Форум » Творчество читателей » Изумруды из Каракаса. » Ответить
Изумруды из Каракаса.
Violeta: - Итак, Колен, теперь ты корсар на службе у его величества Людовика, - задумчиво протянул я, рассматривая грамоту, подтверждающую этот его новый статус. И его право на мои земли. Черт возьми, у него были официально заверенные бумаги на земли, которые я привык считать своими, которые я завоевал в честной борьбе с французами, англичанами, индейцами и даже самой природой Нового света, яростно противившейся вторжению чужака. Чего стоят все мои соглашения с индейскими вождями, все мое золото, все влияние, которое я приобрел ценой почти нечеловеческих усилий, если король одним росчерком пера лишает меня всего этого! И уже во второй раз... Но я не мог позволить ему восторжествовать. Только не теперь, когда жизнь, казалось, начала налаживаться, когда все мои замыслы наконец-то начали осуществляться, а идеи - реализовываться. У меня был план, безумный, почти безнадежный, но способный все расставить по своим местам. И если бы только он не затрагивал самые потаенные глубины моего сердца, если бы не рвал душу, не заставлял сомневаться в самом себе и в той, которую я, несмотря ни на что, продолжал любить, он бы казался мне безупречным. Я делал вид, что изучаю документы, лежащие на столе, задавал Колену какие-то вопросы, едва слышал его ответы, а в голове крутилась мысль: "Смогу ли я осуществить то, что задумал? Выдержу ли я эту муку? Разумно ли это, в конце концов?!" В раздражении я оттолкнул от себя ворох карт, несколько свитков упало на пол, но я этого даже не заметил. Я вплотную подошел к Колену и тихо сказал: - Я вижу лишь один выход из сложившейся ситуации - ты станешь губернатором Голдсборо. Минуту он изумленно смотрел на меня, потом в ярости сжал кулаки и отрицательно помотал головой. - За кого ты меня принимаешь? За собаку, которой достаточно бросить кость, чтобы она радостно заурчала и стала лизать руки хозяина? Я никому не принадлежу! Только себе и Богу. И только перед ним я буду держать ответ, когда ты меня повесишь. Увы, я не мог позволить себе такой роскоши - повесить его, он был необходим мне для успешной реализации моих планов. Без него и его добровольного согласия вся моя затея летела к черту. И кроме того, Анжелика никогда бы мне этого не простила, с трудом признался я самому себе. И от осознания того, что мои решения мне не принадлежат, и зависят от женщины, которую я уже не мог с полной уверенностью назвать своей, меня охватывало чувство бессильной злобы. В раздражении я стал мерить шагами комнату, изредка бросая на этого упертого нормандца оценивающие взгляды. Не выдержав напряженного молчания, сгустившегося между нами, он отрывисто спросил: - Зачем тебе это? - Какая выгода для меня, ты спрашиваешь? Что ж, я отвечу. Мне нужен такой человек, как ты, умный, надежный, близкий людям, которые составляют основу этого поселения. Они могут любить меня, ненавидеть, бояться, но я для них навсегда останусь далеким и непостижимым. Они не поймут ни моих устремлений, ни моих замыслов. Ты - другое дело. Я помню тебя в Мекнесе, короля рабов, непокоренного и несгибаемого, не боявшегося самого Мулея Измаила. Ты сможешь силой своего авторитета держать их в узде, и проводить политику, необходимую мне. И все будут в выигрыше. - В выигрыше будешь только ты, - проворчал пират, запуская пятерню в свою густую взъерошенную гриву. Я вспомнил, как на острове Анжелика, смеясь, ласкала рукой его волосы, как нежно смотрела на него, как дрожал ее голос, когда она говорила с ним, и красная пелена ревности застила мой взор. В ярости я шагнул к нему и схватил за обшлага камзола. - В выигрыше будут все! - с нажимом сказал я. Он растерянно посмотрел на меня. - Все, - повторил я. - Ты избежишь веревки, Голдсборо получит достойного губернатора, а Анжелика, - я слегка запнулся. Мне невыносимо тяжело было произносить ее имя, обсуждать ее с ним, но другого