт возьми, эта женщина принадлежала мне по праву, я жаждал ее любви, но она была холодна и непреступна, как мраморные статуи, украшавшие мой сад. В момент наивысшей точки моего гнева она вдруг посмотрела на меня- в ее глазах я прочел тревогу. Ну конечно же, малышка только что из монастыря, наверняка она считает немыслимым так разговаривать с духовным лицом. Вся моя ярость куда-то улетучилась. Я улыбнулся ей. — Простите нас, сударыня, что мы затеяли этот спор в вашем присутствии. Его преосвященство и я — заклятые враги! --- Анжелика распустила свои роскошные волосы по плечам и тряхнула ими непокорным движением, движением маленькой дикарки, выросшей на просторах своего родного Пуату. Желание столь острое пронзило меня, что я схватился рукой за косяк балконной двери. Она испуганно обернулась. Я подошел к ней и поклонился. — Вы разрешите мне сесть рядом с вами, сударыня? Она молча кивнула. Я сел, положил локоть на каменную балюстраду и начал разглядывать Гаронну,серебрившуюся под светом луны. Я не знал, о чем говорить с ней, все темы, подходящие случаю, казались банальными и пошлыми, недостойными ее чистоты и невинности. Наконец я произнес: — Несколько веков назад, под этими же самыми звездами дамы и трубадуры поднимались на галереи крепостных стен, окружавших замки, и там беседовали о любви. Сударыня, вы слышали о трубадурах Лангедока? Она была настолько растеряна, что это развеселило меня. В шутливом тоне я продолжал: -Так некогда называли поэтов.Поэтов любви. Провансальский язык! Сладостный язык! Как он отличается от грубого говора северян! В Аквитании учили искусству любви, потому что, как сказал Овидий задолго до трубадуров: «Любовь — искусство, которому можно научиться и в котором можно совершенствоваться, познав его законы». А вы, сударыня, уже проявляли интерес к этому искусству? Судя по тому, что она отвернулась от меня и устремила свой взгляд вдаль, на спящую долину, я понял, что она смущена подобным поворотом нашего разговора. Я придвинулся ближе и ощутил пьянящий аромат ее тела, волос, ветра, юности. Голова моя закружилась, и хотя я что-то продолжал говорить, мысли мои были только об одном- коснуться ее, привлечь к себе, увидеть звезды, отражающиеся в ее зеленых колдовских глазах и ощутить сладость ее губ на своих губах... Я не мог более противиться искушению. С силой я притянул ее к себе, и с яростью, которой никак не ожидал от себя, прижался губами к ее плотно сжатым устам. Она закричала и начала отбиваться. Нехотя я отпустил ее, сердце мое стучало, как сумасшедшее. В ее глазах, устремленных на меня, я прочел непоколебимую решительность скорее броситься с балкона, чем принадлежать мне. Я встал и с усмешкой посмотрел на нее. — Я не буду вас принуждать, бедная маленькая девственница. Это не в моих правилах. Так, значит, вас, саму невинность, отдали на растерзание этому хромому верзиле из Лангедока? Чудовищно! Она смотрела на меня с ненавистью. Я продолжал. — Поверьте, я знал в своей жизни немало женщин, белых и черных, желтых и краснокожих, но ни одну из них я не брал силой и не соблазнял деньгами. Они приходили ко мне сами, и вы тоже придете в один прекрасный день или вечер… — Никогда! — в невольном порыве выкрикнула она. — Вы юная дикарка, но мне это по душе. Легкая победа обесценивает любовь, трудная победа заставляет ею дорожить. Так сказал Андре Ле Шаплен, магистр искусства любви. Прощайте, моя красавица, спите спокойно в своей широкой постели, оставайтесь одна со всеми вашими прелестями, которым так не хватает