Форум » Творчество читателей » Что вы знаете о любви? (без комментариев) » Ответить
Что вы знаете о любви? (без комментариев)
Светлячок: Делаю отдельную тему по этому фанфику, где для удобства будет размещаться только текст. Редактор и идейный вдохновитель: Violeta События начинаются с того момента, когда Анжелика получила приглашение от Рескатора провести ночь в его компании (то есть перед первой бурей, после которой и состоялось по канону снятие маски), только чуточку раньше, пока солнце полностью не зашло.
Ответов - 12
Светлячок: Часть 1. Когда Анжелика поднималась по ступенькам трапа на ют, в мыслях у нее царил такой же хаос, как и на море. Подобно клокочущим вокруг корабля косматым пенистым валам, в ее душе бушевали самые противоречивые чувства. Прошло уже почти восемь суток с тех пор, как они покинули Ла-Рошель, взяв курс на запад, а она все еще не дала ответа мэтру Берну. И ничего не происходило... Мир, ограниченный для нее теперь бортами "Голдсборо", словно погрузился в спячку, укачиваемый неспешным ходом корабля. Минуты перетекали в часы, часы - в дни, а Анжелика все продолжала ждать. С самого первого раза, когда она ступила на палубу этого судна, она не переставала размышлять над теми чувствами, которые внушал ей Рескатор, и то отчаянно желала его увидеть, то, напротив, страшилась этой встречи. А он, словно догадываясь о ее смятении, больше не искал ее общества. После того, как она твердо решила, что ей следует остерегаться как его, так и своих собственных порывов, его исчезновение, казалось, должно было принести ей облегчение. Однако вместо радости Анжелика ощущала беспокойство. Капитана почти совсем не было видно. Только когда в отведенные для прогулок часы пассажиры выходили на палубу, им порой случалось заметить вдалеке, на юте, его силуэт в темном, развеваемом ветром плаще. И вот теперь он позвал ее, передав послание через своего друга - арабского врача Абд-эль-Мешрата. Анжелика не смогла бы ясно описать то, что она сейчас чувствовала: гнев из-за услышанной просьбы провести ночь с капитаном; тревогу от того, как на эти слова отреагировали ее друзья-гугеноты и в особенности мэтр Берн; и какое-то лихорадочное нетерпение, в котором она стыдилась признаться самой себе, оттого, что была рада вновь увидеться с Ним... Надежда то и дело уступала место страху, и тот вдруг начинал сдавливать ее грудь, словно тисками. Сейчас что-то произойдет! Что-то ужасное, сокрушительное, от чего она уже вовек не оправится… В сопровождении чёрного, как ночь, мавра Анжелика вновь оказалась в апартаментах капитана, где вечером, после отплытия из Ла-Рошели, она пришла в себя на восточном диване. В сгущающихся вечерних сумерках тускло поблескивали золотом мебель и украшающие капитанскую гостиную безделушки, но их очертания уже тонули во тьме. В воздухе был разлит какой-то приятных запах, в котором Анжелика не без волнения узнала аромат духов, исходивший от одежды Рескатора. Видно, он сохранил эту свою утонченную средиземноморскую привычку, как сохранил пристрастие к кофе, коврам и диванам с шелковыми подушками. Хозяин этих роскошных покоев стоял, склонившись над большим столом, который был заставлен различными приборами, песочными часами и замысловатыми блестящими инструментами, среди которых стопками лежали многочисленные карты, свертки и раскрытые книги. Венецианские светильники с красными стеклами и золотыми подвесками, освещавшие мужчину с обеих сторон, придавали его фигуре особое величие, и Анжелика в который раз подумала, что он и впрямь какое-то особое, необыкновенное существо. Иначе как объяснить то волнение и даже некоторый страх, которые она испытывала при каждой встрече с ним? - Вот и вы мадам, - улыбнувшись уголком рта, проговорил пират, оторвавшись от своих записей. - Я позвал вас, чтобы поговорить об одном важном деле, - мужчина учтивым жестом предложил Анжелике сесть. Его дружелюбная улыбка и тон, лишенный привычного сарказма, сбили женщину с толку. Она пришла сюда, чтобы дать отпор этому возомнившему о себе невесть что пирату, но никак не рассчитывала на столь любезную встречу. Важное дело? Вся ее злость вмиг куда-то улетучилась, уступив место женскому любопытству. - Я слушаю вас, монсеньор, - ответила она, присаживаясь на краешек кресла, стоявшего около стола с привинченными к палубе ножками. Рескатор вновь склонился к разложенным на столе бумагам. - Поскольку море сейчас неспокойно, и каждый день может стать для нас последним, я решил не стоять на пути у двоих влюблённых и готов выполнить вашу просьбу, - он пробежался глазами по строкам. - Согласно моим расчетам, вскоре нас ожидает весьма увлекательная встреча с морской стихией, поэтому нам стоит поторопиться. Что вы думаете о том, чтобы провести церемонию через два дня? - он поднял на неё свои чёрные глаза, в которых блеснули насмешливые искорки. - Церемонию? - непонимающе переспросила она. О чем это он? - Как? Неужели вы забыли о том, что собираетесь связать себя узами брака с мэтром Берном? - с наигранным изумлением проговорил пират. - Смею вам доложить, что ваш жених весьма нетерпелив, сударыня. Накануне он заявился ко мне без приглашения и потребовал, чтобы я поженил вас как можно скорее. Разве вы не в курсе своего предстоящего замужества? - его губы растянулись в ироничной улыбке. Анжелику бросило в жар. Так значит, не дождавшись ее ответа, мэтр Берн начал действовать, решив все за неё?! И он даже не соизволил сказать ей, что уже поговорил об этом с капитаном корабля! Будто не замечая ее состояния, Рескатор продолжал: - Признаюсь, эта новость была для меня полной неожиданностью, учитывая, что... - мужчина несколько помедлил, скользнув по Анжелике красноречивым взглядом, - за вами числится должок. Ну да ладно, - преувеличенно горестно вздохнул он, - кто я такой, чтобы решать судьбу чужого счастья... Так что вы думаете по поводу предложенной мною даты, мадам, дотерпите до послезавтра? - Послезавтра? - в замешательстве пробормотала Анжелика. Она была застигнута врасплох. В глубине души она понимала, что мэтр Берн поступил так, чтобы оградить ее от приставаний этого ренегата, ведь торговец давно заметил, что эти двое крепко связаны какой-то общей тайной. Ей даже пришлось рассказать унизительную правду о своих злоключениях на Средиземном море, чтобы заверить гугенота в том, что она не является любовницей хозяина "Голдсборо". Но сейчас Анжелика была ошеломлена тем, что мужчины сговариваются о ее судьбе за ее спиной. - А зачем тянуть? - вывел ее из раздумий хриплый голос капитана. - Куда подевалась ваша решительность, госпожа Анжелика? - насмешливо осведомился он, выпрямившись и выйдя из-за стола. Теперь Рескатор возвышался перед ней, словно могучая скала, облокотившись о край столешницы и скрестив руки на груди. - Или вы передумали? А может, мэтр Берн просто недостаточно хорош для вас? - с этими словами он склонился к ней, нависая, как большая хищная птица, преследующая свою жертву и готовая в любую минуту кинуться на добычу. Анжелика вздрогнула, увидев прямо перед собой его кожаную маску с искусственным носом, походившим на клюв, и алмазно-твердый, невыносимо пронзительный взгляд, сверкавший из-за прорезей этой маски. Рескатор коснулся рукой ее щеки и мягким, но властным движением приподнял ее подбородок, заставляя взглянуть на него. - Трепещет ли ваше сердечко, когда он смотрит на вас? - пират улыбался, пристально всматриваясь в бледное лицо Анжелики, в ее большие зеленые глаза, расширившиеся сейчас от удивления и растерянности. - Пробегает ли дрожь по вашей прекрасной коже, когда он касается вас? - тихо продолжал мужчина, медленно проводя пальцами по изящной шее и скользя по тонкой ключице. Анжелика сидела, словно заворожённая. Слова и прикосновения Рескатора окутывали ее, подобно шелковому кокону, мягко, но настойчиво, и она была не в силах пошевелиться. Взгляд его горящих черных глаз притягивал, а прикосновения умелых рук заставляли кровь быстрее мчаться по венам. В нем была неодолимая магнетическая сила, и несколько мгновений женщина была не в силах отвести глаза, точно птичка под взглядом змеи. - Кружится ли ваша голова, когда он целует вас? - и вот уже его губы оказались в опасной близости от ее губ. Как она ни старалась совладать с собой, ее тело отказывалось подчиняться разуму. Пока Рескатор не касался ее, Анжелика еще могла ему противиться, но теперь, почувствовав себя в его власти, она смешалась. Какое-то странное волнение охватило ее. Она так давно не ощущала ничего подобного… Она говорила себе: «Это страх», но то был не страх... Впервые после долгих лет одиночества и тоски по любви, Анжелика с удивлением почувствовала отголоски зарождавшегося желания, и ее сердце учащенно забилось. - Как думаете, что подумал бы ваш жених, если бы сейчас увидел нас вместе? - вкрадчиво спросил Рескатор, опаляя ее губы своим дыханием. Надломленный приглушенный голос пирата заставил женщину вынырнуть из забытья. Что с ней происходит? Анжелика в ужасе отшатнулась от него, вцепившись руками в подлокотники кресла. Она была сама не своя и снова попалась в ловушку, расставленную этим искусителем, ловко играющим на чужих слабостях! Он в очередной раз посмеялся над ней, а она в очередной раз купилась на его уловки. - Мой... - отчего-то она не могла произнести этих слов "будущий муж". - Мэтр Берн - мой лучший друг, и он самый честный и благородный человек на этом корабле! - с вызовом ответила Анжелика, стараясь унять колотящееся в груди сердце. - Так вы выходите за него замуж, потому что он ваш друг? Какая прелесть! Видимо, я недооценивал сокрушительную силу дружбы и поистине непостижимые глубины благородства этого унылого торговца, - парировал Рескатор, выпрямляясь. - А как же любовь, мадам? Или она ничего для вас не значит? Обида и злость, словно проснувшийся после долгой спячки вулкан, заклокотали в Анжелике с неистовой силой оттого, что кто-то посмел усомниться в ней, в ее способности любить и отдавать любви всю себя без остатка, бороться за нее, не жалея сил и даже самой жизни. Как мог этот чёрствый, словно камень, человек судить ее? Ее, чья жизнь была посвящена любви, которая не раз помогала Анжелике вырваться из костлявых лап смерти, когда, казалось, на спасение не было ни единого шанса; когда разъедающая душу пустота заполняла ее изнутри, заставляя захлёбываться тоской и отчаянием. - Что вы, подлый пират, знаете о любви?! - в сердцах бросила она Рескатору, вскочив на ноги. - Разве вы любили когда-нибудь? Она с вызовом взглянула ему в глаза, готовая, словно волчица, броситься на охотника, чтобы защитить своё дитя, как вдруг взгляд мужчины, стоявшего перед ней, из насмешливого стал серьёзным. Он пристально смотрел на Анжелику, и лишь плеск волн, мерно бившихся о борт корабля, нарушал эту гнетущую тишину. - Любил, - после некоторого молчания произнёс он одними губами. - Свою жену. В его хриплом голосе женщине почудились нотки горечи. Резко развернувшись, Рескатор подошел к шкафчику в глубине салона и открыл дверцу. Анжелика, ожидавшая яростной схватки и язвительных препирательств, была обескуражена его признанием. Она смотрела на крепкую спину мужчины, его широкие плечи, обтянутые бархатным камзолом, и не знала, что сказать. - У вас есть жена? - изумленно проговорила она, опускаясь в кресло, и в этот миг ей показалось, что пират вздрогнул. Или это отблески от тусклого, чуть дрожащего от качки света ламп играли с ее сознанием? Комната уже полностью погрузилась в полумрак, и это придавало их беседе оттенок немного таинственный и даже отчасти зловещий. Теперь, когда Рескатор отошел от нее на некоторое расстояние, Анжелике показалось, что он не человек, а какой-то мрачный, темный призрак, пришедший, чтобы повергнуть в смятение ее душу. - У меня БЫЛА жена, - с нажимом поправил ее Рескатор, не оборачиваясь. Анжелика во все глаза смотрела на этого сильного, загадочного мужчину и никак не могла поверить в правдивость его слов. Неужели он способен любить? Перед ней вдруг явственно предстала картина их первой встречи в батистане: его чарующий голос, нежные руки, его заботливый и вместе с тем изучающий взгляд. Тогда он был совсем другим, не таким, как сейчас, и отчего-то казался ей очень близким. Несмотря на то, что он был для нее незнакомцем с закрытым маской лицом, Анжелика чувствовала себя в безопасности в его объятиях, словно он был не хозяином, купившим ее за огромную сумму на торгах, а волшебником, в чьих силах было подарить ей новую жизнь. Пират медленно повернулся к ней и протянул молодой женщине бокал с вином. Ни словом, ни жестом он не выдал своих истинных чувств, и лишь жесткая кожаная маска знала, как от волнения расширяются крылья его носа, и хмурятся брови, сурово сходясь к переносице. Каким был этот грозный мужчина в любви? Безусловно, слава о нем, как о ценителе женской красоты и обладателе самых прекрасных одалисок Средиземноморья, была известна Анжелике, но не было ли это искусно разыгранным спектаклем, призванным скрыть неспособность Рескатора забыть ту, чей образ, похоже, до сих пор преследовал его? Анжелика вспомнила, как в первый вечер их путешествия, когда она на палубе схватилась за его бархатный камзол, ее рука ощутила под тканью не живое человеческое тело, а некую твердую оболочку. "Неужели и его сердце, подобно телу, заковано в латы?" - подумала она тогда. Неожиданно перед внутренним взором Анжелики предстал тот, другой, который некогда смог завладеть всеми ее мыслями, как сейчас Рескатор, такой же надменный и неприступный - Филипп де Плесси-Бельер, ее второй муж, этот прекрасный бог войны Марс с его холодным и нарочито безразличным взглядом светло-голубых глаз. Ах, Филипп, как он злился на неё за тот гнусный шантаж, как боролся со своими чувствами, как не хотел покориться ей, но в конце концов больше не смог противиться, впустив любовь в своё жестокое сердце! Филипп... бедный Филипп. Он ненавидел ее до любви... Время шло, никто из них не произносил ни слова, и в наступившей тишине Анжелика вдруг явственно различила похожий на душераздирающее стенание вой ветра в вантах и парусах, и этот тоскливый звук мучительной болью отозвался в ее сердце. "Все сильные мужчины становятся беспомощными перед чарами любви. Одни теряют душу, а другие - жизнь". - Что с ней случилось? Она умерла? - слова слетели с губ прежде, чем Анжелика осознала их бестактность. - В некотором роде, - спокойно ответил Рескатор. - Много лет назад. - Простите.., я не хотела... - она опустила глаза, коря себя за несдержанность. - Пустое, - перебил ее мужчина. - Она предала меня и, как оказалось, никогда не любила, - Рескатор не отрывал своих чёрных глаз от лица Анжелики. - Я хотел бы поднять этот бокал за верность, сударыня, вы не против такого тоста? Опрокинув в себя вино, пират вновь испытующе посмотрел на нее и вдруг неожиданно спросил: - А вы когда-нибудь предавали, мадам? Его взгляд словно прожигал ее насквозь, и ей стало тяжело дышать. Анжелика сделала слишком большой глоток из своего бокала и тут же закашлялась. - Осторожно, моя дорогая, не пейте все залпом, - ухмыльнулся он. - Это вино очень опасно, оно легко развяжет вам язык и заставит рассказать мне все ваши самые сокровенные тайны. Ну, это уже было слишком! Анжелика выпрямилась в кресле, готовая вновь сцепиться с ним не на жизнь, а на смерть. Тот краткий миг, когда он показался ей другим, настоящим, уже миновал, словно его и не было вовсе. - Мне нечего бояться, монсеньор, - сбросив оцепенение, твёрдо ответила она. - Я всегда была честна с теми, кто мне дорог. - Ну надо же! Кто бы мог подумать, что женщина, подобная вам, будет с таким апломбом рассуждать о честности! - проговорил пират и расхохотался. - И как ваш будущий муж, господин Берн, воспринял новость о том, что ему в супруги достанется жена сожжённого колдуна, вдова маршала, фаворитка короля Франции, наложница султана?.. Я никого не забыл? Право, же, вы истинный образец преданной женщины, - проговорил он между двумя взрывами хриплого хохота, от которого Анжелике сделалось не по себе. Она смертельно побледнела. Ей показалось, что дыхание ее вот-вот остановится, и она с трудом нашла в себе силы поставить дрожащей рукой бокал на стол. - Да как вы смеете? - голос ее звучал спокойно, но Анжелику буквально трясло от едва сдерживаемой ярости. Как же она ненавидела его в этот момент! За его оскорбительные намеки, за эти несправедливые слова, брошенные ей в лицо, за свою предательскую слабость к нему, за то, что так долго мечтала об этом загадочном человеке, как о герое сказок тысячи и одной ночи, а сейчас перед нею стоял банальный пират, в котором не было ни капли уважения к ней... - Вы ничего не знаете обо мне! Вы ничего не знаете о моей жизни, не знаете, при каких обстоятельствах я познакомилась с мэтром Берном... - она захлёбывалась словами, но не могла сдержаться. Анжелика знала, что не должна была говорить этого, никому и никогда, но была не в силах остановиться, словно это признание могло навсегда разорвать ее связь с прошлой жизнью. - Как я выживала после смерти первого мужа, лишившись всего. Вы не знаете, как залечивала раны от побоев второго, а король... - Мадам, только не говорите мне, что и его величество жестоко обращался со своей любовницей, поднимая на неё руку! - иронично перебил ее Рескатор. Анжелика задохнулась, словно от пощёчины. Ее душу переполняли ярость, обида и гнев. Слезы подступали все выше и тугим комком стояли в горле. Сама не зная почему, она хотела доказать этому пирату, что он заблуждается на ее счёт, хотела раз и навсегда покончить с тенями из прошлого, которые настигли ее даже здесь, в бескрайнем океане. Она не позволит им последовать за ней туда, в новые земли, в новую жизнь! Она чувствовала, что именно сейчас, на этом корабле, рядом с человеком, который называл себя Рескатором, сольются, словно реки, все ее прежние жизни, такие многочисленные и разнообразные. Анжелика вскочила и принялась остервенело, всеми десятью пальцами рвать шнуровку своего корсажа, распустила ее, стянула книзу рубашку и обнажила плечо. — Смотрите! Смотрите, что слуги короля сделали с его так называемой любовницей! — выкрикнула она. — Они заклеймили меня королевской лилией! Рескатор встал и подошел к ней. Он осмотрел след от раскаленного железа с вниманием ученого, исследующего некую интересную редкость. При этом он ничем не выказал чувств, которые вызвало у него ее признание. — В самом деле, — сказал он наконец. — А гугеноты знают, что приютили у себя висельницу? Анжелика уже жалела о своем необдуманном поступке. Палец Рескатора как бы между прочим гладил маленький, жесткий шрам, но даже от одного этого легкого прикосновения ее бросало в дрожь. Она попыталась было вновь стянуть на себе рубашку и корсаж, однако он удержал ее, крепко стиснув ее руки выше локтей. — Они знают об этом? — Один из них знает. — Во французском королевстве клеймят только проституток и преступниц. Она могла бы сказать ему, что клеймят также и гугеноток и что ее приняли за одну из них. Но ею уже начала овладевать паника. Та самая, столь хорошо знакомая ей паника, которая парализовала ее всякий раз, когда ее пытался обнять желающий ее мужчина. — Ах, да какая вам разница! — сказала она, пытаясь освободиться. — Думайте обо мне все, что вам угодно, только отпустите меня. Однако он вдруг прижал ее к себе, как в первый вечер после отплытия, прижал так тесно, что она не могла ни поднять голову к его жесткой кожаной маске, ни упереться ладонями ему в грудь, чтобы оттолкнуть его. Он сжимал ее только одной рукой, но рука эта была тверда, как стальной обруч. Другой рукой он коснулся шеи Анжелики, и его пальцы медленно скользнули вниз, к ее груди, угадывающейся в раскрытом вороте рубашки. — Вы надежно прячете свои сокровища, — прошептал он, касаясь губами ее виска. Прошло уже несколько лет с тех пор, когда ее в последний раз ласкал мужчина, и притом ласкал столь дерзко. Она вся напряглась под прикосновением его властной руки, которая со спокойной неторопливостью удостоверялась в том, что ее тело нисколько не утратило своей красоты. Ласки Рескатора сделались еще настойчивее; он знал свою власть над женщинами. Анжелика была не в силах пошевелиться и едва дышала. С нею произошло что-то странное: по ее телу вдруг разлился жар, и в то же время ей показалось, что сейчас она умрет. «Ох, хоть бы он меня отпустил, — мысленно умоляла она, — не то я стану его рабыней, его игрушкой. Он отнимает у меня силы. Почему?». Она с трудом выговорила: — Оставьте меня! Отпустите! Ее запрокинутое лицо исказилось, точно от боли. — Я внушаю вам такой ужас? — спросил Рескатор. Он больше не прижимал ее к себе. Она попятилась к стене и бессильно прислонилась к ней спиной. Пират задумчиво смотрел на нее, и она догадалась, что он озадачен чрезмерностью ее реакции. Опять, опять она повела себя как помешанная, а ведь прежде такого за ней не водилось… Что это было, что с нею сейчас произошло? Этот сладкий трепет, который она ощутила при прикосновении нежных умелых мужских пальцев.., ведь она его узнала: это было пробуждение чувственности, желание предаться страсти… С ним ей не было бы страшно, она была в этом уверена. Однако, глядя в ее глаза, он наверняка увидел в них ужас — а того, что этот ужас внушен не им, он не знал. Она и сейчас еще не осмеливалась поднять на него глаза. Как человек умный, Рескатор, похоже, принял свою неудачу философски. — Честное слово, вы пугливее девственницы. Кто бы мог подумать? - он снова облокотился о стол и скрестил руки на груди. - Или вы так верны своей будущей супружеской клятве? - усмехнулся он. - Интересно, а ее вы забудете также быстро, как ту, которую дали первому мужу, а затем - второму? И я уже молчу о том соглашении, что мы заключили с вами перед тем, как вы ступили на борт моего корабля - в самом деле, много ли стоят обещания, данные пирату? — в каждом его слове сквозил сарказм. - Как ни горько это признавать, мадам, но во всякой женщине скрыта обманщица. Кровь бросилась Анжелике в лицо, и ей лишь с трудом удалось сохранить самообладание. Глаза ее метали молнии. — Вы не имеете права так со мною разговаривать! По какому праву вы оскорбляете меня? По какому праву вы допрашиваете меня, как.., как полицейский? - Я имею на вас все права. Он сказал это бесстрастно, мрачным тоном, который, однако, испугал Анжелику куда больше, чем любые угрозы. «Я имею на вас все права…» Женщина открыла было рот, собираясь высказать ему все, — но тут судно резко накренилось, подхваченное особенно высокой волной, и ей пришлось ухватиться за кресло, чтобы не упасть. Она держалась на ногах не так твердо, как Рескатор, который, казалось, был припаян к палубе. Пират выпрямился, прислушиваясь к тишине, и жестом приказал ей молчать. - Началось, - серьёзно проговорил он, и в следующий миг его словам вторили оглушительные раскаты грома. Корабль резко качнуло, со звоном сбросив со стола мелкие побрякушки, а ночное небо белым всполохом рассекла яркая молния.
Светлячок: Часть 2. Соленые колючие брызги упрямо жалили в лицо, там, где кожа не была прикрыта маской, но сейчас Рескатора мало волновал разыгравшийся шторм. Это был его океан, его стихия, которой он повелевал с виртуозным умением: искусно и решительно. Он стоял на капитанском мостике, широко расставив ноги, и, казалось, ничто не способно было сдвинуть его с места. Какая великолепная битва: море, льды и посреди - их маленькая скорлупка! Однако долгая схватка с враждебной стихией, которую он вел на протяжении этой ночи, не приносила ему знакомого удовлетворения. В его душе сейчас разразилась другая буря, внезапная и опустошающая, и имя ей было - Анжелика. Она была непредсказуема и смертельна, и с каждым днём он все сильнее убеждался в том, что если не возьмёт себя в руки, то не сможет выйти из неё победителем... Анжелика нанесла свой первый удар внезапно, тогда, когда он совсем не ожидал подвоха - в ту самую ночь у берегов Ла-Рошели... После их последней встречи на рынке в Кандии он представлял ее в образе прелестной зеленоглазой одалиски, покорившей своей красотой Средиземное море, или же величественной маркизы дю Плесси-Бельер - первой дамы двора, высокомерной и властной фаворитки короля-Солнце, но только не продрогшей грязной служанки с ободранными до крови руками, облаченной в жуткие тряпки и молящей его о спасении ее друзей. Увидев Анжелику в ее убогом платье и выяснив, что у нее есть хозяин - торговец спиртным и соленьями, большой знаток Библии - он был ошеломлен. Да, тут было отчего потерять рассудок! Ему никогда не забыть, как она явилась перед ним - мокрая, растерянная… Ее вид так разочаровал его, что он даже не почувствовал к ней жалости, а мгновенная радость от встречи сменилась неверием. Мокрые слипшиеся волосы, некогда пышные и блестящие, сейчас походили на темные скользкие водоросли, а мертвенная бледность лица, искаженного страхом, делала ее похожей на русалку, словно она была существом, пришедшим из царства теней. Разве это могла быть она, некогда самая прекрасная и самая желанная из женщин?.. Сбросив с себя оцепенение, он, как гостеприимный хозяин, укутал ее в свой плащ и предложил кофе, ведь даже продрогшие до костей морские нимфы нуждаются в тепле и заботе. И только он начал привыкать к этой странной незнакомке, к ее новому облику, как вдруг с волнением заметил, что она начала оживать: ее изумрудные глаза ярко сверкнули, чуть заметно затрепетали крылья точеного носа, вдыхая горьковатый аромат восточного напитка, щеки залил алый румянец, а чувственные губы растянулись в улыбке. Сама того не осознавая, она вновь явила ему свой неповторимый и волнующий образ феи из полузабытых детских сказок... А потом он видел ее, бегущую по склону с толпой своих друзей-ларошельцев, и не мог оторвать от нее взгляд. Ночной ветер трепал золотые волосы Анжелики, выбившиеся из-под чепца, а сама она казалась такой хрупкой и грациозной, будто в любой миг могла оторваться от земли и полететь, словно птица. В ней пылал какой-то странный внутренний огонь, происхождение которого ему было непонятно, но от этого он ещё больше притягивал его, как все неизвестное и таинственное. Она мчалась к нему прямо в руки, и он, радостно рассмеявшись, раскрыл ей свои объятия, как вдруг... Второй удар, безжалостный и точный, прямо в цель, словно пуля в висок - ее дочь, рыжий дикий зверёк, которого она с такой любовью прижимала к себе всю дорогу до корабля и которого с такой нежностью целовала утром в капитанской каюте. "Все, что у меня есть дорогого, я увожу с собой. Вот мое единственное сокровище", - сказала она ему, когда "Голдсборо" покидал Ла-Рошель, теряясь в веренице кораблей Голландского торгового флота. Девочка действительно очень напоминала мать лицом и улыбкой. Правда, рот у нее был больше и не так безупречно очерчен, но в изгибе и выразительности губ читалось столько сходства, что, несмотря на ее рыжую шевелюру и маленькие раскосые черные глаза, в то время как у матери они были огромные и ясные, словно воды источника, сомнений быть не могло: это дочь Анжелики. Плоть от ее плоти - и от плоти другого мужчины. Мужчины, которого она, изнемогая от страсти, приняла в свои объятия с таким же восторженным и томным лицом, какое, сама того не подозревая, явила ему в тот первый вечер на «Голдсборо». Стоя за портьерой, он видел, как Анжелика проснулась и тут же склонилась к ребенку. Его тогда обожгла ревность, потому что в свете заходящего солнца он в очередной раз увидел, что она куда красивее, чем он думал, и еще потому, что спросил себя, черты какого любовника старается она отыскать в лице спящей девочки? И хотя до этого он собирался подойти к ней и снять маску, сейчас он не мог сдвинуться с места, ибо между ними встала стена. Он слышал, как она шепчет нежные слова, как тихо и ласково разговаривает с ребенком. Любила ли она так сильно других своих детей? Нет, никогда... Рескатор тряхнул головой, заставляя назойливые, словно мухи, мысли последовать прочь вслед за каплями, слетевшими с его мокрых волос. Он чувствовал, что с момента их встречи стал вязнуть в болоте вопросов, на которые у него раньше были точные ответы. Теперь же он ни в чем не был уверен. За каким чертом понадобилось прирожденной дворянке, католичке, какой была Анжелика, связываться с этими нетерпимыми, угрюмыми торговцами? Значит, чудом избежав опасностей, грозящих ей в землях ислама - куда ее понесло Бог знает зачем! - она так и не продолжила свои подвиги при дворе? Думая о ней, он всегда видел ее только так - блистательной придворной дамой в сверкании огней Версаля и нередко говорил себе, что именно для этого она и была создана. "Самая прекрасная из придворных дам, больше королева, чем сама королева", - так о ней отзывались повсюду, и с такими мыслями он решил навсегда забыть о ней, когда узнал, что Анжелика жива и снова вернулась ко двору, к нему - тому, кто повинен в их разлуке. А ведь он, похоронив ее там, в пустыне, заклинал Судьбу, чтобы она вернула ему ее, обещая простить все, лишь бы увидеть вновь ее лицо, лишь бы обнять ещё хоть один раз... "Глупец! Тысячу раз глупец!" - горько усмехнулся Рескатор навстречу беспощадному ветру, рвущему штормовые паруса на куски. Зачем ему напоминать ей о себе? Зачем ворошить то, чего уже давно нет, а, может, никогда и не было. Теперь у него есть сыновья, его красивые смелые мальчики, которых она забыла также быстро, как и их отца. Они смогут сами, без неё, она не нужна им - он знал это, был почти уверен, заставил себя поверить... Но отчего тогда он примчался к ней? Отчего, едва услышав от Роша, что она не пойми где и не пойми с кем, одетая, как простолюдинка, слоняется по улицам портового города, снова все бросил? Почему он здесь, раз она ему безразлична? Из-за ларошельцев он вынужден был пуститься в обратный путь, прервав рейс, которым намеревался завершить поставку золота для своих испанских партнеров, и не заключив соглашений о будущих сделках. И все это ради той, которая, как он пытался себя уверить, совсем ему не дорога! А ведь прежде ни разу не случалось, чтобы он из-за женщины нарушил уговор... С каждым разом волны становились все выше и выше, и, казалось, они доходят до самого неба. Словно вторя шторму, бушевавшему в душе Рескатора, они, как дикие звери, громко рычали и набирали силу, грозясь захватить корабль в свои стальные объятия так же, как сейчас мысли об Анжелике поглотили все его существо. - Взять рифы! Грот и фок на гитовы! - эти команды были ему до того привычны, что нисколько не отвлекали от тяжёлых раздумий. Никаким напряжением воли он не смог бы сейчас избавиться от этого наваждения - мыслей о ней. Анжелика была его навязчивым видением, желанным и бесплотным, как огни святого Эльма, сулящие гибель морякам. Кто она? Какой стала? Что случилось с ней? Круговорот нескончаемых вопросов мучал и раздражал его, заставляя терять бдительность и забывать о том, что раньше казалось важным и значимым. Всегда такой заботливый, когда дело касалось его команды, Рескатор сейчас совсем о ней не думал. Ему не было дела ни до экипажа, ни до сорванных сделок, ни до груд золота, лежавших в тёмных трюмах его корабля. Поистине, он мог бы с полным правом сказать, что обязан Анжелике не только самыми жестокими в своей жизни страданиями, но также и самыми свирепыми вспышками гнева! Он не знал, что за женщина плыла с ним в Новый свет, но чувствовал, что от одного ее присутствия его сердце предательски бьется быстрее. Когда на палубе в первый вечер он заключил ее в свои объятия, то понял, как сильно она волнует его. Ее тело, прижатое к борту корабля его могучим станом, было таким манящим, а губы - такими соблазнительными. В кольце его рук она то и дело вздрагивала от обдававших ее брызгами волн, отчего ему ещё сильнее хотелось привлечь ее к себе, унять эту дрожь, завладеть ее губами... Выпустив ее из объятий, он сразу же стал корить себя за эту слабость. Он не мог сейчас потерять голову, ему нужно было собраться с мыслями, все обдумать, а рядом с ней это было невозможным. Он вдруг понял, что становится непохожим на себя, словно Анжелика туманила его разум, делая одержимым ею. Чтобы больше не видеть, не слышать и даже не чувствовать ее аромат - легкий, дурманящий запах вольных полей и бескрайних лугов, он решил держаться на расстоянии, сбежать, как двадцать лет назад, когда обманом сорвал с ее губ первый поцелуй и окончательно понял, что пропал, пропал навсегда... Однако это оказалось непростой задачей. Когда в белесом утреннем тумане или в ясных морозных вечерних сумерках раздавались песнопения гугенотов, он едва мог сдержать себя - так хотелось ему тотчас выбежать на балкон и окинуть взглядом палубу, чтобы увидеть, там ли она. И каждый раз он вовремя останавливался. Ради чего так себя терзать? Да, он увидит ее. А дальше? Она будет сидеть немного поодаль от остальных, с дочерью на коленях, одетая в черный плащ и белый чепец, так же, как и все эти чопорно застывшие женщины, похожие на вдов. Ее повернутое в профиль тонкое патрицианское лицо будет, как всегда, чуть склонено. И время от времени она будет быстрым движением обращать его в сторону юта, надеясь - или страшась - увидеть там его. Все эти дни он украдкой наблюдал за ней, пытаясь разгадать ее тайну, узнать, какой она стала за годы их разлуки, что теперь у неё на душе, и кто - в сердце?.. Третий удар был самым жестоким и сокрушительным, как беспощадный девятый вал, одним махом разбивающий корабль о прибрежные скалы, не оставляя на спасение ни единого шанса - мэтр Берн, этот треклятый торговец! Его словно окатило высокой волной, когда он вошёл в твиндек, где разместили пассажиров, и увидел там ее, склонившуюся над этим ларошельцем. Как она смотрела на него, как нежно гладила его лоб, как ласково говорила с ним! То, что Анжелика, прежде такая утонченная, смогла полюбить этого тупого, холодного гугенота, повергало его в бешенство. Пальцы Рескатора так крепко сжали штурвал, что кожа на его перчатках треснула. Пронизывающий ветер пытался проникнуть под его мокрую одежду, чтобы оставить ледяной укус на теле, но ему не было холодно. Тело его пылало от ревностного жара, который вскипал в нем, едва он думал об этих двоих. Всего раз в жизни он испытал подобное чувство, и тогда это тоже было из-за неё, из-за Анжелики... Ревность, которая бурлила в нем, когда он видел, что она готова жертвовать собой ради своих друзей, когда узнал, что у нее есть дочь, и она любит ее с исступленной нежностью, когда смотрел, как она, взволнованная, стоит на коленях перед раненым Берном, ласково положив руку на его обнаженное плечо - ревность эта была более жгучей, чем если бы он застал ее бесстыдно предающейся разврату в объятиях любовника. Тогда он, по крайней мере, мог бы ее презирать и сказать себе, что знает ей истинную цену. Из какого же нового теста она теперь сделана? Какая новая закваска придала ее зрелой красоте, еще ярче расцветшей под солнцем лета ее жизни, это необыкновенное теплое, ласковое сияние? Почему же именно она, эта неистовая амазонка, эта заносчивая, скорая на язык женщина, чувственная и дерзкая, которая бесстыдно его обманывала, вызывает в нем такие чувства? Громадные бледно-зеленые волны, более светлые на гребнях, более темные внизу, среди которых, казалось, то и дело коварно поблескивали льдины, неодолимо вызывали в его памяти зеленые глаза, чью власть над собой он так упрямо не хотел признавать. Раздражение, злость, растерянность - он и сам не знал, что из этого преобладает в нем сейчас. Но, увы! - только не безразличие! Те чувства, которые возбуждала в нем эта женщина, и без того были достаточно сложны, а сегодня к ним добавилось еще и желание! Что толкнуло ее на этот странный, неожиданный жест - рвануть корсаж и показать ему клеймо, выжженное на ее плече? Его тогда поразил не столько вид этого позорного знака, сколько царственная красота ее обнаженной спины. Он, привередливый эстет, привыкший рассматривать и оценивать женщин по всем статьям, был ею ослеплен. Нынче вечером, в полумраке салона ее красота потрясла его еще больше, чем тогда, в Кандии. Молочно-белая кожа, нежданно явившаяся его взору в хмуром сумраке туманного заката, движение плеч, полных, крепких и в то же время поражающих нежностью и чистотой линий, сильные, гладкие руки, не прикрытая волосами стройная шея, с едва заметной продольной ложбинкой, придающей ей какую-то невинную прелесть, - все это пленило его с первого взгляда, и он подошел к ней, пронзенный ошеломляющим чувством, что она стала еще прекраснее, чем раньше, и что она принадлежит ему! Как она сопротивлялась! Как защищалась! Казалось, она забьется в припадке падучей, если он сейчас же ее не отпустит. Что же все-таки так ее в нем испугало? Его маска? Что ж, самое меньшее, что здесь можно сказать, - это то, что он ее ничуть не привлекает. Все ее желания явно устремлены к другому... Он вспомнил, как накануне торговец подошёл к нему, когда он, стоя на капитанском мостике, смотрел в подзорную трубу, чтобы удостовериться в своих опасениях насчёт грядущего шторма. - Монсеньор Рескатор, я желаю сочетаться браком с госпожой Анжеликой и прошу вас оказать мне в этом необходимое содействие, - прогремело, как гром среди ясного неба, прямо над ухом пирата. Он медленно обернулся и с удивлением взглянул на собеседника: - С госпожой Анжеликой? Позвольте, но, насколько я знаю, она даже не гугенотка? - Я женюсь на