выхода у меня не было. Я продолжал: - А Анжелика будет оправдана в глазах всех этих людей. Понимаешь? Я смотрел в его глаза, в глубине которых плескалась та же боль, что терзала и мое сердце, я видел, как ему сложно говорить о ней, тем более со мной, своим счастливым соперником, как он считал. Я же не был в этом уверен. Она, черт возьми, любила его! Она сама не осознавала силу своего чувства, но она любила его... Несколько долгих минут мы смотрели друг на друга, потом он тяжело вздохнул и кивнул. Я отпустил его и вернулся обратно к столу. Да, я одержал победу, но не обернется ли она для меня поражением? Я видел, как боролись с искушением эти двое, смогут ли они сдерживать свои чувства и дальше? Я позвал стражу, и Колена увели. Невыносимая усталость навалилась на меня, я почти не спал все эти дни, с тех самых пор, как Курт Ритц принес мне новости об Анжелике и ее предполагаемой измене. Я старался не думать о том, что же произошло тогда между ней и Коленом на корабле, я гнал прочь от себя эти мысли, которые ядовитыми змеями отравляли мое сердце. Я чувствовал, что слабею, что капля за каплей теряю свою силу, свою энергию, что только гордость удерживает меня на краю отчаяния. На острове я невыносимо страдал, каждую минуту ожидая непоправимого, видя нежные взгляды моей возлюбленной, моей жены, обращенные к другому. Мне казалось, что мне легче было бы пережить ее реальную измену, тогда бы я точно знал, чего она стоит, и мне было бы проще презирать и ненавидеть ее. Но видеть проявления ее неподдельного и чистого чувства к действительно достойному человеку, ощущать то внутреннее напряжение, которое сквозило в каждом ее жесте, взгляде, слове, когда она отчаянно боролась сама с собой, было выше моих сил. Как же наивен и глуп я был, когда думал, что она только моя, навсегда, что связывающие нас узы нерушимы! Увы, оказалось, что она все та же ускользающая сквозь пальцы мечта, недостижимая и манящая. Машинально я откинул крышку стоявшего на столе сундучка с изумрудами, отнятыми у Золотой Бороды. Некоторое время я бездумно смотрел на них, потом протянул руку и достал один необыкновенной величины изумруд, поднял к глазам и углубился в его созерцание при свете факела. Мне казалось, что в его таинственной глубине я различаю картинки еще недавно такого счастливого прошлого, когда мы гуляли вдвоем с ней по лугам, где цвели дикие гиацинты. Мы были опьянены новой жизнью на этой пустынной земле, которая была в нашем полном распоряжении. Я влюбленно смотрел на нее и целовал, целовал, пока мы не падали в изнеможении на землю, зная, что никто нас здесь не увидит… В глазах Анжелики, поднятых к небу, отражалась зелень деревьев. И она говорила, тихо смеясь: "Дорогой мой, вы сошли с ума!" Тогда она принадлежала только мне, мне одному, и только я один давал ей наслаждение… И я поклялся себе, что увижу ее такой вновь, и никто и ничто больше не станет между нами. Просто не может быть иначе. Иначе... Иначе я просто не знаю, для чего мне жить дальше. Ведь только благодаря ей, Анжелике, я познал безграничное счастье любви, от которого уже не смогу отказаться. И я слегка улыбнулся, когда почувствовал, что напряжение последних дней стало потихоньку меня отпускать. Теперь я был полностью уверен в правильности принятого мной решения. Все будут в выигрыше. И пусть даже ценой этого хрупкого равновесия будет моя, в сущности, уже бесполезная гордость...
Violeta: Мадемуазель Мари пишет: И вот всё-таки без побоев не обошлось))))А я-то надеялась, что этой ужасной "кровавой" сцены удастся избежать. Правда, этот неприятный эпизод компенсирует сожаления Жоффрея Он должен был выплеснуть свой гнев и ужаснуться своему неистовству- это ключ к осознанию им всей глубины его любви к ней. Иначе никак не выстраивалось. Мадемуазель Мари пишет: либо уж так, как в романе, то есть длинно и печально)) Как оказалось, этот вариант событий самый приемлемый. Голон была права!