ласки. Прощайте! Я вышел из комнаты, но помимо горечи неудовлетворенного желания, в сердце моем расцвела надежда однажды завоевать эту гордую, непокорную и невероятно красивую женщину, мою жену... --- Я решил оставить ее в покое. Что толку было напоминать ей, что я ее муж, если она испытывала ко мне неприязнь. Я ни в чем не ограничивал ни ее свободу, ни ее желания, я был предупредительным и любезным, я ждал, что она начнет искать моего общества, как другие дамы, но этого не происходило. Она исполняла все обязанности хозяйки замка безупречно, я любовался ею, когда она отдавала распоряжения слугам или любезно общалась с нашими гостями. Несмотря на молодость, она обладала живым и острым умом, что в сочетании с ее красотой, очаровывало и привлекало к ней всех, кого она оделяла своим вниманием. Я наблюдал за ней со стороны, не предпринимая никаких шагов к сближению, и не только потому, что боялся испугать ее, но и потому, что боялся поддаться порыву страсти, находясь в непосредственной близости от ее нежных губ и прочих волнующих прелестей, о которых старался даже не думать. Я дарил ей подарки, но казалось, что она равнодушна к ним, по крайней мере она ни разу не поблагодарила меня. И вот однажды, когда я шел по галерее мимо ее комнаты, она с сияющими глазами бросилась мне навстречу. — Какая роскошь! Как мне благодарить вас, сударь? В своем порыве она подбежала ко мне так стремительно, что ее щека уже коснулась моего бархатного камзола. Испытывая невыразимое счастье от ее радости, от близости ее тела, пьянея от запаха ее волос, я привлек ее к себе. Она обратила взгляд на мое лицо и улыбка ее тут же погасла, и она, не в силах сдержать дрожь, в ужасе отшатнулась. Я тотчас же отпустил ее и с раздражением, за которым постарался скрыть волнение и досаду, сказал : — Благодарить? За что? Не забывайте, дорогая, что вы супруга графа де Пейрака, единственного потомка прославленных графов Тулузских. Раз вы носите этот титул, вы должны быть самой красивой и самой нарядной. И не считайте себя отныне обязанной благодарить меня. --- Я был раздасадован встречей с Карменситой, я и думать забыл о ней, коль скоро в моей жизни появилась моя несравненная и неприступная жена, моя зеленоглазая фея, которая занимала мои мысли и днем и ночью. С недоумением я слушал о ее любви ко мне, о страсти, которую я ей внушаю, ее горячность скорее отталкивала, чем возбуждала меня, роскошная красота нисколько не трогала. В то время, как она дерзко демонстрировала мне свои прелести, я грезил об Анжелике. В конце концов ее причитания настолько вывели меня из себя, что я окатил ее водой из ведерка для льда. Я не ожидал от себя подобной жестокости, но испытал какое-то злорадное удовольствие, глядя на эту женщину, стоящую передо мной на коленях в луже воды. Длинные черные локоны ее прилипли к вискам, а сама она с испугом смотрела на свои обвисшие кружевные манжеты. — Это вы так обращаетесь со мной? — крикнула она сдавленным голосом. — Я был вынужден, красавица моя. Я не мог допустить, чтобы вы и дальше унижались передо мной. Вы бы мне этого никогда не простили. Встаньте же, Карменсита, встаньте. В такую жару ваше платье быстро высохнет. Сядьте в то кресло напротив меня. Она села в кресло, указанное мной. Блуждающий взгляд ее черных, широко расставленных глаз был устремлен в пространство. Она продолжала что-то говорить, в чем- то убеждать меня, но я уже не слушал. Дьявол, заставивший меня так грубо обойтись с ней, продолжал бушевать. Но чем больше я унижал и насмехался над ней, тем