ней, - повторил упрямо мэтр Берн, - и мне неважно, что она не приняла нашей веры. Мы не так нетерпимы, как вы, католики. Я знаю - она женщина преданная, мужественная, достойная всяческого уважения… Мне неизвестно, монсеньор, кем она была для вас, и при каких обстоятельствах вы с ней познакомились, зато я хорошо знаю, кем была она в моем доме, для моей семьи - и этого мне достаточно! Он видел, как загораются глаза мужчины при упоминании о ней, как на лбу выступает испарина, как учащённо вздымается грудь. "Ах, торговец, торговец, выходит, ты не так уж отличаешься от меня," - с ироничной грустью подумал он тогда. - Вы давно с ней знакомы? - спросил он. - Нет, по правде сказать - не больше года. - Откуда вы ее знаете? Почему ей пришлось наняться к вам в служанки? - Это мое дело, - раздраженно буркнул гугенот, и, почувствовав, что такой ответ задел собеседника, добавил, - вас оно не касается. - Я приму к сведению ваше пожелание, мэтр Берн, и вскоре сообщу о своём решении, - ответил он тогда бесстрастно, всем своим видом давая понять, насколько спокоен. Но в душе его словно разверзлась пропасть: "Значит, торговец знал ее с такой стороны, которая мне неизвестна, - говорил он себе. - Еще одно напоминание о том, что она жила для других, и что я потерял ее много лет назад". Так не проще ли было отпустить ее к столь любезному ей протестанту? Вдруг ночное, затянутое мглой небо озарилось молнией, и этот внезапный свет резанул его глаза той же острой слепящей болью, что и пронзившая мозг очевидная мысль. "Глупец! Ради чего ты прожил сто разных жизней, для чего сотни раз избежал смерти, если до сих пор тщишься скрыть от себя правду о себе самом! Признайся, что ты не можешь допустить, чтобы она стала женой другого, потому что ты бы этого не вынес". Взглянув на море, он вновь вспомнил бездонные зеленые глаза. "Нет, я бы этого не вынес! - снова подумал он. - Чтобы отдать ее другому, нужно, чтоб она стала мне совсем безразлична. А она мне не безразлична!.." Поэтому он и решился на этот фарс, пригласив Анжелику в свою каюту. Он хотел сам увидеть ее реакцию на новость о женитьбе, услышать от неё, что она любит другого, в глубине души страшась этих слов... Вот он и признался в этом самому себе, но такое признание едва ли облегчит для него ответ на вопрос: что делать дальше? Даже самое ясное осознание истины не всегда помогает найти лучшее решение. Он догадывался, что ему нелегко будет получить ответ на эти вопросы, и оттого возникающие в его воображении картины терзали его еще больше. "Осознать, что ты слаб и беспомощен перед лицом природных стихий: перед Морем, перед Одиночеством, перед Женщиной. Когда приходит час единоборства, мы теряемся, не зная, что делать… Но отказаться от битвы? Ни за что!". Он должен был во всем разобраться во что бы то ни стало! Он не может снова уступить ее другому, только не сейчас, когда она здесь, совсем рядом... Море, словно услышав его мысли, вдруг стало спокойней, и волны больше не пытались заполнить собою все пространство. Теперь их можно было тронуть рукой и погладить, словно больших укрощенных хищников. Хотя они шли в густом холодном тумане, который одел все реи и палубные надстройки тонким слоем инея, он знал - все будет хорошо. «Голдсборо» плыл по волнам легко, как судно, которому уже ничто не угрожает. Мерное покачивание палубы под ногами подтверждало, что он был прав: опасность миновала. Казалось, что даже сама стихия не желала стоять на его пути, покорно отступив... *** Передав управление Язону, Рескатор тяжёлым шагом направился к себе в каюту. Только сейчас он понял, как сильно устал: от этой схватки, длившейся до самого рассвета, от тяжёлых противоречивых размышлений, и от этого глупого маскарада, который, словно воронка, закружил его и с каждым разом все глубже затягивал в беспросветную бездну, из которой уже было не выбраться. Он остановился у двери, не решаясь войти. Там была она... Он попросил ее остаться здесь этой ночью, но Анжелика, впрочем как и всегда, даже не думала его слушать. Он вспомнил, как она рванулась к двери с мольбой отпустить ее, чем снова привела его в ярость: неужели она так спешила к своему торговцу и этому сборищу гугенотов? "Там дети... там моя дочь, - примирительно объяснила Анжелика. - Я не могу оставить ее одну в эту страшную бурю". Что ж, если дело только в этом, то он доставит девочку сюда, в конце концов, она ее дочь, и ему теперь придётся считаться с этим. После некоторого замешательства она все же согласилась, тем самым дав ему еще одно основание усомниться в ее чувствах к этому протестанту. Что она делает сейчас? Спокойно спит? А может нервно ходит по комнате, в волнении ожидая его возвращения? Рескатор усмехнулся, покачав головой: "Что за вздор?! Я похож на неопытного мужа, который никак не осмелиться войти в спальню своей молодой супруги". Внезапно из апартаментов капитана послышался надрывный визг беспощадно натянутых струн. Рескатор резко толкнул дверь и, шагнув внутрь, застыл на месте. Его взору открылась картина полного беспорядка: на полу валялись книги, карты и прочие мелочи со стола, дверцы шкафов были открыты, а большой сундук, стоявший в углу, был небрежно выпотрошен. Из-за огромного стола выглядывала маленькая головка в обрамлении огненно-рыжих волос со съехавшим на макушку светло-зелёным атласным чепчиком. Девочка с комфортом устроилась в большом капитанском кресле, замотавшись в отрез дорогой зеленой парчи, и с достойным лучшего применения упорством оттягивала попеременно струны гитары, словно пробуя их на прочность. - Что за дьявол?! - чертыхнулся в сердцах Рескатор, обводя взглядом свою каюту, которая некогда с такой любовью обставлялась дорогой мебелью и великолепными навигационными приборами - убранство, среди которого протекала его бурная, трудная, полная авантюр жизнь. С его появлением снаружи дохнуло ледяным холодом, и в дверной проем клубами вплыл туман, тут же рассеявшийся от соприкосновения с теплым воздухом салона. Из-за этой неосязаемой завесы фигура пирата показалась зловещим тёмным духом, влетевшим в комнату вместе с утренней дымкой. Девочка в ужасе уставилась на него, и, вжавшись в кресло, громко закричала. В следующий миг несчастный инструмент полетел в мужчину и, упав к его ногам, издал жалобный стон. Из соседней комнаты на шум выбежала Анжелика, на ходу оправляя смятое платье. С распущенными по плечам волосами, которые она не успела убрать под чепчик, она вдруг напомнила ему неприступную молодую девушку из знатного рода, которая много лет назад с таким же упрямым и напряженным видом вошла в его жизнь... Воспоминания о том времени, полном любви и счастья, были для него слишком болезненными, и он уже давно похоронил их в самом дальнем уголке своего сердца, стараясь больше никогда к ним не возвращаться. Спрятанные за надёжный засов, сейчас они с неистовой силой барабанили в дверь, выстроенную из цинизма и осуждения, пытаясь вырваться наружу... Сумев успокоиться только под утро, Анжелика, измученная, провалилась в сон и не услышала, как, проснувшись, Онорина отправилась на "освоение" новой территории. И теперь молодая женщина в растерянности переводила взгляд с учинённого в комнате беспорядка на прячущуюся в кресле дочь, а затем на Рескатора. - Сударыня, извольте объясниться, - мужчина наклонился и медленно поднял гитару. - Я... - забормотала Анжелика. - Я говорю не с вами, - прервал ее Рескатор, даже не взглянув. Он прошел к столу и, положив на него гитару, повернулся к Онорине. - Кто разрешил вам рыться в моих вещах, мадемуазель? - он пристально смотрел на девочку, скрестив руки на груди и мысленно прикидывая ее возраст: три года? четыре?.. Стало быть, она не дочь маршала дю Плесси. Тогда чья? От гугенота он узнал, что тот знаком с Анжеликой не больше года, значит, и он не может быть отцом этого дьяволенка. Случайный любовник… «Красивый рыжий любовник!» Молва столько их приписывала ей, прекрасной маркизе дю Плесси, фаворитке короля… - Мама, мама! - вскрикнула Онорина и, вскочив, бросилась к Анжелике. - Дай мне палку, и я убью этого Чёрного человека! - Воистину она дочь своей матери! - Рескатор разразился хриплым хохотом. - Сначала берет то, что хочет, а потом отказывается платить по счетам, - его смех перешёл в глухой кашель. - Мама, идем! - девочка дёргала Анжелику за юбку. Доведенная до крайности волнениями последнего дня, Анжелика не смогла отнестись к случившемуся, как к пустяку. Оскорбленная за себя и за Онорину, она бросилась подбирать разбросанные вещи, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Она наклонялась, и пышные волосы мешали ей, тяжёлой волной падая на лицо. Анжелика в волнении пыталась собрать их, придерживая одной рукой, но все попытки были безуспешны. Женщина подхватила с пола несколько великолепных отрезов ткани и вдруг увидела под ними чёрную бархатную маску. Она не была похожа на те кожаные панцири, которые обычно носил Рескатор, а походила больше на модную маскарадную вещицу. Сама не зная почему, Анжелика остановила на ней свой взгляд, и, аккуратно коснувшись, вдруг ощутила жар в подушечках пальцев. Она неосознанно положила ее на стол возле музыкального инструмента, будто зная, что эти две вещи неразрывно связаны между собой. Анжелика чувствовала, что Рескатор наблюдает за ней и, поддавшись порыву, вскинула на него глаза. Он вдруг увидел ее совсем другую - беззащитную, стыдливую, пасующую перед этим рыжим бесенком, но в то же время сильную и гордую. Как только она подняла маску, его сердце учащённо забилось, словно она коснулась их старой тайны, которую они уже успели позабыть, а сейчас, будто заговорщики, вновь воскресили в памяти давно забытые секреты. - Мама, идем! Анжелика вздрогнула, словно очнувшись, и посмотрела на дочь. Та стояла, гордо подняв головку, и сурово супила брови, выказывая этим своё пренебрежительное отношение к хозяину комнаты. Девочка не придала значения тому, что замотана в парчу, тяжелыми складками свисавшую с ее худеньких плеч, и, сделав быстрый шаг к двери, запуталась в своём наряде, плюхнувшись на белоснежный ковёр. Удар не был сильным, но злость и огромная обида - на маму, на этого Чёрного человека, который пугал ее, на корабль, который беспрестанно качало и, наконец, на эту глупую ткань, которая так невовремя попалась ей под ноги - разом выплеснулись в детских безудержных слезах. Анжелика тотчас подбежала к ребёнку и подхватила дочь на руки. - Тише, моя маленькая, я с тобой, - гладила она малышку по голове, пытаясь выпутать Онорину из ее парчового плена. Дёрнув в раздражении за ткань, молодая женщина не рассчитала своей силы, и в следующий миг дорогая материя с треском разорвалась. - Я зашью..., я починю... - растерянно оправдывалась Анжелика, одной рукой прижимая к себе дочь, а второй пытаясь собрать куски порванной парчи. - Оставьте! - холодно приказал ей мужской голос. - Идем, мама! Ну идем же, мама, идем, - повторяла Онорина, всхлипывая у неё на плече. - Да замолчи ты! - шикнула ей Анжелика, чувствуя, что от всего этого кошмара у нее вот-вот расколется голова. - Возвращайтесь к своим друзьям, - бросил он сухо. - От вашего семейства никакого проку, одни убытки. Очевидно, это результат дурной наследственности. Анжелика поджала губы и, крепче обняв Онорину, молча направилась к двери, чувствуя на спине его внимательный, обжигающий взгляд. Уже стоя на пороге, в дверном проеме, она вновь повернулась и задала так долго мучавший ее вопрос: - Раз мы так неприятны вам, почему вы просили меня остаться сегодня с вами? Почему не отпустили вниз к остальным? Она видела его пронзительные темные глаза, сверкающие из прорезей маски. И ей показалось, что он колеблется с ответом. - Этой ночью, - после некоторого молчания сказал Рескатор, - мы были в смертельной опасности. Никогда прежде мне не приходилось видеть, чтобы льды дошли до здешних широт, где бури, спутницы равноденствия, бывают очень свирепы. Я был удивлен, увидев айсберги там, где никак не ожидал их встретить, и мне пришлось противостоять сразу двум опасностям, сочетание которых обычно бывает гибельным: буре и льдам, а кроме них еще и третьей - темноте. К счастью, ветер внезапно переменился - это было почти чудом - и море не разбушевалось в полную силу. Мы смогли сосредоточиться на борьбе со льдами, и к утру они остались позади. Но вчера катастрофа казалась неотвратимой. И тогда я просил вас остаться. - Но почему? - в недоумении повторила Анжелика. - Потому что у нас были все шансы пойти ко дну, и я хотел, чтобы в смертный час вы были рядом со мной. Анжелика воззрилась на него в несказанном изумлении. Поверить, что он говорит серьезно, было немыслимо. Конечно же, это просто одна из его излюбленных мрачных шуток. Ведь за всю эту ночь она даже не поняла, что шторм был настолько серьезным. - Мама, - тихо всхлипнула обессилевшая от пролитых слез Онорина. - Сударыня, вам пора, - не дав Анжелике возможности продолжить разговор, ответил Рескатор. - Если я не переоденусь в ближайшее время, то, к великому счастью ваших друзей, корабль рискует оказаться без капитана, - пират улыбнулся уголком губ и развёл руками, тем самым демонстрируя свою мокрую одежду. - И да, не забудьте передать мэтру Берну, что я даю согласие на ваш брак, - наклонившись над раскрытым сундуком, бросил он вдогонку Анжелике, не без удовольствия отметив, как она вмиг побледнела.
Светлячок: Часть 3. Рескатор проскользнул в люк и быстро спустился по крутому трапу в трюм. Следуя за несущим фонарь мавром в белом бурнусе, он углубился в лабиринт узких коридоров. Он шел, касаясь рукой влажного дерева, - не столько в поисках опоры, сколько для того, чтобы постоянно ощущать под ладонью могучий, способный противостоять любым опасностям корпус своего непобедимого корабля. Он вдыхал его запахи: запах секвойи, привезенной с гор Кламат, запах белой сосны с верховьев Кеннебека - сладостные ароматы, которые не могла перебить проникавшая повсюду морская соль. Вслед за слугой он нырял в прорезанные в орудийной палубе люки, спускаясь все ниже и ниже, туда, где обычно держат арестантов. Он знал корабль, как свои пять пальцев, и оттого двигался почти машинально, не обращая внимания на тесные проходы и неудобные лазы. Минуя свой экипаж, вынужденный тесниться в тёмном душном трюме из-за решения капитана взять на борт гугенотов, он не удостоил матросов ни словом, ни взглядом. Всегда такой заботливый, когда дело касалось его команды, в последние дни Рескатор совсем о ней не думал. Сейчас, как и несколько часов назад, он был во власти гнева и раздражения. Снова все шло не по плану, снова все его надежды и чаяния разбивались о глухую стену, выстроенную из обстоятельств господином-случаем, этим изобретательным по части создания комичных ситуаций пройдохой. Он опять - в который раз! - дал Анжелике уйти, так и не открывшись, так и не закончив этот нелепый фарс, который так тяготил его, с каждым днём все больше отдаляя их друг от друга. Вместо того, чтобы сразу раскрыть женщине, которая завладела всем его существом, свои объятия, он начал думать о ребенке, которого ей дал другой, о короле, о потерянных годах, о запечатленных на ее губах чужих поцелуях… Но благодаря ночи, проведённой в сражении с неистовой стихией, когда они могли погибнуть в любой момент, он неожиданно для самого себя понял, что, несмотря на все обиды и недомолвки, хочет умереть рядом с ней, с Анжеликой, крепко прижать ее к груди, вдыхать запах ее волос, стать с ней одним целым - так, чтобы даже самой смерти было не под силу их разъединить. В преддверии приближающейся катастрофы все упрёки и недосказанности вдруг отошли на второй план, словно их смыло волной, явив ему откровение - только с ней он хотел быть в этот роковой час, только ее прекрасное лицо жаждал видеть перед собой за миг до того, как морская пучина поглотит их навсегда. Озарённый этой мыслью, он подошёл к двери своей каюты, решив объясниться с Анжеликой во что бы то ни стало, но замер на пороге. Чего он ждал? Что она бросится к нему, дрожа от страха и радости, оттого, что эта страшная буря закончилась, что они живы, и он наконец-то пришёл? В глубине души он надеялся, что она узнает его, почувствует, назовёт по имени, чуть робко, нерешительно, но непременно ласково и нежно, также, как 15 лет назад, когда после долгой любовной схватки его имя слетало с ее все ещё дрожащих от поцелуев губ: "Жоффрей...". Он жаждал увидеть любовь в ее изумрудных глазах, темнеющих от страсти и зарождающегося желания... А в миг, когда она коснулась его маски, на него вдруг нахлынули запретные воспоминания о том, как он, сидя за большим, уставленным яствами столом и не обращая внимания на гомон многочисленных гостей, видел только ее - юную, прекрасную и волнующую графиню де Пейрак, его жену, его прелестную возлюбленную... Это удивительное видение, такое мимолётное и невероятное, что теперь его даже взяло сомнение, - а было ли оно на самом деле, - безжалостно прервалось из-за рыжеволосого несносного чертёнка, имевшего свойство появляться внезапно, словно из табакерки. "Всему виной эта девочка! Такая же дерзкая и непредсказуемая, как и ее мать!" - дойдя до этой мысли, Рескатор невольно усмехнулся: что стоит разгром в каюте и кусок порванной порчи против 35 тысяч пиастров и сожженного корабля? А как эта малышка бесстрашно смотрела ему прямо в глаза, не признавая своей вины и не отводя взгляда, и казалось, что она действительно была способна убить его в тот момент. Но Анжелика... что с ней сталось? Жоффрей де Пейрак, потомок графов Тулузских, сожженный на Гревской площади и сумевший, словно феникс, возродиться из пепла в образе пирата, не узнавал в этой незнакомой для него женщине свою жену: во время их последней краткой встречи она покорно опускала свои длинные ресницы и ничего не говорила, замыкаясь в своем молчании, будто в непроницаемом коконе... «Раньше она никогда так не осторожничала, - подумал он. - Раньше она дерзко смотрела вокруг, даже когда ей бывало страшно. Что стоит за этим взмахом ресниц: светское лицемерие или гугенотская скромность?». Стоило признать, что она вовсе не хотела узнавать его, много лет назад похоронив в глубинах своей памяти. Думала ли она о нем с тех пор? Вспоминала ли? Почему она не говорила о нем их сыновьям? Круговорот разъедающих душу сомнений вновь закружил Пейрака, возвращая к прежним подозрениям и отдавая во власть разрушительной злобы. Не останавливаясь, он обводил свои "владения" угрюмым взглядом. Он злился на Анжелику за то, что она, женщина, которая некогда была его женой, теперь стала для него незнакомкой, ибо теперь он не мог читать ни в ее сердце, ни в ее мыслях. Неужели жизнь среди гугенотов в самом деле так ее изменила - ведь прежде она была сильной натурой? Или все это только видимость, хорошо разыгранная комедия? Что же тогда скрыто под ее новой личиной? Женщина кокетливая, корыстная или... влюбленная? Влюбленная в Берна? Он возвращался к этой мысли снова и снова, каждый раз удивляясь той дикой ярости, в которую она его приводила. Тогда он старался овладеть собой и бесстрастно сравнить ту, которую когда-то любил, с той, которую встретил сейчас. Еще в Кандии он вообразил себе, что больше не любит ее из-за измен, но достаточно было лишь увидеть ее, как его захлестнули желание и нежность... Он подошел к одному из открытых портов. Именно здесь проходила ватерлиния, и явственно слышалось, как в борта ударяются волны. Из-за близости моря проникающий сквозь порты свет был окрашен в сине-зеленое, и он вновь явственно увидел глаза Анжелики, которые в последние дни преследовали его повсюду, куда бы он не глянул: на бушующее море или же на предрассветное небо. Стоит ли удивляться, что женщина, с которой он расстался и которую не любил много лет, стала другой? В конце концов он может рассматривать ее как одну из своих бывших любовниц. Но тогда откуда это нетерпение, это желание вникнуть во все, что касается ее? Он полагал, что забыл ее настолько, что сможет без сожаления уступить другим. Но одна лишь мысль, что какой-то Берн сделает ее своей женой, разделит с ней ложе, отметит печатью плоти, вызывала у него ревнивую ярость… Все потому, что она не одна из многих, она - его жена, единственная женщина, которая, к его великому несчастью, оставила в его сердце неизгладимый глубокий след. Это из-за нее ему теперь приходилось спускаться на самое дно трюма, из-за той, которой больше не существует и которая не может возродиться... Он был уже почти у цели, и, когда в конце коридора натолкнулся на массивную, обитую медью дверь, его охватило раздражение. Его соперник там, за этой стеной, повержен, но не сломлен. Все это время Жоффрею де Пейраку не давал покоя поступок торговца - его вспышка ярости, в пылу которой он выломал запертую массивную дверь и с криками бросился на ют, пытаясь добраться до каюты капитана. Мог ли он помыслить, что этот холодный гугенот, привыкший молча сносить тяготы жизни и сражаться за своего Бога, с таким гневом и безрассудством ринется защищать женщину, да ещё и не протестантку? Какой всепоглощающей страстью был вызван этот поступок, какой черной ревностью, каким неистовством? Неужели Анжелике удалось свести с ума даже этого чопорного и сдержанного ларошельца? Неужели он, ее муж, просто упрямо отказывался признавать чувство, существующее между этими двумя? "Нет!" - Рескатор вовремя одернул себя. Может он и не мог понять всего до конца, но ясно видел замешательство Анжелики, когда заговорил с ней о замужестве, чувствовал ее смущение при разговоре об этом гугеноте, отметил смятение сегодня утром, когда она побледнела лишь при одном упоминании о его благословлении на их брак. Разве влюблённые женщины ведут себя подобным образом? Когда женщина любит, это сразу видно. Достаточно взглянуть на нее… Увидеть на ее лице выражение беспредельной преданности и детского смятения, какого он никогда не замечал у этой другой Анжелики. Когда сердце женщины поражено любовью, в нем нет места ни для стыда, ни для гордости, ни для чего другого. Она становится настоящим ребенком… Что ж, настал час истины, его очередь делать ход, поставив на кон человеческие судьбы. И, дай Бог, чтобы эта партия закончилась без необратимых потерь... *** Он бесшумно, одним пальцем отодвинул заслонку, прикрывавшую зарешеченное отверстие в двери, и склонился к нему, чтобы посмотреть на арестованного. Тот сидел прямо на полу возле большого фонаря, который давал ему разом свет и тепло, правда, и то, и другое - довольно скупо. Его скованные цепью руки лежали на коленях, и вся поза выражала терпеливое смирение. Но Жоффрей де Пейрак не верил этой показной покорности. За свою бурную жизнь он повидал слишком много разных людей, чтобы не суметь оценить человека с первого взгляда. Мальтиец, охранявший трюмы, подошел к нему со связкой ключей в руке. По знаку своего капитана он открыл обитую медью дверь. Рескатор вошел в карцер. Габриэль Берн поднял голову и взглянул на него. Лицо узника было бледно, но взгляд оставался ясным. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Ларощелец не торопился требовать объяснений по поводу бесчеловечного обращения, которому его подвергли. Дело было не в том. Если уже этот щеголяющий во всем черном франт в маске спустился в трюм, чтобы нанести ему визит, то, разумеется, не для того, чтобы угрожать или делать выговоры. У них обоих сейчас на уме другое - женщина. Рескатор склонился к нему, коснулся рукой его задубевшей от крови куртки и сказал: - Ваши раны опять открылись, мэтр Берн, а сами вы оказались в карцере, на дне трюма. Между тем элементарное благоразумие должно было бы подсказать вам хотя бы этой ночью соблюдать судовую дисциплину. Ведь любому ясно: когда судно в опасности, неукоснительная обязанность пассажиров - не устраивать никаких инцидентов и ни в коем случае не мешать капитану и команде, подвергая риску всех. Ларошелец нисколько не смутился. - Вы знаете, почему я так поступил. Вы незаконно задержали одну из наших женщин, которую до того имели наглость позвать к себе как... как какую-нибудь рабыню. По какому праву? - Я мог бы ответить: по праву господина, - и Рескатор продемонстрировал самую сардоническую из своих улыбок. - По праву хозяина добычи! - Но мы же доверились вам, - сказал Берн, - и… - Нет! Человек в чёрном пододвинул табурет и сел в нескольких шагах от заключенного. В красноватом свете фонаря стало отчетливо видно, насколько они различны: один - тяжеловесный, неповоротливый; другой - непроницаемый, защищенный броней своей иронии. - Нет! - повторил Рескатор. - Вы мне не доверялись. Вы меня не знали и не заключали со мной никакого договора. Вы прибежали ко мне, чтобы спасти свои жизни, и я взял вас на борт - вот и все. Однако не думайте, что я отказываюсь исполнять долг гостеприимства. Я отвел вам куда лучшее помещение, чем своей собственной команде, вас лучше кормят, и ни одна из ваших жен или дочерей не может пожаловаться, что кто-либо нанес ей оскорбление, или хотя бы просто ей докучал. - Но госпожа Анжелика... она скоро станет моей женой! - выкрикнул Берн. - И поэтому я обязан ее защищать. Вчера вечером я обещал вырвать ее из ваших лап, если она не вернется к нам через час. Он всем телом подался в сторону Рескатора, и цепи, сковывающие его руки и ноги, звякнули. - Почему дверь нашей палубы была заперта на засов? - Чтобы доставить вам удовольствие высадить ее плечом, как вы и сделали, мэтр Берн. Ларошелец чувствовал, что не может больше этого терпеть. Он очень страдал от своих ран, но еще ужаснее были для него душевные муки. Последние часы он провел в полубреду: временами ему чудилось, будто он снова в Ла-Рошели, на своем товарном складе, сидит с гусиным пером в руке над книгой доходов и расходов. Ему уже не верилось, что прежде у него была совсем иная жизнь, правильная и размеренная. Все началось на этом проклятом судне, началось со жгучей ревности, которая разъедала его душу, искажала все мысли. Он не знал, как назвать это чувство, потому что никогда раньше его не испытывал. Он жаждал освободиться от него, словно от одежды, пропитанной отравленной кровью Несса. А когда Рескатор сказал, что Анжелика - не из их круга, ему вдруг сделалось больно, точно его кольнули кинжалом. Ибо это была правда. Она пришла к ним, она приняла самое деятельное участие в их тайном бунте, в их борьбе, наконец, она спасла их, рискуя собственной жизнью - но одной из них она так и не стала, потому что была другой породы. Ее тайна, такая близкая и вместе с тем непостижимая, делала ее еще притягательнее. - Я женюсь на ней! - сказал он упрямо. - И даже вы не сможете нам помешать! - гугенот распалялся все больше и больше: - Пастор обвенчает нас и без вашего участия, а как только мы доберёмся до Вест-Индии, то... - Вы ее любите? - прервал его Рескатор серьёзным, задумчивым тоном. Сейчас он отчётливо видел, что этот человек, охваченный безудержной страстью, был готов на многое, даже на убийство. Но стояло ли за этим нечто большее, чем просто животное желание овладеть понравившейся женщиной? Как много было тех, кто желал Анжелику, и даже здесь, на плывущем в открытом океане корабле, она будоражила души и порождала неодолимое влечение, сумасшедшую жажду обладания... Гугенот молчал. Этот вопрос понуждал его вторгнуться в область для него запретную. Он был им оскорблен, как если бы ему сказали непристойность. Насмешливая улыбка противника еще больше усиливала его неловкость. - О, как тяжело для кальвиниста произнести слово «любовь». Можно подумать, что оно обдерет вам губы, - ухмыльнулся пират. - Сударь, любить мы должны только Бога. Вот почему я не стану произносить этого слова. Наши земные привязанности недостойны его. В сердцах наших властвует один лишь Бог. - Что вы знаете о любви, мэтр Берн? - вдруг серьёзно спросил Рескатор, пристально глядя на собеседника. - Нет, вы ее не любите, - после недолгого молчания он покачал головой, склонившись к гугеноту. - Такие, как вы, не умеют любить женщин. Они их терпят. Они пользуются женщинами, желают их, но это не одно и то же. Вы желаете эту женщину и потому хотите на ней жениться, чтобы быть в ладу со своей совестью. Габриэль Берн побагровел. Он попытался привстать, и это ему кое-как удалось. - Такие, как я, не нуждаются в наставлениях таких, как вы: пиратов, разбойников и грабителей! - Откуда вам это знать? Пусть я пират, но мои советы могли бы оказаться небесполезными для человека, собирающегося взять в жены женщину, из-за которой ему позавидовали бы короли. К тому же... - Рескатор выдержал паузу. - Похоже, что все же мои методы приносят желаемые плоды? - добавил он чуть тише. - Вы ведь знаете, где провела ночь ваша невеста? В голосе капитана «Голдсборо» звучала насмешка, а протестанту эта речь причиняла невыносимые мучения. Сарказм пирата заставлял его заглянуть в собственную душу, и он заранее пугался, что обнаружит там сомнение. Ибо теперь он сомневался во всем: и в себе самом, и в Анжелике, и в том, что его достоинства могут соперничать с дьявольскими чарами человека, который сейчас сидел напротив него. - Я думаю, она слишком умна, чтобы попасться в ваши сети, - отвечал Берн с тем большей твердостью и горячностью, что сам он - увы! - отнюдь не был в этом уверен. - Госпожа Анжелика не из тех, кто уступит вашим бесстыдным домогательствам. Она не сломает себе жизнь и не разорвёт свою дружбу со мной в угоду вам! - Ах да, я и забыл, что подобные вам верят в силу оружия, к которому вы прибегаете, завоевывая женщин, такого, к примеру, как молитвы, посты, что там еще... - Рескатор сделал вид, будто задумался, - привлекательность добропорядочной жизни в союзе с вами… Вы действительно думаете, что госпожа Анжелика этим прельстится? В глазах торговца разгоралась непримиримая злоба. Пейрак знал, что, выводя из себя своего и без того униженного противника, совершает опасную ошибку, но не мог упустить шанса сыграть на его слабостях, чтобы выпустить внутренних демонов ларошельца. Берн сжал руки в кулаки, и его бескровное лицо слегка покраснело. - В моем доме она старалась забыть свою прежнюю бурную жизнь. Она не может отбросить все то, что нас связывает. Нашу дружбу, согласие, взаимопонимание… Не отрывая взгляда от гугенота, Рескатор медленно достал из кармана камзола кусок белой ткани. Он глядел на торговца и думал о том, что опять, в который раз, поступает безрассудно, без нужды усложняя начатую игру, исход которой так для него важен. Но разве сможет он когда-нибудь узнать, какова Анжелика на самом деле, о чем она думает, чего хочет, если его противник не потеряет бдительность и не допустит ошибку? Однако за удовольствие узнать это ему наверняка придется дорого заплатить. Берн не забудет своего унижения, он станет мстить. - Поскольку госпожа Анжелика скоро станет вашей супругой, я прошу вас на правах будущего мужа передать ей это, - и с этими славами он, встав со стула, положил на него женский чепец. - Она забыла его в моей каюте, - будничным тоном сказал пират, словно речь шла о пустяке. - Насколько я знаю, вы не успели как следует собраться перед нашим отплытием, поэтому ей не стоит так легкомысленно относится к своему немногочисленному гардеробу... - Замолчите! - выкрикнул ларошелец. Он был вне себя, негодование придало ему силы встать, и теперь он дергал свои цепи так, что, казалось, вот-вот их разорвет. Что произошло ночью между этим пиратом-краснобаем, привыкшим легко брать понравившихся ему женщин, точно так же, как драгоценности или перья для шляпы, и госпожой Анжеликой — бедной, неимущей изгнанницей? Освещенный колеблющимся огоньком фонаря, возвышающийся перед ним в этом грязном, зловонном трюме, Рескатор более чем когда-либо походил сейчас на злого гения-искусителя. А он, Берн, боролся с ним, как некогда Иаков боролся с Богом. - Вы - подлый интриган! - крикнул он в лицо этой насмешливой непроницаемой маске. Торговец задыхался, по его вискам струился пот, а глаза видели лишь это белое пятно, отчётливо выделявшееся в темноте трюма. Он больше не смотрел на Рескатора, а со странным выражением лица уставился на маленький женский чепец. Берн мужественно стоял, схватившись за переборку, хотя ноги отказывались держать его. Ему казалось, что за эти несколько дней он прошел через что-то очень похожее на смерть. Он вступал в иную жизнь, в которой прежние ценности утратили свое значение. Так что же у него осталось? Торговец судорожно сжал зубы, его челюсти напряглись. У него есть его вера и сила духа. Он не должен показать этому пирату, этому посланнику Сатаны свои слабости. Берн с трудом овладел собой и от этого усилия заметно побледнел. - После того, что с ней случилось, - как можно спокойнее проговорил гугенот, - госпожа Анжелика не подарила бы такому, как вы, то, в чем отказывает всем остальным мужчинам. Рескатор изучающе взглянул в лицо ларошельца. «Что он знает о ней такого, чего не знаю я?». - Похоже, что несмотря на ваше давнее знакомство, вам многое не известно о госпоже Анжелике? - Берн почувствовал, что его враг в растерянности - и захотел развить успех. Пристально посмотрев на собеседника, он наконец заговорил и поведал одну из тех страшных историй, на которые столь щедра была тогдашняя эпоха: объятый пламенем замок, перебитые слуги, избитая, изнасилованная драгунами женщина, несущая на руках зарезанного ребенка. После той чудовищной ночи даже намек на мужскую любовь внушает ей ужас, ибо заставляет ее вновь переживать все те зверства и гнусности, которым она подверглась. Но это еще не самое худшее. Девочка, ее дочь, - плод того злодеяния. И она никогда не узнает, кто из тех грязных наемников был отцом ее ребенка. - Откуда вы взяли эту небылицу? - резко спросил Рескатор. - Из ее уст. Из ее собственных уст. - Не может быть! Берн вкушал сладость мести. Он чувствовал: его противник поражён услышанным, хотя как будто и не выказывает признаков волнения. - Вы говорите: королевские драгуны. Что за нелепые сплетни! Женщина ее звания, приятельница короля и всех знатных сеньоров королевства, не могла стать жертвой солдатни. Зачем солдатам было нападать на нее? Я знаю, что во Франции преследуют гугенотов, но она ведь не гугенотка. - Она им помогала. Торговец тяжело дышал, на лбу его выступили капельки пота. - Она была той самой «мятежницей из Пуату», - прошептал он. - Я всегда это подозревал, а ваши слова уничтожают последние сомнения. Мы знали, что некая знатная дама, которая прежде была в фаворе при дворе, подняла своих крестьян против короля и подбила на бунт всю провинцию: и гугенотов, и католиков. Восстание продолжалось около трех лет, но в конце концов его подавили. Все Пуату было разорено, а та женщина исчезла. За ее голову назначили награду в пятьсот ливров, я это хорошо помню. Теперь я уверен - это точно была она... Жоффрей де Пейрак замер - вопреки всем его стараниям сохранить невозмутимость, он чувствовал, что потрясен до глубины души. - Вам нужно отдохнуть, - еле слышно проговорил он и, не сказав больше ни слова, направился к двери... Так вот как она провела эти пять лет, о которых он ничего не знал, полагая, что она либо умерла, либо смиренно возвратилась под крыло короля Франции. Восстание против короля! Да она просто рехнулась! И вся эта немыслимая мерзость… Он был в самом низу, в темной глубине, где не был слышен даже шум моря. Его можно было только чувствовать: тяжелое, могучее, грозно напирающее на тонкий деревянный борт. Эта часть корабля всегда оставалась под водой, и все здесь было покрыто влагой. Жоффрею де Пейраку вспомнились сырые своды камер пыток в Бастилии и Шатле. Жуткие места, но воспоминания о том, что он там претерпел, никогда не преследовали его в сновидениях в годы, прошедшие после его ареста и суда в Париже. Он все же выбрался оттуда, хотя и едва живой, и считал, что для душевного равновесия этого довольно. Но женщина? И особенно — Анжелика! Он не мог представить себе ее в этих страшных застенках. Ей выжгли клеймо… Он не понаслышке знал, что такое застенок, знал леденящий ужас тех мест, где фабрикуют боль и унижение… Страх, который может внушить жаровня с лежащими в ней странными, докрасна раскаленными инструментами… Для женщины это тяжкое испытание! Как она его перенесла? Ошеломленный, Жоффрей прислонился к липкой переборке. «Они поставили ее на колени? Сорвали с нее рубашку? Она громко кричала? Вопила от боли?». Сейчас он не чувствовал ничего, кроме ярости и горя. Вопреки всякой логике, то насилие, которому ее подвергли, представлялось ему наихудшим из предательств, ибо громче всего в нем говорили сейчас ревность и первобытный инстинкт собственника. Его возмущенное сердце кричало: «Неужели ты не могла жить так, чтобы сохранить себя для меня?!» Если уж сам он был повержен судьбой и не мог ее защитить, пусть бы, по крайней мере, она вела себя осмотрительно, а не рвалась навстречу опасностям. Пейрак опомнился только в своей каюте, сам не зная, как добрался до неё. Он блуждающим взглядом скользил по вещам, носившим отпечаток его полной приключений жизни, и не видел ничего вокруг. Что стоят сотни его побед в морских сражениях и бурях, если он не сумел оградить ее от той ужасной участи, которая постигла ее? Подумать только, ведь в Кандии она была у него в руках. И он мог бы избавить ее от этого!.. Жоффрей де Пейрак сорвал маску и с неистовством швырнул ее в угол. Только сейчас, впервые за всю жизнь, он со всей ясностью осознал истинную горечь поражения...