Violeta: Мадемуазель Мари пишет: А я-то надеялась, что этой ужасной "кровавой" сцены удастся избежать. А как, по-вашему, можно было ситуацию повернуть? Мне кажется, он был в такой ярости, что любое ее слово привело бы его на грань... Придушил бы любимую жену, как Отелло Дездемону, и платка бы не потребовал!
Мадемуазель Мари: Violeta пишет: А как, по-вашему, можно было ситуацию повернуть? Я не имела в виду глобальное изменение его линии поведения (хотя можно было бы, если бы, например, Жоффрей предпочёл усомниться и разобраться, чем сразу гневаться, кстати, как мне кажется, и гордость бы его меньше пострадала, чем когда он сразу признал себя оскорблённым, и все видели, как его это задело) , а так ведь доходить до рукоприкладства или нет - ведь это только от графа и зависело, сумей он удержать себя в руках, разве это было бы таким уж нелогичным? По-моему, наоборот если бы так было в книге, ни у кого бы и мысли не возникло, что он может ударить жену. Конечно, случай очень неординарный, но хладнокровие графа тоже не подводило. В общем, я вполне ясно вижу эту сцену без крови
Violeta: Мадемуазель Мари пишет: а так ведь доходить до рукоприкладства или нет - ведь это только от графа и зависело, сумей он удержать себя в руках, разве это было бы таким уж нелогичным? По-моему, наоборот если бы так было в книге, ни у кого бы и мысли не возникло, что он может ударить жену. Конечно, случай очень неординарный, но хладнокровие графа тоже не подводило. В общем, я вполне ясно вижу эту сцену без крови Ух, а меня так просто поразило то, что он дал волю рукам! Ну вот никогда бы не подумала, что он может впасть в такое неистовство, да еще и из-за женщины. В его стиле было усмехнуться саркастически и философски развести руками: мол, что поделать, се ля ви... А тут он настолько изменился под влиянием Анж, так сильно полюбил ее, что впервые ощутил не просто ревность, а сумасшедшую ярость, которой и сам был немало удивлен. И если бы он сдержался, кто знает, что выкинула бы Анжелика, почувствовав свою безнаказанность.
Мадемуазель Мари: Violeta пишет: Ух, а меня так просто поразило то, что он дал волю рукам! Ну вот никогда бы не подумала, что он может впасть в такое неистовство, да еще и из-за женщины. Я согласна с тем, что эта выходка впечатляет, что она может восприниматься как истинное выражение чувств, настолько сильных, что были снесены все преграды из сдержанности и хладнокровия. Только одно "но". Во всём романе мы наблюдаем (и это неоднократно обсуждалось уже), что граф противопоставлен всем остальным мужчинам Анж. И это касается не только любовных сцен (то есть если с Жоффреем всё туманно и завуалировано чувствами, то с остальными - в подробностях), но и самой линии поведения, характера отношений героини с героями. Деликатное обращение Пейрака с женой прямо противоположно тому, например, как поступает Филипп. Грубо говоря, избивать и мучить Анж - это прерогатива маркиза, это в его духе, это "правда образа", кстати не думаю, чтоб он сильно изменился, полюбив Анж, всё равно были бы моменты, когда она бы попадала ему под "горячую руку", он сам по себе такой, садист В ситуации с "изменой" автор, наверно, преследовала идею показать степень того отчаяния и гнева, поразившего Жоффрея, но сделал она это самым что ни на есть банальным, простите, способом - муж ударил жену, как в обычных бытовых скандалах. Violeta пишет: В его стиле было усмехнуться саркастически и философски развести руками: мол, что поделать, се ля ви. В его стиле, когда это его не задевает. А когда задело, когда действительно плохо, вот тогда самый высший пилотаж - показать это внутреннее состояние, не прибегая к замыленным штампам. Почему бы и здесь(следуя логике) не противопоставить его другим обезумевшим от ревности мужьям, которые действительно бы избили жену? Если вы спросите "как" - я не знаю, но только знаю, что тогда образ был бы доведён до конца, был бы по-настоящему оригинален и идеален))