ярче горели ее глаза, тем призывнее приоткрывались губы. Внезапно она снова упала передо мной на колени и вцепилась руками в мой камзол. — Еще не поздно! Люби меня! Возьми меня! Возьми, я твоя! Но я был безучастен. Любовь, которую пробудила во мне Анжелика, надежно защищала меня от искушения. Я ничего не испытывал к этой женщине, униженно распростертой у моих ног, я с удивлением спрашивал себя, что связывало нас в прошлом, я не помнил ни вкуса ее губ, ни жара объятий. Чужая, не нужная мне женщина была передо мной, и внезапно я почувствовал острую жалость к ней, такой же несчастной, как и я, ибо я тоже не мог разделить любовь с той, которую любил. Я поднял ее с пола, привлек к себе, начал шептать слова утешения, но жестко пресек все попытки обнять или поцеловать меня. - Вы моя гостья, Карменсита, но не рассчитывайте на большее, иначе вам придется уехать. --- Анжелика уехала в домик на Гаронне. Я был так поражен тем, настолько привык видеть ее каждый день, слышать ее смех, наблюдать за ее общением с гостями, что внезапная пустота, образовавшаяся после ее отъезда, буквально оглушила меня. Я был рассеян и невнимателен, я не принимал участия в разговорах и спорах, и постепенно веселье моих гостей сошло на нет. Мрачным взглядом я обводил пиршественную залу, люди, наполнявшие ее, раздражали меня. Я резко встал и, сославшись на неотложные дела, удалился. Внезапно мне в голову пришла мысль, заставившая меня повеселеть. Я вызвал Альфонсо и приказал принести мне костюм слуги. Я посмотрел на свое отражение в зеркале и остался доволен- я сам не узнал бы себя в этом поношенном странном костюме, в грубых опойковых башмаках, которые подошли бы бродячему торговцу. Я повязал волосы шелковым темным платком, надел маску, взял гитару и приказал подать портшез. Я с удобством расположился в беседке, увитой зеленью, где находилась статуя богини Помоны, и запел. Я вложил в песню всю свою любовь, всю страсть, мне казалось, что никогда мой голос не был столь силен и волнующ, как в эту ночь. Я не сомневался, что Анжелика придет ко мне, что любопытство заставит ее покинуть дом. И она не заставила себя ждать. Я перестал петь, с бьющимся от волнения сердцем я наблюдал, как медленно она идет через сад, тщетно пытаясь разглядеть меня в темноте беседки. — Вы чудесно поете, — сказала Анжелика, видя, что я не двигаюсь, — но я хотела бы знать, кто вас прислал? — Никто, сударыня. Я пришел сюда потому, что знаю: в этом доме находится самая прекрасная женщина Тулузы. Анжелика села на мраморную скамью, которая тянулась полукругом вдоль стен беседки. От вьющейся жимолости исходил одурманивающий аромат. — Спойте еще, — попросила она. Я запел. Мне доставляло несказанное удовольствие петь для нее, видеть, как затуманиваются ее глаза, как трепещут губы, как вздымается грудь под корсажем. Не знаю, сколько времени я пел, а она слушала, как долго продолжалось это волшебство единения наших душ, но внезапно со вздохом она откинулась на спинку скамейки и прикрыла глаза. Я отложил гитару и присел рядом с ней. Теряя голову от сжигавшей меня любви, я привлек ее к себе. Меня и огорчало, и радовало, сколь она податлива моим ласкам, моим объятиям. Я приподнял ее подбородок и приник губами к ее полуоткрытым губам. Боже, ни одни губы никогда не даровали мне подобного блаженства, мне казалось, что я умер и попал в Рай, ибо не дано смертному испытать подобное безграничное счастье на Земле. По тому, с какой страстью она отвечала на мои поцелуи, я понял, что и она испытывает нечто подобное. Я