Светлячок: Часть 4. До нижней палубы, где жили протестанты, Анжелика добралась, будто во сне. Ее полностью захватили воспоминания о событиях прошедшей ночи, и теперь она пыталась собрать их воедино, словно разлетевшиеся во все стороны бусины порванного ожерелья. Этот странный разговор с Рескатором, который был больше похож на поединок, постепенно перетекший в откровенный допрос, не давал ей покоя. Чего хотел от неё этот человек? Почему так стремился узнать ее прошлое и выведать самые сокровенные тайны? И по какому праву он говорил с ней, словно судья, выносящий приговор ее поступкам и всей прежней жизни? Анжелика интуитивно чувствовала, что ответ был где-то совсем рядом, стоило только ухватиться за нужную деталь, как за нить, и, потянув, раскрутить этот клубок вопросов, но, как только ей казалось, что она уже на верном пути, что-то непременно мешало. Вот и сейчас ее вывели из раздумий детские голоса, раздающиеся со всех сторон. Анжелика вдруг обнаружила, что сидит в знакомом закутке возле зачехленной пушки, рядом со своими скудными пожитками и при этом совершенно не помнит, как шла по верхней палубе, держа за руку Онорину, как спускалась по крутым трапам, обходила в тумане многочисленные препятствия: бухты каната, ушаты с водой, горшки с паклей, матросов, прибирающих судно после бури. Из всего этого она не увидела ничего… И вот теперь, сидя в своем углу, она не понимала, как здесь очутилась. Ее тут же обступили дети, щебетавшие что-то наперебой, а она слушала, не понимая ни слова. Взрослые, напротив, держались в стороне и время от времени бросали на нее пристальные взгляды: одни с ужасом, другие - с жалостью. Что означало ее долгое отсутствие ночью? Ее растерянный вид - увы! - подтверждал самые ужасные толки и те обвинения, которые Габриэль Берн высказал вчера вечером в адрес хозяина корабля: "Этот бандит воображает, что имеет на нас все права.., и на нас, и на наших женщин… Братья мои, теперь мы знаем - он везет нас не к Островам…" - Что он с вами сделал? - раздался у неё над ухом шепот Абигель. - Что он со мной сделал? - непонимающе переспросила Анжелика. - Кто это - он? - Он… Рескатор. Едва Анжелика услыхала это имя, как ее голова закружилась, и она прижала руки к вискам, морщась от боли. У нее усилилась мигрень, казалось, что ноет каждый нерв. - Он? - повторила она. - Но он ничего мне не сделал. Почему вы задаете такой вопрос? Бедные женщины молчали, чувствуя себя очень неловко, но Анжелика даже не пыталась понять, что их так смутило. Ее сверлила одна-единственная мысль: "Он сказал, что хотел бы умереть рядом со мной. Почему?". И, как бы нелепо это не звучало, сама не понимая почему, она знала, что Рескатор был честен с ней в тот момент. Она прочла это в его темных глазах, странно сверкнувших через прорези непроницаемой маски. В тот миг они показались ей почти золотистыми, и Анжелика могла бы поклясться, что уже видела этот взгляд. Но где?.. - Мама, найди мне палку, - прервав ее рассуждения, потребовала Онорина. - Человек в черной маске - это большой оборотень… Мама, я его убью! - Да будет тебе без конца твердить: мама, мама, - раздраженно сказала Анжелика. - Раньше этого слова от тебя, бывало, и вовсе не услышишь. До ее слуха доносились обрывки разговоров, но она не пыталась вникнуть в их смысл, вновь погрузившись в свои мысли. Кто был этот человек, скрывавшийся за своей непробиваемой броней, выкованной из цинизма и насмешек? Или это все же его истинная суть? Но тогда почему он был совсем другим там, в Кандии, когда сумел лишь одним своим взглядом и теплотой рук вновь вернуть ее к жизни? Разве могло это быть напускным и ненастоящим: его горящие чёрные глаза, нежные объятия, ласковые речи? Или же она, как и всякая женщина, подверженная сентиментальным порывам, просто выдумала все это, в очередной раз нафантазировав себе рыцаря, о котором, будучи ещё совсем юной, в упоении мечтала, проводя часы за скучным вышиванием в ненавистных застенках женского монастыря?.. Анжелика устало прислонилась головой к переборке и смежила веки. А ведь был в ее жизни такой мужчина: смелый, умный, сильный, благородный и... самый любимый... Она крепко зажмурилась и сжала зубы, напрягая все силы, чтобы не дать обманчивым воспоминаниям вновь увлечь ее в прошлое, в котором было так хорошо и без которого было так невыносимо больно... Отчего - уже в который раз! - Рескатор бередил в ней память о ее первом муже, Жоффрее де Пейраке, так давно погибшем, но все ещё незабытом, и время от времени воскрешаемом ее истерзанным сердцем? Жизни не удалось стереть то далекое время, когда она была упоительно счастлива. А между тем, как мало осталось в ней теперь сходства с той юной женщиной, что звалась когда-то графиней де Пейрак! Как давно запретила она себе думать о нем! Как давно перестала надеяться встретить его в этом мире! Ей казалось, что она уже смирилась с тем, что никогда больше его не увидит. Однако именно здесь, на этом корабле, находясь в компании этого загадочного мужчины, она вдруг осознала, что ее несбыточная мечта, несмотря ни на что, продолжает жить в ней. Нет, это было невыносимо! - Почему ты спишь, мама? - спросила Онорина, увидев, что Анжелика закрыла ладонями лицо. - Ах, оставь меня в покое! - простонала она, раздосадаванная тем, что ей в который раз не давали побыть одной. "Если я сейчас же не перестану думать о НЕМ, то сойду с ума!" - и она поднялась, в попытке сбросить с себя сковывающее ее оцепенение. Анжелика обвела блуждающим взглядом трюм и вдруг поняла, что не видит среди ларошельцев мэтра Берна. Все мужчины и женщины сейчас находились здесь, ожидая обеда, но место, где обычно лежал он, набираясь сил после опасного ранения, теперь пустовало. В последние дни торговец стал ненадолго выходить на прогулки, но почти сразу же возвращался обратно в трюм, все ещё быстро утомляясь. Где же он? Сердце Анжелики взволнованно забилось и, заметив, что больше ни у кого, кроме неё, отсутствие торговца не вызывает удивления, она подошла к Абигель и спросила, не знает ли та, что случилось с их другом. Девушка вмиг побледнела и медленно осела на солому: - Я думала, раз вы только от монсеньора Рескатора, то должны знать о судьбе мэтра Берна, - она подняла на Анжелику свои большие светлые глаза, в которых сквозило отчаяние. - Что же он с ним сделал? Молодая женщина посмотрела на гугенотку в полном недоумении: - Я ничего не знаю! Тогда Абигель сбивчиво рассказала ей, что произошло ночью из-за ее долгого отсутствия. Не дождавшись возвращения госпожи Анжелики, торговец решился отправиться на ее поиски. К его величайшей ярости оказалось, что дверь закрыта снаружи на засов. Тогда, несмотря на свои раны, он принялся вышибать плечом толстую створку и, с помощью деревянного молотка, ухитрился в одиночку выломать один из запоров. Видя, что он не уймется, Маниго в конце концов ему подсобил. Дверь распахнулась, внутрь ворвался ледяной ветер, и матери запротестовали, не зная, как защитить от холода детей. Тут же, изрыгая замысловатые проклятия, появился боцман - то ли шотландец, то ли германец Эриксон, и вместе с ним - трое бравых матросов. Они окружили Берна, схватили его и уволокли наверх, в темноту. С тех пор он так и не вернулся. Закончив рассказ, Абигейл уронила голову на руки и тихонько расплакалась. - Наверное, этот пират велел бросить его за борт, - предположил адвокат Каррер, услышав их разговор. - Вы сошли с ума! - запротестовала Анжелика. Постепенно к ней возвращалась способность воспринимать происходящее. Значит, пока она спала в каюте капитана, Берн, пытаясь помочь ей, учинил нешуточный скандал. Рескатор наверняка знал об этом. Почему же он ни слова ей не сказал, с улыбкой бросив на прощанье слова о том, что даёт согласие на их брак? Или это была очередная из его излюбленных жестоких шуток? - Послушайте, - сказала она, приобнимая всхлипывающую Абигель за плечи. - Нечего попусту себя взвинчивать и пугать детей нелепыми предположениями. Если этой ночью, когда капитана ничто не должно было отвлекать от управления судном, мэтр Берн своим неистовством действительно вынудил его и матросов на применение силы, то, я полагаю, что они просто посадили его под замок. Но в любом случае никто здесь не покушался на его жизнь, - и чуть помедлив, она добавила, - за это я вам ручаюсь. Она сжимала вздрагивающие плечи подруги, пытаясь не подавать вида, что убеждает в порядочности Рескатора не столько своих попутчиков, сколько саму себя. Неужели он способен на такой низкий и малодушный поступок? Он, конечно, не отличается тактом и учтивостью по отношению к ней, но Анжелика была уверена в том, что для Рескатора честь и благородство не были пустым звуком. Ступив на его корабль, она сразу отметила, как непоколебим и незыблем авторитет капитана этого судна: вся команда - от обычного матроса до первого помощника - работала слаженно, словно часовой механизм, беспрекословно выполняя приказы своего хозяина, которого едва ли не боготворила. Разве мог беспринципный человек заслужить подобное уважение? Стараясь скрыть своё замешательство, Анжелика уже была готова пойти и узнать, что же случилось с ларошельцем, как внезапно дверь трюма отворилась, и в ее проеме появился сам мэтр Берн. Двое матросов, поддерживавших его, довели раненого до его ложа. Он выглядел слабым, но дух его не был сломлен - скорее наоборот. Глаза торговца метали молнии. - Этот человек - сам дьявол, - объявил он окружившим его спутникам, когда матросы ушли. - Он обращался со мною самым бессовестным образом. Он меня пытал… - Пытал?.. Раненого?! Вот подлец! - раздавались отовсюду возмущенные возгласы. - Вы говорите о Рескаторе? - спросила госпожа Маниго. - А о ком же еще? - Берн был вне себя. - В жизни не встречал другого такого мерзавца. Я был закован по рукам и ногам, а он пришел и начал терзать меня, поджаривать на медленном огне… - Неужели он действительно вас пытал? - спросила Анжелика с расширенными от ужаса глазами, выступая из-за спин протестантов. - Морально, хочу я сказать! - пробурчал Берн. - Ах, да отойдите же вы все, не смотрите на меня так! - У него опять лихорадка, - прошептала Абигель. - Надо сделать ему перевязку. - Меня уже перевязали. Этот старый берберийский врач опять приходил ко мне со всеми своими снадобьями. Потом с меня сняли цепи и вывели на палубу… Никто не сумел бы лучше позаботиться о теле и хуже растоптать душу… Ох, да не трогайте вы меня! - раздраженно выкрикнул он и закрыл глаза, чтобы больше не видеть Анжелику. - Оставьте меня все в покое. Я хочу спать. В это время к пассажирам явился коротышка боцман, за которым в трюм вошли матросы, несущие медные лохани. Жестами он показал, что сегодня женщины могут выйти на палубу, чтобы постирать, и обрадованные выпавшей возможности прилежные гугенотки радостно засуетились, кинувшись собирать грязную одежду. Одна Анжелика осталась сидеть у изголовья ларошельского торговца. Она чувствовала себя виноватой в том, что ему сделалось хуже. Во-первых, ее невольное отсутствие толкнуло его на действия, которые могли дорого ему стоить. Еще не оправившись от ран, которые теперь снова начали кровоточить, он вынужден был провести многие часы в таком сыром, нездоровом месте, как нижний трюм, и наконец Рескатор, кажется, совсем его доконал. О чем могли они говорить, эти двое столь непохожих друг на друга мужчин? "Берн не заслужил, чтобы его мучили", - подумала с внезапной нежностью Анжелика. Он приютил ее, стал ей другом и советчиком, он очень тактично и ненавязчиво ее оберегал, и в его доме она наконец смогла отдохнуть, обрела покой. Он - человек справедливый и прямой, человек большой моральной силы. Это из-за нее, Анжелики, суровое достоинство, за которым он скрывал свою природную горячность, вдруг рухнуло, словно подмытая морем дамба. Из-за нее он пошел на убийство… Отдавшись воспоминаниям, она не заметила, что Габриэль Берн открыл глаза. Он смотрел на нее, как на некое сказочное видение, недоумевая, как случилось, что за столь короткий срок эта женщина смогла безраздельно завладеть всеми его помыслами. До такой степени, что ему стали безразличны и собственная его судьба, и куда они плывут, и доплывут ли туда когда-нибудь. Теперь он желал только одного - вырвать Анжелику из-под дьявольского влияния другого. Она захватила все его существо. Осознавая, что отныне в нем уже нет места ничему из того, что наполняло душу до сих пор: его торговле, любви к родному городу, преданности своей вере - он со страхом открывал для себя дотоле неизведанные пути страсти. Его жгли низменные желания. Ему хотелось затащить Анжелику в какой-нибудь темный угол и силой овладеть ею - не столько из любви, сколько из мести за ту власть, которую она приобрела над ним. Внутренний голос твердил ему: "Мы все время помним о бремени греха. Вот почему ты никогда не сможешь освободиться. А он свободен… И она тоже". В висках у него стучало… "Можно ли ей верить, - досаждала ему назойливая мысль. - Не поддалась ли она искушению?". - Вы сейчас смотрите на меня, как на врага, - прошептала Анжелика. - Что случилось? Что он вам сказал, что вы вдруг так изменились, мэтр Берн? Ларошельский торговец глубоко вздохнул. - Действительно, я сам не свой, госпожа Анжелика… Нам нужно пожениться.., и скорее.., как можно скорее! И прежде, чем она успела ответить, он окликнул пастора Бокера: - Пастор! Подойдите к нам. Послушайте… Необходимо освятить наш брак - немедленно! - А ты не мог бы потерпеть, сын мой, по крайней мере до тех пор, когда ты поправишься? - спросил старый пастор, стараясь умерить его пыл. - Нет, я не успокоюсь, покуда дело не будет сделано. - Куда бы мы ни плыли, церемония должна быть законной. Я могу благословить вас именем Господа, но власть мирскую здесь может представлять только один человек - капитан. Нужно испросить у него разрешения сделать запись о вашем браке в судовом журнале и получить соответствующее свидетельство. - Он даст разрешение! - свирепо бросил Берн. - Он дал мне понять, что не станет мешать нашему союзу. - Погодите! - крикнула Анжелика, вскочив. - Вы снова все решаете за меня? - она вдруг вспомнила о том, что гугенот говорил с капитаном об их женитьбе, так и не дождавшись ее ответа. - Как вы могли пойти к нему, не получив моего согласия? - отчитывала она его, негодуя. - Или вы хотите вынудить меня выйти за вас замуж против моего желания? Берн слушал ее отповедь, и каждое ее слово причиняло ему неимоверные страдания. "Вот она и сама призналась в этом - она не хочет быть моей супругой и жить в добродетели, чтя законы божьи. Она - слишком свободна..." - Вашего согласия... - с горечью произнес Берн. - Похоже, глупым ослам, вроде меня, всегда суждено ждать согласия, пока другие в это время берут то, что хотят, руководствуясь лишь сиюминутными желаниями, - и он сокрушенно опустил голову. Анжелика ничего не понимала. Его слова казались ей бредом, и она испугалась, что гугенот обезумел от лихорадки. - Вам нужно отдохнуть, - взволнованно проговорила она и, наклонившись, ласково коснулась пальцами его горячего лба. - Мы поговорим после, когда вам станет лучше и вы больше не будете называть себя ослом, - примирительно улыбнулась она. Торговец резко отдёрнул голову, поморщившись от внезапной боли, и поднял на неё полный боли и отчаяния взгляд. Он молча достал из-за пазухи женский чепец и протянул его Анжелике: - Вам просили передать. - Что это? - удивлённо спросила она, расправляя ткань на ладони. - Откуда он у вас? Наверное, я забыла его, когда... - начала было она, как вдруг острая, словно игла, догадка пронзила ее сознание. Ах, вот оно что! Жар хлынул ей в лицо, Анжелика внезапно почувствовала себя невольной участницей дешёвой комедии, которая разыгрывалась в реальной жизни и все больше походила на драму. Она смахнула ладонью капельки пота, выступившие на лбу. - Все женщины легкомысленны, - разочарованно проговорил Берн, - даже те, что кажутся умнее прочих. От этих слов Анжелику обдало горячей волной. Этот удар был для неё столь неожиданным, что вместо злости и негодования ее вдруг охватила невероятная обида. Неужели и он, ее друг и верный товарищ, который был ее опорой и защитой все это нелёгкое время, теперь тоже усомнился в ней, в ее честности и добропорядочности? В общей суматохе никто не обращал на них внимания, позволив им без лишних глаз пережить эти унизительные минуты. - Как вы могли подумать обо мне такое? - дрожащий голос Анжелики больше не слушался ее, и она перешла на шёпот. - Разве я давала вам для этого повод? - у неё защемило сердце. - Со времен Евы женщин всегда влечет ко злу, - тихо проговорил Берн и, закрыв глаза, отвернулся от неё, всем своим видом давая понять, что он больше не намерен продолжать этот разговор. Анжелика быстро отошла от его ложа, боясь, как бы у нее прямо перед ним не началась истерика. Ее пробрала дрожь, и она обхватила себя руками. "Это безумие… Этого не может быть… Мне снится страшный сон, и я вот-вот проснусь…". Она не могла больше находиться здесь, в этой душной коморке рядом с тем, кто нанёс ей оскорбление своими нелепыми и несправедливыми обвинениями. Рассеянно схватив свои вещи, Анжелика бросила быстрый взгляд на мэтра Берна. Все это время он смотрел на неё из-под прикрытых ресниц, но так и не подал вида, что ему есть до неё дело. "Нет, я не дам им свести себя с ума!" - с этими мыслями она взяла лохань и, больше не оборачиваясь, вышла из трюма. *** На баке протестантские женщины стирали белье. Их белые чепчики походили на стаю чаек, сгрудившихся на узкой полоске берега. Подойдя к ним ближе, Рескатор принялся отвешивать учтивые поклоны госпоже Маниго, госпоже Мерсело, старой деве тетушке Анне, чью эрудицию в области математики он уже успел оценить, кроткой Абигель - она при этом тотчас же залилась краской - и наконец молодым девушкам, которые не осмеливались поднять на него глаза, и выглядели точь-в-точь как смущенные воспитанницы монастырского пансиона. Но Анжелики среди них не оказалось. Пейрак ощутил облегчение и в то же время - разочарование. Где она? Почему не стоит сейчас бок о бок со своими гугенотами, которым она так предана? Он уже собрался подняться на капитанский мостик, чтобы с помощью секстанта определить координаты судна, как вдруг не столько услышал, сколько почувствовал, что на палубу вышла ОНА. Он обернулся. Анжелика расположилась в стороне от остальных и задумчиво взглянула на океан, неосознанно потирая свои оголенные для стирки руки, которые ласково пригревало солнце. Она вновь спрятала свои волосы под чопорный чепец, и теперь ее лицо было открыто его взору. Исподволь наблюдая за ней, Жоффрей отметил, что она по-прежнему излучает здоровье и силу, как солнце, которое пышет жаром в летний день. "Какие же у нее красивые руки..." Он вновь силился угадать, какие мысли сейчас одолевают ее. Признаться, даже много лет назад, когда они были счастливы и страстно любили друг друга, он, нежно целуя лицо Анжелики, никогда не знал, что таится за гладким лбом его прелестной жены... О чем она думает сейчас или о ком?.. Ее движения были так точны и легки, что Пейрак вдруг отчётливо понял, что за последние пятнадцать лет ей гораздо чаще приходилось заниматься тяжелой работой, чем танцевать на балах при дворе. И в этом была доля его вины... Неожиданно граф увидел, как в солнечном свете на щеке Анжелики сверкнула слезинка, и в следующий миг она, быстро смахнув ее ладонью, наклонилась над тазом. "Что, черт побери, произошло за эти пару часов? Почему она, эта сильная женщина, пережившая столько авантюр и невзгод, теперь украдкой плачет, боясь, как бы окружающие не заметили ее слез?". Снедаемый новыми вопросами, Жоффрей не сразу дал себе отчёт в том, что уже шел к ней навстречу, ускоряя шаг в такт учащённо бьющемуся сердцу... - Добрый день, мадам. Сегодня прекрасная погода, не находите? - с лёгкой полуулыбкой начал он в полголоса, не желая, чтобы их разговор услышали стоящие неподалеку гугенотки. - Погода весьма приятна, чего не могу сказать об этом дне, да и обо всех предыдущих тоже, - тихо, но весьма резко ответила Анжелика, не отрывая взгляда от воды в лохани. - Вам не по нраву наше путешествие? - с наигранным изумлением проговорил Рескатор. - Что же не даёт вам насладиться им в полной мере? Одно ваше слово, сударыня, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы уладить это неудобство, - и его губы растянулись в широкой улыбке. - О поверьте, я бывала и не в таких условиях, - язвительно ответила она, все ещё не поднимая глаз и быстрее растирая валиком белье. - Тогда в чем же дело? - вкрадчиво осведомился мужчина. - Неужели дело в компании, с которой вам приходится плыть? - и он кончиками пальцев приподнял ее подбородок, заставляя взглянуть на него. - Вы, как никогда, проницательны, мессир, - сквозь зубы ответила Анжелика, мотнув головой, чтобы высвободиться. Ее глаза метали молнии и, казалось, могли прожечь собеседника насквозь. Стирающие женщины, прислушиваясь, глазели на них, матросы тоже - впрочем, эти всегда не спускали глаз с капитана, когда он появлялся на палубе, но они не могли разобрать ни слова из этой беседы, заглушаемой шумом ветра и криками чаек. Но Анжелике сейчас было не до них. Переживания последних часов свинцовым грузом легли ей на плечи, и она чувствовала, что больше не в силах сдерживать себя перед этим человеком, который повинен в ее бедах. Как же она хотела стереть эту самодовольную улыбку с его лица! - Лучше бы мы никогда не ступали на борт этого корабля! - также дерзко продолжила она. - Вы предпочли бы компанию крыс в затхлых тюремных камерах Ла-Рошели моему гостеприимству? - усмехнулся он. - Сейчас солома в тюрьме мне во сто крат желанней вашего гостеприимства! - парировала она, не замечая в пылу перепалки, как темнеют глаза ее собеседника. - Право, а я и забыл, с кем имею дело, - саркастически отметил Рескатор. - Кому, как не вам, опальной фаворитке Короля-Солнце, знать о тюремных застенках непонаслышке? - и его взгляд стал острее клинка. - Я вижу, что вы нашли свой чепец? - преувеличенно учтиво осведомился он, указав на мокрое белье. Анжелика вздрогнула словно от пощёчины, а вода под пальцами вдруг показалось ей кипятком. - О, вы были весьма учтивы, передав его мэтру Берну! - процедила она, ударяя по белью колотушкой с такой силой, что брызги воды взметнулись в стороны, осев на камзоле Рескатора. - Моя учтивость ничуть не уступает вашему гонору, мадам! - он отвесил ей издевательский поклон, небрежно смахнув капли. - Или вы бы предпочли, чтобы я вернул его вам на глазах у ваших друзей? Я бы попросил вас, пока вы находитесь на моем корабле, следить за своими вещами с большим вниманием. Не смею больше отвлекать вас, - и он, медленно развернувшись, зашагал к капитанскому мостику. Анжелика, ошеломлённая, молча смотрела ему вслед: она видела его широкую спину, его плечи, обтянутые бархатным камзолом, перехваченную кожаным поясом талию, серебряную рукоять пистолета, выглядывавшую из кобуры на боку, и весь его вид - такой надменный и безжалостный - вкупе с только что брошенными ей словами разожгли в ней давно позабытую ярость. Он издевался над нею, не гнушаясь никакими уловками и пытаясь поссорить ее с теми, кто был ей по-настоящему дорог, лишить ее единственного, что у неё осталось - ее чести! Как же она была зла на него за эти гнусные выходки и за дерзкие слова. Но больше всего сейчас она злилась на саму себя за то влечение, что помимо воли испытывала к нему. Как только ей пришло в голову сравнивать этого ничтожного пирата со своим первым мужем? Что за ребячество - выдумать себе волшебного принца и поверить в сказку! Господи, а ведь ей казалось, что она даже немного влюблена в этого человека, не заслуживающего ничего, кроме презрения. Неужели можно было позволить себе так обмануться? В этот миг Рескатор казался ей каким-то отвратительным существом, и она никак не могла понять, куда же подевался тот волшебник Средиземноморья, который сумел затронуть ее сердце. Если он превратился в это чудовище, то лучше бы его не было вовсе... - Лучше бы вы сгорели тогда вместе со своим кораблём! - в порыве злости крикнула она ему вдогонку, стараясь вложить в свои слова как можно больше презрения, и, поспешно схватив из лохани мокрое белье, направилась в твиндек. То ли палуба была слишком мокрой после стирки, то ли просто судьба сегодня была не на стороне Анжелики, но, не успев дойти до трюма, где расположились гугеноты, всего несколько шагов, молодая женщина неудачно ступила и, подвернув ногу, неловко упала на колени, крепко сжимая в руках постиранное белье. Она охнула и, оперевшись на ладонь, попыталась было встать, но резкая боль в лодыжке снова возвратила ее на место. Растерянная, униженная, Анжелика, опустив голову, думала только о том, как бы не разрыдаться на виду у всех, и тем более у НЕГО, ведь она чувствовала на себе испытующий взгляд Рескатора. Лишь одна мысль владела ею: дойти до дверей трюма и скрыться за ней, пока подступающие к горлу слезы не успели предательски покатиться по ее щекам. Она сделала ещё одну попытку подняться, как вдруг сильные мужские руки легко подхватили ее и прижали к широкой груди. Анжелика вскинула на своего спасителя полные мольбы и благодарности глаза и встретилась с ясным взглядом голубых глаз, которые смотрели на неё нежно и в тоже время смущенно, словно прося прощения за недавнюю ссору. Облегченно выдохнув, она обхватила руками крепкую шею и, поспешив спрятать дрожащие на ресницах слезы, уткнулась лицом в плечо мэтра Берна.