Violeta: Мадемуазель Мари пишет: В ситуации с "изменой" автор, наверно, преследовала идею показать степень того отчаяния и гнева, поразившего Жоффрея, но сделал она это самым что ни на есть банальным, простите, способом - муж ударил жену, как в обычных бытовых скандалах. Я могла бы возразить, что Жоффрей был всегда настолько непохож на других мужчин, что это проявление его гнева тоже вполне укладывается в рамки его "необычности" - другой бы убил на месте, а этот сдержался, двинул разок от избытка чувств и хорош , но не буду, потому что согласна с вами. Действительно, это штамп, и никуда от этого факта не денешься. Мадемуазель Мари пишет: В его стиле, когда это его не задевает. А когда задело, когда действительно плохо, вот тогда самый высший пилотаж - показать это внутреннее состояние, не прибегая к замыленным штампам. Почему бы и здесь(следуя логике) не противопоставить его другим обезумевшим от ревности мужьям, которые действительно бы избили жену? Если вы спросите "как" - я не знаю, но только знаю, что тогда образ был бы доведён до конца, был бы по-настоящему оригинален и идеален)) А какое поведение было бы необычным в данной ситуации? Гнев, ярость - штамп, холодное презрение - тоже, скорбь, трагически-патетические вопросы "да как же ты могла?!" - отдают дешевой мелодрамой, остается только иронично-снисходительный сарказм. - Ах, дорогая, вы уже вернулись? Что ж так, вам не понравились ваши милые забавы с Золотой Бородой? Срочно, срочно шлюпку для мадам де Пейрак - она едет к любовнику, я не смею ее задерживать! А потом театрально махать шляпой с берега вслед удаляющейся лодке... Это было бы по-пейраковски, если бы он не любил ее столь глубоко. Столкнувшись с жестокой реальностью, он повел себя как любой нормальный человек, без спецэффектов и театральщины, к которой был так склонен - выплеснул гнев, неуклюже и банально. Но именно это, как ни странно, и трогает больше всего...
Мадемуазель Мари: Violeta пишет: - Ах, дорогая, вы уже вернулись? Что ж так, вам не понравились ваши милые забавы с Золотой Бородой? Срочно, срочно шлюпку для мадам де Пейрак - она едет к любовнику, я не смею ее задерживать! А потом театрально махать шляпой с берега вслед удаляющейся лодке... Ответ шикарен, но, конечно, не в случае с Анж) а так..с какой-нибудь Карменситой) Violeta пишет: Столкнувшись с жестокой реальностью, он повел себя как любой нормальный человек, без спецэффектов и театральщины, к которой был так склонен - выплеснул гнев, неуклюже и банально. Но именно это, как ни странно, и трогает больше всего... Я и согласна, и не согласна. Да, повёл себя как любой человек, который от злости теряет рассудок, нас это трогает, потому что мы вполне понимаем такую ситуацию: вспылил - ударил - пожалел, что ударил - мы знакомы с этим приемом, но знакомы как раз в силу его избитости) Думаю, театральщины и не было бы. Тут можно было бы придумать что-нибудь со словами, интонациями, взглядами...то есть повернуть в психологию..ведь бывает так, что иной раз слова ранят намного больнее, чем если бы нас ударили, согласны? Я не имею в виду оскорбления, нет..но что-то такое, от чего бы сердце замерло и у Анж, и у читателей - вот что я понимаю под альтернативной версией этого эпизода, или, как Вы сказали, "необычным поведением". (Мне приходит в голову что-нибудь вроде этого: -Что случилось? - снова повторила Анжелика, удивлённая и напуганная странным молчанием мужа. Граф ещё некоторое время смотрел на неё, как будто не узнавая, потом отвернулся, не в силах видеть её глаза. -Ты всё разрушила...всё... Его голос звучал глухо, безжизненно. Анжелика замерла от звука этого голоса, она не узнавала его, это был чужой голос. Пока граф стоял спиной, ей казалось, что она не верит своим ушам, но вот он повернулся, резко, так, что она вздрогнула. Видя её непонимающее лицо, он начал отрывисто рассказывать о том, что ему доложили. Жестокие слова приходилось мучительно выдавливать, казалось, они не хотели осквернять губ этого мужчины и ушей этой женщины. Потом стало тихо, так тихо, что можно было услышать, как в дом приходит Беда. Анжелика чувствовала, как что-то невероятно тяжёлое сжимает её голову, мешает дышать. Она хотела крикнуть, противясь этой силе и ужасаясь тому уничтожающему взгляду, каким смотрел на неё Жоффрей. Мысли её путались, картины прошедших дней мелькали перед глазами..."Девочка в красном платье..зачем только я поехала её отвозить, из-за неё я встретила Колена..