ласкал ее нежное тело, не переставая целовать ее, я чувствовал, что еще немного, и уже не смогу сдерживать себя и овладею ею тут же, на этой мраморной скамье. Внезапно она резко отстранилась от меня и начала приводить в порядок свое платье. — Простите меня, — пробормотала она. — Вы, наверно, считаете, что я чересчур нервна, но я не знала… не знала… — Сердце мое, чего же вы не знали? И так как она молчала, я прошептал: — Не знали, что поцелуй так сладок? Анжелика поднялась и прислонилась к балясине беседки. Я смотрел на нее со смешанным чувством разочарования и облегчения, я даже был рад, что она остановила это безумие, которое неизбежно заставило бы меня впоследствии сомневаться в ней и ее нравственности, а ее ненавидеть меня всю оставшуюся жизнь за этот недостойный спектакль. --- Я не знал, как вести себя с Анжеликой после того поцелуя в беседке. Я чувствовал, что несмотря на ее гнев и обиду, какое-то новое чувство ко мне зародилось в ее сердце. Это была не любовь, нет, я не заходил так далеко в своих мечтаниях, но бесспорно, она взглянула на меня другими глазами. Она так страстно отвечала на мои ласки, на мои поцелуи, ее восторг от нашей близости был так очевиден, что я окончательно уверился в том, что она создана для любви, для моей любви. Странная маленькая женщина... Её нисколько не ослепило мое богатство, не привлекли роскошные подарки, и только мои занятия наукой вызвали в ней искренний интерес. Визит архиепископа сыграл мне на руку. Встретиться с ней наедине было бы мучением, а в присутствии третьего лица я мог вести себя свободно и непринужденно, не обращаясь к ней напрямую. Сердце мое наполнилось невыразимой радостью, когда я увидел, как вспыхнули ее глаза, когда она обернулась и увидела меня. — Как, вы здесь? — Я только что вошел, — ответил я и обратился к архиепископу. — С моей стороны было непростительно, сударь, заставить вас ждать так долго. Не скрою, мне доложили о вашем прибытии около часу назад, но я не мог остановить очень тонкий процесс в одной из реторт. Я так и пришел в своем длинном, до пят, балахоне алхимика, похожем на широкую рубаху, на которой вышитые знаки Зодиака смешивались с разноцветными пятнами от кислот. Я нарочно не снял халат и нарочно, обращаясь к архиепископу Тулузскому, назвал его «сударь», подчеркнув тем самым, что говорю с ним как с бароном Бенуа де Фонтенаком, то есть как равный с равным. Я приказал придвинуть высокий табурет и сел около Анжелики, чуть позади нее. Я любовался ею, такой юной, такой красивой, такой волнующей, я знал, что ее смущает мой страстный ласкающий взгляд, но я не мог оторвать от нее глаз. Вчерашняя сцена в беседке стояла у меня перед глазами, и я знал, что она думает о том же. Я коснулся ее руки, лежащей на подлокотнике кресла, пальцы ее затрепетали... Я наслаждался этим молчаливым проявлением чувств, и знал, что наше единение уже не за горами. --- Ночь, когда Анжелика наконец-то стала моей, навсегда изменила мою жизнь. Я не мог даже и помыслить, что это юное неопытное создание настолько захватит все моё существо, что весь мой опыт в любовных делах покажется мне незначительным и совсем не стоящим внимания. Я как будто заново открыл для себя женщину- каждый поцелуй, каждое движение тела дарили мне ощущения, близкие к экстазу. Я не мог насладиться ею до конца, как только мы разжимали объятия, я вновь испытывал почти болезненную жажду любви к ней. Поначалу ее слегка пугала моя страсть, но со временем она становилась все более жадной до ласк, ее глаза лихорадочно