Светлячок: Часть 5. Оказавшись в трюме, Анжелика сразу же осмотрела ногу и, удостоверившись, что это не перелом и не вывих, попросила принести ей холодной воды. Смочив в ней оторванный от нижней юбки кусок ткани, она приложила его к распухшей лодыжке. Леденящий холод заставил молодую женщину стиснуть зубы, а место ушиба отозвалось на прикосновение резкой болью. Она перебирала в памяти все домашние средства, которые узнала за свою жизнь хозяйки и матери, и даже рецепты зелий колдуньи Мелюзины, что смогли бы сейчас помочь ей предотвратить воспаление и уменьшить отек, но из всего этого у нее под рукой не было сейчас ничего, совсем ничего. Маленькие пакетики с лекарственными травами остались лежать на дне ее сундука в Ла-Рошели, и она даже не вспомнила о них в час бегства. Смиренно слушая вздохи протестанских женщин по поводу случившегося и очередные проклятия мужчин в адрес капитана корбаля, Анжелика тщетно пыталась убедить своих попутчиков в том, что им не стоит так переживать за нее. Несмотря на то, что ее лодыжка опухла, а пульсирующая боль отдавалась прямо в виски, больше всего сейчас ей досаждали снующие туда-сюда гугенотки и суетящийся возле нее ларошельский врач. Альбер Парри, который в очередной раз сетовал на то, что у него нет при себе ни нужного инструмента, ни лекарств, лишь нагнетал и без того напряжённую обстановку, царившую на нижней палубе в течение последних дней. - Вам необходимы травы для снятия боли, а еще компрессы, - раздавался его раздраженный голос, - но у меня ничего нет! Мы абсолютно беспомощны на этом корабле в руках отвратительного безжалостного пирата! Его слова тут же подхватывали остальные, и твиндек снова заполнялся беспорядочным гулом. Каждый хотел помочь, предлагая рецепты и способы лечения: от примочек из сырого картофеля до мазей из мозгов козы, но сразу одёргивал себя, вспоминая, что теперь это можно увидеть разве что в супе, да и то не каждый день. И снова возрастало общее недовольство, в котором гневные тирады прерывались слезами и призывами к молитве. Ропща на свою нелёгкую долю, все понемногу забыли про Анжелику и, угомонившись, разбрелись по своим местам: кто развешивать постиранное белье, чтобы оно не успело задубеть и стать твердым, как булыжник, кто читать, кто штопать, а кто обращаться к Господу. С тех пор, как мэтр Берн принёс ее на нижнюю палубу, он не отходил от неё ни на шаг. Не обращая внимания на протесты с ее стороны, он подложил ей под ногу свою подушку, которую Северина нащипала для него вместе с Онориной, и перетаскал оставшуюся солому со своего ложа, как можно удобней размещая Анжелику. Он делал все молча и даже несколько угрюмо, пропуская мимо ушей заверения своей бывшей служанки в том, что все в порядке и ей очень неудобно оттого, что он уделяет ей столько внимания из-за какого-то пустяка. Ларошелец, казалось, не мог осмелиться поднять на неё глаза, а Анжелика безуспешно пыталась поймать его взгляд. - Я хотела бы поблагодарить вас, мэтр Берн, - подавшись вперёд, она потянула его за рукав, заставляя опуститься с ней рядом, - я снова перед вами в долгу. Вы были ранены, спасая мне жизнь, а теперь ваши раны могут вновь открыться из-за того, что вы спасали мою честь, - и она коснулась повязки на его виске, ласково проведя ладонью по лбу и слипшимся волосам. Ей часто хотелось сделать это еще в Ла-Рошели, когда она видела его озабоченным, снедаемым тревогой, которую он старался скрыть под показным спокойствием. Жест чисто дружеский, материнский. Сегодня она могла себе его позволить. Она видела, как он был слаб после ночи, проведённой в цепях, но, несмотря на свои раны, пришёл ей на помощь. И теперь она хотела выразить ему свою признательность. Он поднял глаза и посмотрел на нее. Анжелика опустила веки. Его взгляд, нередко бесстрашный и холодный, был сейчас так же красноречив, как и тогда, когда, очнувшись от беспамятства, он видел только ее и никого больше. - Как мог я не спасти вас? - сказал он наконец. - И тогда, и сейчас. Ведь, в вас - вся моя жизнь. - Но ведь вы... - Госпожа Анжелика, я должен извиниться перед вами за то, что сказал и подумал о вас, - и, увидев ее еле заметный протестующий жест, торговец добавил: - Сидя там, в трюме, я много думал... Этот человек, капитан корабля, стал одновременно и моим искусителем, и моей совестью. Казалось, он подталкивал меня к дурному и в то же время открыл мне все то дурное, что таилось во мне самом, и о чем я совсем не подозревал. Я вдруг ясно осознал, что ненавижу его, а ведь прежде я никогда не испытывал ненависти ни к кому - даже к нашим гонителям. Разве не был я до сего дня праведным человеком? Но после встречи с ним я уже не знал, праведен я или нет, - Габриэль Берн, не отрываясь, глядел на ее правильный, тонкий профиль, вид которого наполнял его душу острым волнением и почти причинял боль. Сейчас эта женщина, спасшая его семью и бесстрашно бегущая через ланды от драгун, казалась уже не сильной, а слабой. Он видел, как она кусает губы, и по судорожному движению ее груди догадывался, как учащенно колотится ее сердце. - Я не знал больше, кто я и кто вы... Она взглянула на него с таким страхом, что он поспешил взять ее за руку. - Я ваш друг, госпожа Анжелика, и вы всегда можете рассчитывать на мою защиту, - он несколько замешкался. - И мою заботу, если вы, конечно, сами этого захотите... Анжелика ласково улыбнулась ему и сжала его пальцы. - Спасибо, мэтр Берн, но вам нужно набраться сил, иначе мне снова придётся ухаживать за моим защитником, а я, как видите, пока не могу этого делать. - Неужели я кажусь вам настолько слабым? - возмущённо спросил он, резко пожав плечами, отчего его лицо тут же перекосилось от боли. Анжелика рассмеялась. Ей всегда нравилась его спокойная сила. В ней было что-то такое, что вселяло в окружающих чувство покоя и безопасности. Всем своим видом мэтр Берн внушал доверие - и этому впечатлению способствовала даже его дородность. То не была обрюзглость чревоугодника и кутилы, напоминающего подушку или раздувшегося моллюска. Дородность казалась частью его сангвинической натуры, и, должно быть, он располнел еще в молодости, не потеряв от этого силы, а только став выглядеть старше своих лет, что с самого начала помогало ему производить благоприятное впечатление на клиентов и коллег-торговцев. Отсюда и то неподдельное уважение, которое они продолжают оказывать ему и по сей день. - Если бы вы не были торговцем, мэтр Берн, из вас мог бы получиться отличный военный. - Как знать, - ответил он, бросая на нее загадочный взгляд. - У каждого человека есть две стороны: лицо и изнанка. Они молча смотрели друг на друга, и в глубине души Анжелика была рада вползающей вместе с сумерками в трюм темноте, которая сейчас скрывала румянец, появившийся на ее щеках от слов и взглядов ларошельца. - Мама, это из-за этого Чёрного человека ты сейчас не можешь ходить? Ну я ему... - замахала своим маленьким кулачком подбежавшая к ним Онорина. - Как дам, он покатится до самых Америк! Анжелика бросила быстрый взгляд на Берна, боясь, как бы упоминание про Рескатора вновь не разрушило их и без того хрупкий мир, но, вопреки ее опасениям, торговец широко улыбнулся. Воинственный вид девочки и серьёзность ее гневных речей позабавили его. Анжелика поглядела на упрямое, смешное личико своей неукротимой дочурки и поймала себя на том, что ее губы тоже растягиваются в улыбке. - Иди ко мне, моя хорошая, - с любовью проговорила она и притянула Онорину к себе. - Откуда ты знаешь про Америку? По-моему, я никогда не рассказывала тебе про неё. - Мохнатая голова сказал нам, что там его дом, и много медведей. - Кто? - удивленно переспросила Анжелика. - Ну это тот, который ходит в большой шапке и который принёс нам одеяло и эту висячую штуку, - указала она на гамак. - А, ты говоришь про Никола Перро? - весело рассмеялась молодая женщина. - Тогда все понятно. Знаешь, когда я была ребенком, то хотела сбежать в Америку, - мечтательно проговорила она, перебирая пальцами рыжие волосы дочери. - Могу поклясться на Библии, что вы зашли дальше своих мечтаний и даже пустились в путешествие, позвав за собой ораву ребятишек, - лукаво сказал торговец. Анжелика посмотрела на него широкими от изумления глазами: - Откуда вы знаете? - Вы слишком деятельная натура, госпожа Анжелика, - усмехнулся Берн, - и уж если в вашу голову втемяшилась какая-то идея, то вас ничего не остановит. Хотя, - со значением посмотрел он на неё, - вам не мешало бы быть менее импульсивной. Собеседница хотела было возразить, но ее перебила Онорина: - А может мы все-таки плывем в Америку? - и в ее глазах загорелась надежда. - С чего ты взяла? - вмиг став серьёзной, спросила Анжелика. - У меня там будет свой медведь! - восторженно прокричала девочка, не слыша вопроса матери. - А ещё я найду в Америке отца! - и, вскочив, она побежала хвастаться Лорье, что очень скоро ей подарят мохнатого друга. Анжелика украдкой посмотрела на ларощельца, который вновь стал угрюмым. Она догадывалась, какие мысли стали причиной его задумчивости, прочертив вертикальную складку к переносице. Уже не раз за эти дни ее попутчики задавались вопросом относительно курса корабля и были почти уверены, что это судно, не менее загадочное, чем его хозяин, плывёт совсем не к тем берегам... Тяжёлая дверь в твиндек отворилась, и в неё вошёл мавр, охраняющий каюту Рескатора. На нем по-прежнему был белый шерстяной марокканский бурнус, а в руках он держал мушкет с прикладом, отделанным чеканным серебром. Из-за его спины выглядывал высокий, худой человек, облаченный в белое долгополое одеяние и длинный вышитый плащ. Анжелика сразу же узнала арабского врача Абд-эль-Мешрата. В темноте каюты его костистое лицо, обтянутое морщинистой темной кожей, казалось словно вырезанным из дерева, а на крупном носу поблескивали огромные очки в черепаховой оправе, которые придавали ему забавное сходство с совой. Араб отвесил женщине несколько поклонов и сказал по-французски: - Меня просили справиться о вашем здоровье, сударыня. - Вас прислал ваш хозяин? - поднявшись навстречу врачу, спросил Берн, но тот, казалось, не обратил никакого внимания на воинственный настрой гугенота. - Меня прислал мой друг, - спокойно поправил его араб, располагаясь у ног Анжелики. Он опустился подле неё на колени, и его легкие пальцы, похожие на тонкие самшитовые палочки, едва касаясь, ощупали ее лодыжку. - Сударыня, у вас растяжение, - обратился он к Анжелике. - Слава Аллаху, связки лишь немного надорваны, поэтому лучшим лечением в вашем случае будет покой и время. - Мы сами с этим разберёмся! - не унимался торговец. - Без мази и повязок восстановление будет идти медленнее, - все так же ровно продолжал врач, не удостаивая гугенота даже взглядом. Тот стиснул зубы и в отчаянии стукнул кулаком по переборке. - Мэтр Берн, - позвала Анжелика, мягко коснувшись его руки. - Вы же не хотите, чтобы я провалялась на этой соломе весь остаток пути? - Будь моя воля, вы бы не выходили отсюда до самого берега, - удручённо проговорил Берн, опустив глаза. - Вам нужно отдохнуть, ступайте. С эффенди я в надёжных руках, - и она подарила ему одну из самых очаровательных своих улыбок. Ларошелец покорно покачал головой и, тяжело вздохнув, отступил в темноту трюма. Отныне он чувствовал себя, как в ловушке, став добычей этого гнусного колдуна и пирата. Сам воздух «Голдсборо» разлагающе действовал на рассудок, и ни один из пассажиров уже не смог бы узнать в зеркале собственную душу. Торговца разрывало на части гнетущее чувство беспомощности, ведь они все были во власти этого жуткого человека, зависели от его прихотей и желаний, смиренно ожидая очередных подачек в виде еды, прогулок или лекарств, а впереди их ждала неизвестность, усугубляемая чувством безысходности из-за того, что кругом были только море, льды и ни единого корабля... - Благодарю вас, сударыня, - сказал старый врач и тихо, будто про себя, добавил на арабском, бросив вслед гугеноту быстрый взгляд: - Человек без воспитания - тело без души. - Лучше открытый упрек, чем тайная злоба, - парировала Анжелика, вспомнив арабскую поговорку. Она поняла слова эффенди в адрес ее друга, и ей отчего-то захотелось во чтобы то ни стало защитить его в глазах старца. Врач с интересом посмотрел на молодую женщину. - Кто сердится из-за пустяка, удовлетворяется пустяком, - продолжал он по-арабски, а в его взгляде блеснул неподдельный интерес. Анжелика поняла правила игры и с усердием принялась вспоминать долгие разговоры с Османом Ферраджи, который не только учил ее новому языку, но и основам восточного восприятия жизни. Великий евнух часто прибегал к этому способу, чтобы обогатить ее знания не только арабскими словами, но и пословицами, которые, как известно, подобно камням фундамента, составляют основу языка и культуры. - Лев остается львом даже в клетке, - нашлась она. - Пёс остается псом, если даже он вырос среди львов, а собачий лай не досаждает облакам, - последовал незамедлительный ответ. - Люди не любят того, чего не знают. - Лучший повелитель тот, кто умеет повелевать собой, - непринуждённо сыпал изречениями лекарь, точно угадывая то, что творилось сейчас на корабле и в сердце каждого пассажира. Анжелика вздохнула, признавая своё поражение, и опустила веки. - Но ведь иногда так тяжело оставаться самим собой, когда ты загнан в угол... - и чуть помедлив, добавила. - Если хозяин дома любит играть на тамбурине, то домочадцам приходится плясать. - Браво, сударыня, - улыбнулся врач, вновь перейдя на французский. - Ваше знание арабского языка и восточной мудрости не может не вызывать уважения, - и он чуть склонил голову в знак одобрения. Анжелика покраснела от столь неожиданной и лестной похвалы. Этот спокойный старец вызывал в ней почтение и глубокую симпатию, напоминая Великого евнуха, отчего его слова ей были вдвойне приятны. Она не без удивления и удовольствия отметила, как только что треснула непреодолимая преграда между ними, возникшая из-за их принадлежности к различным цивилизациям. Все это время огромный чёрный мавр терпеливо ожидал своего спутника и весело смеялся под любопытными взглядами окруживших его детей, скаля крепкие белые зубы. Он то и дело посматривал в сторону протестанских женщин, будто искал там кого-то, но никак не мог найти. Если бы эмигранты не были заняты будничной суетой, то заметили бы, как внезапно замер взгляд этого темнокожего великана, устремленный в дальний угол палубы, и взолнованно задрожали толстые лиловые губы... Искусные руки старого врача умело колдовали над ногой Анжелики, и вскоре она словила себя на мысли, что боль отступила. Арабский лекарь нанёс на ее лодыжку какую-то мазь и туго перебинтовал ногу. Затем, раскрыв свой небольшой переносной сундучок с лекарствами, он достал оттуда флакон с зеленой тягучей жидкостью и протянул его Анжелике: - А теперь выпейте этот бальзам и попробуйте как следует выспаться. Он снимет тяжесть с вашей головы и с вашего сердца. Молодая женщина, сжав пузырёк в руке, благодарно кивнула, а после молча следила за тем, как Абд-эль-Мешрат неспешно собирал свои вещи. - Я вижу в ваших глазах вопрос, сударыня, - отметил араб, не отрывая взгляда от своих склянок и коробочек с травами. - И уже довольно давно. Анжелика потупилась. Она никак не могла привыкнуть к почти мистической проницательности мусульман, и теперь была одновременно удивлена и смущена его верной догадкой. - Эффенди... - запнулась молодая женщина. - Почему ОН прислал вас? - Потому что вам нужна была помощь, - на этот раз просто ответил собеседник. - Но после того, что я ему сказала... - она закусила губу. - Нельзя остановить пения безумца, лепета ребенка и слов женщины, - снисходительно улыбнулся старец. - Если бы мой друг носил со злом в сердце все ваши слова и поступки, то вас и ваших друзей сейчас бы здесь не было, - и он со значением посмотрел на Анжелику. Его прямой и мягкий взгляд был исполнен глубокой мудрости и не лишенной лукавства доброжелательности. - Что вы имеете в виду? - непонимающе переспросила она. - Лишь то, что случайностей не бывает, а ноги ведут только туда, куда хочет человек, - раскланявшись, ответил врач и, не отрывая от неё внимательного взгляда, добавил, - туда же он направляет и свой корабль... *** После ужина пастор Бокер собрал эмигрантов на вечернее чтение Библии. Он, давно научившийся проникать в тайны человеческих душ, чувствовал, хотя и не говорил этого вслух, что его маленькой пастве угрожает какая-то опасность, идущая изнутри, и она, возможно, страшнее, чем тюрьма и казнь, которые грозили этим людям в Ла-Рошели. Слишком уж резко и неожиданно эти буржуа и ремесленники были оторваны от родного города, где они в большинстве своем жили богато и занимали прочное положение. И жестокий разрыв с привычным укладом обнажил то, что раньше было скрыто в их сердцах. Даже взгляды у ларошельцев стали иными. Гугеноты уселись подле него полукругом, и Анжелика с облегчением вздохнула, оказавшись наконец наедине со своими мыслями. Ей не давали покоя слова арабского лекаря, которые, несомненно, таили в себе какой-то скрытый смысл, и она интуитивно чувствовала, что эффенди сказал это неспроста. Признаться, она была удивлена, увидев личного врача Рескатора, и оттого теперь испытывала вину за то, что сказала ему там, на палубе. Нет, после его гнусной выходки с мэтром Берном он конечно же заслуживал и ее яростных взглядов, и гневных слов, и даже проклятий! Но... не смерти. Как бы не хотелось ей сейчас думать об этом, но именно он пришел к ней на помощь в самый сложный и безысходный момент ее жизни, несмотря на то, что она сожгла его корабль и стала причиной отказа от безграничной власти, несметных богатств, недосягаемого положения в коммерческой иерархии Средиземноморья... Анжелика закрыла глаза и оперлась головой о переборку. Как бы она не была зла на пирата, ей следует отдать ему должное: он снова спас ее вопреки всему... Но почему? Почему он - гордый, непобедимый Рескатор, сдался тогда? Почему дал Меццо-Морте эту нелепую клятву уйти навсегда лишь за то, чтобы узнать сведения о простой рабыне, как бы она ни была красива? Совершенное безумие… Ей вдруг вспомнились слова Роша, от которого она и узнала эту историю: "Никто не мог этого понять… Надо полагать, что вы внушили ему не просто желание, а... любовь". Щеки Анжелики запылали, и она словно наяву вновь услышала фразу, брошенную им напоследок: "Знаете, что я хочу пожелать вам? Чтобы Рескатор стал на якорь в Ла-Рошели и снова захватил вас". И тут же ей пришла в голову другая мысль, до того неожиданная, что она даже вздрогнула: "А что он, собственно, делал в окрестностях Ла-Рошели? Может быть, он знал, что я там? Только ли случай привел его в ту укромную бухту?". Ее сердце учащенно забилось, и Анжелика на миг забыла, как дышать. Так вот, что имел ввиду эффенди, вот что значили его последние слова - Рескатор приплыл туда за ней! Молодая женщина тряхнула головой: эта мысль несколько пугала ее и вместе с тем безудержно притягивала. "Меня увлекает волшебство этой истории", - стыдливо призналась она себе. Как забыть теплоту черной бархатной мантии, укрывавшей его, а также его глухой, чуть разбитый голос?.. Она напрягла память, чтобы вновь пережить тот мимолетный миг, когда увидела его на берегу Ла-Рошели. На фоне моря возникла мужская фигура, которую невозможно было разглядеть издали, видно было только, что это высокий человек в темной одежде и огромном черном плаще, раздуваемом ветром. Прямо Мефистофель! Она даже решила тогда, что сходит с ума, такой нереальной и невозможной казалась ей та встреча. Анжелика оказалась в каком-то безвоздушном пространстве, где ничего и никого не было, только она одна да мелькавший край черного плаща. Ее душа словно выскользнула из тела и унеслась туда, где мечты обретают ощутимые формы, а реальность исчезает. Каким-то образом она оказалась внутри этого облака фантасмагорий и видела его. Ей показалось, что она теряет рассудок, но он был там - такой близкий и настоящий... Анжелика провела рукой по горящему лбу и обнаружила, что все еще сжимает в ладони пузырек с лекарством, оставленный ей арабским врачом. Она ловко вытащила пробку и быстро выпила содержимое, слегка горьковатое на вкус. Настой горячей волной прокатился по ее горлу и растекся по телу блаженным теплом, донеся его до самых кончиков пальцев. Ее веки тяжелели, а тело словно окутало нежным ласковым облаком. Ее сердце все еще не отпускала тревога. Потребуется немало дней, прежде чем она сможет до конца осмыслить то, что с ней происходило на этом корабле. Каждый день она делала все новые открытия, которые так волновали и тотчас же страшили ее. Однако, когда она начала понемногу опускаться в туманные глубины сна, от всего этого дня в душе осталось только одно смутное чувство - надежда. Неужели это и правда все из-за этого восточного бальзама? Ведь, Абд-эль-Мешрат сказал ей, что он принесёт покой ее мятущейся душе. Глаза у нее начали слипаться, и уже сквозь лёгкую дымку сна до неё долетали слова из Священного писания: "Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать и время врачевать… Время любить и время ненавидеть…" Перед тем, как погрузиться в глубокий сон, она, укрываясь тёплым одеялом, подаренным ей Рескатором, успела подумать: "Когда же вернется оно - время любить?.."
Светлячок: Часть 6. Анжелика проснулась, чувствуя себя так, словно начала оправляться от тяжёлой болезни. Ее нога все ещё немного ныла, но от вчерашней усталости, давившей на плечи свинцовым покрывалом, не осталось и следа. Голова была светлой и ясной, а на душе царило блаженное спокойствие, заставившее ее, сладко потянувшись, довольно улыбнуться. Сколько она проспала и почему здесь так тихо? Нехотя разомкнув веки, Анжелика посмотрела на открытую неподалеку дверь, которая сейчас походила на четырехугольник из яркого солнечного света. Пассажиры собрались на палубе для утренней молитвы, и молодая женщина была рада возможности ещё немного побыть наедине с самой собой, в этом расслабляющем покое, которого она непременно будет лишена по возвращении протестантов. Она вновь прикрыла глаза. Впервые за долгие ночи ей не снились сны, которые в большинстве своём были кошмарами не желавшего отпускать ее прошлого. За этот год, проведённый в окружении гугенотов, сердце Анжелики, некогда истерзанное насилием и жестокостью, смогло наконец-то исцелиться, обретя покой и гармонию. Мирная картина жизни обычной служанки заслонила в ее памяти и сверкающие огни Версаля, и жестокую войну против короля, и даже ту скорбь, которую вызывали в ее душе мысли о черных руинах замка Плесси и о дотла разоренной и на долгие годы проклятой родной провинции Пуату... Но тёмными ночами, когда ей подолгу не удавалось уснуть, Анжелика, измученная и беззащитная, сдавалась, наконец, на милость забытья, и тени прежних ошибок вновь преследовали ее, пытаясь настичь и нанести свой сокрушительный удар. "Но только не сейчас, только не здесь..." - как молитву, еле слышно шептали ее губы, а глаза туманились непрошенными слезами. Усилием воли она усмирила воспоминания, причиняющие ей боль, и заставила себя улыбнуться новому дню, яркому солнцу и надежде, которая, несмотря ни на что, робким цветком распускалась в ее сердце. - Я смотрю, что вам гораздо лучше, сударыня, - раздался в тишине твиндека тихий голос, и Анжелика, очнувшись, увидела перед собой дружелюбный взгляд арабского врача. - Вы позволили утреннему взошедшему солнцу взойти и в вас тоже, - он коснулся ее лба, проверяя нет ли у неё жара, и, оставшись довольным результатом, опустился возле неё на колени. - Всегда смотри на вещи со светлой стороны, а если таковых нет - натирай темные, пока не заблестят, - как можно веселее ответила Анжелика, чья печаль и неясная тоска уже сменились ее обычной жизнерадостностью благодаря чудесному утру и заботливому старцу. - Клянусь Аллахом, что с таким настроем и моим лечением вы очень скоро станете на ноги! - он шутливо возвёл руки к небу. - Послушный и неунывающий пациент также важен для выздоровления, как и правильно подобранное лекарство. - О, и не говорите мне, сударыня, про покладистых больных, - лекарь многозначительно посмотрел на пустующее ложе мэтра Берна. - За последнее время вы у меня первая. Анжелика проследила за взором арабского врача, но решила промолчать. Да и что тут можно сказать? На деле женщины действительно более терпимы ко всякого рода недугам, ибо самой природой им уготована роль слабых и угнетаемых существ, которые находятся во власти и тени окружающих их мужчин. А в представлении мусульман, где даже голова лошади ценится выше, чем человеческая жизнь, они и вовсе люди второго сорта. Полоска света, падающая из открытой настежь двери в твиндек, вдруг разделилась на две части, словно ее разрезали темной огромной тенью. Анжелика бросила быстрый взгляд в ту сторону и увидела, что в дверном проеме появился мавр. Опираясь на свой украшенный серебром мушкет, Абдулла стоял полубоком, повернувшись телом ко входу, но лицо его было обращено на бак. Он неотрывно смотрел куда-то, казалось, даже не моргая. Тем временем личный врач Рескатора ощупал лодыжку молодой женщины и, удовлетворенно кивнув, достал из сундучка кувшин из прочного голубого фарфора с широким и длинным горлышком. Он поставил рядом маленькую глиняную чашу и, вынув нефритовую пробку, которая закрывала сосуд, налил в неё отливающую каким-то радужным цветом темную жидкость, которая выглядела маслянистой, и чей резкий запах был ни на что не похож. Анжелика, в нос которой ударил этот необычный аромат, отвлеклась от созерцания черного великана и, наклонившись вперед, чтобы получше рассмотреть необычный бальзам, не смогла сдержать изумленного возгласа: - Мумие?! Настоящее минеральное мумие! - Вы знакомы с этим таинственным элексиром? - не без удивления спросил ее врач. - Конечно! - воодушевилась она. - Солиман Бахтиари бей, посол Шахиншаха Персии, находясь с официальным визитом в Париже, преподнес в дар нашему королю это ценное вещество, - Анжелика на миг задумалась, пытаясь вспомнить, что же он расскзывал ей об этом персидском сокровище. - По словам посла, оно встречается только в Персии, и никто другой в мире не может похвастаться, что обладает им. Это дар Аллаха персидскому народу. Он очень редкий, поэтому доступен только суфиям и владыкам крови. Скалы, где сочится мумиё, охраняются шахской стражей. Каждый источник запирается пятью печатями главных наместников провинции, и они отвечают головой за каждую украденную каплю. - Вы не перестаете удивлять меня, сударыня, - захлопал в ладоши Мешрат, а в его глазах мелькнуло неподдельное восхищение. - Не каждый может похвастаться тем, что знает истинную ценность этого элексира, тем более человек, далекий от нашей культуры, - он принялся намазывать жидкое мумие на ее ногу, и чуть тише добавил: - Но как вам удалось выведать у перса эти сведения, ведь он, подобно всякому восточному мужчине, не склонен вести такие беседы с женщинами, да ещё и столь красивыми? Анжелика потупилась и опустила ресницы. Она чувствовала, как румянец начинает предательски заливать ее щеки, но ничего не могла с собой поделать. - Там, где дипломатия бессильна, остается женщина, - смущённо проговорила она. - А-ха-ха! - захохотал араб. - Воистину говорят: ум женщины в её красоте. - А красота мужчины в его уме, - закончила поговорку Анжелика. Лекарь посмотрел на собеседницу долгим взглядом: - Никто не осмелится сомневаться в том, что вы невероятно умны, - чуть подавшись вперёд, проговорил он. - Как и в том, что вы - необычайно красивы, эффенди, - в тон ему озорно ответила молодая женщина, и они весело рассмеялись. Общество арабского старца и его беседы были ей настолько приятны, что Анжелика сама не заметила, как уже обсуждала с ним лекарственные свойства растений, делилась своими рецептами и узнавала новые секреты врачевания. С некоторой досадой она отметила, что многие методы колдуньи Мелюзины весьма далеки от принципов арабской медицины, и старалась с особым тщанием запомнить как можно больше из того, что рассказывал ей мудрый старец. Кто знает, что ждёт их в новых землях, и какие знания окажутся необходимыми в их будущей жизни? В твиндек понемногу стали возвращаться его обитатели. Гугенотские женщины уже обжили свои закутки на нижней палубе и взяли за обыкновение ходить друг к дружке в гости. Вот и теперь госпожа Маниго и госпожа Мерсело сели в своем углу вместе с двумя соседками и принялись вязать в ожидании завтрака. Их мужья в обществе Берна и Ле Галля что-то бурно и запальчиво обсуждали, но стоило им войти, как они тут же замолчали, осторожно озираясь на Анжелику и ее собеседника. За ними, смеясь и толкаясь, вбежали дети. Раскрасневшиеся от утреннего жгучего солнца они выглядели очень воодушевленными и веселыми. - Ах, мама, какое солнце! - подбежала к ней Онорина вместе с Севериной. - Я поймала для тебя зайчика, - и она протянула матери свой маленький кулачок. - Он там! Девочка стала медленно открывать один палец за другим, боясь по неосторожности выпустить свою добычу, но, как только она терпеливо раскрыла руку, то, к своему изумлению, обнаружила, что ее ладошка пуста. - Наверно, я выронила его, когда натолкнулась на этого великана, - раздосадовано протянула она, мотнув головой в сторону мавра. - Ничего, моя радость, зайчикам лучше жить возле солнышка, а не в этом темном месте, - Анжелика успокаивающе погладила дочь по голове и, поцеловав детскую пухлую щечку, вновь посмотрела на стражника, который продолжал неподвижно стоять возле дверей, будто темное изваяние, одетое в развеваемый ветром белоснежный бурнус. Последними в каюту неспеша спускались протестантские девушки, круг которых замыкала юная Бертиль. Они тихо хихикали и, весело перешептываясь, подталкивали друг друга. Проходя мимо Абдуллы, дочь господина Мерсело бросила быстрый взгляд в угол, где разместилась ее семья и, словно ненароком, задела мавра плечом, а затем, притворно извиняясь, одарила его ослепительной улыбкой, открыв прелестные жемчужные зубки. Ее подружки прыснули, смущенно опуская глаза, и, не оборачиваясь, засеменили к своим местам. Мавр задрожал всем телом. Глаза его вспыхнули, а губы, отвечая на улыбку Бертиль, как-то странно растянулись. Его лицо африканского идола было неизменно обращено к предмету его вожделения - белокурой девственнице, которая уже несколько дней как разбудила в нем желание, тем более жгучее, что он давно не имел женщины, ибо много дней находился в море. От этого взгляда у Анжелики по спине пробежал знакомый холодок. Так глядели на нее сотни глаз на невольничьем рынке в батистане, когда она, униженная и обнаженная, была представлена на общее обозрение ценителей женской красоты. Она никогда не забудет эти липкие и полные похоти красноречивые взгляды, когда всякому искушенному человеку было ясно, что у смотрящих на уме... Анжелика повелительно бросила мужчине по-арабски: - Что ты тут делаешь? Поди прочь, твое место подле твоего господина. Абдулла вздрогнул, словно вдруг пробудился ото сна, и с удивлением посмотрел на женщину, которая заговорила с ним на его языке. Потом под взглядом зеленых глаз Анжелики на его лице отразился страх, и он ответил, точно ребенок, пойманный на запрещенной шалости: - Я сопровождаю эффенди. Я жду, чтобы последовать за ним. - Я уже закончил, сударыня, - вмешался Абд-эль-Мешрат, поднимаясь. - Я приду к вам вечером, а пока - отдыхайте. - Шукран*, - ответила женщина, провожая врача и его охранника внимательным взглядом до тех пор, пока за ними не закрылась дверь. - Этот негр… - прошептала испуганная Северина, которая все это время сидела возле них, - Госпожа Анжелика, вы заметили? Он смотрел на Бертиль так, словно хотел съесть ее живьем. *** - Вам не следует вести себя столь безрассудно, Бертиль, - аккуратно начала Анжелика, когда все снова разбрелись по своим делам после завтрака. Молодая женщина хотела предупредить и образумить эту взбалмошную юную особу, которая в силу возраста ещё не могла понять всех последствий своего легкомысленного поведения. Дабы не привлекать к разговору лишнее внимание, она попросила Онорину подозвать к ней девушку под предлогом помощи. - О чем вы? - воскликнула дочь господина Мерсело, наивно тараща свои голубые глаза. - Я вас не понимаю. - Вы привлекаете внимание мужчин, а это неблагоразумно. - Мужчин? Каких мужчин? - голос Бертиль вдруг сделался пронзительным. - Вы прекрасно знаете, о ком я говорю, - начала раздражаться Анжелика, отметив, что эта хитрая девчонка и не думает стыдиться. - Про мавра, охраняющего капитана корабля. - Ax, этот, - протянула она, будто только сейчас вспомнила о существовании Абдуллы. - Ну, этот не в счет. А я-то думала… И она рассмеялась серебристым смехом, который зазвенел, словно колокольчик. - Я знаю, что он мною любуется. Он приходит каждый вечер, когда мы собираемся на палубе и при удобном случае подходит ко мне. Он подарил мне несколько безделиц: стеклянные бусы, серебряную монетку. По-моему, он принимает меня за богиню. Мне это нравится. - Вы заблуждаетесь. Он принимает вас за то, что вы есть, иными словами… Анжелика решила не продолжать, чтобы не смущать сидящую подле неё Северину, которая после ухода мавра так и осталась здесь, словно чувствовала, что только Анжелике под силу развеять ее неясные страхи. - Будьте осторожнее, Бертиль, - мягко повторила она. - Поверьте мне, когда у вас будет побольше опыта, вы поймете истинный смысл этого восхищения, которое так вам льстит, и покраснеете за свое нынешнее поведение. Бертиль не стала дожидаться, когда у нее будет побольше опыта, и сразу же покраснела до корней волос. Ее миловидное лицо исказила злобная гримаса. - Вы говорите так из ревности… Потому что он смотрит на меня, а не на вас… Теперь вы уже не самая красивая, госпожа Анжелика, скоро самой красивой стану я - даже в глазах тех мужчин, которые сегодня все еще восхищаются вами! - Ох, какая же вы дурочка, - снисходительно улыбнулась Анжелика. - Тогда, полагаю, вы не будете против, если я расскажу все вашему отцу? Угроза подействовала. В том, что касалось соблюдения благопристойности, мэтр Мерсело шуток не любил, а когда речь шла о его единственной обожаемой дочери, и вовсе был до крайности щепетилен. Бертиль, которой уже давно не давала покоя зависть, на миг осеклась, но не желала признать себя побежденной. - Я знаю, почему вы досадуете, - снова заговорила она. - Хозяин корабля больше не удостаивает вас своим вниманием. А между тем, всем известно, что вы проводили ночи в его каюте. Но после вашей вчерашней ссоры он даже не пожелал навестить вас, - Бертиль нервно рассмеялась. - Похоже, что отныне ваш удел - это общество дряхлых старикашек, - и, с видом беспрекословной победительницы, она зашагала прочь. Анжелика устало вздохнула: бедные дети, они еще ничего не понимают в жизни, однако так смело рассуждают о ней. "Наверное, я тоже была такой в семнадцать лет, - вдруг подумалось ей, - гордой, самоуверенной и... красивой". Язвительные слова юной гугенотки посеяли в Анжелике сомнения, и она вдруг отчётливо почувствовала, как ею постепенно овладевает страх: "Неужели, я постарела? Должно быть, последние недели как-то сразу меня состарили, ведь перед нашим бегством из Ла-Рошели я так измоталась от всех этих забот и тревог". Она оглядела свои загрубевшие, потрескавшиеся руки, руки служанки, на которой лежит вся домашняя работа, и поспешила спрятать их в складках юбки. Есть отчего прийти в ужас... Она никогда не придавала чрезмерного значения своей красоте. Разумеется, как всякая женщина со вкусом, она о ней заботилась и старалась ее сберечь, но у нее никогда не было и тени страха, что ее красота может увянуть. Ей казалось, что этот дар богов, хвалы которому она привыкла слышать с детства, будет с нею всегда и не иссякнет всю ее жизнь. И только сейчас она впервые почувствовала, что ее красота не вечна. И ощутила потребность немедленно убедиться в том, что по-прежнему хороша. Вне себя от волнения она спросила стоявшую неподалёку подругу: - Абигель, у вас есть зеркальце? Зеркальце у Абигель имелось. Только она, эта мудрая дева, числившая опрятный вид и аккуратно надетый чепчик в ряду добродетелей, догадалась взять с собой эту необходимейшую вещицу, о которой кокетки в суматохе забыли. Абигель протянула зеркальце Анжелике, и та жадно вгляделась в свое отражение. "У меня есть несколько седых волос, это я знаю, но под чепцом их не видно". Она провела пальцем по скулам. Разве ее черты оплыли или огрубели? Нет. Правда, щеки немного впали, зато свежий воздух, как всегда, разрумянил их. Разве этим жарким, здоровым румянцем, так выделявшим ее среди других дам, не восхищались в Версале, разве не завидовала ему госпожа де Монтеспан? Ведь за эти годы она столько всего пережила. Ей приходилось сражаться за жизнь, за своё имя, за детей и даже за свои мечты... "Что ни говори, а жизнь не могла не наложить на меня своего отпечатка". - Абигель, скажите мне откровенно - можно ли еще назвать меня красивой? - Вы самая красивая женщина, какую я когда-либо встречала, - ответила прдруга безразличным тоном, - и вы это отлично знаете. Достаточно посмотреть, как к вам влечет мужчин - всех, даже тех, кто не отдает себе в том отчета, - продолжила Абигель. - За что бы они ни брались, они хотят услышать ваше мнение, ваше согласие.., или хотя бы увидеть на вашем лице улыбку. Есть среди них и такие, кто желал бы, чтобы вы принадлежали только им. Взгляд, который вы дарите другим, причиняет им боль. Перед нашим отплытием из Ла-Рошели мой отец часто говорил, что, взяв вас с собой, мы подвергнем наши души ужасной опасности… Он уговаривал мэтра Берна жениться на вас до того, как мы пустимся в плавание, чтобы из-за вас не возникали споры… Анжелика слушала эти откровения очень внимательно. Она снова взяла маленькое, скромное зеркальце и сосредоточенно в него всмотрелась. - Мне кажется, он ждал вас сегодня там, на верхней палубе, - склонившись, тихо проговорила Абигель. - Кто? - недоумевающе спросила Анжелика, оторвавшись от своего отражения. - Хозяин корабля. - С чего вы это взяли? - ее голос слегка дрогнул. Молодая гугенотка присела возле растерянной подруги на солому и накрыла ладонью ее пальцы, сжимающие зеркальце. - Госпожа Анжелика, вам нехорошо? - обеспокоенно проговорила Абигель. - Вы стали белее полотна, принести вам воды? - Нет, не стоит, со мной все в порядке, - удержала ее за руку собеседница. - Лучше расскажите, почему вы решили, что Рескатор ... искал со мной встречи... - запнулась Анжелика, не в силах совладать со своими чувствами. - Я не знаю, быть может, я ошиблась... - начала молодая гугенотка, - но после вчерашней вашей размолвки, я не знала, в каком расположении духа будет наш капитан, поэтому пристально наблюдала за ним, - Абигель запнулась, почувствовав, как Анжелика крепко стиснула ее руку. - Как только мы запели, он вышел на балкон своей каюты, скользнул по нам взглядом, и мне показалось, всего на миг, что его глаза задержались на открытой в наш твиндек двери. Он простоял так совсем недолго и вскоре ушёл. Слова дочери пастора так