Колена - вот то имя, которое нужно произнести, но как его произнести? Вот оно на языке, а как выговорить? Дышать нечем, нужно попробовать...закричать...иначе от этой тишина я сойду с ума. Колен...Жоффрей, Жоффрей, я считала часы до нашей встречи...Жоффрей! Это всё неправда..." Лицо её исказилось от усилий, но губы не произнесли ни слова, подписывая приговор их несчастной обладательнице. Обессиленная, она прислонилась к стенке, понимая, что если не найдёт опору, то упадёт...она чувствовала, что теряет всё. Жоффрей обвинял её, а чувствовал, что это приговор себе. Никогда он не испытывал ещё такой боли. В тюрьме, под пытками, на галерах - всё было легче, чем жить сейчас. Сама мысль о жизни...без неё... казалась непереносимой. "Почему она молчит? Ну скажи же..хоть что-нибудь...я поверю, пусть, это будет выдумка, я поверю...нет, не утруждайтесь, ненавижу ложь, не смейте придумывать оправдания, если его нет...Молчание - значит, я зря верю в чудо, оно не случится, не на этот раз..." Графа душило отчаяние, надежде больше не было места, его любовь, его обожание растоптаны, грубо, бессовестно, бесчеловечно... А Та, которую он боготворил...Это невозможно было выносить, он увидел, как она будто от усталости прислонилась к стене. Чужая...теперь...Как это пережить и не умереть...Нетвёрдой походкой он направился к выходу, на полпути обернулся - она всё так же стояла, даже головы не повернула. Тогда, вложив в голос всю пережитую злость, он холодно бросил: -Я не желаю вас больше видеть. Уходите прочь. Захлопнулась дверь, увеличив пропасть между ними. Ледяной тон отрезвил Анжелику. Медленно, как после тяжёлой болезни, она пошла, всё боялась, что упадёт без сознания. Но и эта милость была недоступна. Слёзы душили её, она дала им волю в своей комнате, где, как думала, никто её не услышит...) Вот ну это так, экспромт-импровизация, хотелось донести свою мысль, которую я всё несу-несу, и никак не могу оформить
Violeta: Ну что сказать - браво, великолепная зарисовка, я под впечатлением, и почему вы раньше ничего не писали? Но немного возражу- его охватило не отчаяние, а гнев, это разные чувства, он ещё не осознал до конца, что потерял ее, он ещё на что-то надеялся, а она своим молчанием подтвердила его худшие догадки. И вот он смотрит на неё, такую близкую ещё недавно, такую любимую, и видит чужую женщину, предавшую его, но чёрт возьми, он все равно любит ее! Тут его гнев достигает кульминации - и не в последнюю очередь он злится и на самого себя, потому что готов малодушно простить ее, все забыть, а этого сделать никак нельзя, потому что будет жестоко растоптана его гордость и самоуважение. Плюс к этому добавляется и срыв планов, и налаженных отношений, устоявшегося быта... Все это бурлит в нем и ищет выхода, и в этот момент она опускает глаза. Это последняя капля, переполнившая чашу его терпения. Он резко хватает ее за шею и заставляет взглянуть себе в глаза. И вот тут приходит отчаяние- она же нисколько не изменилась, все так же красива и соблазнительна , в глубине затуманенных слезами зелёных глаз плещется боль и страх, и ему невыносимо хочется поддаться её зову, прильнуть к ее губам. И вот, чтобы избежать этого унижения, он резко отталкивает ее от себя и произносит ледяным тоном: - Убирайтесь. Она смотрит на него и читает в его глазах приговор - это конец. Он не простит ее, слишком глубоко она его ранила, она внезапно осознает, что он бледен от ярости, что его кулаки непроизвольно сжимаются и он уже на грани того, чтобы убить ее. Она застывает на месте, завороженно глядя на него и не в силах пошевелиться, с ее губ не может сорваться ни единого слова и она в отчаянном порыве протягивает к нему руки, но он отворачивается, отходит к окну и глухо произносит: - Ты все разрушила... Все... А потом в ярости он ударяет по хрупкому оконному стеклу, в котором отражается ее бледное и такое прекрасное лицо, кулаком, в безумном желании разбить этот лживый образ и увидеть вновь свою возлюбленную, свою жену, свою королеву серебряного озёра, и в оглушающей тишине слышен только стук падающих на деревянный пол окровавленных осколков... Граф в недоумении смотрит на свою изрезанную стеклом руку, на искаженное страхом лицо жёны и совершенно спокойным тоном повторяет: - Убирайтесь...