блестели, а слегка приоткрытые губы красноречиво говорили мне о том, что мои объятия столь же желанны ей, как и мне ее. Как ни удивительно, но она оказалась ужасно ревнивой- меня забавляла та тревога, с которой она следила за мной во время приёмов, ее обиды по поводу моих вынужденных отлучек, страх перед моим прошлым и тревога за наше будущее. Мне нравилось поддразнивать ее отчасти в отместку за то, что она так долго пренебрегала мной, отчасти из- за той страсти, которую она мне внушала, но главным было то, что после этих сладостных ссор наша близость была поистине головокружительной. А когда в начале зимы она с гордостью объявила мне о своей беременности, я понял, что значит абсолютное счастье... --- Я запомнил каждое мгновение ночи, предшествующей моему аресту. Вернувшись в отель, Анжелика сорвала с себя одежду, не дожидаясь помощи служанки, и с облегчением вздохнув, бросилась на кровать. — Я совершенно разбита, Жоффрей. Если я не посплю хоть немного, я упаду во время церемонии, — проговорила она, зевая. Она потянулась, потом прижалась ко мне. Я с нежностью посмотрел на нее и прошептал: — Спи, любовь моя. Пегилен предупредил меня о грозящей опасности, но я не в силах был покинуть ее, мне казалось, что наша разлука будет равносильна смерти. Я слушал ее легкое дыхание, любовался разметавшимися по подушке волосами, осторожно, чтобы не потревожить ее сон, проводил кончиками пальцев по ее белеющему в темноте плечу, талии, я наслаждался бархатистостью ее кожи, прикосновениями к волнующим изгибам ее восхитительного тела... Я любовался картинами нашего невероятно счастливого супружества, которые одна за другой всплывали в моей памяти. Я снова видел ее на пыльной, залитой солнцем дороге, напуганную и растерянную, ожидающую встречи со мной, ослепительно красивую в Тулузском соборе, когда я надел ей на палец обручальное кольцо, сгорающую от запретной страсти к бродячему музыканту в темной беседке на берегу Гаронны... Я улыбнулся этому воспоминанию, такому далекому, и такому волнующему, ведь тогда я впервые познал головокружительную прелесть ее губ, которые навеки покорили меня. Я вспоминал ее запрокинутую голову и звезды, сверкающие в ее глазах в минуту наивысшего блаженства. Каждое мгновение, проведенное с ней, представлялось мне драгоценной жемчужиной, нанизанной на нить моей жизни. Как часто потом я буду вспоминать их, перебирая одно за другим в памяти, испытывая почти физическую боль от невозможности хоть на миг вернуться в те дни, наполненные светом, счастьем, любовью и озаренные ее присутствием... Выкладывала здесь: http://angelique.borda.ru/?1-5-0-00000048-000-0-0-1404250793
Violeta: фиалка пишет: . Она сильно повлияла на него и именно она, насколько я поняла, передала ему всю эту страсть к традициям, легендам, обычаям их края. Саму любовь к провансальскому языку, а следоаательно и творчеству трубадуров. Все будет, когда он вернется в Тулузу. Будут воспоминания. Надо же ему о чем-то разговаривать с новыми приятелями!
Анна: Violeta Тогда, пожалуйста, цитаты из канона выделяйте как цитаты. Иконка "цитата" над окошком сообщений.
Violeta: Анна пишет: Тогда, пожалуйста, цитаты из канона выделяйте как цитаты. Иконка "цитата" над окошком сообщений. Ок! Исправлюсь!
Жаклин де ла Круа: Violeta пишет: Ой, нет-нет, этот отрывок к фанфику не относится! Это я так, для справки выложила! ага, тогда, пардоньте, а то я совсем запуталась с лицами Я более-менее хорошо знаю тексты 6 тома, частично 7-го, остальные уже просто не помню,потому путаюсь.