взволновали Анжелику, что она даже не сразу заметила, как во время рассказа буквально вцепилась в ладонь подруги. Извинившись, она поспешно разжала пальцы и опустила глаза. - Вы считаете, что он не подвергнет меня наказанию за сказанное? - чуть дрогнувшим голосом спросила Анжелика. - О, по-моему, он совсем не страшный, - покачивая головой, прошептала Абигель и устремила на Анжелику свой ясный и умный взгляд. Молодая женщина улыбнулась уголком рта. Она была благодарна дочери пастора за ее добрые слова и искреннюю поддержку. Признаться, несколько раз, после вчерашнего разговора с арабским врачом, Анжелика думала о том, что ей рано или поздно придётся объясниться с Рескатором. Но ее разрывали на части гордость и страх, и она, малодушно списав все на больную ногу, с огромным облегчением откладывала эту неминуемую встречу. Станет ли он слушать ее? Что скажет в ответ? Быть может, просто посмеётся над ней, или же снова наговорит дерзостей. Анжелика не знала, чего ждать от этого таинственного ренегата. Ей были непонятны его равнодушная снисходительность и его стремление унизить ее. Разве могла она предположить, что после брошенных ею проклятий, он не просто тут же не запрет ее в нижнем затхлом трюме, где держат преступников и смутьянов, но еще и пришлет к ней своего врача? Анжелика имела дело с пиратами, и в прошлый раз они вовсе не церемонились с ней..., но Рескатор не был похож ни на одного из них. И от этого ей становилось не по себе: она никак не могла разгадать этого мужчину и инстинктивно чувствовала, что у него для неё припасено ещё немало загадок... Анжелика рассеянно скользила взглядом по стенам, зачехлённым пушкам, лицам своих спутников. Вот Онорина и Лорье играют в прятки, умудряясь найти место, где можно было бы остаться незамеченным среди такой толпы народа. Ее дочь жульничает, открывая один глаз, чтобы посмотреть, где скрылся ее друг, и, уличённая в нарушении правил игры, с видом оскорбленной императрицы залазит в свой гамак, зная, что добродушный мальчишка тут же придёт звать ее назад. Вот глупышка Бертиль секретничает со своим подругами, шепча им что-то, отчего девушки заливаются краской и приглушенно смеются. А вот мужчины - господа Мерсело и Маниго, Ле Галль и мэтр Берн - стоят в стороне ото всех, и по их сосредоточенным лицам можно понять, что говорят они о чем-то в крайней степени важном. Она смотрела на своего бывшего хозяина и не узнавала его. Какая глубокая пропасть пролегла между мирным торговцем-гугенотом, сидящим с пером и чернильницей над бухгалтерскими книгами, и этим мужчиной, способным отринуть своё прошлое и пойти ради неё на верную смерть. Она так привыкла к нему, к его компании и заботе, к тому покою, которым он окружал всех вокруг себя, что и подумать не могла о том, как сложится ее жизнь вдали от его семьи. Он всегда рядом и на него всегда можно было положиться. Он любит ее так сильно, что готов сделать ее своей женой перед Богом, несмотря на все то, что он знает, или, наоборот, не знает о ее прошлом. Для человека столь строгой нравственности это не шутка, это свидетельство подлинной любви. Мэтр Габриэль показался ей вдруг очень близким, будто он в какой-то мере принадлежал ей, и у ошеломленной Анжелики вдруг мелькнула нелепая, неподобающая мысль: "А ведь он мог бы быть моим любовником…" Она встретилась с ним взглядом и тут же поспешила отвести глаза, боясь, как бы он не догадался, о чем она только что думала. Остаток дня Анжелика решила провести в заботах. Домашние дела всегда успокаивали ее, отвлекая от тяжёлых дум, и она принялась чинить да штопать прохудившиеся вещи. Время от времени к ней прибегали дети, чтобы она разрешила их очередной "важный" спор, подходила Абигель справиться, не нужно ли ей чего-нибудь, бросал красноречивые взгляды мэтр Берн... После их последнего разговора им больше не удалось побыть наедине, и они лишь учтиво обменивались любезностями. Когда матросы внесли большую лохань с исходящим от неё аппетитным ароматом, торговец спросил у Анжелики позволения отужинать в ее обществе. Она была рада его предложению, и они, как в старые добрые времена, усевшись в кругу детей, с теплотой вспоминали, как славно они трапезничали в Ла-Рошели. - Вы говорите о тех случаях, когда ворчали на меня за то, что я слишком радею о вашем столе и ввожу ваших детей в грех обжорства? - поддела его Анжелика. - С каким бы удовольствием я сейчас предался этому греху! - с грустной улыбкой признал Габриэль Берн, размешивая в тарелке жидкий суп. После ужина гугеноты вновь отправились на верхнюю палубу. Погода на море могла перемениться в любую минуту, поэтому и команда, и пассажиры старались ловить каждое благоприятное затишье, чтобы вволю надышаться свежим воздухом. Кто знает, что их ждет завтра: дождь, буря, холод, а может, и сама смерть... В сопровождении мавра, как и обещал, к Анжелике снова пришёл Абд-эль-Мешрат. - Ну что, сударыня? - начал он, осматривая ее ногу. - Не будете ли вы так любезны составить мне компанию? - Для чего? - удивилась Анжелика. - Для вечерней прогулки. Вам не помешает побыть на воздухе, да и ваша нога уже почти в полном порядке. Молодая женщина в замешательстве посмотрела на врача. Ее разбирали противоречивые чувства: она очень хотела наконец выйти из этого душного твиндека и подставить лицо морскому ветру, почувствовать его холодок на своих губах и вдохнуть полной грудью свободу безбрежного простора, но она еще и очень боялась... боялась встречи с НИМ. - Вы не созданы для страха, - словно прочитав ее мысли, произнёс старец и предложил свою руку. Как бы ни хотелось ей сейчас найти причину, для того, чтобы остаться, Анжелика не могла отказать эффенди и тем самым признаться в своей трусости. Нерешительно ступив на ногу, она вдруг с изумлением осознала, что боли почти нет. Ее тело ломило от долгого лежания, но в лодыжке она чувствовала лишь небольшое неудобство из-за повязки. Она изумлённо посмотрела на довольное лицо лекаря и, нервно сглотнув, приняла его руку. На верхней палубе, этой "главной улице" корабля, зажатой между ютом, баком, фальшбортом и различными мостками, уже сгущались сумерки. Сбившиеся в кучу, словно стадо овец, протестанты в своих темных одеждах почти сливались с окружающим мраком. Слышалось только, как они бормочут молитвы. Но, посмотрев вверх, на балкон апартаментов капитана, где все оконные стекла, словно рубины, сияли алым, Анжелика увидела Рескатора, и сердце ее учащенно забилось. Он стоял, освещенный последними лучами заходящего солнца, в черной маске, непроницаемый, загадочный. Она неотрывно следила за тем, как он неспеша начал спускаться по трапу. Несмотря на пронизывающий ветер, ей стало невыносимо жарко. Она пылала, словно в лихорадке, а жар, сотканный из стыда, гордости и страха, горячей волной охватывал все ее естество. - Несправедливость человека поражает его самого, - прервал тишину араб, - а вечернее слово всегда можно стереть дневным. - Откуда вы ...? - пробормотала Анжелика, переводя растерянный взгляд с капитана корабля на своего собеседника. - Ваш взгляд сейчас говорит красноречивее всяких слов, дитя мое, - похлопал ее по ладони, лежащей на сгибе его локтя, Мешрат. Анжелика отвернулась к океану и посмотрела вдаль. Она не хотела, чтобы эффенди в очередной раз прочитал в ее глазах то, в чем она так отчаянно отказывалась себе признаться... "Мы плывем на одном корабле, несущем нас по океану, и это заставляет нас встречаться вновь. И мы не можем убежать друг от друга, и делать вид, что ничего не произошло". - С вашего позволения, сударыня, но мои старые кости требуют, чтобы я вернулся к себе в каюту, - прервал ее мысли врач. - Проводить вас к вашему месту? Анжелика только теперь заметила, что арабский лекарь укутался в свой бурнус по самый нос, и отругала себя за свою невнимательность. - Конечно, эффенди, идите. Со мной все будет в порядке, я еще немного побуду здесь, под этим ночным прекрасным небом, - улыбнулась она краешком губ. - Помните, сударыня, вовремя сказанное слово стоит целого верблюда, - добавил он напоследок. Провожая взглядом Абд-эль-Мешрата, Анжелика увидела, что Рескатор стоит у подножия трапа, ведущего на капитанский мостик и беседует с Ле Галлем и тремя его друзьями. Она разгладила свое убогое платье и долго рассматривала темную грубую ткань. Хотя слова Абигель и арабского лекаря несколько успокоили ее, страх все ещё не отступал. Слишком много загадочного оставалось в человеке, к которому она хотела приблизиться, слишком много такого, чего она не знала и не могла понять. "Эффенди прав, рано или поздно мы должны будем объясниться. Каков бы он ни был, он все же рисковал свои судном, своей жизнью, своими людьми ради нас, ради меня..." Собрав все свое мужество, Анжелика, убедившись, что Рескатор остался один, отважилась подойти к нему и заговорить. - Вчера я сказала вам страшные слова. После всего случившегося, я была сама не своя. Я хочу извиниться перед вами, - произнесла она сдавленным от волнения голосом. Небрежно поклонившись ей, он ответил: - Благодарю вас за любезный поступок, хотя в нем нет ни малейшей нужды. Вам подсказало его чувство долга, однако он не может заставить меня забыть ваши вчерашние слова, которые, впрочем, имели одно несомненное достоинство - они, по крайней мере, были искренни. Поверьте, я прекрасно вас понял. - Я... не хотела..., - выдохнула она. Под его пронизывающим взглядом Анжелика терпела адские муки. Ей хотелось сказать что-то еще, но она никак не могла подобрать нужных слов. Ее парализовал страх, и она в смущении опустила ресницы, которые пушистой тенью коснулись ее щек. - Как ваша нога? - чуть помедлив, спросил Рескатор. - Хорошо, - не поднимая глаз, ответила она. - Спасибо за то, что прислали ко мне своего врача. - Не стоит благодарностей, - ровно проговорил он. - Как хозяин этого судна, я обязан заботиться о здоровье каждого пассажира. Она вдруг бросила на него странный взгляд: в нем были одновременно и боль, и гнев, и разочарование... Порыв морского ветра обдал ее холодом, и в попытке защититься и от этой недружелюбной стихии, и от этого черствого пирата Анжелика зябко обхватила себя руками за плечи. - Да, конечно, - еле слышно отозвалась она. Вот так, его поступок был лишь данью ее статусу гостьи этого судна, не более. А она, как наивная молодая простушка, вроде Бертиль, уже успела надумать себе всякое... Какая же она дура! Анжелике вдруг стало неописуемо стыдно за свои романтичные мысли и нелепые фантазии, и она была готова провалиться сквозь землю, лишь бы как можно скорее оказаться подальше отсюда. Запахнувшись в плащ, она молча развернулась и направилась в свой укромный тёмный уголок, где ей сейчас было самое место... ________________________________ *Шукран/шокран - по-арабски "спасибо".
Светлячок: Часть 7. Ночь настигла «Голдсборо» быстро и стремительно. Едва сверкнула последняя полоска заходящего за горизонт солнца, как в следующий миг все вокруг будто залило темными чернилами. Шебека лениво колыхалась на приветливых волнах, по-матерински ласкающих борт корабля, мелодично убаюкивая пассажиров. Ничто не предвещало бури, все вокруг тонуло в тишине и размеренности, но на душе у Жоффрея де Пейрака было неспокойно. Он чувствовал исходящую от невидимого во мраке моря тяжкую, гнетущую тоску, и ту томительную тревогу, что поражала сердца древних викингов и всех моряков мира, у которых хватало отваги доплывать до края света, держа курс на неподвижную Полярную звезду. Капитан корабля сидел в своём кресле, закинув ноги на широкий стол, и курил трубку, неспешно выпуская изо рта клубы дыма. В каюте почти не было света. Лишь единственная свеча одиноко сражалась с окружавшей ее темнотой, тщетно пытаясь разогнать сгустившиеся вокруг мрачные тени. Ее пламя рисовало на стене абрис человеческого лица: длинный ровный нос, чувственные губы, взъерошенные пряди волос. В этом портрете не было красок, не было жизни - лишь одна чернота... Жоффрей де Пейрак, некогда граф де Моренс д’Ирристрю, некоронованный властелин розового города на Гаронне, думал о своей новой жизни. Он вспоминал о чудесном спасении, о дружбе с Абд-эль-Мешратом, выздоровлении, ставшим возможным лишь благодаря необычайному врачебному искусству арабского ученого, отношениях с Мулеем Исмаилом, который сначала послал его разрабатывать месторождения золота в Судане, а после отправил с посольской миссией к турецкому султану. Наконец, организация торговли серебром, сделавшая его одним из самых знаменитых корсаров Средиземного моря… Он пережил немало захватывающих, вдохновляющих приключений, и каждый день приносил его жадному уму множество новых знаний. Он не сожалел о прожитой им жизни! Ни о чем - даже о своих поражениях и неудачах. Все, что он вытерпел или предпринял, казалось ему интересным, все это, по его мнению, стоило познать и даже пережить заново - он не отказался бы ни от чего, в том числе и от неизвестности, которая маячила впереди. Мужчина - если он действительно мужчина - чувствует себя уверенно в гуще любых приключений и даже катастроф. У мужского сердца жесткая оболочка. Мало есть на свете такого, от чего оно не могло бы оправиться. У женщин сердца более ранимы - даже у тех из них, которые умеют мужественно переносить невзгоды и страхи. Смерть любви или смерть ребенка может навсегда погасить в них радость жизни. Странные существа женщины - одновременно уязвимые и жестокие. Жестокие, когда лгут, и еще более жестокие, когда говорят искренне. Как Анжелика вчера, когда бросила ему в лицо: «Лучше бы вы сгорели тогда вместе со своим кораблем»... Он потянулся за наполненным до краев бокалом. Осушив его до дна, Пейрак налил себе ещё один. Как же она смотрела на него! Сколько ненависти и презрения было в этом взгляде. Он мог поклясться, что, если бы у неё была возможность, то она, не задумываясь, уничтожила бы его на месте. Совсем как тогда, в их первую брачную ночь, когда его юная испуганная жена с вызовом бросила, что никогда не будет принадлежать ему... Губы Пейрака дрогнули в грустной улыбке: она пожелала ему сгореть, сама не ведая, что вся его прежняя жизнь сгинула в огне пятнадцать лет назад, и теперь от неё не осталось даже пепелища. Как же давно это было, словно не с ним, а с кем-то другим, и лишь лицо и шрамы - вот и все, что осталось общего у него с тем молодым графом Тулузским. Теперь он был всего лишь Рескатором, корсаром, просоленным морскими ветрами, закаленным жизнью, полной опасных приключений, битв, интриг, ненависти людей, которые борются друг с другом то огнем и мечом, то прибегая к иному оружию - золоту или серебру. И Анжелика тоже стала другой, непохожей на ту женщину, которая некогда заставила его страдать... Черная тень на стене вдруг поползла вверх и скрылась в темном углу. От табачного дыма в каюте стало душно, а, быть может, это непрошенные воспоминания, бесцеремонно заполняя собой хозяйскую комнату, забирали весь воздух, отчего в каюте стало трудно дышать. Пейрак подошёл к окну и, открыв створку, впустил в салон соленый морской воздух. Снова лишь от одной мысли об Анжелике он терял своё хваленое хладнокровие: как и пять лет назад на невольничьем рынке, когда ему хватило одного лишь взгляда, чтобы забыть о благоразумии; как и пару недель назад, когда он примчался в Ла-Рошель, едва поговорив с Роша; как и вчера, когда, увидев ее слезы, он не смог сдержать внезапно нахлынувшего порыва чувств. Неужели и теперь, когда они оба так изменились, он опять начнет терзаться тоской и сожалениями, от которых, как ему казалось, он давно излечился? Ничего не менялось... Жоффрей с силой стукнул по оконной раме, и разноцветные витражи, гулко задрожав, отозвалось жалобным звоном. Как и тогда, в Кандии, он начал с ожесточением клясть свою участь. Она убежала от него, и пяти прошедших с тех пор лет оказалось достаточно, чтобы он потерял ее навсегда! Правда, судьба опять привела ее к нему, но лишь после того, как превратила в совсем иную женщину, в которой уже стерлось все то, что в свое время дал ей он. Он бы принял ее куда лучше, предстань она перед ним малодушной, дрожащей от страха, низко павшей - только не такой, как сейчас: незнакомкой, в которой не осталось ничего от ее прошлого. Низко павшей… Но ведь она и в самом деле пала - ниже некуда. Женщина, которая столько лет шаталась Бог знает где, равнодушная к судьбе своих сыновей, и которую он нашел с внебрачным ребенком на руках, рожденным от неизвестного отца. Итак, ей было недостаточно этой ее безумной одиссеи на Средиземном море, в которую она ринулась ради встречи с любовником. Всякий раз, когда он появлялся, чтобы вытащить ее из очередной переделки, она исхитрялась сбежать от него, очертя голову - и только для того, чтобы ввергнуть себя в еще большие опасности: Меццо-Морте, Мулей Исмаил, побег из гарема в дикие горы Риф... Можно подумать, что ей доставляет удовольствие коллекционировать самые жуткие авантюры. Безрассудство, граничащее с глупостью. Увы, надо примириться с очевидностью - Анжелика глупа, как и большинство женщин. Казалось бы: вышла невредимой из всех передряг - вот тут бы и угомониться. Так нет же - бросилась поднимать восстание против короля Франции! Что за бес в нее вселился? Какой дух разрушения? Разве женщине, матери, подобает вести в бой войска? Неужели нельзя было тихо сидеть за прялкой в своем замке, вместо того, чтобы лезть на рожон, отдавая себя на поругание солдатне? Или даже, на худой конец, продолжить свои амурные похождения в Версале, при дворе короля? Никогда нельзя позволять женщинам самим управлять своей жизнью. Анжелика, к несчастью, не обладает той похвальной мусульманской добродетелью, которую он научился уважать - умением отдаваться иногда на волю судьбы и не противиться непобедимым силам Вселенной. Нет, Анжелике нужно самой направлять ход событий, предвидеть их и изменять по своему усмотрению. Вот он, ее главный изъян. Она чересчур умна для женщины! Дойдя до этой мысли, Жоффрей де Пейрак обхватил голову руками и сказал себе, что ничего, абсолютно ничего не понимает ни вообще в женщинах, ни в своей собственной жене. Великий учитель искусства любви Ле Шаплен, к чьему знаменитому трактату так любили обращаться трубадуры Лангедока, все же не сумел дать в нем ответы на все вопросы, ибо и он недостаточно знал жизнь. Вот и граф де Пейрак, хотя и перечитал горы книг, изучил философские доктрины и проделал за свою жизнь бесчисленное множество научных экспериментов, все-таки не смог постичь всего. Сердце человеческое - что не бывший в деле воск, каким бы всезнающим этот человек себя ни воображал… Он осознал, что за последние несколько минут обвинил свою жену и в том, что она глупа, и в том, что чересчур умна, и в том, что она отдалась королю Франции, и в том, что боролась против него, и в том, что она постыдно слаба душой, и в том, что чрезмерно сильна и деятельна, - и вынужден был признать, что весь его картезианский рационализм, который ему так нравилось считать своей жизненной философией, в конечном счете оказался бессилен, и что он со всем своим здравым мужским умом не способен разобраться в себе самом... Жоффрей де Пейрак не заметил, как свет от огарка оплывшей свечи сменился розовыми отблесками рассвета. Теперь вся комната была пронизана яркой паутиной солнечных лучей, в которой он все так же неподвижно сидел, изредка выпуская изо рта табачный дым, словно коварный паук, хитро плетущий свои сети. Только вот незадача: он сам угодил в собственную паутину. Капитан вздрогнул, когда до его слуха с верхней палубы донеслись протяжные псалмы, удивительно созвучные дыханию волн и торжественному величию океана. Всякий раз услышав их, он досадовал на себя за то, что нервничает и теряет самообладание. «Эти протестанты переходят все границы. Но запретить им петь? Нет, не могу…» Он резко поднялся на ноги и машинально надел маску. Это движение было настолько привычным, что он даже не замешкался. Взяв секстант, Жоффрей де Пейрак вышел на трап и сразу же увидел, что протестанты уже заканчивали свое молитвенное собрание. Опершись на позолоченные перила мостика, он смотрел вперед и не мог оторвать взгляда от тёмного прямоугольника, который выделялся в утреннем свете. Это была открытая настежь дверь, за которой размещались гугеноты. Там, среди этих людей, чью враждебность он ощущает, живет Анжелика. С кем она - заодно с ними и против него? Или, как и он сам, одинока меж двух миров? И не принадлежит ни к одному, ни к другому?.. Ругая себя за эту слабость и блажь вновь увидеть ее хоть на миг, Рескатор вошел в каюту и принялся ожесточенно мерить ее шагами. Необъяснимая тревога вкупе с тоской вновь не давали ему покоя. Впервые за все время, что он плавал по морям, что-то на корабле ускользало из-под его власти. Какая-то незримая граница разделила «Голдсборо» надвое. Матросы тоже были встревожены, потому что понимали - капитан чем-то озабочен, и уже не в его силах было их успокоить. Груз всех этих десятков человеческих жизней, за которые он был в ответе, вдруг навалился на него всей тяжестью и грозился лишить его сил. Пейрак подошел к столу и взял один из кусков сереброносного свинца. Он держал камень в руке, машинально прикидывая его вес, и мало-помалу тягостные мысли отступили. У него снова есть дело - а это уже много! Перспектива многолетнего труда на девственной земле, где его целью будет изучение тайн природы, поиск ее скрытых сокровищ и возможностей их использования с наибольшей отдачей. Ему уже не раз доводилось подходить к перекресткам жизни, когда кончался один этап пути и надо было искать другое направление и все начинать заново. Правда, в глубине души он всегда знал, что на самом деле вовсе не начинает заново, а только продолжает давно намеченный путь, мало-помалу открывая таящиеся на нем неведомые горизонты. И все же каждый раз он должен был отказываться от привычного образа жизни, как змея сбрасывает старую кожу, и оставлять позади прежние привязанности и дружеские связи. Но он всегда смело шел вперед, радуясь новым возможностям и неразгаданным тайнам, с верой в то, что жизнь не одна, что жизней много. И эту веру он, словно знамя, пронес через весь свой жизненный путь вместе с неизбывной тоской, от которой с радостью бы избавился, но она снова и снова нагоняла его, как бы быстро он не бежал, и находила везде, куда бы он не последовал. Эта тоска всегда была вызвана одним и тем же - сознанием, что он потерял Анжелику. Остальное, он повторял себе это сотни раз, он перенес легко: телесные муки, изгнание, разорение. Он бы выдержал все, что угодно, - ведь тогда у него была она. Она была его единственной слабостью. Единственной женщиной, которая заставила его страдать. Жоффрей тяжело опустился в кресло. Он никогда не забудет тот день... Это было на Крите, в окрестностях Кандии, когда он получил письмо от отца Антуана, в котором его друг кратко и довольно сухо поведал о том, что Анжелика сочеталась браком со своим кузеном - голубоглазым красавцем, маршалом Франции маркизом де Плесси-Бельером, родила от него сына и отныне имеет должность при дворе. Его первым побуждением было не верить. Этого не может быть, это невозможно!.. Затем очевидность произошедшего начала становиться все яснее и яснее по мере того, как с глаз его словно спадала пелена, и он осознавал, насколько наивно было с его стороны не подумать о подобной развязке. И правда, что могло быть естественнее? Разве стала бы юная, блистающая красотой вдова хоронить себя в старом провинциальном замке и ткать покрывало, подобно Пенелопе? Быть окруженной толпой поклонников, жаждущих ее любви, вступить в новый брак, красоваться при дворе - вот что было назначено ей судьбой. Почему он не додумался до этого раньше? Почему не приготовился к этому удару? Почему сейчас так страдал? Любовь притупляет разум. Любовь делает человека слепым. И только ученый граф де Пейрак об этом не догадывался. Да, Анжелика была его творением, он изваял ее по своему вкусу, но означало ли это, что она уже никогда не выйдет из-под его влияния? Жизнь и женщины переменчивы. Ему следовало об этом помнить. Однако он оказался слишком самонадеянным... Пейрак вдруг осознал, что судорожно сжимает в ладони машинально взятый со стола исписанный лист бумаги, словно под его пальцами был не он, а белая шея Анжелики. Жоффрей разжал кулак, и скомканный листок небрежно упал к его ногам. После стольких лет и стольких испытаний одно лишь воспоминание о ней смогло пробудить в нем невероятную злобу, красной пеленой застилающей его разум. Вчера он пережил нечто подобное, когда увидел, как она обняла своего треклятого гугенота! Как обвила руками его шею и, прижавшись к нему всем телом, положила голову ему на плечо. Как же Пейраку хотелось прервать эту приторную идиллию и, войдя к ним в твиндек, сбросить свою маску, закончив эту затянувшуюся нелепую комедию. Это был бы лучший спектакль, в котором ему доводилось принимать участие! Представив себе эту картину - расширенные от ужаса глаза Анжелики и растерянность чопорного торговца - он зло рассмеялся, но смех застрял у него в горле. Ему понадобилось некоторое время, чтобы откашляться и начать дышать ровно. Вместе с воздухом, освежающим потоком вливающимся в его легкие, к Жоффрею возвращались спокойствие и рассудительность. Он взглянул на себя словно со стороны и горько усмехнулся. Снова! Снова она заставила его мучиться и потерять власть над собой. Снова породила в нем эту бесконтрольную, испепеляющую ревность. «Проклятье! - вырвалось у него в сердцах. - Что за дьявольщина!» Разве можно так страдать из-за любви? Разве можно страдать из-за женщины?! *** - Я вижу, что думы твои подобны бушующему океану - они мрачны и разрушительны, мой друг, - арабские слова нарушили тишину каюты. Рескатор поднял глаза на стоявшего посреди комнаты старого врача. - С каких пор ты стал верить в то, что меня можно одолеть силой мысли, эффенди? - попытался отшутиться Жоффрей. - О, я не сомневаюсь в твоей силе, Джафар. Особенно после всего, через что тебе пришлось пройти, чтобы полностью исцелиться, - почтительно склонил голову арабский лекарь. - Но порой худшие враги не пожелали бы человеку тех бед, которые могут принести ему собственные мысли. Мужчина с удобством расположился в кресле напротив и подал знак чёрному мавру принести им кофе. Через несколько мгновений горький аромат кофейных зёрен поплыл по каюте, приятно защекотав ноздри. - Она действительно необычная женщина, - начал разговор первым ученый, сделавший первый глоток бодрящего напитка. - Теперь я, кажется, стал понимать, из-за чего ты совершил все эти безумные вещи. - Неужели ты считаешь меня безумцем? - удивленно изогнул бровь Пейрак. Кофе помог ему на время расслабиться и привести в порядок мысли. - Признаюсь, я не ожидал услышать от тебя такое. И давно ты сделал это открытие, друг мой? - он широко улыбнулся. - Ещё с тех времён, как до меня дошли слухи о твоей весьма разорительной покупке на торгах, - лукаво ответил эффенди, держа маленькую чашку большим и указательным пальцами правой руки, чуть отставив мизинец. - Так ты узнал ее? - притворно удивился собеседник. - И ничего мне не сказал? Старый лис! - Я видел, что ты становишься сам не свой из-за этой зеленоглазой одалиски, - спокойно продолжал Мешрат, неспешно потягивая кофе, - поэтому не хотел, чтобы из-за неё ты выбросил меня за борт. Жоффрей громко рассмеялся. - Неужели ты мог решить, что я способен на такое? - Ради этой женщины ты отказался от денег, могущества и власти. Я не удивлюсь, что когда-нибудь из-за неё ты не пожалеешь ни головы доброго скакуна, ни жизни своего преданного слуги, ибо твоё сердце видит раньше головы. Пейрак посмотрел на врача долгим взглядом. Умные глаза старого лекаря в большой оправе очков выражали понимание. Жоффрей знал, что сейчас ему не нужно было ничего говорить. С Абд-эль-Мешратом он мог просто молчать, и этот беззвучный диалог нес в себе больше мудрости и смысла, чем любые произнесенные вслух слова. Они так и смотрели друг на друга, думая каждый о своём. - Она сделала свой выбор, эффенди. У неё теперь есть защитник, - поморщившись, словно от зубной боли, наконец произнёс Пейрак, вспомнив про Берна. - Господь подал халву тем, у кого нет зубов, и ты прекрасно это знаешь, - со звоном поставил пустую чашку на поднос Адб-эль-Мешрат. - О, эта халва весьма нетерпелива и сама выбирает, к кому попасть на тарелку, - ухмыльнулся капитан. - Как говорят у вас на Востоке: «Сегодняшнее яйцо лучше завтрашней курицы». - От ворона не родится сокол, - спокойно ответил старец, поднимаясь со своего места, и, уже у двери, задумчиво добавил: - А у твоего сына - ее глаза... *** Рескатор размышлял над тем, как четверо протестантов обратились к нему сегодня вечером, когда он спускался по трапу с бака. Случай был редкий: с тех пор, как они отплыли из Ла-Рошели, ни один из гугенотов не пытался подойти к нему, чтобы поговорить. Слишком уж глубокой представлялась им пропасть между ними и тем, кем, по их мнению, был капитан «Голдсборо». Морской бродяга, человек без корней, без родины, без веры и закона, которому они к тому же были обязаны жизнью, мог внушить этим праведникам только неприязнь. Если не считать разговора с Габриэлем Берном, Рескатор и мужчины-гугеноты за все плаванье не сказали друг другу ни слова. И с каждым днем возрастало глухое напряжение между чужими, подозрительно наблюдающими друг за другом людьми. Постепенно они становились врагами. Поэтому когда Ле Галль и три его товарища остановили Рескатора, он насторожился. Требовалась редкостная проницательность, чтобы определить, что выражают их взгляды: дружеские чувства, равнодушие или ненависть. Однако, вопреки его опасениям, протестанты предложили свою помощь и попросили включить их в состав экипажа. Эта просьба была для него неожиданной, но, взвесив все за и против, капитан положился на слова воодушевлённого этой новостью Эриксона и, оставив мужчин в распоряжении боцмана, вернулся на капитанский мостик. Он увидел Ее на палубе: она стояла рядом с Абд-эль-Мешратом и смотрела на океан. От него не укрылись ни ее смущение, когда она заметила его, ни долгие колебания, прежде чем она решилась подойти к нему. Почему-то ее слегка дрожащий от волнения голос, опущенные вниз глаза, прикрытые завесой длинных ресниц, вызвали в нем глухое раздражение. Лицемерка! К чему эти извинения и показная вежливость? Она что, боится, что он велит запереть ее в трюме до конца плавания на пару со своим любовником? Или отдаст на потеху своей команде? Хорошего же она о нем мнения! Но постепенно до него начали доходить и смысл сказанных ею слов, и искренность ее тона, и то неподдельное смятение, которое она изо всех сил старалась скрыть от него... Он небрежно осведомился о ее здоровье, с жадностью наблюдая за ней и пытаясь поймать на лжи или притворстве, но с удивлением понял, что так и не может разглядеть их на этом чистом лице. Анжелика опять, в который раз, озадачила его и сбила с толку, а он, не в силах разгадать ее, вновь разозлился на нее за это. Когда она отошла от него, закутавшись в свой плащ, словно в непроницаемую броню, опять став далекой и недосягаемой, подобно звезде, мерцающей холодным светом на темном небосклоне, его напряжение неожиданно схлынуло, и он снова обрел способность рассуждать здраво и непредвзято. "Странно, - подумал Жоффрей де Пейрак, с трудом усмиряя бухающее в груди, как кузнечный молот, сердце. - Сейчас, когда я с ней разговаривал, она смотрела на меня так, словно я ее волную. Можно ли ошибиться, когда видишь такой взгляд?" Он беспрестанно размышлял о реальности этого краткого мгновения, стоя на палубе, а после - в своем салоне, пока не услышал настойчивый стук в дверь, донесшийся до него, как сквозь вату. Обругав себя за излишнюю мечтательность, особенно по отношению к Анжелике - женщине, несомненно, опасной и хитрой, достигшей совершенства в искусстве манипулирования мужчинами - он взял себя в руки и спокойным тоном пригласил Язона, уже изрядно взволнованного столь долгим молчанием капитана, войти в каюту. - Присаживайтесь, - сказал Жоффрей де Пейрак, указывая на стоящее напротив кресло, - что привело вас ко мне? - Экипаж ропщет, - опустив глаза, сказал Язон. Рескатор пристально взглянул на своего помощника. Изрытое оспой лицо, угрюмо сжатые губы, глаза холодные и непроницаемые, точно два агата. С этим коренастым неразговорчивым человеком он проплавал вместе десять лет. - О, конечно, смута идет не столько от старых матросов, что плавали с нами еще на Востоке, сколько от новичков, - после некоторого замешательства продолжил мужчина, - особенно от тех, которых нам пришлось нанять в Канаде и Испании, чтобы укомплектовать команду. Сейчас у нас почти шестьдесят человек. И держать в руках такой сброд - ох, как трудно! Тем более, что они хотят непременно дознаться, каковы ваши планы. Еще они жалуются, что стоянка в Кадисе была намного короче, чем им обещали, и что они так и не получили своей доли испанского золота, которое наши ныряльщики-мальтийцы подняли со дна у берегов Панамы… И наконец, они заявляют, что вы запрещаете им попытать счастья у плывущих на корабле женщин, зато сами прибрали к рукам самую красивую… Этот последний тяжкий упрек, произнесенный особенно мрачно и серьезно, заставил хозяина "Голдсборо" рассмеяться. - Потому что она и впрямь самая красивая, не правда ли, Язон? Он знал, что этот смех окончательно выведет из себя его помощника, которого ничто на свете не могло развеселить. - Так она самая красивая? - насмешливо повторил он. - Не знаю, черт ее дери! - в ярости рыкнул Язон. - Я знаю только одно: на корабле творятся дурные дела, а вы ничего не замечаете, потому что одержимы этой женщиной. Граф де Пейрак вздрогнул и, оборвав смех, нахмурился. - Одержим? Разве вы, Язон, когда-нибудь видели, чтобы я терял голову из-за женщины? - Из-за какой-нибудь другой - нет, не видел. Но из-за этой - да! Разве мало глупостей вы натворили из-за нее в Кандии, да и потом тоже? Сколько бессмысленных хлопот, чтобы заполучить ее обратно! И сколько выгодных сделок вы провалили только потому, что любой ценой хотели отыскать ее и не желали думать ни о чем другом! - Но согласитесь, что это вполне естественно - попытаться вернуть рабыню, которая обошлась тебе в тридцать пять тысяч пиастров. - Нет, тут дело было в другом, - стоял на своем Язон. - В чем-то таком, о чем вы мне никогда не рассказывали. Ну да все равно! Это дело прошлое. Я думал, что она сгинула безвозвратно, навсегда, умерла и давно сгнила в земле. И вдруг на тебе - объявилась опять! - Язон, вы неисправимый женоненавистник. Только потому, что шлюха, на которой вы имели глупость жениться, отправила вас на галеры, чтобы спокойно крутить амуры со своим любовником, вы возненавидели весь без исключения женский род и из-за этого упустили немало удовольствий. Сколько несчастных мужей, прикованных к унылым мегерам, позавидовали бы вашей новообретенной свободе, а вы ею так плохо пользуетесь! Язон даже не улыбнулся. - Есть женщины, которые впускают в человека такой яд, что ему уже вовек не излечиться. Да и сами вы, монсеньор, - разве вы вполне уверены, что неуязвимы для этой напасти и связанных с нею страданий? Ваша рабыня из Кандии внушает мне страх… Вот так. - Однако ее нынешний облик должен бы вас успокоить. Сам я был очень удивлен и даже, не скрою, слегка разочарован, когда увидел ее в чепце добропорядочной мещанки. Язон зло затряс головой. - Еще одна ловушка, монсеньор! По мне, так уж лучше откровенно бесстыжая голая одалиска, чем эти клятые притворщицы, которые прикрывают себя с головы до пяток, но взглядом сулят райское блаженство. У тех яд простой, бесхитростный, зато у этих - до того изощренный и тонкий, что его и не распознать, сколько ни остерегайся. Во всем мире не сыскать более гибельной отравы! Жоффрей де Пейрак слушал его, задумчиво поглаживая подбородок. - Странно, Язон, - пробормотал он, - очень странно! Я считал, что она не интересует меня больше, совсем не интересует… - Увы, если б так! - мрачно сказал Язон. - Но до этого, как видно, далеко. Он почувствовал, что капитан что-то напряженно обдумывает, и его мысли далеко отсюда. Несколько уязвленный тем, что ему больше не уделяют должного внимания, Язон встал и откланялся. Пейрак же, полностью поглощенный своими думами, даже не заметил его ухода. Уже второй человек за сегодняшний день говорит ему о том, что из-за Анжелики он сам не свой. Он, всегда собранный и проницательный, осторожный и внимательный, растерял свою привычную сдержанность и бесстрастность. Не о ней ли он думал всю ночь, так и не сомкнув глаз, не ее ли тщился увидеть в дверях, не она ли вновь своими извинениями перевернула ему душу, едва лишь вскинула на него свои бездонные зеленые глаза? Вдруг по спине Жоффрея пробежал холодок. Сидя полубоком, он краем глаза отметил возле входа в свои апартаменты какое-то еле уловимое движение и осторожно повернул голову. За застекленной дверью мелькнула чья-то тень. Закаленный в гуще многочисленных опасностей и не раз побывавший на краю жизни и смерти, Пейрак сразу почувствовал неладное. Быстро затушив освещавшую комнату лампу, он, оставшись в кромешной темноте, надел маску и, положив ладонь на рукоять пистолета, висевшего на поясе в кобуре, как можно тише направился к двери. Темная фигура, не встретив сопротивления могучего охранника, остановилась и застыла, словно никак не решалась войти. Желая застать незваного гостя врасплох, Пейрак резко дернул за ручку и в следующий миг оказался лицом к лицу с Анжеликой. Она стояла там, призрак другой, давно исчезнувшей женщины, и ее выступающее из ночной тьмы белое неподвижное лицо было очень похоже на то, которое он только что вспоминал - и в то же время было иным. Его охватило глупое смущение при мысли о том, что она могла слышать их разговор с Язоном. Он разозлился и оттого заговорил особенно нелюбезно. - Что вы здесь делаете? Неужели вы не можете соблюдать установленный на судне порядок? Пассажирам разрешено выходить на палубу только в строго определенные часы. Одна вы позволяете себе расхаживать, когда заблагорассудится. По какому праву? Ошеломленная этим выговором, Анжелика прикусила губу. Сейчас, подходя к апартаментам Рескатора, она была потрясена услышанными откровениями и не осмелилась обнаружить себя, спрятавшись под окном, затаив дыхание. Юркнув под трап, ведущий на капитанский мостик, она чудом не столкнулась с выходящим из каюты капитана Язоном, и теперь все ещё никак не могла прийти в себя. Анжелика растерялась и даже сперва забыла, зачем пришла, но грозная тирада пирата напомнила ей о цели ее визита. Стараясь сохранять спокойствие, она сказала: - У меня были серьезные основания нарушить судовой распорядок, сударь. Я хотела спросить вас об Абдулле, вашем слуге. Он у вас? - Абдулла? А почему вы спрашиваете? Он повернул голову, ища глазами силуэт мавра в джеллабе, но Абдуллы нигде не было видно. Анжелика заметила его жест, полный удивления и досады, и с тревогой спросила: - Так его здесь нет? - Нет… Но в чем дело? Что случилось? - Исчезла одна из девушек.., и я боюсь за нее..., из-за этого мавра.