Мадемуазель Мари: Violeta пишет: Ну что сказать - браво, великолепная зарисовка, я под впечатлением, и почему вы раньше ничего не писали? Спасибо)) Да я как-то никогда не занималась этим, предпочитала следовать принципу "не умеешь - не берись", чем авось что лепить. Ну а тут такая прямо эпидемия творчества, вы своими талантами и меня немножко заразили Violeta пишет: его охватило не отчаяние, а гнев, Ну да) отчаяние - это когда всё плохо, и не знаешь, чего с этим делать Violeta пишет: А потом в ярости он ударяет по хрупкому оконному стеклу, в котором отражается ее бледное и такое прекрасное лицо, кулаком, в безумном желании разбить этот лживый образ и увидеть вновь свою возлюбленную, свою жену, свою королеву серебряного озёра, и в оглушающей тишине слышен только стук падающих на деревянный пол окровавленных осколков... Граф в недоумении смотрит на свою изрезанную стеклом руку, на искаженное страхом лицо жёны и совершенно спокойным тоном повторяет: - Убирайтесь... Шикарно, просто шикарно. Вот разбить стекло - это, пожалуй, можно)) Есть книги, где для описания подобных по трагедийности ситуаций используются такие приемы, которые буквально выворачивают душу. Без спецэффектов, битья посуды и физиономий, но не менее достоверно. Например, заключительная сцена из "Унесённых ветром"
Violeta: Мадемуазель Мари пишет: Шикарно, просто шикарно. Вот разбить стекло - это, пожалуй, можно)) Ну вот и славно- на стекле и остановимся. Мадемуазель Мари пишет: Есть книги, где для описания подобных по трагедийности ситуаций используются такие приемы, которые буквально выворачивают душу. Без спецэффектов, битья посуды и физиономий, но не менее достоверно. Например, заключительная сцена из "Унесённых ветром" Там немного другое - Ретт вроде как разлюбил Скарлетт и ушел, он отчаялся добиться ее любви и смерть Мелани окончательно похоронила все его надежды, слишком поздно Скарлетт осознала свои чувства к нему... Да и Анж - не Скарлетт, она-то любит Жоффрея!
Violeta: Вот, нашла шикарную цитату в тему из Уайльда, 200% подходит к ситуации Скарлетт и Ретта. «Неправда, что любящий Вас человек не может Вас покинуть! Может! Поверьте! Может! Он сделает это, рано или поздно осознав, что его отношения с Вами не приносят ему радости и счастья, что, отдавая себя всего Вам, идя на всё ради Вас и жертвуя многим, ради того, чтобы быть рядом с Вами, он ничего не получает взамен, что Вы разочаровываете его, что Вы, когда он воздвигнул Вас на пьедестал, не подали ему руки и заслуженно не поставили его на этот пьедестал рядом с собой… А ведь именно благодаря ему Вы сейчас стоите на этом пьедестале… Он знает, что Вы ему ничего не должны отдавать взамен, что Вы не обязаны поднимать его на свой, им же созданный уровень, что Вы не обязаны ради него рисковать и жертвовать даже самым малым, поэтому для него такие отношения становятся невыносимыми… Он покинет Вас тогда, когда поймет, что он для Вас значит меньше, чем Вы для него… Он не скажет Вам ничего, он ни в чём Вас не упрекнет, Вы даже ничего не будете подозревать… Ведь требовать или даже просить о взаимности, любви или понимании глупо и нелепо… Он уйдет тихо, молча и, что самое страшное — внезапно… И что еще страшнее, так это то, что такие люди никогда не возвращаются».