фиалка: Violeta пишет: Вошел слуга и с поклоном доложил, что прибыл мессир д"Андижос. Граф встал, и не слова не говоря, вышел из гостиной. Анжелика еще некоторое время сидела, задумчиво глядя в окно. Этот поцелуй взволновал ее настолько, что она с трудом подавила в себе желание броситься следом за мужем и сказать ему... Но что же? Все слова казались ей глупыми и недостойными момента. Он просто посмеется над ней. Она прижала руки к пылающим щекам. А что, если это все игра? И она выставит себя наивной дурочкой, признавшись ему в своем чувстве. Она вдруг замерла от неожиданной мысли. Чувстве? О Боже! Неужели она любит его?! Она несколько раз глубоко вздохнула и заставила себя успокоиться. Он не должен увидеть, какая буря эмоций владеет ею, пусть все остается так, как прежде... Когда Жоффрей и что-то возбужденно рассказывающий маркиз вошли в комнату, она поднялась им навстречу с милой улыбкой, ни единым жестом не выдав того волнения, которое испытывала еще минуту назад. Это Вы уже сейчас успели сочинить? Или я что-то, где-то упустила?
Violeta: фиалка пишет: Это Вы уже сейчас успели сочинить? А что там сочинять- один абзац!
фиалка: Ну, что сказать? Снимаю шляпу
Violeta: фиалка пишет: Ну, что сказать? Снимаю шляпу
Violeta: Начало второй части! РОТТЕРДАМ. Я прибыл в Роттердам ближе к вечеру. Небольшой, с широкими чистыми улицами, это город сразу понравился мне. Он представлял собой разительный контраст с любым из посещенных мною во время путешествия французских городов, особенно с грязным и переполненным нищими Парижем. На меня с интересом поглядывали, но во взглядах не было той угрюмой враждебности, которая читалась в глазах разоренных войной и налогами крестьян, деревни которых я проезжал, пересекая Францию. Создавалось впечатление, что выехав за пределы Аквитании, я попал в другой мир, отличный от жаркого, страстного и богатого края, который представляла собой моя родина. Теперь я лучше понимал причины той ненависти и зависти, которую испытывали к нам эти проклятые захватчики-северяне, разрушившие утонченную культуру Лангедока. Мать много рассказывала мне о труверах, о поклонении Прекрасной даме, о Судах любви... Во многом благодаря этим рассказам, я пристрастился к музыке и сочинительству стихов. В один прекрасный день, мечтал я, вся красота и изысканность былых времен возродится в моем роскошном и гостеприимном доме, который я построю, разбогатев в странствиях. Я был настолько уверен в этом, что вызвал бы на дуэль любого, кто посмел бы усомниться в моих словах. Расспросив прохожих, где находится типография Виллема Блау, я отправился прямиком к нему. Мне и в голову не приходило, что он сочтет мой визит к нему нелепым и вызывающим недоумение. Но так оно и случилось, когда он сам и два его сына, Иоанн и Корнелиус, с удивлением выслушали мой рассказ о том путешествии, которое я предпринял, чтобы увидеться со знаменитым картографом. -Так значит, вы прибыли из Тулузы?- недоверчиво спросил Блау. -Да. -А можно поинтересоваться- зачем? -Я хотел познакомиться с таким выдающимся человеком, как вы, и попросить вас взять меня в ученики. -Вы, дворянин, хотите работать в типографии? -О нет, что вы! Я мечтаю овладеть профессией картографа и в качестве штурмана отправиться в плаванье. -Я первый раз слышу подобные речи! Юноша, да как вам это в голову пришло? -Это мечта моего детства. Сначала я прочитал книгу о путешествиях Марко Поло, а потом мне в руки попал ваш атлас, который, на мой взгляд, является шедевром картографии. Виллем Блау польщенно улыбнулся. -Да, я могу гордиться своей работой. -Именно благодаря ей отца назначили официальным картографом Голландской Ост-Индской кампании!- вставил его сын Корнелиус. Мои глаза загорелись. -Ост-Индской кампании? О, как это интересно! Значит, вы составляете морские карты для кораблей, следующих курсом на Индию? -И не только. Он немного помолчал. -Что ж, молодой человек, мне нравится ваша искренность и любознательность. Честно говоря, я считаю вас немного странным, но ваше упорство в достижении цели не может не восхищать. Я предлагаю вам расположиться на ночлег в моем доме, а утром мы решим, что с вами делать.