Светлячок: Фигура 8. (Убийственно-драматичная ) Следуя за Рескатором, Анжелика спускалась все ниже и ниже, на самое дно корабля, не замечая ни легкой боли в растянутой лодыжке, ни крутизны трапов. Она и представить себе не могла, что у этого судна могут быть такие глубокие трюмы. От резкого солоноватого запаха и сырости у нее перехватывало горло, и с каждым шагом крепчало чувство необратимой катастрофы. «Господи, не дай этому случиться. Это было бы слишком ужасно для всех нас», - молила она про себя. Сразу за ней следовал Никола Перро, а за ним с грехом пополам лез Мерсело. После долгих безрезультатных поисков Бертиль - прочёсывания верхней палубы, переклички экипажа, обследования каждой бухты снастей и спасательных лодок - единственным очевидным вариантом ее внезапного исчезновения стала высокая волна, смывшая девушку за борт. Но Анжелика не хотела верить в подобный исход. Она напряжённо размышляла над тем, где ещё им стоит искать или кого спросить, как вдруг ее озарила невероятная мысль. Вспомнив утреннюю сцену с мавром и последовавший после этого разговор с Бертиль, Анжелика почувствовала, как ее сердце пропустило удар. Уверенная в правильности своей догадки, она, не раздумывая, взбежала на ют и, не найдя на своём обычном посту Абдуллу, застыла перед дверью капитанских апартаментов... И вот теперь, ныряя в низкие лазы и протискиваясь сквозь тесные ходы, они молча следовали за хозяином корабля, который вёл их в самое чрево своего судна. Миновав бесчисленное количество спусков, они, наконец, остановились перед входом в узкий, темный коридор. Рескатор прикрыл рукой стекло фонаря, чтобы приглушить его свет - и тогда в дальнем конце прохода Анжелика различила другой свет, красноватый, словно он исходил из-за какой-то алой завесы. - Он там? - шепотом спросил Никола Перро. Капитан кивнул и, передав фонарь канадцу, крадучись двинулся по коридору - быстро и совершенно бесшумно. И в этой тишине, которую нарушал только глухой, словно бы далекий шум моря, Анжелике вдруг почудился иной звук - что-то вроде странного, на двух нотах речитатива; он то поднимался до хриплого крика, то опускался до шепота. По мере того, как они приближались к источнику красного света, монотонное заклинание становилось все громче, звучало все явственнее, заполняя собой узкое, темное пространство между скользкими стенами коридора, словно в некоем неотвязном кошмарном сне. Странное завывание звучало то грубо и властно, будто чего-то требуя, то замирало, становилось тихим и протяжным, исполненным какой-то жалобной и вместе с тем грозной нежности. Анжелике стало жутко, она почувствовала, как волосы у нее на голове встают дыбом и, не отдавая себе в том отчета, судорожно вцепилась в руку Рескатора. Он взялся за дырявую красную занавеску и отдернул ее. Зрелище, открывшееся их глазам, было ужасно и в то же время так невыразимо прекрасно, что даже капитан на мгновение застыл, словно не решаясь вмешаться. Эта нора на дне корабля, эта убогая каморка, освещенная неверным, колеблющимся светом серебряного ночника, была логовом мавра Абдуллы. Здесь он хранил свои сокровища, трофеи, накопленные за те годы, что он проплавал по морям: кожаные сундучки, набитые безделушками, ковры, подушки, обтянутые посекшимся шелком, бутылки и стаканы из дешевого толстого стекла, синего, красного или черного, покрытые расписной глазурью старинные блюда, похожие на узорные вышивки. Среди этого беспорядка, сочетающего в себе пышность и убожество, в обмороке лежала Бертиль. Ее белокурые волосы рассыпались по ковру вперемешку с выпавшими из мешка драгоценностями; бессильно раскинутые руки походили на два поникших белых стебелька. Абдулла не снял с нее одежду. Он оголил только ее ноги, и они ясно выделялись в сумраке, отливающие перламутром, стройные и изящные. Склонившись над этой хрупкой красотой, мавр, тяжело дыша, издавал монотонные, тягучие звуки, будто читал что-то нараспев. Его тело, полностью обнаженное и похожее на великолепную бронзовую статую, дрожало, мышцы судорожно подергивались. Между его напряженными, упертыми в пол руками болтался висящий на шее маленький кожаный мешочек с амулетами. Он казался огромным, настоящим великаном, все мускулы его тела вздулись от сладострастия, а при каждом движении на его мокрой от обильного пота спине словно извивались поблескивающие золотые змейки. Губы мавра были полуоткрыты, колдовской речитатив становился все быстрее, настойчивее, истеричнее… - Абдулла! Дьявольское пение оборвалось. Глухой голос господина вырвал одержимого из транса. - Абдулла! Мавр вздрогнул, как вздрагивает дерево от удара топора. И вдруг с ревом, с пеной у рта и с загоревшимися глазами он вскочил и сорвал со стены кривую турецкую саблю. Анжелика пронзительно закричала. Ей показалось, что сабля просвистела в дюйме от головы Рескатора. Тот мгновенно пригнулся, резким движением дернув Анжелику за руку, и в мгновение ока она очутилась за его широкой спиной. Смертоносный клинок опять едва не поразил его, но он увернулся и крепко обхватил одержимого за туловище, говоря с ним по-арабски и пытаясь образумить. Однако мавр, похоже, одолевал его. Исступление, порожденное не нашедшей утоления похотью, придало ему невероятную силу. На помощь графу бросился Никола Перро, и в тесной каморке началась яростная борьба, исход которой был неясен. Анжелика, вжавшись в стену, с ужасом наблюдала за происходящим. Как только она была вынуждена отпустить руку Рескатора, ею завладели паника и страх. «Пресвятая Дева, спаси и сохрани, - безотчетно шептали ее губы, - помоги ему, защити...». Мавр зарычал, как озлобленный раненый зверь, и в следующий миг вырвался из стальных объятий своих противников. Никола Перро отлетел в угол и, громко охнув, с треском повалился на сваленную груду тряпья, железяк и прочей рухляди. Анжелика кинулась к нему: он был без сознания, но, прислонившись ухом к груди мужчины, она, к счастью, услышала неровное биение его сердца. Теперь мавр остался один на один со своим хозяином. Он словно находился под гипнозом, отчего слова господина, обращённые к нему, не достигали цели. Его безумные глаза, вспыхнувшие яростью, налились кровью, широкие ноздри раздулись, и сейчас он походил на кружащую возле своей жертвы большую гибкую пантеру, готовую к атаке. Он пристально смотрел на Рескатора, который, словно зеркальное отражение, повторял движения слуги в другом направлении, не позволяя Абдулле подойти ближе и застать себя врасплох. Тот, кто ошибётся первым, первым же за это и поплатится. - Бертиль! - выкрикнул опомнившийся мэтр Мерсело и бросился к дочери, рискуя оказаться на пути у обезумевшего мавра. Рескатор, отвлекшись на гугенота, схватил того за одежду и с силой толкнул вперёд, предотвратив его встречу с беспощадным металлом. Абдулла только этого и ждал. Проворно, одним прыжком, он оказался за спиной у своего господина и, оскалив зубы, словно голодный хищник, поднес лезвие к его горлу... БАХ!!!... Прогремел выстрел, и небольшое помещение тут же заволокло дымом. Огромное чёрное тело, все ещё сжимая в руке саблю, пошатнулось и через мгновение рухнуло на пол, растянувшись во весь рост. Рескатор, успевший вовремя отскочить в сторону, поднял глаза. Перед ним стояла Анжелика. Рука ее, державшая дымящийся пистолет, не дрожала. Молодая женщина была величественна, словно карающий ангел, спустившийся с небес. В ореоле ещё неуспевшего до конца рассеяться белого облака она казалась неким фантастическим существом. Четким, реальным в ней был только пистолет, который она не выпустила из рук. Эта блестящая сталь казалась шокирующей в тонкой и хрупкой руке феи. Женское запястье показало свою силу. Как бы ни трудно и неудобно было держать оружие, она была готова стрелять вновь. - Отличный выстрел, мадам! - хрипло проговорил он. Его глаза в прорезях маски горели лихорадочным блеском, причиной которого были и недоумение, и неподдельное восхищение, и любование этой бесстрашной амазонкой. Рескатор протянул руку, и женщина, не говоря ни слова, вложила в его ладонь тяжелый пистолет, рукоять которого всего мгновение назад уверенно сжимала своими тонкими пальцами. Едва коснувшись оружия, взятого у распластанного на мешках Перро, она тут же успокоилась. Анжелика вдохнула полной грудью, усмирив беспорядочные удары сердца, трепещущего от волнения. К ней вернулось хладнокровие, рука сжала пистолет и привычным движением взвела курок... - Бертиль, - снова подал голос мэтр Мерсело. - Моя дочь, мое дитя! О, Господи! Он подполз на коленях к лежавшей на полу девушке, прижал ее к груди, в отчаянии повторяя ее имя. - Будь проклят тот день, когда мы ступили на этот корабль, - бормотал он, глядя перед собой блуждающим взором, а затем поднял на Рескатора затуманенные гневом и слезами глаза. - Теперь мы знаем, кто вы такой - бандит, гнусный торговец людьми! Вы не постесняетесь отдать наших жен и дочерей своей команде, а нас, уважаемых граждан Ла-Рошели, продать как рабов. Но мы... мы сорвем ваши планы… В наступившей после этих слов гнетущей тишине стало слышно, как тяжело он дышит. - Я понимаю ваши чувства, мэтр Мерсело, - спокойно ответил Рескатор. - И сожалею об этом инциденте… - Для вас это просто инцидент! - задыхаясь от ярости, произнес бумагопромышленник, вскочив на ноги. - Моя дочь обесчещена! Мою бедную девочку мучили и… Он сгорбился и, закрыв лицо руками, всхлипнул: - Как же так, госпожа Анжелика... Услышав своё имя словно через густой туман, Анжелика вздрогнула, сбросив оцепенение, и подошла к Бертиль. Следов насилия не было - девушка просто лишилась чувств от страха. Может быть мавр со своей медвежьей силой немного придушил ее, когда, зажимая ей рот рукой, чтобы заглушить крики, тащил в самый нижний отсек корабля. Анжелика приподняла Бертиль и слегка встряхнула. - Какой позор! Какой ужас! - стенал убитый горем отец. - Мэтр Мерсело, умоляю, выслушайте меня, погодите отчаиваться, - сказала Анжелика, пытаясь усмирить его. - Благодарение небу, мы пришли вовремя. Бертиль отделалась всего лишь испугом. Но гугенот, казалось, не слышал обращенных к нему слов. - Его я тоже убью... убью, - бессвязно повторял мертвенно-бледный протестант. Наконец Бертиль пришла в себя. - Отец! Отец! - закричала она. Мерсело бросился к ней и начал успокаивать. Девушка застонала, но, несмотря на свою слабость, мертвой хваткой вцепилась в Анжелику, будто только она одна могла защитить ее. Слезы катились по щекам Бертиль, а тело содрогалось в истеричных рыданиях. Анжелика опустилась на колени, прижала ее к груди и стала гладить по голове, тихонько укачивая, словно маленького ребёнка: «Ничего не случилось, все хорошо, все хорошо». Девушка, всхлипывая, потихоньку приходила в себя, и как только она ослабила хватку, отец бережно принял ее в свои объятия. Пришедший к этому времени в себя Перро обвел окружающих постепенно проясняющимся взглядом, нахлобучивая на голову свою меховую шапку. Оценив обстановку, канадец заверил, что с ним все в порядке, и, не без труда поднявшись на ноги, вызвался помочь гугеноту отнести все ещё стонущую Бертиль на нижнюю палубу. «Что было бы, если бы мы не успели?». Анжелика провела ладонью по мокрому от испарины лбу, пытаясь стряхнуть вдруг навалившуюся на неё усталость и эти непрошеные мысли. Она даже не смела думать об этом, но затаенная боль где-то в глубине отозвалась в ней резким толчком. Как бы она не пыталась забыть, как бы не гнала от себя те ужасные воспоминания, ее тело помнило все: безжалостные удары, которые с каждым разом погружали ее в забытьё; истязающие прикосновения, раздирающие плоть; бесконечный круговорот мучительной агонии, от которой, казалось, ее могла избавить только смерть. Она вдруг вспомнила и то жгучее желание мести, и ту бешеную радость, которую испытала, окуная руки в кровь своего насильника. Анжелика посмотрела на свои ладони и ей почудилось, что она вновь чувствует этот металлический, ни с чем несравнимый привкус на своём языке. Медленно озираясь, она вдруг поняла, что сидит рядом с убитым ею мавром, у которого вместо лица зияет темное месиво. Пуля, пущенная точно в цель между глаз, снесла черному слуге голову, и теперь его могучее тело истекало кровью. Багряные дорожки уже успели собраться в липкую лужу, все ближе подбираясь к молодой женщине. Неожиданно подкатившая дурнота грозилась вот-вот выплеснуться наружу. Анжелика вскочила, зажимая рот рукой, и тут же покачнулась - от резкого движения и скопившегося в комнатушке зловония ее голова закружилась, а перед глазами потемнело... И в этот миг, когда она чуть было не упала без чувств, чья-то сильная рука подхватила ее за талию. - Идемте, - услышала она повелительный голос Рескатора. *** Анжелика сидела на диване в капитанской каюте и не могла вспомнить, как она здесь очутилась. «Надо встать и спуститься на нижнюю палубу, - подумала она. - Госпожа Мерсело - что с ней будет, когда она увидит растрёпанную Бертиль? А ее муж, каких небылиц он может рассказать остальным пассажирам? А как же Никола Перро? Ах да, он вроде был в порядке». Рой беспорядочно сменяющих друг друга мыслей вызвал у неё мигрень, и Анжелика попыталась потереть виски, но руки ее не слушались, пальцы тряслись, как у дряхлой старухи, а тело била мелкая дрожь. Вдруг она заметила, что перед ней стоит обнаженный до пояса мужчина. Он склонился над небольшим тазом, вода в котором стала красного цвета, и энергично растирал себя полотенцем, то и дело нетерпеливо встряхивая густыми волосами так, что летели брызги. Ступни и икры у него тоже были голые, а из одежды оставались одни только облегающие кожаные штаны до колен, подчеркивающие, насколько он высок и узок в бедрах. При свете большой лампы - Анжелика и не заметила, как он ее зажег, - были отчетливо видны странные линии на его теле. Казалось, что это не плоть, а тоже необычайно прочная дубленая кожа, ибо гармоничный рельеф мускулов был хаотически изрезан: шрамы, рубцы, глубокие борозды. Он был в своей кожаной маске, которая причудливо блестела от влаги, отчего казалось, что не успевшие высохнуть капли воды похожи на слезы. - Ну что, сударыня, вы уже немного пришли в себя? - прозвучал надломленный голос Рескатора. Он закончил растирать себе плечи, а потом, отбросив полотенце, подошел к стоящему в углу сундуку и вынул из него свежую рубашку. - А... это вы? - стуча зубами, спросила она машинально. - Конечно, я, - он внимательно посмотрел на неё, а затем, одевшись, подошел к шкафчику в глубине салона и открыл дверцу. Наполнив два фужера густой янтарной жидкостью из пузатой стеклянной бутылки, он протянул ей бокал. - Выпейте коньяку. Она отрицательно мотнула головой, трясясь всем телом, словно в горячке. - Выпейте, - настойчиво повторил он все тем же суровым, хриплым голосом и одним глотком опустошил свой. Она повиновалась и осушила бокал до дна. - Теперь вам лучше? От проглоченного коньяка у Анжелики захватило дух, она закашлялась и не сразу смогла отдышаться. Нервная дрожь утихла, но она все ещё крепко сжимала фужер в руках, боясь, как бы непослушные пальцы не выпустили его. - Это, конечно, не кофе... - хмуро добавил Рескатор, непроизвольно бросив взгляд в сторону входа в каюту. Анжелика заметила это движение, полное скрытой досады, и в ужасе посмотрела на пирата. - Я убила его.., - прошептала она, - убила вашего слугу... До неё только сейчас начал доходить смысл всего произошедшего, а услужливая память красочно воскрешала ужасающие картины раскинутого на полу мертвого тело мавра и крови, моря крови, вкус и запах которой она узнала бы из тысячи ароматов. Она убила! Убила снова, хладнокровно и безжалостно, словно не было года опустошения и молитв, этого исцеляющего для нее периода покаяний и искупления. И как бы она ни хотела, как бы сильно ни желала, как бы яростно ни старалась забыть, ее пальцы всегда будут помнить обжигающий холод стали и безжалостную мощь пороха... Рескатор вновь наполнил ее бокал, и на этот раз Анжелика не протестовала. Напряжение, царившее в комнате, было таким явным, что, казалось, его можно потрогать рукой. Каждый нерв был натянут до предела, словно струна. Каждый звук усугублял тревожную тишину. Даже песчинки в песочных часах застыли, будто были не в силах отсчитывать положенное время. Все замерло, погрузившись в безвременье без начала и конца... Первой не выдержала Анжелика. - Уже поздно, - она порывисто поднялась с дивана и поставила бокал на стол, намереваясь уйти. - Я должна... - Не сейчас, - жестким тоном остановил ее Рескатор. Он скользнул по ней внимательным взглядом и так же твердо добавил: - Позже. Анжелика попятилась, прижав руки к груди, словно пыталась закрыться от него, и посмотрела на пирата широкими от испуга глазами. Она была так ошарашена, что не могла вымолвить ни слова. Неужели он?.. Его тон и окружающая обстановка всколыхнули в ней давнее воспоминание о том, как в запертой каюте ее бил и насиловал другой пират, маркиз д'Эскренвиль. - Вы не можете расхаживать по кораблю в таком виде, - продолжил Рескатор, указав на ее одежду. Анжелика непонимающе опустила глаза и только сейчас заметила, что край ее юбки густо выпачкан кровью, а на корсаже и порванных рукавах, словно рубины, мелкой россыпью алеют красные пятна. Тем временем мужчина вытащил из сундука темное-синее платье и протянул Анжелике. - Переоденьтесь. Молодая женщина растерялась. Она понимала, что ее одежда безнадёжно испорчена, но никак не могла решиться принять из рук капитана новый наряд. - Это меньшее, что я могу сделать для вас после случившегося, - словно прочитав ее мысли, произнес Рескатор. И, видя нерешительность Анжелики, чуть мягче добавил: - Неужели вы хотите, чтобы ваша дочь увидела вас в этих грязных тряпках? Анжелика все ещё колебалась, но, в конце концов, взяла платье. Смущённо озираясь, она нервно сжимала его в руках, не смея взглянуть на Рескатора. - В чем дело, сударыня? - спросил он. - Вам не нравится цвет? Я могу предложить вам что-нибудь другое, у меня большой выбор, - и он кивнул головой в сторона сундука. - Нет-нет, - запротестовала Анжелика, потупив глаза. - Просто... Пират скрестил руки на груди и, прищурившись, склонил голову на бок, пристально вглядываясь в неё. - Вы стесняетесь меня, мадам? - и его губы изогнулись в ироничной улыбке. - Не думаю, что я могу увидеть для себя что-то новое. Женщина вмиг покраснела под его насмешливым взглядом, а он, продолжая забавляться ее смущением, не переставал удивляться тому, как из безжалостной амазонки она всего за несколько мгновений сумела превратиться в стыдливую пуританку. - Ну раз вы так настаиваете, то можете воспользоваться смежной каютой, - он небрежно указал рукой на дверь, полускрытую откинутой в сторону портьерой. Анжелика быстро скользнула в маленькую комнатку. Захлопнув за собой дверь, она облокотилась на неё и с облегчением закрыла глаза. Алый румянец горел на ее щеках от одного лишь воспоминания о той сцене на торгах в батистане, когда ее нагота была выставлена на всеобщее обозрение; она была рада сейчас поскорее скрыться от взгляда пронзительных чёрных глаз, которые тоже видели тогда ее обнаженное тело, и потому теперь для них, к ее величайшему смущению, не существовало ни преград, ни покровов. Вдруг в дверь постучали. Анжелика дернулась, поспешно положив ладонь на дверную ручку. Она будет кричать, сражаться до последнего, но не позволит ему так просто войти. - Мадам, если вам нужна будет помощь, - произнёс едва удерживающийся от смеха голос за переборкой, - я всегда к вашим услугам. Невольно улыбнувшись, Анжелика разжала побелевшие от напряжения пальцы и покачала головой. Легкомысленный тон Рескатора развеял ее надуманные глупые страхи. И как ей только могло прийти в голову, что он намерен взять ее силой? Анжелика отошла от двери и решила оглядеться. Это была тесная комнатушка, с низкого потолка которой свисал фонарь, заключенный в две перекрещенные рамки, которые не давали ему раскачиваться. Находящийся в центре стеклянный сосуд с маслом и фитилем был сделан из золота и выглядел очень необычно. Никогда, ни во Франции, ни в землях ислама, она не видела ничего подобного: нечто, напоминающее формой то ли шар, то ли чашу с выкованным из золота затейливым ажурным орнаментом, сквозь который просачивался желтый свет горящего фитиля. Скорее всего, эта маленькая каюта служила Рескатору спальней. Наверное, именно здесь он и прятался, когда в тот вечер, после отплытия из Ла-Рошели, она пришла в себя на восточном диване в его салоне и почувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Почти всю вторую комнату занимал диван. Он был покрыт огромной шкурой с белым густым мехом. Анжелика машинально погрузила в него руки. Говорят, на севере водятся медведи, белые, как снег. Наверное, это покрывало сделано из шкуры такого медведя… «Куда же нас все-таки везут?». Она аккуратно, с неосознанным трепетом разложила на покрывале платье. Оно было великолепно: атласная ткань цвета океана загадочно искрилась, как морские волны в солнечном свете, а воланы тончайшего кружева, обрамлявшие вырез корсажа и ниспадающие с плеч рукава, были похожи на белые гребешки волн - такие же пышные и воздушные. Подол украшали вышитые золотые цветы, на лепестках которых переливались перламутром жемчужные бусины. Как давно она не видела такой красоты, как давно ее тело не украшали такие наряды! Сняв свою старую одежду, Анжелика, не сдержавшись, стянула с головы чепчик и распустила тяжелую косу, с ребячливой радостью тряхнув копной золотых волос. Она знала, что это платье необычайно идет ей, особенно к ее глазам, и не смела позволить себе примерить его вместе с чопорным чепцом. Застегнув крючки спереди без особого труда, она, как ни старалась, не смогла справиться со шнуровкой. Шелковые ленты то и дело выскальзывали из пальцев, и Анжелика все больше нервничала, нетерпеливо дёргая завязки. От одной мысли о том, что ей придётся попросить помощи у Рескатора, ей стало не по себе, и в отчаянии она начала оглядываться по сторонам в поисках чего-нибудь, чтобы могло ей помочь. Обернувшись к дверям, Анжелика вдруг увидела капитана, который стоял, прислонившись к косяку, и с широкой улыбкой наблюдал за ней. - Вас долго не было, и я решил проверить, не ускользнули ли вы от меня вновь, - не давая Анжелике сказать и слова, он пересек каюту и подошел к ней. - И как, по вашему, я могла бы это сделать? - раздосадованная своей беспомощностью спросила она, покорно подставляя спину ловким пальцам пирата. Его руки уверенно скользнули по корсажу, выдавая в нем человека, который знает толк в европейских нарядах. - После вашей выходки в Кандии я бы не удивился даже тому, что вы с лёгкостью можете выпорхнуть в окно, - поддразнил ее мужчина. - Вы преувеличиваете мои таланты, монсеньор, - рассмеялась Анжелика, - к сожалению, я не умею летать. Молчание, последний рывок, вырвавший из ее груди короткий вздох, - и корсет был затянут. - Зато стреляете вы на удивление метко, - неожиданно серьёзно проговорил Рескатор, положив руки на ее обнаженные плечи. - Какая беда заставила вас - дворянку, хрупкую женщину, мать - взять в руки оружие? Анжелика вздрогнула. Застигнутая врасплох, она не могла двинуться с места. - Почему вы подняли восстание против короля Франции? - вдруг спросил хриплый голос. Горячее дыхание Рескатора обожгло ей затылок. - Откуда... откуда вы знаете? - испуганно прошептала она. - Это не важно, - нетерпеливо проговорил он, и его пальцы сжали ее плечи. - Отвечайте. Анжелика не осмеливалась повернуть голову. Она боялась встретиться взглядом с этими горящими, как угли, глазами, которые, она была в этом уверена, могут с легкостью читать людские души. - Король хотел, чтобы я стала его любовницей, - после некоторого молчания начала она. - Он не принял моего отказа. Добиваясь своей цели, он не останавливался ни перед чем. Он прислал солдат, чтобы сторожить меня в моем собственном замке, угрожал арестовать меня и заточить в монастырь, если к концу срока, который он дал мне на размышление, я не соглашусь ответить на его страсть. - Но вы так и не согласились? - Нет. - Почему? Анжелика знала, что теперь не сможет уйти от ответа, она окончательно попалась в руки этого необычного человека, этого до боли знакомого незнакомца и интуитивно чувствовала, что именно сейчас пришло время для ее исповеди. Она вдруг осознала, что он больше не держит ее, и, обхватив себя ледяными руками за плечи, - там, где еще несколько мгновений назад ее обнаженной кожи касались горячие мужские ладони, - отошла к окну. Чёрное небо, покрытое волнами темных облаков, слилось с чернильными красками моря, и казалось, что они находятся во мгле, на самом дне океана, погребённые и всеми позабытые. Анжелика вдруг заново пережила страшное чувство пустоты и ту тоску по потерянной любви, которая порой засыпала в ее сердце, но пробуждалась от любого пустяка - жгучая, пронзительная. Вопросы Рескатора причиняли ей новые муки, но она чувствовала, что вместе со словами из ее души выходят горечь и боль, даря надежду на возрождение. Наконец, она заговорила голосом, дрожащим от биения ее сердца. - Много лет назад я была счастлива.., очень счастлива. Но король отнял у меня все... И я... чуть не уступила ему, но он был всемогущ, а я беззащитна… Он мог и во второй раз разрушить мою жизнь. И он это сделал… Я вступила в союз со знатными сеньорами Пуату, у которых тоже имелись причины для восстания, но все было тщетно. Провинции утратили свою прежнюю силу, и король победил нас, разбил наголову… Его солдаты опустошили мои земли, сожгли замок… В ту ночь они убили моих слуг.., зарезали моего младшего сына. А меня… - она запнулась, не решаясь продолжать. - Разве я могла согласиться? - Анжелика услышала приближающиеся за спиной шаги и обернулась. С длинных ресниц сорвались тщетно удерживаемые ею слезы. - Из-за него я потеряла все: своего мужа, своих детей, своё имя, даже свою честь... Понимаете? - жалобно выдохнула она. В ее взгляде было столько горечи и мольбы, что Жоффрей де Пейрак с трудом сдержался, чтобы не притянуть жену к своей груди. - Понимаю, - произнёс мужчина и, отвернув кружевные манжеты, показал ей загорелые запястья, изрезанные глубокими шрамами. Белые рубцы, словно широкие браслеты, пересекали слегка набухшие жилы на мускулистой, но в тоже время изящной мужской руке. - Следы от кандалов, - еле слышно проговорила она, будто обращалась сама к себе. Ей вспомнились рабы на королевской галере под началом герцога де Вивонна, и те нечеловеческие условия, в которых они плыли. Грязные, злые, с остервенелыми взглядами, готовые в любую секунду броситься на своих мучителей и переломить им шею голыми руками - в их глазах не было ничего, кроме мести и желания убивать. Как можно выжить в этом кошмаре? Как можно, пройдя через это, остаться человеком? Повинуясь порыву, Анжелика коснулась пальцами белесых шрамов на запястье Рескатора. От этого человека исходила невероятная сила, и ей вдруг нестерпимо захотелось прижаться к нему, впитать хоть небольшую толику этой непоколебимой стойкости и мужественности. Сейчас он казался ей особенно близким, таким же отверженным и непонятым, как и она сама. - Отчего люди так жестоки? - задумчиво спросила она. - Всему виною страсть, сударыня, - ответил Рескатор и мягко перехватил ее ладонь. - Страсть? - непонимающе переспросила Анжелика, но не отняла руки. Тепло, исходящее от мужчины, было таким уютным и всепоглощающим, что у нее не было сил противиться ему. Маленькая, хрупкая, ее рука лежала на его ладони, длинной и твердой, и чуть заметно дрожала, похожая на испуганную пленницу. Он подумал, что ее украшали кольца и браслеты, целовал король, что она с холодной решительностью сжимала оружие, наносила удары, убивала. На один из этих пальцев он когда-то надел золотое обручальное кольцо. Воспоминание заставило его вздрогнуть. - Разве страсть может оправдать насилие? - чуть слышно спросила она. Рескатор перевёл взгляд на Анжелику. Она стояла перед ним в платье цвета переливающегося океана, под которым безошибочно угадывались ее совершенные формы: высокая грудь, тонкая талия, округлые бёдра. Ее покатые плечи в обрамлении венецианских кружев, на которые лунной россыпью падали пышные волосы, светились молочной белизной. В этом наряде она была похожа на морскую нимфу, вышедшую из вод, чтобы околдовывать моряков и, суля им наслаждение, завлекать в подводное царство. И тут случилось то, чего Анжелика подспудно желала. Стремительно шагнув, Рескатор сжал ее в своих объятиях, так крепко, что она, казалось, вот-вот переломится пополам. Руки мужчины обнимали ее, словно стальной обруч, а глаза красноречиво сверкали в прорезях маски. - Из-за страсти мужчина способен на любые безумства, - дрогнувшим от желания голосом проговорил он, коснувшись губами ее виска. - Мы все ее невольные жертвы - будь то король Франции, обычный раб или ... беспринципный пират. Его объятия становились все жарче, и Анжелика затрепетала от нахлынувших на неё чувств. То ли от недавних переживаний, то ли от выпитого коньяка, ей захотелось раствориться в кольце этих рук, которые так бережно, но при этом уверенно поддерживали ее. Она не узнавала себя, не узнавала своё тело, которое сейчас отзывалось на мужские прикосновения каждой клеточкой. Неужели он сможет? Неужели сумеет вернуть ей себя? Анжелика с волнующим восторгом отмечала, как давно позабытый жар любовной лихорадки медленно растекается по ее жилам, заполняя ее всю от кончиков ногтей и до корней волос. Это было пугающе и в то же время восхитительно - находиться в объятиях мужчины и чувствовать себя живой, стремиться к нему, быть готовой покориться. Теплые губы Рескатора ласково скользнули по скуле, коснувшись уголка ее губ. «Пусть он поцелует меня... всего лишь раз...» - пронеслось в голове у Анжелики, и, чтобы не упасть от обрушившихся на неё головокружительных эмоций, она вцепилась в плечи пирата...