Violeta: Оформляю в форме фанфа! Она смотрела на них с сияющей улыбкой и была ослепительно прекрасна. Глаза ее сразу отыскали на другом конце зала высокую фигуру графа де Пейрака. Жоффрей!.. В каком-то незнакомом костюме. Он здесь… Присутствующие ошеломленно смотрели на нее, не произнося ни слова. Она шла через этот зал среди глубокой, напряженной тишины, уже поняв, что происходит что-то необычное. Знакомые лица отчужденно смотрели на нее. - Приветствую вас, мессир Маниго… О мэтр Берн, как я рада вас снова увидеть!… Дорогой Пастер, как вы себя чувствуете?.. Здесь были протестанты в черных камзолах, какие-то незнакомцы в ярких платьях, французский флибустьер, английский офицер, францисканец в серой монашеской одежде… И ни один из них ей не ответил!.. Никто ей не отвечал. Никто… Никто… Они молча провожали ее взглядами. И все эти люди… Все эти люди были похожи на каменных истуканов. И сам Жоффрей неподвижно смотрел, как она идет к нему. Подойдя, она попыталась заглянуть в его глаза, но безуспешно, хотя он неотрывно и мрачно смотрел на нее с какой-то необычной пристальностью. Кошмарный сон! Жоффрей склонился к ее руке, но она не почувствовала прикосновения его губ, это была лишь дань вежливости… Она спросила, слыша свой дрогнувший голос как бы со стороны: — Что происходит? В Голдсборо какое-то несчастье? Тут среди присутствующих произошло движение. Друг за другом они откланивались и исчезали. Без единой улыбки. Все было, как накануне, и то же чувство катастрофы. — Что происходит? — повторила Анжелика, повернувшись к мужу. — Кто-нибудь умер? — Очень может быть!.. Где вы были?.. Глядя на мрачное и холодное лицо Пейрака, она пыталась понять, что могло произойти. — Как? Где я была?.. Разве вы не видели Жана? Разве он вам не сказал, что… — Да, он сказал… Он сказал, что вас похитил Золотая Борода… Он и еще кое-что рассказал… И Курт Риц тоже. — Кто это? — Это швейцарский наемник, который у меня служит, и он тоже попал в плен к Золотой Бороде в прошлом месяце… Три дня назад ему удалось бежать… Но он успел увидеть вас на корабле Золотой Бороды… Он пробирался ночью через верхнюю палубу… Окно было открыто… И он вас увидел… Там, на корабле.., в штурманской рубке.., с ним.., с НИМ… Глухой, прерывающийся голос Жоффрея де Пейрака был страшен, и с каждым его словом ужасная правда открывалась Анжелике. Застыв в удивлении и ужасе, она чувствовала, как эта правда надвигается, словно какой-то чудовищный зверь, который вот-вот прыгнет на нее и разорвет своими когтями… Тот мужчина!.. Мужчина, который сбежал прошлой ночью в заливе Каско… Значит, это был швейцарский наемник… Человек Пейрака… И он видел ее… Он видел, как в рубку вошел Колен и обнял ее… Хриплый голос Пейрака доносился до нее, словно издалека: — Окно было открыто… И он вас увидел, сударыня. Вы были без одежды… Без одежды, в объятиях Золотой Бороды. И вы отвечали на его поцелуи.., на его ласки!.. Что он хотел услышать в ответ?.. Крики негодования, яростные отпирательства, или, может быть, смех?.. Но нет!.. Ответом ему была тишина! И какая тишина!.. Это было самое ужасное, что он мог услышать после сказанных им слов. Тишина текла медленно, капля за каплей, и каждая секунда ее давила свинцовой тяжестью. Жоффрею казалось, что он умрет от боли. А время уходило. И прошел уже тот момент, когда еще можно было все спасти. Секунды падали каплями расплавленного свинца, приближая неизбежное. Подтверждая признание, которое он читал на ее смертельно побледневшем лице, в затравленном взгляде ее широко распахнутых глаз. Мысли Анжелики путались. Все смешалось в каком-то ужасном тумане. «Колен! Колен!.. Надо сказать ему, что это был Колен… Нет! Так будет еще хуже… Он уже и так ненавидит его…» Даже если бы она захотела что-то объяснить, она не в силах была бы вымолвить ни единого слова. Ни звука не