Жаклин де ла Круа: Да... это только Жоффрей мог доехать аж до Голландии из-за одного только атласа. Еще хочу!
Violeta: Жаклин де ла Круа пишет: это только Жоффрей мог доехать аж до Голландии из-за одного только атласа Ну не только из-за атласа! Там еще колледж Бекмана!
Violeta: Во время завтрака Блау обратился ко мне: -Минейр Пейрак, вот как мы поступим. У меня в городе есть друг, очень известный ученый, Исаак Бекман. Я перебил его: -Тот самый Бекман, который основал Collegium Mechanicum? -Да-да, тот самый! Так вот, я напишу ему рекомендательное письмо для вас. Он оценит уровень ваших знаний и решит вашу дальнейшую судьбу. Где вы обучались? -В Тулузском университете. -Богословие? Н-да... Негусто...- задумчиво протянул Виллем. -Но я много занимался самостоятельно,- поспешно продолжал я. Он с иронией посмотрел на меня. -Ну, если так... Колледж располагается в латинской школе недалеко отсюда. Блау отложил салфетку, встал и сделал приглашающий жест. -Пройдемте в мой кабинет. Пока я буду писать письмо Исааку, вы можете ознакомиться с моей библиотекой.
фиалка: Violeta пишет: Богословие? Н-да... Негусто...- задумчиво протянул Виллем. А с чего вдруг такой вывод? И потом теология - считался самым престижным факультетом. Но в любом случае туда брали только после 21. Жофа никак не мог учиться на богословие. Только подготовительный факультет (а там все направления преподавались)
Violeta: Я с благоговением проводил рукой по корешкам книг, стоящих в шкафу в глубине комнаты. "De Mundi aeteri" и "De Stella Nova" Тихо Браге, "Harmonices Mundi" Кеплера, "Mechanica", "Physica", "De caelo" Аристотеля и "Almagest" Птолемея. Были здесь и труды Галилея, запрещенные во Франции, но свободно издающиеся в Голландии. Внезапно одна книга привлекла мое внимание. С улыбкой я обернулся к сидящему за столом Блау. -У меня есть точно такая же! Отец подарил мне ее,- и я продемонстрировал ему "Tabulae Rudolphinae" Кеплера. От удивления перо выпало из рук Виллема. Он встал и подошел ко мне. -Вы знакомы с этой книгой? И понимаете ее содержание? -Конечно!- я в общих чертах обрисовал ему три эмпирических соотношения, интуитивно подобранных Иоганном Кеплером на основе анализа астрономических наблюдений Тихо Браге. Блау пораженно молчал. Потом медленно проговорил: -Вы самостоятельно освоили логарифмирование? -О, оно существенного упрощает трудоёмкие вычисления. Можно сказать, что логарифмы сокращают труд астронома и удваивают его жизнь! Виллем вернулся к столу, взял недописанное письмо и бросил его в горящий камин. Я некоторое время смотрел, как горит бумага, рассыпаясь пеплом, потом перевел взгляд на картографа. -Мальчик мой,- дрожащим голосом произнес он,- Вы поразили меня в самое сердце. Я сам пойду с вами к Бекману и заставлю его взять в вас в свой колледж без всяких экзаменов. Я не нашелся с ответом. -Боже мой, какой бриллиант!- бормотал он, накидывая плащ,- Идемте же скорее! Мне не терпится увидеть глаза Исаака, когда он услышит ваши рассуждения. Блау был так возбужден, что почти вытолкал меня из кабинета.
Violeta: фиалка пишет: Жофа никак не мог учиться на богословие. "Тулузский университет первоначально состоял из одной лишь богословской школы и был учрежден для борьбы с альбигойской ересью." Я оттолкнулась от этой фразы. И кроме того, чего, спрашивается, Голон отправила бы Жоффрея учиться в Монпелье, если бы под боком был университет с такими же кафедрами?
полная версия страницы