Светлячок: - Извините меня, монсеньор… В дверях стоял капитан Язон, лицо и шея которого покрылись красными пятнами. - Я постучал несколько раз, решил, что вас нет, и вошел… - Да, я вас слушаю, - спокойно ответил Рескатор, который уже успел отойти от Анжелики и приблизиться к нему. Второй капитан угрюмо показал рукой на громадный узел, который сопровождавшие его матросы положили на пол, после чего, успев бросить на Анжелику любопытные взгляды, ушли. - Монсеньор, вот... вещи Абдуллы, - пробормотал Язон, не смея поднять глаз. Из старого, вытканного из верблюжьей шерсти одеяла на ковер вывалилась невероятная смесь самых разнообразных предметов. Необработанные алмазы с тусклым смолистым блеском и рядом - дешевые стеклянные пробки от графинов, примитивные золотые украшения, издающий зловоние бурдюк из козлиной шкуры с остатками пресной, давно протухшей воды, замусоленный, слипшийся от сырости Коран, к которому был привязан амулет. Рескатор вышел в салон и, нагнувшись, поднял кожаный мешочек с амулетом. В нем было немного мускуса из Мекки и сплетенный из шерсти жирафа браслет с двумя брелками - зубами рогатой гадюки. - Я помню тот день, когда Абдулла убил эту гадюку. Она ползла ко мне… - задумчиво проговорил он, сжав браслет в кулаке. - И вот что я подумал… - Да, да, конечно, - вдруг перебил хозяина Язон, пренебрегая морскими обычаями и дисциплиной. - Я велю повесить амулет ему на грудь и зашить тело в самую красивую джеллабу. - Его нужно опустить в море. Хотя душа Абдуллы была бы куда счастливее, если бы его предали земле… - он стоял к Анжелике вполоборота, и по его напряженной позе она видела, что пират не на шутку взволнован. - Мне следовало тщательней за ним приглядывать. - Не всякий может усмирить свою похоть, монсеньор, - не выдержал Язон, - особенно, когда на корабле так много женщин. Он скользнул по Анжелике полным ненависти взглядом, отчего ее словно обдало ледяной волной, и, очнувшись от сладостного дурмана, она вновь вернулась в реальность: перед ней опять стоял внимательный и собранный капитан корабля, а в комнате витал тяжелый аромат гнили, гнева и смерти. - Мне пора идти, - она кинулась к дивану и сгребла в охапку свою грязную одежду. - Я верну вам платье при первой же возможности. - Анжелика! Но она уже не слушала... Выскочив за дверь, она, сломя голову, мчалась прочь от мужчины, который имел такую власть над ней, от себя самой, растерянной и в конец запутавшейся, от своих желаний, таких манящих и таких пугающих...
Светлячок: Прошу прощения за столь длительный перерыв. Сначала не было возможности, а потом герои никак не хотели вклиниваться в придуманный сюжет, вследствие чего неоднократно подвергались насилию со стороны автора, но все равно заставили его три раза переписывать Сразу предупреждаю, что владею испанским на уровне трёх слов, поэтому с нетерпением жду помощи в корректном оформлении фраз). Часть 9. Анжелика бежала по ночной палубе. Соленый ветер бил ей в лицо, словно пытался задержать и развернуть назад, толкая туда, где совсем недавно она была готова раствориться в крепких объятиях мужчины. Ее тело, все ещё пылающее от властных прикосновений Рескатора, не чувствовало холода и ледяных брызг - лишь разлившийся по нему жар желания, который постепенно начал затухать на морском колючем ветру. А она все мчалась вперёд, боясь замедлиться и, не дай Бог, оглянуться, будто такая заминка могла стоить ей жизни, как некогда жене Лота, бежавшей из Содома, когда над этим городом собирались несущие ему гибель серные облака, да так и не сумевшей побороть желания в последний раз посмотреть на родной город*. Анжелика коснулась холодными ладонями горячих щёк: «Только не останавливайся, только не останавливайся!», - приказывал ей разум, в который раз чуть не проигравший ее чувственной женской природе, так внезапно пробудившейся и заставившей ее забыться. Задыхаясь, она наконец добежала до твиндека и, прижимая к себе грязную одежду, резко остановилась, растерянно уставившись на висевший на цепи замок. Толстая дубовая дверь была заперта, разделив Анжелику и ее друзей-гугенотов. Сама не зная зачем, молодая женщина безуспешно толкнула ее, но металлический замок лишь глухо стукнулся о косяк, взглянув на неё с укоризненной гримасой на чёрной рожице, чей рот из отверстия для ключа скривился в осуждающее «о», словно давая понять, что ей больше нет места среди этих людей. Анжелику охватило внезапное раздражение - с нее сегодня вполне хватило открытой неприязни Язона, а теперь еще и эта "порицающая" железяка! И она быстро развернула замок задом-наперед. Так-то лучше! Как ни странно, этот нелепый порыв окончательно привел женщину в чувство, и, ругая себя за ребячливость, она поспешно оглянулась по сторонам, боясь что кто-нибудь заметит ее глупый поступок, но вдруг с изумлением отметила, что на палубе никого нет. Луна и звезды были упрятаны за непроницаемую пелену густых туч, а тусклый свет фонарей, висящих на вантах и реях, рассеивался, не долетая до "главной улицы" корабля, обозначая лишь темные фигурки, с обезьяньей ловкостью снующие в высоком лесу мачт и парусов. А где же вахтенные? Ведь кто-то должен охранять протестантов и следить здесь за порядком?! Она устало опустилась на дуло стоявшей неподалёку пушки. Промозглый порыв ущипнул ее за голые руки, отчего Анжелика зябко поежилась. Неужели ей придётся ночевать прямо здесь, на палубе? Или... снова идти за помощью к Рескатору? От этой мысли молодой женщине стало не по себе, и она постаралась как можно быстрее отогнать ее, нетерпеливо мотнув головой: ну уж нет, она больше не может показаться перед ним растерянной и просящей о помощи. Она найдет дежурных и откроет этот треклятый замок, и пусть ей придётся для этого обойти хоть весь корабль! Сгустившаяся чернота, беспощадно пожиравшая свет немногочисленных ламп, уже успела поумерить решительность Анжелики, когда та, споткнувшись о лежавшие снасти, чуть было не упала в открытый люк, как вдруг ее глаза выхватили из темноты неподвижный силуэт. Подойдя поближе, она увидела, что на битенге**, укутавшись с головой в плащ, сидел мужчина, а у его длинных ног - в сапогах до колен - лежал погашенный фонарь. Он спал. Сев на корточки, Анжелика ощупью нашла отверстие в абажуре, а в нем - укрепленную под стеклом, потухшую, но еще не прогоревшую свечу и в маленьком выдвижном ящичке - запасное огниво. Ей удалось высечь искру, и слабый красноватый свет фонаря озарил незнакомца. - Эй, просыпайся, - Анжелика встряхнула его за плечо. Плащ нехотя зашевелился, и секунду спустя из него показалась голова в обрамлении беспорядочно торчащих темных кудрей, повязанных красным платком. Глаза матроса сощурились от света, непонимающе поморгали, а затем остановились на женщине. - Хорош вахтенный, который не знает, что творится у него под носом, - в нетерпении бросила Анжелика. - А что скажет капитан, когда узнает, что ты спишь на посту? Две тёмные бусины нехорошо сверкнули. Пират медленно выпрямился, выпятив грудь, и соскочил с битенга, оказавшись прямо перед женщиной. Он был худым и высоким, словно жердь, а из-за ворота распахнутой рубахи торчали курчавые волоски. Запах пота, грязной одежды и алкоголя тошнотворной волной вторил каждому движению моряка, смотрящего на женщину сверху вниз, а его лицо цвета подгоревшего хлеба вдруг исказилось в волчьем оскале. - Vete de aquí, puta del capitán***, - презрительно процедил вахтенный сквозь зубы, рывком перехватив фонарь из ее рук, и звучно плюнул. У Анжелики засосало под ложечкой. Ее неустрашимость развеялась, как дым, и она медленно пятилась, не спуская глаз с разъяренного пирата. Она совсем позабыла, что эти мужчины намного суровее и жестче тех, кто каждый день встречается на улицах с женщинами и детьми, а вечерами греется у домашнего очага. Оказавшись с моряками лицом к лицу, гугенотки ощущали одновременно жалость и страх. Перед ними были люди иной, чем они, породы. Эти матросы почитали за ценность только свое морское ремесло, и все живущие на суше были для них совершенными чужаками. И чем она только думала, отправившись ночью искать помощи среди разбойников и беглых рабов?! Вдруг из темноты вынырнул жёлтый огонёк и быстро поплыл в их сторону. По мере того, как он приближался, все отчётливей становились слышны шаги. - Fernández, ¿has olvidado dónde está tu lugar?*** - разрезал тишину резкий голос. Мягкий свет лампы был направлен на подошедшего снизу, желтым пятном окрашивая широкие плечи и шевелящиеся тонкие губы в клубах рыжей бороды. Остальное лицо оставалось в тени, и лишь глаза отчётливо блестели в темноте, отчего казалось, что он - парящий призрак. - Sí, señor, - пират нехотя поклонился и скрылся во сумраке, провожаемый внимательными взглядами. - Сударыня, следуйте за мной, - так же холодно проговорил Язон и направился к твиндеку. - Вам не стоит разгуливать здесь в такой час и... - он на мгновение запнулся, - в таком виде. - Но я..., - попробовала объясниться с ним идущая позади Анжелика. - Вы нарушаете судовой порядок, - категорично прервал ее помощник капитана, даже не обернувшись, - и уже не в первый раз. Он достал связку ключей, молча отпер замок и дёрнул дверь, жестом указывая Анжелике зайти. - Спасибо, - проходя мимо, она слегка коснулась его руки в знак признательности, с надеждой, что это хоть немного смягчит несносного ворчуна. Его взгляд взметнулся вверх, замер и пробуравил ее насквозь. Подождав, пока Анжелика войдёт, Язон быстро запер дверь, так и не проронив ни слова. Лапмы в твиндеке были погашены, лишь наверху горела одна-единственная свеча в фонаре, тускло освещая поддерживающие потолок толстые бимсы с вделанными в них железными кольцами и крюками. Маленькие жаровни, согревающие пассажиров во время пути, на ночь уносили, чтобы не допустить случайного пожара во время качки. Царившая здесь тишина время от времени прерывалась храпом мужчин, и Анжелике даже почудилось, будто, ступив за порог, она попала в заколдованное сонное царство, где все было наполнено покоем и умиротворением. Не желая будить друзей, она направилась к своему ложу, стараясь как можно меньше скрипеть надоедливыми половицами, как вдруг из тёмного угла к ней двинулась большая тень. - Слава Богу, с вами все в порядке, - возник перед ней мэтр Берн. - Это правда - все, что они говорят? Вы действительно застрелили того чёрного мавра? - взволнованно спросил он. Застигнутая врасплох Анжелика не нашлась, что ответить. Она не смогла произнести вслух слова о том, что убила человека, и лишь молча опустила глаза. - Он что-то сделал вам? Почему вы молчите? - допытывался купец. - Нет, ничего, - наконец выдавила из себя молодая женщина. - Этот негодяй хотел наказать вас за убийство своего слуги? Говорите же! - потребовал Берн. - Нет, нет, - замотала головой побледневшая Анжелика, вспомнив, что произошло в капитанской каюте и то, что чуть было не случилось. - Вы повторяете «нет, ничего», а сами белы, как полотно! - не унимался гугенот. - Я уже вновь собирался ломать эту чёртову дверь... - он положил руки на плечи Анжелики и тут же отдернул их, почувствовав шелковистость ее обнаженной кожи. - Что это? - в недоумении прошептал он, оглядывая женщину с головы до ног. Только сейчас он заметил, во что она была одета - платье из дорогостоящей ткани с открытыми руками и низким декольте, обрамлённым пышными искусно выплетенными кружевами. Ее волосы, всегда так тщательно спрятанные под чепец, ниспадали на покатые плечи, оттеняя их мраморный блеск. Лишь взглянув на неповторимый огненный рисунок с чередованием удивительных волнистых линий на сверкнувшей пришитой бусине, торговец безошибочно определил, что это редчайший жемчуг Конк****, цена которого баснословно велика. Чтобы обнаружить одну жемчужину, нужно проверить десятки тысяч моллюсков, и то, только третья часть из них пригодна для ювелирного дела. - Хозяин корабля дал мне этот наряд взамен моей испачканной одежды, - попыталась оправдаться Анжелика, смущаясь под изучающим взглядом торговца. Гугенот молчал. Он не мог оторвать от неё взгляд, рассматривая черту за чертой, подробность за подробностью, сверяя впечатление с тем лицом и фигурой, которые так часто являлись ему в грешных сновидениях и мечтах, когда он, не в силах совладать с собой, позволял своему воображению срывать со своей служанки чопорные одежды. Она жила с ним под одной крышей, но тогда он еще не понимал, что в ней, в ее лучезарной улыбке заключены все радости земли. Радости, о которых он ничего не знал, или скорее, - поправил он себя, - не желал знать. Он оттеснил все это в самые дальние глубины сердца, слишком уверенного в своей неуязвимости и желающего видеть в женских чарах только опасную ловушку, а в самой женщине - преступную искусительницу Еву. Недоверие, осторожность, легкое презрение - вот из чего всегда слагалось его отношение к женщинам. Но теперь он прозрел - ибо похититель, не чураясь никаких уловок, пытался отнять у него его сокровище, в сравнении с которым все потерянные им богатства не стоили ничего. Каждый день их кошмарного путешествия приносил ему невыносимые мучения. Он ненавидел этого человека, загадочного и необычайно обаятельного, которому достаточно было появиться, чтобы покрытые белыми чепчиками женские головки все как одна повернулись к нему, точно нацелившаяся на косяк рыбы стая чаек. И она... она тоже ускользала от него, словно мелкий песок, струящийся сквозь пальцы. Тело ее было здесь, рядом, но вот думы, помыслы, желания... «У женщин нет души, - негодуя, твердил себе Берн, - даже у самых лучших, даже у нее»... Торговец порывисто шагнул к ней и прижал к себе. Он сжимал Анжелику в объятиях, не обращая внимания на ее попытки высвободиться, ярость удесятеряла его силы, а желание настолько затуманило рассудок, что он даже не слышал, что она говорит ему, тщетно пытаясь оттолкнуть от себя. Наконец до его сознания дошло слово «скандал». - Перестаньте! Неужели вам мало одного скандала за вечер? - умоляла Анжелика. - Ради всего святого, мэтр Берн, опомнитесь… Будьте сильным. Возьмите себя в руки. Вспомните, что за вами идет вся община, что вы отец семейства… Но он понимал только одно - что она не дает ему свои губы, хотя в темноте могла бы и не упрямиться. - Почему вы так яростно защищаетесь? - прошипел он. - Ведь вы обещали выйти за меня замуж. Неумелые дерзкие объятия, так похожие на те, которые она тщетно старалась забыть, вызвали у неё приступ паники и гадливости. - Нет, нет, - прерывисто шептала она, пытаясь высвободиться. - Я не хочу, - она отворачивала от него лицо, - не сейчас... не вас! - вырвалось у неё в отчаянии. Руки мужчины разжались и повисли, словно она нанесла ему смертельную рану. - Какая же вы дрянь! - его дыхание обжигало ее лицо. Они шептались, не смея повысить голос. - Кого же вы желаете, госпожа Анжелика? Его? Главаря этой шайки бандитов и гнусных распутников? Этого преступника, которому вы нас предали? - резко закончил мэтр Габриэль. Анжелика провела рукой по лбу и недоумевающе посмотрела на него. Она видела, как блестят его глаза, хотя из-за темноты не могла отчетливо разглядеть лица мужчины. Он что, сошёл с ума? Перед ней словно стоял совсем другой человек, полный ненависти и злобы, которыми пылал его лихорадочный взгляд. - О чем вы? Я.. я никого не предавала... - дрогнувшим голосом ответила она. - Зачем вы сотворили все это зло?.. Все это зло? - Какое зло? - спросила она, подавляя рыдания. - Я стремилась спасти вас, рискуя собственной жизнью... я... - Это еще хуже. Словно проклиная кого-то, он поднял сжатую в кулак руку. Он и сам не знал, что хочет этим выразить. Она причинила ему зло уже тем, что так красива, тем, что она именно такая, какая есть, готовая жертвовать собой ради других, и наконец тем, что, приоткрыв перед ним врата рая и поманив надеждой на обладание ею, на то, что он сможет назвать ее своей женой, она вдруг так жестоко от него отдалилась... *** Анжелика лежала с открытыми глазами на своем ложе, понемногу приходя в себя. Спящая в своем гамаке Онорина перевернулась на другой бок. В заслонку порта тихо плеснула волна. Ее попутчики, вымотанные происшествиями этого вечера и обессилевшие за время плавания, спали. «В конце концов, эта ночь пройдет, настанет новый день, - подумала она. - Когда много горячих людей не по доброй воле оказываются вместе в тесной дубовой тюрьме под парусом, несущей их всех навстречу неизвестности, - столкновения неизбежны, и ничего тут не поделаешь». Но слова мэтра Берна о предательстве не давали ей покоя. А что, если он прав? Что, если замыслы Рескатора преступны, и ему никого не жаль: ни ее, ни других… Время идет, а в их отношениях все становится только запутанней. «О, как он пугает меня! И как притягивает!». Анжелика закрыла глаза и, запрокинув голову, будто в порыве страсти, прислонилась затылком к твердому дереву. За тонкой деревянной преградой неумолчно и равнодушно шумело море. «Море… Море, несущее нас на своих волнах - подскажи, дай ответ: где мое место?». На ее пути внезапно возник этот загадочный мужчина, вихрем ворвавшийся в ее жизнь и заполнивший собой все мысли. Он, словно ураган, перевернул все с ног на голову, играя с ней, словно кот с мышью, и заставляя обнажать свою душу, но ни за какие сокровища мира она не пожелала бы оказаться сейчас в каком-нибудь другом месте, ибо в этом кошмарном водовороте таилось что-то чудесное. То, что с нею происходило, было одновременно ужасно и радостно, и душа ее разрывалась между страхом и ликованием. «Что в действительности я знаю о нем? Кроме того, как... нежны и ласковы его руки...» Во сне темное и неясное прояснялось, и Анжелика начинала видеть ту связь вещей, которая в пору бодрствования оставалась от нее сокрыта. Этот корабль несет в себе не только ненависть, но и... любовь. Анжелике снилось, что она куда-то мчится, карабкается по отвесным скалам, выросшим посреди океана, обдирая руки в кровь, но неспокойное море так и норовит сбросить ее вниз. Раз за разом волны внезапно набрасываются на нее в попытке захватить добычу, а она все цепляется и карабкается, влекомая какой-то неведомой силой, туда, к вершине, к свету и солнцу, боясь не успеть. И вот бесшумно подкатившая огромная маслянисто-блестящая волна, словно гора, обрушилась на неё, увлекая за собой, затягивая в открытую дыру. Сорвавшись со скалы, Анжелика закричала. К терзающему ее страху примешалось острое чувство утраты - ей казалось, что она потеряла что-то очень дорогое, единственное, что могло бы ее спасти. Это было мучительно: волны били ей в лицо, попадая в нос и стекая по гортани горькими струйками, отяжелевшие юбки путались в ногах, словно сети, она слабела... и главное - невыносимое чувство, что в этой буре она тщетно ищет какое-то волшебное слово, которое даст ей разгадку сна и поможет из него вырваться. Силы ее иссякли. Она уже готова была открыть рот, захлебнуться и пойти на дно, позволив воде победоносно сомкнуться над ней, как вдруг внезапно ее осенило: это волшебное слово - любовь! Теперь, борясь со смертью, она знала, что победит, ведь ей открылась великая тайна жизни - любовь, очищенная от опутавших ее ядовитых растений, - гордыни и страха. Она воспарила вверх, словно воздушный пузырек, и вынырнула из чёрного омута. Ее тут же подхватили сильные руки; голова упала на твёрдое, как камень, но уютное плечо. Плечо мужчины. Она почувствовала, как щеку ласкают мягкие складки бархатного камзола, и вдохнула исходящий от него пряный восточный аромат сандалового дерева. - Мне хорошо, - слабо улыбнулась она склонившейся над ней маске. Чёрные глаза призывно сверкнули, нежные пальцы убрали мокрый прилипший локон с ее лба, а приближающиеся губы, лукаво приподнятые в уголках, ласково прошептали: - Не бойся. Я только хочу согреть тебя... Анжелика прильнула к мужчине всем телом, точно гибкая лиана к могучему дереву. Ее жизнь ей уже не принадлежала. Его губы прижимались к ее губам, и она жадно пила его дыхание. Если бы не его поцелуй, она бы умерла. Все существо ее жаждало любви, которую дарил ей невидимый и неиссякаемый источник - его губы. Все ее страхи рассеялись, все прежние преграды пали, и ее тело, отдавшееся страсти, покорившееся властному поцелую любви, стало словно податливая водоросль, плывущая по волнам бесконечной тьмы. Ничего больше не существовало кроме горячего прикосновения его губ, которые она... узнала?.. Анжелика проснулась вся в поту, задыхаясь, и, сев, приложила руку к груди, чтобы унять бешеный стук сердца. Она была потрясена - во сне, где обнажается скрытое, где срываются все покровы, она смогла испытать сладострастие! Все еще не владея собой, она взглянула вокруг и с ужасом увидела у своего изголовья стоящего на коленях мужчину. Габриэль Берн! - Так это были вы, - пролепетала она. - Так это вы... меня целовали? - Целовал? - ошеломленно повторил он вполголоса и покачал головой. - Я услышал, как вы стонете во сне, не мог заснуть - и вот, пришел… Видел ли он тот экстаз, который она только что пережила во сне - или темнота все скрыла? - Пустяки, это был просто сон. Но Берн, не вставая с колен, придвинулся к ней еще ближе. Все ее тело дышало жаром страсти, и Габриэля Берна, не помнящего себя от ревности и желания, неудержимо влек этот древний, как мир, зов. Он не сводил глаз с ее часто вздымающейся груди, округлыми полушариями выглядывающей из корсажа, с глубокой ложбинки, покрытой влажной паутиной капелек пота... Анжелику снова сжали мужские руки, но уже не во сне, и обнимал ее не Он - рассудок ее уже довольно прояснился, чтобы осознать это. Она все еще горела, как в лихорадке, но мыслила ясно - и попыталась отвергнуть чуждые ей объятия. - Нет, нет, - вымолвила она умоляюще. Но она была не в силах двинуться: ее как будто парализовало. Анжелика помнила, что мэтр Берн очень силен: ведь она сама видела, как он голыми руками задушил человека. Надо позвать на помощь! Но у нее так перехватило горло, что из него не вышло ни единого звука. К тому же все происходящее было настолько ужасно и немыслимо, что она никак не могла поверить, что это не сон, а явь. Она попыталась вырваться. «Мы все сходим с ума на этом судне», - подумала она в отчаянии. Ночь укрывала их от чужих взглядов, движения Берна были осторожны и бесшумны, но Анжелика чувствовала, что он с молчаливым упорством одолевает ее. Она еще раз рванулась, ощутив на своей шее жадное прикосновение его губ, которые, словно холодная змея, скользнули вверх. И когда он попытался поцеловать ее, Анжелика вцепилась зубами в его губу. Рот ее наполнился кровью. Когда она наконец разжала челюсти, он скорчился от боли. - Бешеная сука! - он приложил ладонь к окрававленному лицу. - Подите прочь, - выдохнула она. - Оставьте меня сейчас же… Как вы посмели? В двух шагах от детей! Резко развернувшись, он исчез в темноте. Разум Анжелики успокаивался быстрее, чем ее тело. Она все еще не остыла и не могла забыть, что, когда проснулась, ее разбирало желание. Она ждала мужчину. Но не этого. Ах, мэтр Берн... Может ли она стать его женой, после того, что только что испытала? Сумеет ли вести праведную жизнь супруги торговца, отказавшись от возможности ещё хотя бы раз погрузиться в столь знакомое ей прежде блаженное беспамятство. Посмеет ли выбрать его, а не того, другого... «Кто же ты? И почему меня так влечёт к тебе, что даже во сне я не могу укрыться от тебя?». Она тихонько бормотала эти слова, наслаждаясь восхитительным жаром вновь обретенных желаний. Анжелика медленно провела подушечками пальцев по своим губам, будто пыталась задержать на них вкус приснившегося ей поцелуя. Для неё он был настолько реален, что, казалось, ее уста до сих пор пылают от упоительного прикосновения. Разве хоть одни мужские губы могли доставить ей подобное наслаждение? Она напрягла свою память. Филипп? Те немногочисленные поцелуи, которыми они обменивались, были больше похожи на жалящие укусы, когда даже в алькове они продолжали никогда незаканчивающуюся битву двух титанов, двух противников, двух пылающих страстью и ненавистью сердец. Людовик? Поцелуи короля всегда были неожиданными и запретными, словно украденными, жадными и берущими, жаждущими и требующими подчинения. Колен? Ее добрый друг, чьи неумелые ласки питали ее силой, дарили поддержку, несли в себе признательность и благодарность, но не более того. Другие? Сколько их было? Она не могла сейчас припомнить, но знала лишь то, что всегда спешила перейти от поцелуев, которые срывали с ее уст, к тому, что завершает любовный обряд, к утехам, в которых была горяча и искусна. Любовники приносили ей наслаждение, но ни один из их поцелуев она не могла бы вспомнить с удовольствием. А сейчас... сейчас она испытала сладкое головокружение, негу полного растворения в любимом, это неизъяснимое блаженство, которое мужчина дарит своей возлюбленной... Только один человек целовал ее так, только он смог ошеломить ее, когда впервые его уста коснулись ее губ. Анжелика подскочила на своем ложе. Сердце ее колотилось где-то в горле, в ушах шумело. Она чувствовала, как одновременно с ледяным ознобом по телу разливается обжигающая волна, будто она стоит на пороге огромного открытия, и ей лишь осталось протянуть руку, чтобы ухватиться за него. И в следующих миг с ее пересохших от волнения губ сорвалось: - Жоффрей... _______________________________ * Согласно Библии, при уничтожении Содома и Гоморры Бог послал ангелов к Лоту под видом путников, чтобы проверить действительно ли так велик грех жителей этих городов, как жаловались ему, и есть ли среди них праведники. В конце концов Господь спас Лота, его жену и двух дочерей, не найдя, кроме них, иных праведников, и вывел их из города, запретив оглядываться на гибнущий Содом, но жена Лота ослушалась Господа и оглянулась, за что была превращена в соляной столп. ** Би́тенг (изначально бе́тинг, от нидерл. beting) - прочная полая тумба, возвышающаяся над палубой судна или корабля. Является частью буксирного и швартовного устройства судна. *** Исп.: «Убирайся отсюда, капитанская шлюха!». «Фернандес, ты забыл, где твоё место?». **** Редчайший жемчуг Конк (Conch pearl) производят брюхоногие морские улитки, обитающие в Мексиканском заливе и Карибском море. Крупный жемчуг найти почти невозможно. В основном камни имеют размер не более 3 миллиметров. У жемчуга Конк чаще встречается не традиционный перламутровый перелив, а фарфоровое сияние. Жемчужины симметричны по форме, обычно бывают в виде овалов, капли или барочной формы. Конк имеет оттенки от малиново-красного до розового, но попадаются также белые, фиолетовые, коричневые, жёлтые и золотые. Вырастить такой вид жемчуга никому не удалось. Весь Конк, который продаётся на рынке, природный, что делает камни очень дорогими.