могло вырваться из ее горла. Ее всю трясло, голова закружилась, и она прислонилась к стене, прикрыв глаза. Глядя на это лицо с опущенными веками, на котором появилось то выражение нежности и тайной боли, которое его так часто трогало, но иногда и злило, граф не смог больше сдерживать своей ярости. — Не опускайте глаза! — прокричал он, с такой силой ударив рукой по столу, что чуть не проломил его. — Смотрите на меня! Он схватил ее за волосы и резко запрокинул ей голову. Анжелике показалось, что у нее треснул затылок. Наклонившись над ней, он впился своими горящими глазами в ее лицо, вдруг ставшее для него чужим и загадочным. Может быть, он говорил еще что-то; но она уже больше ничего не слышала. «Так, значит, это правда! И это ты, ты… Которую я ценил так высоко!..» А потом он резко оттолкнул ее от себя, так что она с трудом удержалась на ногах. Некоторое время он смотрел на нее, бледный от ярости, а потом скрестил на груди руки и процедил сквозь зубы: - Вон! Вон отсюда! Вы внушаете мне отвращение. Уходите отсюда! Я не хочу вас больше видеть! Она не двинулась с места и только протянула к нему руки, как маленький растерянный ребенок. Чтобы не видеть слез, струящихся по ее лицу, ее умоляющих глаз, в глубине которых плескались боль и страдание, Жоффрей резко отвернулся и отошел к окну. Он прижался лбом к холодному стеклу и оперся ладонями на подоконник. Но и здесь ее образ продолжал преследовать его - на темной поверхности стекла, как в зеркале, отражалось ее лицо, освещенное тусклым светом горящей на столе свечи: оно искажалось, менялось, словно насмехаясь над ним и его отчаянием, и внезапно ему показалось, что это какая-то маска, скрывающая его настоящую возлюбленную, его жену, его нежную фею, и охваченный порывом сорвать эту маску, разбить это чужое незнакомое лицо, уничтожить его, он со всего размаха ударил кулаком по стеклу. В оглушающей тишине оно жалобно тренькнуло и на пол дождем посыпались окровавленные осколки. В разбитое окно ворвался ледяной ветер, разметал ворох бумаг на столе и загасил свечу. От его обжигающего холода и внезапно обрушившейся темноты Анжелику бросило в дрожь. Она хотела метнуться к мужу, убедиться, что с ним все в порядке, но какой-то животный ужас пригвоздил ее к месту. Она видела только его черный силуэт на фоне окна и всем существом ощущала удушающую волну ненависти, исходящую от него. Она инстинктивно вжалась в стену и зажмурилась, когда он шагнул к ней. Глядя в искаженное страхом лицо жены, он произнес абсолютно спокойным тоном: — Убирайтесь... А то я могу не выдержать... и убить вас…
Мадемуазель Мари: Violeta пишет: Там немного другое - Ретт вроде как разлюбил Скарлетт и ушел, он отчаялся добиться ее любви и смерть Мелани окончательно похоронила все его надежды, слишком поздно Скарлетт осознала свои чувства к нему... Да и Анж - не Скарлетт, она-то любит Жоффрея! Я совсем не имела в виду сюжетное сходство) просто говорила про эмоции, которые вызывают оба этих эпизода)) Цитата сильная. И такая безнадёжная.. Violeta пишет: Оформляю в форме фанфа! значит, мы всё-таки сошлись на том, что для правдоподобности совсем необязательно было ставить ей синяк)))))))
Violeta: Мадемуазель Мари пишет: значит, мы всё-таки сошлись на том, что для правдоподобности совсем необязательно было ставить ей синяк))))))) Ну поставить Анж синяк я завсегда согласна, самой иногда хочется ее хорошенько стукнуть, но вышло очень неплохо, как мне думается. И тааак Жоффрея жалко- хочется кинутся к нему, руку перевязать, пожалеть... Думаю, ходи граф с перевязанной рукой, Анж быстрее бы сподобилась пойти с ним мириться под предлогом полечить!
Мадемуазель Мари: Violeta пишет: Думаю, ходи граф с перевязанной рукой, Анж быстрее бы сподобилась пойти с ним мириться под предлогом полечить! с неё станется))
полная версия страницы