Светлячок: Закрутила меня реальная жизнь, завертела просто неимоверно, поэтому только сейчас получилось довести главу до ума. Всем спасибо за терпение и ожидание Часть 10. Солнечный луч, проскользнув через открытый кем-то порт, осторожно коснулся деревянных досок, изучая обстановку, как опытный шпион. Замерев на одном месте, он терпеливо ждал, в любой момент готовый к нападению врага, но, убедившись в том, что все безопасно, уверенно поплыл по темному помещению, не забыв кликнуть своих друзей, и в мгновение ока твиндек озарил рассвет. Пассажиры, недовольно кряхтя и ворочаясь, зашевелились. Разбитые и измотанные от беспрестанной качки, они пробуждались от тяжелой ночи. Анжелика сладко потянулась, не спеша открывать глаза, чтобы как следует насладиться последними ускользающими ощущениями от прекрасного сна: покоем, лёгкостью и, быть может, даже счастьем. Когда сознание окончательно вырвало ее из мира грёз, она и сама не могла с ясностью вспомнить, что же ей приснилось, но она знала, что это было нечто волнующее и прекрасное, как сама любовь. Вдруг ей в щеку упёрлось что-то холодное, а на грудь словно положили две ледышки. Молодая женщина дёрнулась от пробежавшего по телу озноба и поспешно распахнула глаза. Уткнувшись носом, к ней прижималась Онорина, просовывая руки за корсаж, туда, где тепло и мягко, совсем как в те времена, когда она была ещё младенцем и без лишних пустых объяснений тянула ладошки к маминой молочной груди. - Солнышко мое, ты совсем замёрзла! - ахнула Анжелика, крепко прижимая к себе маленькое тельце дочери. - Тебя вчера долго не было, - обиженно надула губки девочка, кашляя. - Ты все время куда-то уходишь! А ещё этот корабль качается, и... я .., я все время падаю, вон у меня уже две шишки! - совсем как взрослая пробурчала она. Сейчас Онорина походила на старую тётушку Жанну, вечно сидящую в своём темном углу в обшарпанном замке барона де Сансе и ворчащую по любому поводу. Анжелика улыбнулась такому неожиданному сравнению. Она и подумать не могла, что эта давно позабытая, словно это было не с ней, жизнь все еще тлеет в ней, подобно углю, время от времени напоминая о себе ярким огоньком. - Я больше никогда не буду так надолго уходить, - она поцеловала Онорину в красный кончик носа. - Обещаешь? - тёмные глазки недоверчиво сощурились. - Обещаю, - рассмеялась Анжелика, нежно обнимая девочку. В эту минуту ей хотелось оказаться наедине с дочерью где-нибудь далеко. Какое счастливое было время, когда они могли убежать в лес, гулять там по зеленым тропинкам. Но отсюда убежать было некуда. Можно было лишь ходить по кругу на этом несчастном корабле, который стал их спасением и одним из самых сложных испытаний, терзая и закаляя не только их тела, но и души. - Хорошо, что с тобой ничего не случилось, - вдруг деловито заключила пригревшаяся возле мамы Онорина. - Ты это о чем? - Мэтру Берну же вчера досталось, смотри, какой у него синяк, - громко, с присущей ей детской непосредственностью произнесла девочка, указывая пальцем в сторону торговца. - Плохие, плохие пираты! Стоящий неподалёку гугенот бросил на них быстрый взгляд и тут же отвернулся, делая вид, будто речь шла вовсе не о нем, но даже этой доли секунды Анжелике хватило, чтобы заметить фиолетово-красный отек на его верхней губе. Она его укусила!.. Несмотря на царящий в твиндеке холод, ей стало нестерпимо жарко. Унизительная ночная сцена, которая должна была остаться между ними постыдным секретом, теперь грозила превратиться в достояние общественности. И все из-за нее! Анжелика не держала зла на своего бывшего хозяина. Она знала, что он любит ее, чувствовала глубину его привязанности и, как женщина, не раз имевшая дело с мужчинами, терявшими из-за неё голову, должна была быть мудрее и сдержаннее. Теперь, обдумав вчерашние события, она была уверена, что Габриэль Берн не причинил бы ей зла, а этот инцидент - лишь мимолетное помутнение запутавшегося в своих желаниях и домыслах человека, о котором следовало бы просто забыть, но сейчас... Сейчас ее другу, не раз спасавшему Анжелику и подарившему ей шанс на мирную жизнь, не избежать косых взглядов товарищей и насмешливого шепота за спиной. Ведь когда гугеноты готовились ко сну, с торговцем было все в порядке, а теперь он предстал перед всеми в таком неприглядном виде. И в этом была доля ее вины... - Я уверена, что пираты тут не при чем, моя милая, - звучно, чтобы ее было хорошо слышно в повисшей после слов ребёнка тишине, ответила Анжелика. - Ты же сама говорила, что иногда кораблик качает очень сильно, вот и вчера была качка. Наверное, мэтр Берн просто ударился об одну из этих железных пушек, когда в темноте шел ложится спать. - Плохой, плохой кораблик! - снова пробурчала Онорина. - А мэтр Берн - хороший, он вчера переложил меня в гамак, когда ты не пришла, и я заснула с Севериной. Наверное, тогда он и ударился, - прижавшись к Анжелике размышляла девочка. - А еще он спас нас от драгун, помнишь? - Помню. Вдруг Онорина подскочила, как ошпаренный котенок. - Мама, - ее узенькие глазки стали круглыми, словно два блюдца, - а может, мэтр Берн - мой папа?! Анжелика опешила. За все время, что они жили в семье торговца, дочь ни разу не задала ей подобного вопроса. - Нет, моя хорошая, он не твой папа, - натянуто улыбнувшись, ответила Анжелика. - Ой, ну какая же ты все-таки злая! - сдвинула бровки девочка и, высвободившись из рук растерянной матери, с недовольным видом пошла искать своих друзей. Дети, весело смеясь, стали играть в догонялки, а их беззаботность и жизнерадостность потихоньку отнимали место у отступившей в угол тревоги, подобно волнам, шаг за шагом отвоевывающим часть берега во время прилива. Пассажиры занялись утренними делами, готовясь к завтраку и молясь про себя, чтобы грядущий день принёс им покой и отдохновение. *** Когда к потолку потянулся дым от погашенных свечей, дверь в твиндек вдруг отворилась. На пороге возник ОН, как всегда в маске, мрачный и неприступный человек из железа. Его внезапное появление встревожило пассажиров. Рескатор явился не один - его окружали вооруженные мушкетами матросы. Обведя эмигрантов взглядом, который казался еще более пронзительным из-за того, что глаза смотрели из прорезей маски, он сказал: - Прошу всех мужчин собраться и выйти на палубу. - Что вам от нас надо? - спросил Маниго, застегивая помятый камзол. - Сейчас узнаете. Соблаговолите собраться вон там. Рескатор двинулся между рядами пушек, внимательно вглядываясь в расположившихся возле них женщин. Дойдя до Сары Маниго, он вдруг оставил свое обычное высокомерие и отвесил ей учтивый поклон. - Вы, мадам, также весьма меня обяжете, если соблаговолите пройти с нами. И вы тоже, сударыня, - добавил он, повернувшись к госпоже Мерсело. Этот выбор и сопровождавшие его церемонии смутили даже самых смелых. - Хорошо, я пойду, - решилась госпожа Маниго, запахивая на груди черную шаль. - Но мне хотелось бы знать, что за сюрприз вы нам приготовили. - Должен подтвердить вашу догадку, сударыня: ничего приятного, и более всех этим удручен я сам. Тем не менее, ваше присутствие необходимо. Еще он остановился около тетушки Анны и около Абигель, жестом приглашая их присоединиться к группе пассажиров-мужчин, которые ждали в окружении вооруженных матросов. Потом он подошел к замершей, как столб, Анжелике. - И вас, сударыня, я тоже покорнейше прошу последовать за мной. Или от того, что она была взволнована его появлением, или же это просто было игрой ее воображения, но Анжелике вдруг почудилось, что она уловила какие-то мягкие тона, которые были слышны только ей одной в этом хриплом надломленном голосе, казавшимся теперь не таким пугающим и колючим. - Что-то случилось? - Пойдемте со мной, и ваше любопытство будет удовлетворено. Анжелика повернулась к подбежавшей Онорине, чтобы взять ее на руки, но он встал между ними. - Нет, на палубе не должно быть детей. Поверьте мне, это зрелище не для них. Девочка заревела во весь голос. И тут случилось неожиданное. Рескатор сунул руку в кошель, висевший у него на поясе, достал оттуда сверкающий синий сапфир, крупный, как лесной орех, и протянул его ребёнку. Покоренная Онорина вмиг умолкла. Она схватила сапфир и уже не замечала ничего вокруг. - А вы, сударыня, - снова обратился он к Анжелике, - идите наверх и не думайте, что настал ваш последний час. Она внимательно посмотрела на Рескатора, силясь понять, что же он вновь уготовил для неё, как вдруг увидела дрогнувшую в уголке его губ улыбку. - Не волнуйтесь, вы очень скоро вернетесь к своей дочери. На баке уже собрался весь экипаж. Каждый был одет на свой вкус, отчего среди многоцветья одежд четко выделялись и яркие кушаки, и головные платки южан, и шерстяные шапки северян-англосаксов, на многих из которых были также меховые безрукавки. Рядом с веснушчатыми, белобрысыми англичанами еще более темнокожими казались два негра и араб. Однако боцман и старшины всех команд марсовых были на сей раз одеты одинаково - в обшитые золотым галуном красные камзолы, и эта форма подчеркивала, что они тут начальники - унтер-офицеры. Меднокожий индеец, стоящий рядом с волосатым, бородатым Никола Перро, довершал эту пеструю картину человеческих рас, которой никто бы не отказал в живописности. Чуть впереди матросов со связанными руками стоял мужчина. Присмотревшись, Анжелика узнала в нем вчерашнего вахтенного, который при свете дня не казался столь устрашающим: слегка сгорбленный, с опущенной головой, он походил на провинившегося ребёнка подле возвышающегося возле него капитана. Высокий, с широко расставленными ногами и прямой спиной, Рескатор казался выкованным из цельного камня - твёрдым и непоколебимым, как сам судия. Ветер развевал его широкий плащ, отчего мужчина походил на неподвижную статую. Анжелика невольно сглотнула, изумленная этим зрелищем, и той разительной переменой, которая произошла с Рескатором всего за несколько минут. Сейчас он был истинным хозяином всех этих странных и чужих людей, сумевшим подчинить себе строптивых упрямцев и понять их сумрачные души, обитающие в топорно скроенных телах. Все молчали. Слышалась только могучая симфония ветра, играющего на струнах снастей. Матросы стояли, потупив глаза, словно окаменевшие от некоего общего тягостного чувства, причина которого была ведома им одним. В конце концов эта подавленность передалась и протестантам, сгрудившимся на другом краю палубы, около фальшборта. Именно к ним повернулся Рескатор, когда наконец заговорил. - Господин Мерсело, вчера вечером на моем судне подверглась нападению ваша дочь. Как всем уже наверняка известно, виновный был убит на месте, - он сделал небольшую паузу, обводя тяжёлым взглядом собравшихся. - Но правосудие требует наказать всех причастных. Капитан подал знак подвести раздетого по пояс матроса к грот-мачте, после чего конвоиры начали закреплять его ступни на деревянной раме, а поднятые вверх руки связали канатом, пропущенным через блок. - Этот человек, Хуан Альварес, стал свидетелем похищения, однако не сообщил об увиденном, оценив своё молчание в три рубина, - с этими словами красные камни упали к ногам виновного, насмешливо запрыгав по деревянной палубе. Под недоуменный ропот гугенотов пирата растянули, как струну. - Он приговаривается к наказанию по закону Моисея*, - словно острый клинок, разрезал воздух надломленный голос Рескатора. Он медленно повернулся к стоявшим чуть в стороне унтер-офицерам. - Эриксон, приступайте, - прогремел следом приказ капитана. Кряжистый коротышка в мгновение ока оказался возле стоявшего около грот-мачты ведра с опущенной в него плетью, и уже через секунду воздух содрогнулся от свиста смоченных в морской воде пеньковых верёвок. Звериный рык и красные длинные полосы на загорелой спине пирата ознаменовали начало сурового наказания. Эриксон и не думал проявлять милосердие. Его удары были сильны и беспощадны. Он не спешил, давая провинившемуся матросу успеть прийти в себя, чтобы сполна ощутить весь гнев капитана. Было видно, что ему не в первой отправлять подобное правосудие - рука его была тверда, а лицо непроницаемо. Офицеры внимательно следили за каждым его движением, и он знал, что если даст слабину, то ему самому грозит такое же наказание, ибо на море нет места жалости и малодушию. Плеть отплясывала свой кровавый танец, кружась в хороводе алых капель, выбирая в партнеры то бисерины пота, то летящие ошмётки кожи. Какофония разнообразных звуков, сплетённая из приглушённых возгласов гугенотов, тихих вздохов матросов и глухих протяжных стонов избиваемого пирата подхватывалась ветром и неслась в бескрайние просторы горизонта. Вдруг из стройного ансамбля пропала одна партия. Виновный затих, безжизненно уронив голову вперёд между связанных сверху рук, его тело болталось, словно одинокий осенний лист на ветке, готовый оторваться в любую минуту. Удары больше не вызывали у него протеста. Тело покорно принимало плеть в липкое багровое месиво, которое еще недавно было гладкой кожей... Анжелика стояла, как громом пораженная, не в силах отвести взгляд от разворачивающейся перед ней картиной жестокого наказания. Она смотрела, не моргая, лишь инстинктивно зажмуриваясь при каждом новом ударе и тут же вновь распахивала веки, а ее рука стальной хваткой сжимала ладонь дрожащей около нее Абигель. Она с каким-то обостренным вниманием отмечала каждую деталь: как скрючились пальцы на ногах пирата, как темная влажная прядь упала на его лицо, мазнув красным следом по щеке, как все тише вздымается его грудь, на правой стороне которой можно было разглядеть татуировку. Клеймо испанской инквизиции - буква «Р»**, увенчанная знаком королевской короны - было закрашено тёмным чернилами, являя собой картинку виселицы с повешенным и сидящей на ней птицей. - Так ему и надо! - тихо прошипел стоявший рядом Мерсело, прижимая к себе испуганную жестоким зрелищем Бертиль. - Подлый заклеймённый разбойник... Им всем место на каторге, среди себе подобных! От этих слов Анжелике стало не по себе. Она вдруг поежилась от неприятного жжения под левой лопаткой, там, где скрытая ото всех платьем благородной дамы «красовалась» королевская лилия - несмываемый знак позора и бесчестья. Что скажут о ней ее друзья-гугеноты, узнав всю правду? Будут ли по-прежнему так же терпимы и уважительны к ней? Сегодня утром, выходя из твиндека, она ловила на себе их вопросительные, неуютные взгляды, бросаемые в ее сторону украдкой. Никто не спросил ее о том, где она провела ночь, и откуда взялось это платье. Они были слишком хорошо воспитаны для подобных разговоров, но в их глазах и жестах отчётливо читалось то, чего они не смели произнести вслух: Анжелика перестала быть для них просто другом и стала знатной дамой, которую Габриэль Берн инстинктивно угадал под скромным обличьем служанки. Впервые за долгое время молодая женщина почувствовала себя чужой среди них, ужаснувшись мысли о том, что она сама не так уж отличается от пиратов - этих прожигателей жизни и искателей приключений. Разве не была она свободолюбивой и непокорной, как они? Разве не жила порою только сегодняшним днём, не думая о последствиях? Разве не совершала проступков, за которые не раз должна была понести наказание? Разве не сеяла смерть и несчастье? Багровые капли медленно стекали по изуродованному телу, отлетали от верёвок, падали мелкой россыпью на лицо и одежду Эриксона. Он несколько раз смахивал их с лица рукавом, но они снова и снова расцвечивали его землистое лицо алым... И ее тела касались кожаные плети, несущие боль и незаживающие шрамы. И она допускала ошибки, распоряжаясь чужими жизнями. И она была измученной и сломленной, зализывая раны. Но ее палачи были к ней снисходительны, ее судьи были более милосердны, а ее судьба - щедрее на спасение. Чем же она лучше этих разбойников, чтобы судить их? Чем они хуже нее, чтобы не получить второго шанса?.. - Перестаньте! - раздался женский крик. - Пощадите его! Безжалостные веревки, покружив в воздухе, вдруг тоскливо обвисли, так и не коснувшись кожи пирата. Все молчали. Взмыленный боцман бросил растерянный взгляд на капитана. Анжелика вдруг поняла, что все смотрят на неё: и члены экипажа, и гугеноты, и даже Рескатор, устремивший на неё свои чёрные глаза. Сердце ухнуло куда-то вниз, как только она осознала, что этот крик отчаяния - инстинктивный, неконтролируемый - вырвался из ее груди. - Сколько ещё осталось? - не отрывая от неё внимательного взгляда, спросил пират. - Ещё девять, мой капитан, - отозвался боцман. - Думаю, трёх ему будет достаточно, - ровно ответил Рескатор. - И не забудьте после посыпать раны солью***, - холодно продолжил он, словно речь шла о приправе к обеду. Эриксон послушно кивнул, и плеть со свистом взметнулась в воздух... Конвоиры развязали бездыханного пирата и, подхватив под руки, поволокли в сторону бушприта. Шеренга матросов расступилась, пропуская их, и снова сомкнулась. Рескатор обвел взглядом протестантов. - А теперь я скажу одну вещь, которую вам надлежит запомнить раз и навсегда. Я приказал выпороть этого человека не потому, что он посягнул на честь вашей дочери, господин Мерсело, а потому, что он ослушался меня. Когда вы, ваши жены и дети поднялись на борт моего корабля, я отдал экипажу строжайший приказ. Моим людям запрещалось приближаться к вашим женщинам или оказывать им неуважение под страхом смерти. Пренебрегая этим запретом, Абдулла и Хуан знали, чем рискуют. И теперь они поплатились за неповиновение. Рескатор подошел к протестантам ближе, стал напротив Маниго и одного за другим оглядел Берна, Мерсело и пастора Бокера, которых остальные, по всей видимости, почитали за руководителей общины. Его глаза чуть дольше задержались на лице торговца и, скользнув по вспухшей губе, загадочно сверкнули. Вмиг напрягшаяся челюсть гугенота дала ясно понять, что он заметил этот взгляд. Раздуваемые ветром полы капитанского плаща разошлись в стороны, и ларошельцы увидели, как его руки в перчатках сжали рукоятки двух заткнутых за пояс пистолетов. - Напоследок я хочу добавить еще кое-что, - продолжал он тем же угрожающим тоном, - и крепко запомните это на будущее. Господа, все вы из Ла-Рошели, и вам известны законы моря. Вы знаете, что на «Голдсборо» я единственный хозяин после Бога. Все, кто находится на корабле: офицеры, матросы, пассажиры - обязаны мне повиноваться. Я без зазрения совести наказываю своих людей за нарушение приказа… И если когда-нибудь мой приказ нарушите вы, знайте: наказание постигнет и вас. Свисток боцманской дудки разогнал экипаж по местам. Матросы рассеялись по мачтам и реям. С мостика на юте капитан Язон выкрикивал в медный рупор команды. На реях развернулись паруса. Картина вновь оживала. Протестанты молча покинули палубу. Анжелика осталась. Сейчас она не хотела спускаться с остальными пассажирами, ей нужен был морской воздух, обжигающий своей прохладой и приводящий в чувство. Она вцепилась пальцами в борт корабля, слегка наклонившись вперёд, и подставила лицо солёным брызгам. - На море такое наказание в назидание другим, чтоб не забывали о дисциплине, - обыденное событие. Тут не из-за чего волноваться, сударыня, - раздался возле неё мужской голос. - Вы плавали по Средиземному морю, побывали в руках пиратов и работорговцев, и вам все это должно быть известно. - Да, конечно, - потупилась Анжелика. - Власть предполагает также и обязанности. Приучить экипаж к дисциплине и затем поддерживать ее - трудная задача. - Я знаю и это, - тихо проговорила она. Они стояли бок о бок, не глядя друг на друга, устремив взгляды в горизонт, и Анжелика с удивлением вспомнила, как командовала своими крестьянами, воюя с королем, и лично вела их в бой. Как на протяжении всего восстания в ней жили жажда мести и всепоглощающая ненависть, в которой, как ей тогда казалось, она черпала силы и желание жить. «Что бы я делала без ненависти? Если бы она меня не поддерживала, я бы умерла от отчаяния, я бы убила себя...». Но теперь она знала, где стоит искать помощи. Ей понадобилось пройти через многочисленные испытания, прибегнуть к мудрости двух священников, двух архангелов - аббата де Ледигьера и брата Жана, вытащивших ее из адской пропасти ожесточения, чтобы без опаски заглянуть в себя и понять, что нет на свете ничего ценнее жизни, что зло - это есть смерть, а любовь - начало всего. Любовь.., смерть. Время продолжает ткать свое полотно, вплетать в нити судеб то, что творит жизнь, и то, что приближает ее конец. - По моей воле пролито слишком много крови, - выдохнула Анжелика. - Разве нам дано решать, кого наказывать, а кого миловать; кому время жить, а кому умирать? - словно обращаясь к ветру, задумчиво спросила она. - Разве это не Божий промысел? Рескатор повернулся и внимательно посмотрел на неё: - Но разве кровь, пролитая во имя Бога, не так же красна, и проливать ее - не такое же преступление? Анжелика резко обернулась, услышав слова, которые сама некогда говорила отцу Жану. - Вы из тех женщин, которым нужна борьба, чтобы чувствовать, что они живут. Вы просто не могли бы провести век в заботах повседневности, предпочитая, чтобы за вас все решали другие, - он пристально смотрел на неё, не позволяя ей отводить взгляд, будто желал прочитать мысли, отражающиеся на ее лице. - Подобно самому отъявленному пирату, вы будете сражаться за то, что вам дорого до последнего, используя любое доступное оружие, будь то цепкие ноготки или острые зубы. Анжелика вздрогнула. Неужели?... Чувствуя, как жар запульсировал в висках, она поспешно отвела глаза. - Если бы вчера вы оставили все на волю Господа, то, вероятно, сегодня за борт бросали бы тело капитана, - Рескатор не спеша взял ее пальцами за подбородок, заставляя посмотреть на него. - Почему же вы вмешались? Перед мысленным взором Анжелики вдруг ожила вчерашняя сцена со всем ее бесстыдством, необычностью и жгучим сладострастием, и от смущения она покраснела еще больше. Ей вспомнилось, как ее сжимали руки мужчины, и казалось, что ее тело все еще ощущает то прикосновение, его мускулистую, твердую, как дерево, плоть под тканью камзола. - Почему вы спасли мне жизнь? - он наклонился к ней совсем близко. Эти черные, блестящие, как ртуть, глаза глядели ей прямо в душу, и она вдруг ясно представила, как стоит над его бездыханным телом, и его всегда горящий жизнью взгляд заволакивает пеленой вечного забвения... Сердце Анжелики словно кольнуло острой иглой, и ей показалось, что дыхание ее вот-вот остановится. Чего он хотел от неё? Что жаждал услышать? Знала ли она сама, почему, не колеблясь, выстрелила в напавшего на него мавра? Отчего не могла допустить его смерти? Не выдержав твёрдого, всепроникающего взгляда Рескатора, Анжелика опустила веки: - Я думаю, мне лучше вернуться к себе.
Светлячок: *** Госпожа Маниго вдруг повернулась к Бертиль и с размаху влепила ей пощечину. - Грязная потаскушка! Теперь вы, наверное, удовлетворены? Ведь на вашей совести смерть и страдания людей! Поднялся страшный шум. Несмотря на все свое уважение к супруге судовладельца, госпожа Мерсело вступилась за свое чадо: - Вы всегда завидовали красоте моей дочери, ведь ваши-то… - Какой бы красоткой ни была ваша Бертиль, ей не следовало кокетничать с негром. А вам словно и невдомек, что такие штучки до добра не доводят! Их не без труда развели. - Да успокойтесь вы, женщины! - рявкнул Маниго. - Вцепляясь друг другу в волосы, вы не поможете нам выбраться из этого осиного гнезда. Повернувшись к своим друзьям, он добавил: - Утром, когда он к нам заявился, я подумал, что он пронюхал про наши планы. Но, к счастью, пронесло. - И все же он что-то подозревает, - озабоченно пробормотал адвокат Каррер. Они замолчали, так как в твиндек вошла Анжелика. Дверь за ней затворилась, и тотчас послышалось звяканье цепи, на которой крепился висячий замок. - Не будем питать иллюзий, мы здесь не более, чем пленники! - заключил Маниго. Женни, его старшая дочь, ожидавшая ребенка, заплакала навзрыд. Увидев вошедшую Анжелику, она бросилась к ней и молящим голосом пролепетала: - Скажите мне.., скажите, что мы скоро приплывем. Когда же это плавание наконец закончится! Анжелика проводила гугенотку до ее убогого ложа и постаралась успокоить. С недавних пор все молодые женщины, девушки и дети питали к ней полное доверие, и это ее немного тяготило, ибо она чувствовала, что оправдать его может далеко не всегда. Ведь не в ее власти повелевать ветрами и морем или определять судьбу «Голдсборо». Никогда еще будущее не казалось ей таким туманным. К тому же, раньше она хотя бы могла разобраться, что нужно делать, теперь же это ей не удавалось. А между тем, от нее все время ждут, чтобы она направляла события то в эту, то в другую сторону. - Когда же мы сойдем на берег? - жалобно повторяла Женни, все никак не успокаиваясь. - Я не могу вам этого сказать, дорогая. - Ах, почему, почему мы не остались в Ла-Рошели? Посмотрите на нашу нищету… Там у нас были такие чудесные простыни, их специально привезли из Голландии для моего приданого. - Сейчас на ваших голландских простынях спят лошади королевских драгун. Я уже видела такое в жилищах гугенотов в Пуату. Драгуны моют им копыта вином из ваших погребов, а бока обтирают вашими драгоценными брабантскими кружевами. Ваш ребенок был обречен родиться в тюрьме, к тому же его бы тотчас у вас отобрали. Зато теперь он родится свободным. Но за все надо бороться и за все надо платить!.. - Да, я знаю, - вздохнула Женни, с трудом сдерживая слезы, - но мне бы так хотелось опять ступить на твердую землю… От этой непрестанной качки я делаюсь совсем больной. И потом, на этом корабле творится что-то неладное, здесь льется кровь... А вдруг жертвой станет и мой муж? Ох, горе, горе! - Вы бредите, Женни. Откуда такие опасения? - с беспокойством посмотрела на неё Анжелика. Лицо молодой протестантки вдруг исказил страх, и она встревоженно огляделась вокруг, не переставая цепляться за Анжелику. - Госпожа Анжелика, - прошептала она, - вы знакомы с Рескатором, и.., вы ведь позаботитесь о нас, правда? Вы сделаете так, чтобы здесь не стряслось ничего ужасного!.. - Успокойтесь, Женни, - растерянно проговорила женщина, пытаясь проследить за взглядом собеседницы, устремленным ей за спину. Там, на фоне освещающих нижнюю палубу фонарей, чернела массивная фигура Габриэля Берна. Он смотрел в их сторону, и Анжелика поняла, что он ждёт ее для разговора. Ей совсем не хотелось сейчас с ним общаться, но она знала, что они должны объясниться. К тому же ее немного грызла совесть за то, как круто она обошлась с ним. Они молча прошли в дальний темный угол, где, наконец, смогли поговорить с глазу на глаз, что в этой беспрестанной толчее им нечасто удавалось. Мэтр Берн начал очень спокойно, и у Анжелики отлегло от сердца. - Я позвал вас, сударыня, чтобы сказать, что сожалею о своём поступке. Я бы никогда не покусился на.., - он запнулся, а потом с усилием продолжил: - Муки, которые я испытывал из-за того, что, как я полагал, вы увлечены другим, были усугублены уверенностью, что вы ведете себя недостойно. Теперь я знаю, что это не так. И я очень рад. Анжелика молча слушала его путаную речь, не находясь с ответом. - Я очень рад, что вы наконец сами смогли увидеть истинную суть этого человека и теперь наверняка сделаете правильный выбор, - торговец шагнул к ней, осторожно сжав ее руки выше локтей, и она увидела, как блестят его глаза. - Вы должны решить, на чьей вы стороне! Кто не с нами, тот против нас. С кем вы? Анжелика в недоумении смотрела на гугенота. - О каком выборе вы говорите? Что вы задумали? - она обвела взглядом стоящих неподалеку мужчин, чьи лица выражали суровость и непримиримость. В тусклом свете фонарей была особенно заметна каменная неподвижность их взглядов под насупленными бровями, взглядов непреклонных судей. Анжелика ясно видела: положение очень серьезно, и почувствовала вязкую, словно смола, тревогу. - Мэтр Берн, неужели вы готовы поддаться слепой панике, которая может толкнуть вас на поступки, достойные сожаления? - она выставила вперёд руку, положив ладонь на широкую грудь протестанта, пытаясь обозначить границы и вместе с тем успокоить его дружеским прикосновением. - Я надеюсь на ваше благоразумие и вашу благодарность... - Благодарность!? - возмущённо прервал ее Берн. - Кому? Этому беспринципному разбойнику, которому не жаль ни своих, ни чужих? Разве вы не были сегодня свидетельницей его жестокости? Разве не молили прекратить это?! - его глаза наливались гневом. - Но он спас вам жизнь, - попыталась ответить она. - Спас жизнь, чтобы потом распорядиться ею по своему усмотрению?! Вы ему верите? - не унимался Берн. - Но вы ведь не можете поручиться, что он не замышляет дурного! Разве вам известны намерения этого пиратского главаря, который взял над вами такую власть? Он рассказал вам о них хоть что-нибудь? Я в этом сильно сомневаюсь. «В самом деле, что я о нем знаю? - подумала она. - Он и для меня незнакомец. Его репутация на Средиземном море скорее внушала страх, чем располагала к доверию… Король посылал против него свои галеры. Неужели он и вправду человек без совести, отягощённый преступлениями и злодействами?» Но вслух она не сказала ни слова. - Почему он отказывается поговорить с нами? Почему пренебрегает нашими требованиями? - он так стиснул пальцами ее руки, что она едва не вскрикнула. - Какую сделку вы с ним заключили? И вот ее снова обвиняют в каком-то сговоре, снова подозревают в предательстве и лжи, забыв о том, где бы они были сейчас без ее помощи и без этого корабля. - Он согласился взять вас на свой корабль, когда ваши жизни были в опасности - этого достаточно! - запальчиво проговорила Анжелика. - Я вижу, что вы не перестанете его защищать, даже если он продаст нас в рабство, - зло бросил Берн. - Какими чарами он околдовал вас, что вы так изменились? Какие узы, какие воспоминания связывают вас с этим человеком и превращают вас в его послушную марионетку, что вы с легкостью прощаете ему издевательства над нами и нашими детьми? - он почти тряс ее. - Я никого на защищаю. Я просто разъясняю вам истинное положение вещей - вот и все! - она больше не могла сдерживаться. - Вы уже забыли, почему бежали из Ла-Рошели? И почему вы здесь? Неужели вы так ничего и не поняли? Вы же были обречены.., все! А вы даже не в состоянии сказать «спасибо» и готовы обрушить на чужую голову все напасти за своё поведение и за то, что родители плохо присматривали за своим ребёнком? - она мотнула головой в сторону Бертиль. - Если бы она вела себя подобным образом в каком-нибудь порту, с ней могло бы случиться то же самое. Глаза Анжелики воинственно сверкали, цветом напоминая непокорные волны разбушевавшегося океана, а ее ладонь, все ещё лежавшая на груди торговца, непроизвольно сжалась в кулак. - Ах, конечно, ведь у вас так хорошо получается учить нравственности других, - это было сказано самым ядовитым тоном. Берн разжал пальцы и оттолкнул Анжелику от себя. - Мне понятен ваш выбор, сударыня, - с этими словами он отвернулся и пошёл прочь. Молодая женщина тяжело вздохнула и, зажмурившись, приложила холодную ладонь ко лбу. Все переменилось, все перевернулось вверх дном. На суше мужчины всегда были на ее стороне, тогда как женщины чаще всего только терпели ее с кислой миной. Здесь же, наоборот, женщины искали ее общества, зато мужчины начали смотреть на нее, как на врага. Древний, таившийся где-то в глубине сердец инстинкт предупреждал их, что между ними и ею встал похититель, и что он, ко всему прочему, иной, чем они, породы. До чего же доведет их эта злоба, смешанная с недоверием и подозрениями, что их хотят каким-то образом облапошить? А она сама? Она действительно защищала Его, даже не отдавая себе в этом отчёта, веря, что он вовсе не такой, каким его видят другие, чувствуя, что он намного ближе ей, чем те, кто называл себя ее друзьями... Женни вновь позвала ее. Ей стало хуже, и весь оставшийся день Анжелике пришлось провести у ее ложа, помогая мадам Маниго и Абигель ухаживать за беременной. Когда будущая мать наконец-то уснула, успокоенная их заботой и дружеской поддержкой, Анжелика была совсем без сил. Она залезла в гамак к Онорине и тут же провалилась в мгновенно засасывающую темноту без сновидений и мыслей, раздавленная свинцовой усталостью и волнениями сегодняшнего дня. Под утро тревожные сны снова дали о себе знать. Свист плетки, брызги крови, висельники, кресты кружились перед глазами, вызывая дурноту. Пытаясь остановить эту пугающую карусель, Анжелика выбросила вперед руку и, прикоснувшись к чему-то обжигающе горячему, тут же отдернула ее. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что это был лобик Онорины. Она сорвала с крюка у двери большой фонарь, который решили не тушить сегодня на ночь, и, наклонившись, увидела в его желтоватом свете, что девочка вся пылает, а дыхание с хрипом вырывается из ее груди. _________________________________________ *Наказание плетью, иначе называлось законом Моисея. Обычно назначалось 40 или 39 ударов, причем меньшее число ударов означало некоторое подобие гуманности, так как согласно Ветхому завету 40 ударов плетью фактически означали смертную казнь. Разумеется, и 39 ударов было достаточно, чтобы наказуемый умер, но наказывать 40 ударами, как Понтий Пилат, считалось негуманно. Чаще всего капитан или команда выносили наказание меньшим числом ударов плетью, в зависимости от тяжести преступления. Примечательно, что традиция наказывать преступника 40 ударами не библейская, а римская. В Древнем Риме если после наказания преступник оставался жив, он имел право убить палача, поэтому 40 ударов обычно становились смертельными. Используя такую же логику, католики посчитали, что 39 не приведут к смерти наказуемого. Во времена Золотого века пиратства наказание 39 ударами плетью было чрезвычайно распространенным явлением. **Буква «Р» - от «praedo» (лат.) — «разбойник», «пират», «грабитель». *** После наказания тело преступника обильно засыпали солью, но делалось это не для причинения больших страданий, а для уничтожения инфекции, поскольку плеть для наказаний обычно хранилась в сухом виде и кишела бактериями и паразитами. Если же в открытые раны попадала морская вода, это могло привести к заражению крови или гангрене.
полная версия страницы